Часть первая

Обычно Марина Кирилловна собиралась по утрам в школу как рыцарь, облекающийся в доспехи. А рыцарский костюм, известное дело, непрост. Как раз повторяли недавно с шестым классом: поверх стеганой ватной рубахи надевается металлическая кольчуга из тонких пружинок, потом тяжеленный панцирь и латы. На голову шлем с забралом. А обуться надо в сапоги мягкой кожи, которыми потом встают внутрь железных.

Вот в такую броню заковывала себя Марина Кирилловна, потому что учитель не может быть в школе самим собой. Точнее, самой собой, особенно если ты по натуре мечтательна и ранима. Для того, чтобы держать в руках нынешних подростков, нужна твердая воля, твердые нервы, твердые установки. И минимум эмоций – только тогда учитель становится для своих учеников гарантом стабильности в этом неустойчивом мире. Попробуй с ними сюсюкать – Сашенька, Машенька – и от тебя вмиг останутся рожки да ножки, причем безо всякой пользы для Сашеньки и для Машеньки. Невозмутимость, даже легкое внешнее пренебрежение к тем, кого учишь – вот девиз на рыцарском щите, которым прикрывается современный учитель.

Но подобный имидж должен базироваться на собственном превосходстве. И Марина Кирилловна держалась в школе так, словно у нее самой все в жизни прекрасно. Особенно тяжело это было в периоды, когда подкатывала волна женского разочарования. Вот ей уже сорок лет, а мечты так и остаются мечтами. И если смотреть правде в глаза, никогда уже не сбудутся. Но отринуть для себя мечты она все равно не могла, потому что тогда жизнь автоматически становилась серой пустыней. Можно входить в класс, заковав себя в рыцарскую броню, можно болтать с коллегами, притворяясь, что тебя беспокоят исключительно школьные проблемы, но нельзя лишить себя последнего утешения – мечты. Вот прошлым летом она привезла из Поморья костяное, покрытое узором кольцо, украшение и сувенир одновременно. И придумала, будто обручилась этим кольцом с русским севером. Так что потом началось… Весь прошлый год ее крутило, как белье в стиральной машине, среди абсолютно невероятных событиях, в которые никто из нормальных людей просто не поверит. И она сначала не верила, но увы…

Постепенно во всем этом сумбуре на первый план выдвинулась фигура врача-психиатра, к которому пришлось-таки обратиться. Говоря о других проблемах, она имела неосторожность (или счастье?) попутно признаться в своей безобидной выдумке с кольцом:

– Знаете, я ношу его как обручальное.

– С кем же вы обручились? – удивился психиатр.

Она пожала плечами: трудно сказать. Может быть, с русским севером, или с древним викингом, управляющим ладьей с головой змеи… такая картинка была в учебнике для шестого класса. Но уж точно не с мастером-дурачком, выточившим из кости это кольцо. Мастер был талантливый, несмотря на некоторую умственную отсталость, а может быть, как раз вследствие таковой. Мозг дело тонкое: в одном месте убыло, в другом прибыло – психиатры понимают это лучше чем кто-либо другой. Но испытывать к поморскому мастеру какие-нибудь особые чувства Марина не помышляла.

– Так кто же ваш жених? – продолжал допрашивать психиатр.

– Никто конкретно. Это просто выдумка такая, игра…

И вот эта-то самая игра и заставила психиатра потерять профессиональную невозмутимость. Не то чтобы он счел Марину абсолютно неадекватной, но именно в этот момент вспыхнула искра, из которой впоследствии возгорелось пламя. Уже через месяц, правда, насыщенный столь необычными событиями, что его можно было счесть столетием, психиатр снял с пальца Марины поморское кольцо из кости и надел вместо него гладенькое золотое. И сказал:

– Это обручальное.

– Вы хорошо подумали, Сергей Григорьевич? – задала тогда Марина трафаретный вопрос, выдающий в ней классическую учительницу.

– Плохо, Марина Кирилловна, – с нарочитым смирением склонил седую голову невысокий худощавый человек в белом халате. Однако прежде чем он потупил взгляд, из его глаз успели брызнуть светящиеся искры – такие, что в каждой, несомненно, потенциально заключалось пламя. – Я плохо подумал, точнее, я вообще не думал. Просто завалялось в кармане колечко…

– Я серьезно, Сергей Григорьевич!

– Ну, раз серьезно… Я не дурак, чтобы пройти мимо столь уникального феномена, каким являетесь вы. Скажите, у вас есть мобильный телефон?

– При чем тут?..

– И компьютером умеете пользоваться, не правда ли? В школе, конечно, без этого не обойтись…

– Я все-таки не пойму, куда вы клоните, – призналась Марина.

– Чтобы в наш век, когда люди идентифицируют свой мозг с техническими средствами, когда человек уже сам путается, где он, а где электроника… Когда игра, мечта, всякая тайная выдумка априори являются золотой крупицей, доступной лишь детям – да и то уже не всегда…

– Понятно! Вас удивляет, что дама бальзаковского возраста решила втиснуться в область розовых снов…

– Вот тут-то и есть самое оно! – воскликнул Сергей Григорьевич, не в силах больше сдерживать свое упоенье. – Ваша придумка – это такой гимн женственности, такая победа здравых сил в человеке! Сколько б лет ни прошло, как бы ни менялось человечество, Ева не может без Адама – и в первую очередь психологически, поскольку эта мечта об обрученье, а не о свадьбе… Так сказать, целомудренная мечта…

Марина застенчиво потупилась, и он быстро встряхнулся, поняв, что ее смутил:

– Простите меня. Я сейчас говорил как психолог, но и как человек тоже. Потому что моя профессия это и есть мое, самое глубинное… Ничего, если я об этом поговорю?

Марина кивнула, сама не понимая, интересно ли ей послушать, или просто нравится наблюдать, как он говорит. Но в том и в другом случае она ждала, что в конечном счете все сказанное будет иметь прямое отношение к ней, к ее особе. И это наполняло до сих пор неизведанным приятным чувством.

– Есть прогноз, что королевой двадцать первого века станет депрессия. Она будет передаваться как инфекция, потому что больные действуют на здоровых угнетающе. Число заболевших станет неуклонно расти, и в конце концов депрессия завоюет весь мир!

– Но ведь вы, психиатры, на страже наших границ, – слабо пошутила Марина.

– А разве мы не люди? Нам этот недуг угрожает не меньше, чем остальным. Даже больше, если вспомнить чеховскую «Палату номер шесть» – врач со временем становится похож на своих больных. Так вот я долго думал, что можно противопоставить этой депрессии… И нашел благодаря тебе!

Марина улыбнулась сквозь прищуренные ресницы: он впервые назвал ее на ты! Теперь было не столь важно, какое средство этот человек нашел против депрессии. Главное значение обретала взволнованность, с которой он обращался к Марине:

– Так что же спасет мир, Сергей Григорьевич?

– То, что есть в тебе. Частица детскости, которую должен сохранить в себе каждый взрослый человек. Если, конечно, сумеет. Но это единственное, что может стать профилактикой, лекарством, панацеей, чем там еще…

– Открытие на уровне человечества!

– Я и имел в виду человечество, – согласился он, заговорив вдруг другим, чуть охрипшим голосом. – А что касается меня лично… – Он опустил глаза, так что брызжущих светом искр стало не видно, и шагнул к ней, слегка выпятив губы. – Для меня лично – ты…

Все это произошло недавно, хотя Марине казалось, что между ею сегодняшней и тою, какой она была еще несколько месяцев назад, пролегла пропасть. С тех пор она взмыла в счастье и еще не успела к нему привыкнуть. Это так здорово – постоянно чувствовать счастье как только что обретенное.

Теперь ей не приходилось ни к чему себя принуждать: все было легко и просто, жизненная дорога сама стелилась под ноги. Рыцарских доспехов она больше не надевала – вместо них ее солнечным щитом окружала мысль, что дома остался Григорьич, как она звала человека, жившего с ней теперь под одной крышей. Он уходил в свой диспансер позднее и возвращался тоже немного позже Марины. Но и этот временной зазор оказался кстати: как раз можно было принять до его прихода душ, переодеться в халатик и начать хлопоты с ужином.

Удивительным оказалось то, что ученики, несмотря на отсутствие рыцарского щита, продолжали ее слушаться. Иногда она подмечала в их глазах задумчивое удивление: неужели и в глубокой старости, наследницей которой представлялась им Марина Кирилловна, можно обрести счастье? А что это именно счастье и именно женское, им подсказывала интуиция. Особенно девочкам, потому что в данном вопросе никакая Евина дочь не обманется, будь она на старте или на финише своего жизненного пути.

Сегодня одна восьмиклассница, вполне развившаяся дева с голым пупком и двумя полосками свисающих, не очень чистых волос, с утра отиралась возле учительского стола:

– Марина Кирилловна, а мы с Таней, Ритой и Машей пойдем сегодня к Александру Львовичу. А еще Инна и Зейнаб. И еще Ленка.

– Куда вы пойдете? – сразу не сориентировалась улыбавшаяся своим мыслям Марина. В данный момент ей вспоминалось, как утром с Григорьича сползло одеяло, и она подошла положить как следует, а спящий вдруг проснулся и схватил ее в объятия. В общем, только каким-то чудом она успела в школу вовремя…

– К Александру Львовичу, он наш новый учитель, – взволнованно пояснила лохматая Катерина. – То есть он будет вести у нас кружок. Вот мы и пойдем к нему сегодня на первое занятие…

– Конечно, идите, – машинально одобрила Марина Кирилловна, не особо вдумываясь в ситуацию – чего ради Катерина стала бы ей докладывать о своих намерениях посещать кружки.

– Значит, я, Таня, Маша и Рита! Еще Ленка, наверное! И Зейнаб, и Инна. Только вы не отмечайте нас, ладно?

– Подожди, Катя! – окликнула она уже метнувшуюся прочь девицу. – Что значит «не отмечайте?» Вы что же – во время урока собрались идти к новому учителю? Как его… Александру Львовичу?

– Ну да, он сказал, чтобы мы у вас отпросились… что он очень просит нас отпустить… Ну пожалуйста, Марина Кирилловна!

Все это было довольно странно. Возможно, Катерина хотела отпроситься с урока не для того, чтобы посещать занятия кружка. Их полагалось проводить во второй половине дня, после основной учебы. Но самым удивительным представлялось то, что патлатой, меньше всего интересующейся знаниями Катерине вдруг загорелось посещать этот самый кружок. И еще шести восьмиклассницам, из которых далеко не все отличались прилежанием.

– А какой кружок ведет Александр Львович?

– Исторический! – подпрыгнула от нетерпения Катерина. – Мы потому и думали, что вы нас отпустите! Тут история и там история…

– А ты уверена, Катя, что пойдешь именно на занятия кружка? Может быть, на улицу потянуло? Сегодня хорошая погода…

Словно в подтверждение этих слов ветерок распахнул фрамугу, и, как сказано у классика, «в окно повеяло весною». Скоро апрельские каникулы, а там последняя, самая короткая четверть и вслед за ней – лето. Первое из всех, от которых Марина Кирилловна ждала не только возможности отсидеться в четырех стенах, наслаждаясь, что можно не надевать рыцарской брони. Интересно, куда они с Григорьичем поедут? Только не в тот пансионат, откуда она привезла кольцо, потянувшее за собой столько странных событий…

– Что вы, Марина Кирилловна! Мы не пойдем на улицу! Мы обязательно пойдем на кружок, – взялась горячо убеждать Катерина. К своему удивлению, Марина не услышала в ее голосе фальши.

– Значит, вы собираетесь расширять свои знания по истории, – со спокойной вредностью в голосе констатировала она. – Но чтобы расширять, надо сперва заложить основу этих самых знаний. А вот с основой у вас не вполне благополучно, во всяком случае, у тебя, у Зейнаб и у Инны. А Тане вообще учеба дается трудно. Так что оставайтесь-ка на урок, а потом, в свободное время…

– Ну Мари-ина Кири-илловна! – заканючила Катерина.

В это время дверь в класс приоткрылась, и к учительскому столу неслышно скользнула полная черноглазая Зейнаб, слегка переваливающаяся на ходу от избытка расцветшей плоти. В свои тринадцать лет девочка смотрелась созревшей восточной гурией.

– Так интересно!.. Быки, нагруженные золотом!.. Пожалуйста, отпустите нас на кружок, мы вас очень просим!

– У тебя так блестят глаза, Зейнаб, словно эти быки везут золото тебе лично… Кстати, что за быки?

– А это клад. Нам Александр Львович рассказывал в коридоре! Когда эти, как их… ну, греки поселились на море, они привезли быков…

Учительский слух Марины Кирилловны не мог не споткнуться на этом не вполне правильном объяснении. Но пока она вкратце объясняла, точнее, напоминала этим двум умницам материал пятого класса о древнегреческих переселенцах, девчонки слушали ее с потускневшими глазами. Катерина смотрела на носок своей кроссовки, который от скуки вкручивала в пол, то в одну сторону, то в другую. Зейнаб временами поднимала на учительницу свои широко прорезанные восточные глаза, но делала это явно из вежливости. Не было никаких сомнений, что колонии древних греков никого здесь не трогают. Действительно, что тут интересного для баламутных девчонок? Быки, нагруженные золотом, – вот единственный образ, способный привлечь нашу неравнодушную к богатству молодежь! Похоже, этот Александр Львович знает, как обеспечить посещаемость своего кружка…

– А больше никто не хочет заниматься историей дополнительно? Только те семеро, которых мне назвала Катерина?

– Так он только нас выбрал, учитель, – быстро сказала Зейнаб, взмахнув своими загнутыми ресницами. – Нас семерых, и все. У нас столбики подходящие!

– Что, что?

Зейнаб собралась пояснить, но вдруг стрельнула глазами в сторону подруги и вслед за тем прикусила язычок. Проследив ее взгляд, Марина Кирилловна успела заметить, что стоящая рядом Катя отчаянно гримасничает. Ее искривленное лицо красноречиво дергалось в такт подпрыгивающим нечесаным патлам, явно передавая подруге два сигнала. Во-первых, «дура», во-вторых, «молчи».

Тут зазвенел звонок, двери открылись, и помещение с шумом-гамом заполнили восьмиклассники. Все знакомые лица: хороших учеников и тех, кто выпил невесть сколько учительской крови. Но даже кровопийцы были уже свои, известные и даже как будто прикипевшие к сердцу – в свете общего настроения Марины за последние месяцы.

Те, кого пыталась отпрашивать Катерина, стайкой столпились у доски, не зная, отпустят их или нет. Надо отметить, это были совсем разные девочки. Упрямая скуластая Ленка, грубоватого вида Таня из неблагополучной семьи, робкая кудрявая Рита, самая интеллектуальная из всех собравшихся… А еще веселая красавица Маша, на взгляд которой трудно не ответить улыбкой, и смуглая Инна со сдвинутыми бровями, с серьезным, резко очерченным лицом: вместе с Машей они могли бы представлять в театре день и ночь, солнце и луну. К ним присоединились вперевалочку несущая свои чересчур зрелые формы Зейнаб и доморощенная хиппи Катерина. Юные девушки, семь еще не раскрученных женских судеб… Марина призналась себе, что смотрит сейчас к ним не просто, а словно прикидывает их женское будущее. Раньше, до Григорьича, она чувствовала тоску посреди бурно расцветающей вокруг юности. Теперь, когда старость, одиночество и болезни оказались химерами, когда сама Марина вошла в солнечный круг счастья, ей стало интересно приглядываться к своим ученицам и по-женски прикидывать, что таится внутри каждого раскрывающегося на глазах бутона. Вот и сейчас она засмотрелась на семерых девчонках, в нерешительности остановившихся у доски.

В Катерине бурлит готовое хлынуть через край женское начало. Потому она и хиппует, что еще не нашла ему достойного применения: эта личность угомонится лишь после того, как создаст семью и родит двух или трех детей. Тогда ее бунтующая сила обратится в полезную энергию, если, конечно, все будет благополучно. Не исключено, что Катя выберет какой-нибудь иной путь и сильно от него пострадает. Например, как раз такие отчаянные могут завербоваться за границу в бордель. Или щекотать себе нервы, подвизаясь в каких-нибудь рискованных авантюрах: продажах несуществующих квартир, финансовых пирамидах и прочее – мало ли вариантов в современном мире! Семья Катерины вряд ли сможет ее оградить, хотя это любящая семья. Но уже сейчас девчонка не слушает ни отца, ни мать, ни бабку – никто не в состоянии заставить ее ходить в школу в приличном виде, чтобы пупок не торчал наружу. А она еще и проволочку в него вдела, вон серебрится!

Дальше Марина перевела взгляд на стоящую чуть в стороне длинноносую, словно вырубленную из полена Таню по кличке Буратино. Эта будущая женщина тоже создана для семейной жизни, но совсем иначе, чем Катерина. В отличие от последней, она из самой что ни на есть неблагополучной семьи: ее мать запойная пьяница, родившая после Тани еще трех мальчишек, мал мала меньше. Получается, Таня у них за старшую. Бедной Буратинке еще предстоит вытянуть себя до уровня всех этих девчонок, подняться над материнскими пьянками, пригоревшими кастрюлями, братишками в замаранных штанах, необходимостью носить в школу одну и ту же одежду: когда-то лиловый, теперь заметно выцветший свитерок и брюки с бахромой на концах. Учеба дается ей очень трудно, что, вероятно, связано с генетикой: даже по лицу Тани видно, какая она тугодумка. Но это же самое лицо носит печать великого и тоже весьма тупого терпения, которое не позволяет сомневаться в достижении поставленной цели. Что и подтверждается в жизни. Пусть Таня почти ничего не может сообразить, пусть ей труднее всех следить за мыслью учителя – зато у нее едва ли не самые аккуратные тетрадки в классе, она зубрит наизусть исторические даты, и ей никогда не приходится делать на уроке замечания… Само собой, учителя натягивают Тане отметки, и в конце концов она сносно закончит школу. Дай Бог, чтобы и дальше все у нее сложилось хорошо: профессия, заработок, собственная комнатка в коммуналке, купленная вследствие экономии нескольких лет, а там, глядишь, какой-нибудь мужичок, которому нужна жена-опора, жена-воспитательница. И детишки, уже не грязные, как Танины братья, а чистенькие, в недорогих, но свежих, тщательно отутюженных костюмчиках.

За будущее Зейнаб Марина не беспокоилась. Девочка существует внутри определенного клана семей, связанных родством и тесно сплоченных, к тому же отнюдь не бедных. Они о своих детях заботятся; когда Зейнаб придет время выходить замуж, ей и жениха подыщут, и приданое соберут, и похлопочут о том, где и на что молодой паре жить. Похоже, Зейнаб сама это знает, и не беспокоится о своей судьбе, которую будут решать и устраивать за нее другие. Она заранее на это согласна: стоит только послушать тоненький сладкий голосок Зейнаб, когда она разговаривает с любым старшим собеседником: почтительна, но считает естественным, что каждый должен расшибаться для нее в лепешку. Медсестра сама ходила для нее в аптеку за болеутоляющим средством в определенные дни месяца, библиотекарша перерывает целые полки книг, чтобы найти для иноязычной девочки чтиво полегче и поинтересней. Только буфетчица Варвара Петровна не стала служить Зейнаб, отказавшись варить харчо на замену горохового супа со свининой: «Нельзя тебе, ну и не ешь. Попостись денек без супа, тебе на пользу пойдет».

С девчонками из класса Зейнаб дружит на равных, хотя не стремится затушевать свою принадлежность к родственному клану. Наоборот, любит рассказывать, как «у нас». Спасибо, что ее слушают доброжелательно и сама она не прочь послушать о русской культуре – ни в самой Зейнаб, ни по отношению к ней враждебности в классе нет.

Что касается Инны, то она уже четвертый год оставалась для учительницы книгой за семью печатями. Серьезная девочка – что в этом, спрашивается, плохого, но Инна была уж чересчур серьезной. Ее сдвинутые у переносья брови отпугивали ровесниц, во всяком случае, подруг у нее все эти годы не наблюдалось. Она держится особняком, но на рожон не лезет: идет вслед за всеми, когда надо идти, что-нибудь отвечает, когда спрашивают. Девчонки опасаются ее тормошить, не дружат с ней, но и не вредят. В общем, Инна занимает в классе свою совершенно особую экологическую нишу.

Обычно такие молчаливые девочки имеют внутри какую-то свою цель, которой и объясняется их замкнутость: ведь другие не в состоянии понять ее, тем более разделить. Наверное, так было и с Инной, но Марина Кирилловна понятия не имела, в чем ее заветная цель заключается. Во всяком случае, к учебе она отношения не имела: девочка вяло перебивалась с тройки на четыре с минусом. В отношении того, какою она станет женой, открывалось множество различных вариантов и перспектив, обусловленных таинственностью Инниной личности. Одно вырисовывалось несомненно: ее лидерство над мужчиной. Но если, к примеру, Таня будет тянуть своего мужа с социального дна к нормальной жизни, то будущий вектор поведения Инны оставался во мраке неизвестности. Тут было возможно все: от фанатично преданного служения избраннику до ярко выраженного садизма… Впрочем, у Марины, скорее всего, просто разыгралась фантазия.

Рядом с таинственной личностью стояла тоненькая кудрявая Рита, вызывающая у учительницы сочувствие. Почему сердце болит за нее больше, чем за других? Рита была самой хорошенькой – высокая и стройная, с волнами пышных кудрявых волос, с распахнутыми голубыми глазами. Училась она лучше других и была, после Тани, самой старательной. Однако не зря пословица говорит: «Не родись богат, не родись умен, не родись красив, а родись счастлив»… В Рите чувствовалась душевная хрупкость, незащищенность перед лицом жизни, какова она в действительности. К тому же три года назад был эпизод…

Тогда Марине пришлось замещать у этих девочек, тогдашних пятиклашек, заболевшего классного руководителя. Приближалась Пасха, и школа готовилась к необычному посещению: на встречу с детьми должен был прийти батюшка из соседней церкви. До времени, когда от поморского кольца потянулись удивительные, неимоверные события, Марина относилась к религии со сдержанным интересом: уважала ее нравственную составляющую, но отрицала все, связанное с мистикой. То есть, говоря языком символов, готова была пить прозрачную воду и отворачивалась от красного вина. Нет, конечно, обряды Марина не отрицала, но относилась к ним с позиций историка, культуролога: красиво, интересно, осуществляет связь с предыдущими поколениями… и больше ничего. В чудесную силу священнодействий Марина совсем не верила, как и вообще в чудеса. До истории с кольцом она не верила ничему, выходящему за рамки обычных жизненных явлений.

Но то она, а то дети – батюшка в школу пришел красноречивый, сам горячо убежденный в том, о чем говорил со школьниками. После его визита несколько человек в пятом классе захотели креститься: батюшка сам приглашал желающих к себе в церковь, обещая крестить централизованно и бесплатно. Единственное, что ему требовалось – согласие родителей, без которого и школьная администрация должна была наложить вето на это начинание. Вынужденная замещать классного руководителя, Марина объявила, что каждый желающий должен принести записку от мамы: «Я, такая-то… изъявляю свое согласие…»

Форму заявления написали на доске. Но записку на следующий день принесла только Рита – другие пятиклассники, более пылко выражавшие свои чувства, попросту об этом забыли.

Развернув листок, Марина прочла послание Ритиной мамы:

«Уважаемая Марина Кирилловна!

В нашей семье очень хорошо относятся к христианству; мы сами христиане. Ритин папа, теперь он уже умер, был очень верующий. Но я считаю, что Рите рано креститься: пока она противный, эгоистичный ребенок. Так вот пусть исправляется». И подпись.

Это было уникальное в своем роде письмо. С одной стороны, сами христиане и папа «был очень верующий». Как же у таких людей девочка до сих пор некрещеная? И уж совсем резало ухо «противный эгоистичный ребенок». С глазу на глаз дочку можно ругать и похлеще, но чтобы в письме к учительнице…

Уязвленная за Риту, Марина тогда подарила ей красивую косынку с цветами. Перед классом она объяснила свой подарок так: «Поскольку Рита единственная не забыла про записку, значит, только она хочет креститься всерьез. И значит, когда-нибудь это произойдет, а чтобы ходить в церковь, девочке нужна косынка».

С тех пор прошло три года, батюшка больше не приходил, и о религии в школе больше не говорили. Но Марина продолжала чувствовать к Рите какую-то особенную жалостливую теплоту. Правда, выказывать это чувство было нельзя: стабильность в классе держалась исключительно на основах сурового спартанского равенства, а в случае обнаружения пристрастий праведный гнев класса постигал того, кто являлся их объектом. Косынка с цветами была исключением, разовым следствием сильного душевного порыва. После этого Марина не разрешала себе прямо отличать Риту, хвалить ее больше заслуженного либо вызывать к доске чаще других. Но что мешало порой остановить девочку в коридоре, задать для виду какой-нибудь вопрос – и при этом взглянуть на нее теплым, подбадривающим взглядом. Чуткая Рита, несомненно, ощущала, что учительница посылает ей свое одобрение, свою поддержку, которая так нужна девочке в тринадцать лет. Особенно если дома ты «противный эгоистичный ребенок».

У Маши была счастливая внешность – настоящая русская красавица со светлой косой, с большими смеющимися глазами. И счастливый характер: она почти всегда улыбалась, не признавая сложных жизненных ситуаций. Правда, от нее не приходилось ждать чего-то исключительного – остроумных решений, глубоких выводов, проявлений зрелого интеллекта. Но, как говорится, на яблоне яблоки, а на елке шишки. Окружающим хватало Машиной неизменной доброжелательности, ее заразительного оптимизма, а отсутствие сложности в характере чаще воспринималось не как недостаток, а как достоинство. Это был яркий тип будущей домашней женщины, доброй и верной жены, не претендующей на первенство в семейной жизни. Многим мужчинам нужна именно такая жена, к тому же красавица.

Раньше, в пятом классе, с Машей дружила худенькая некрасивая Ленка, скуластая и веснушчатая. Все учителя знали, что эти подружки – хорошие девочки, уважительные и готовые услужить. Их посылали что-нибудь принести, кому-нибудь что-нибудь передать, просили вытереть доску или держать во время урока нужные картинки, таблицы. Перед Новым годом Маша с Ленкой оставались в школе до вечера: вырезать из салфеток снежинки и развешивать где только можно. Если требовалось послать учеников на какое-то районное мероприятие, где важна численность детей, Маша с Ленкой всегда соглашались ехать.

Через год-другой эти самые хорошие девочки стали все реже ходить по школе вместе. Внешне они не ссорились, и по чьей инициативе произошел разрыв, оставалось неизвестно. У Маши, благодаря ее счастливому характеру, появилось много новых подруг, а Ленка, походившая некоторое время одна, прилепилась потом к Катерине. Может быть, в некрасивой скуластой девочке взыграла бурная женственность, не позволявшая оставаться в тени бывшей подруги и толкавшая на путь хиппи. Правда, Ленкин внешний вид от новой дружбы не пострадал: у нее была строгая мама, участковый врач, не позволившая вытворять того, на что в семье Катерины закрывали глаза. Ленка и теперь приходила в школу подтянутая, аккуратная, не позволяла себе голого пупка или нечесаных волос. С учителями разговаривала вежливо, но резко, не упуская случая чеканить: «А я считаю так…», «А мое мнение…» Что ж, такая позиция заслуживала уважения. И все-таки Марине было жаль той трепетной и отзывчивой девочки, какою Ленка была еще совсем недавно.

Относительно ее будущего просматривалось два варианта: счастливый и несчастливый. Если она будет счастлива в браке, в ней еще проявятся прежние мягкость и покладистость, а нынешняя ершистость слетит как нечего делать. Тогда в жизнь войдет светлый добрый человек. Если же сбудется второй вариант, проступившие в Ленкином характере резкость и сухость будут усиливаться. Однако Марина верила, что и тогда человек из Ленки получится неплохой: педантично порядочный, резко принципиальный и, скорее всего, борец за правду.

– А чего они тут встали? – спросил кто-то из класса.

Действительно, требовалось решить вопрос с кружком. Неизвестный Александр Львович весьма нахально предложил восьмиклассницам отпроситься с урока, и теперь Марина оказалась меж двух огней: нежеланием нарушать школьные правила и стремлением поддерживать честь учительского мундира. Учитель учителю всегда должен пойти навстречу, иначе в школе и работать нельзя. Но ведь не положено! И потом, вряд ли это занятие кружка заменит обычный урок…

В конце концов она нашла компромиссное решение:

– Сегодня я отпускаю вас, девочки, можете идти. Но учтите, что это первый и последний раз: кружки должны работать после уроков.

– Спасибо! – крикнула за всех Катерина и белкой метнулась к выходу.

За ней поспешили остальные: Рита выходила с извиняющейся улыбкой на губах, адресованной учительнице; Инна, вскинув плечи, чуть ли не печатала шаг и помахивала от возбуждения руками. Машина улыбка цвела еще радостней, чем всегда. Длинноносая Таня всегда предпочитала пропускать вперед других, но тут вмешалась в гущу девчонок; ее маленькие глазки поблескивали от любопытства и удовольствия. Ленка слегка нахмурилась, но тоже спешила на этот невесть чем завлекательный кружок. Зейнаб замыкала шествие: она семенила сзади, переваливаясь уточкой от обилия созревшей плоти, из-за которого не могла легко двигаться. Однако в ее широко раскрытых темных глазах отражались самые приятные ожидания. Чем же купил их всех таинственный Александр Львович, уж не золота ли пообещал – того самого, которое привезли на быках древние греки? А может быть, он еще молод, студент на практике, и семь дурочек из восьмого А в него просто-напросто влюбляются… Кстати, мужчина в годах тоже привлекателен для девчонок – не зря дореволюционные институтки «обожали» учителей-мужчин, преподававших у них разные предметы…

Однако что-то изначально настраивало Марину против этого Александра Львовича, и вовсе не то, что он снял девчонок с ее урока…

Вдруг она поняла, в чем дело – столбики! Те самые, о которых недавно проговорилась Зейнаб. В парапсихологии существует понятие этих самых энергетических столбиков, вроде как нимбов над головой человека. Экстрасенсы чувствуют их руками или специальными рамками, состоящими из двух изогнутых палочек, – точнее Марина сама не знала. В общем, ерунда какая-то. Но ко всей ерунде такого рода у нее сложилось очень настороженное отношение после истории с костяным поморским кольцом. Григорьич, принимавший в тех странных событиях непосредственное участие, вообще поменял взгляд на многие вопросы. Раньше он был законченным материалистом, теперь все чаще вспоминает своих православных родителей, которых в свое время не слушал. Сама Марина вынесла изо всей этой истории неприязнь к попыткам вторгаться туда, где человеку быть не положено. Ко всем «экстра», «пара» и прочим ненормальностям, в том числе исследованию этих самых столбиков.

Если б три месяца назад Марина на какое-то время задумалась и стояла перед классом молча, восьмиклассники не преминули бы заполнить тишину собственными голосами, и в результате поднялся бы невообразимый шум. А сейчас они терпеливо смотрели на свою учительницу, ожидая, когда она что-нибудь скажет. Действительно, счастье – это великая сила, заставляющая окружающих преклониться перед тобой. Как говорится, «кто счастлив, тот и прав». А Марина, несмотря ни на что, чувствовала себя счастливой: какие бы проблемы не назревали, вечером она увидит Григорьича. Они живут вместе, и этим все сказано…

По пустому классу из угла в угол ходил представительный, начинающий полнеть человек лет сорока пяти, темноволосый, но с седеющими висками. Это был новый педагог Александр Львович Долмат, руководитель исторического кружка. Он с волнением ожидал своих первых учениц: придут – не придут, отпустят их или не отпустят… В принципе это не имело большого значения, ведь собраться можно после уроков, как оно, кстати, и полагается. Но Александр Львович был суеверен. Если он загадал что-то в начале дела, должно исполниться, иначе это будет плохим знаком. Пусть даже пустяк, все равно нельзя, чтобы тебе в самом начале не повезло. А уж в том грандиозном, можно сказать, фантастическом предприятии, которое он замыслил, все должно идти без сучка-задоринки. Иначе его жизнь, подходящая сейчас к кульминации, так и не достигнет ее и останется серенькой незаметной жизнью.

За дверью послышались шаги, смешки, шелест одежды, и в класс вбежала группка нимфеток: все семеро, которых он приглашал сегодня в коридоре. Это и был хороший знак, нужный Александру Львовичу. Теперь он мог рассчитывать, что все задуманное получится.

– Вот мы пришли, – выдохнула бежавшая впереди всех растрепанная девчонка.

– Я очень рад, девочки! Садитесь где удобно. Сейчас мы начнем наше первое занятие…

Нимфетки быстро и бесшумно заняли ближайшие столы, не спуская глаз с нового учителя. Все-таки ему удалось их заинтересовать, рассказав в коридоре про древний клад, посвященный греческим богам. Еще он говорил, что клад спрятан в относительно доступном месте и что существует возможность энергетически почувствовать золото… Понятное дело, для этого годен не каждый человек. Там же в коридоре Александр Львович определил у первых подвернувшихся под руку девчонок излучение их внутренней энергетики. Он действовал навскидку, больше по интуиции – разве можно точно замерить высоту энергетических столбиков среди шума-гама школьной перемены? Да еще и учителя мимо шмыгали, так что измерения приходилось то и дело прерывать. Но похоже, судьба подсунула ему неплохие экземпляры: не зря он с ходу объявил, что именно эти семеро, вившиеся вокруг него, и есть те самые, которые призваны отыскать древние сокровища. Ясное дело, девчонки теперь на крючке. Но самое невероятное заключалось в том, что сам Александр Львович верил собственному рассказу. Это и был его план – завладеть кладом с помощью этих юных дурочек, которых он превратит в медиумов, специально натасканных на золото. Как это сделать, он знает. Сейчас существует много специальной литературы, приглашающей человека заглянуть дальше обыденного…

– Ну что же, – зазвучал голосок черноглазой восточной толстушки, словно с оборванных бус посыпались хрустальные шарики. – Вы скажете нам, как его добыть?

– Кого, моя дорогая? – нарочно уточнил он.

– Клад, который привезли на быках. Ну, вы же рассказывали!..

– Не все сразу, девочки, не все сразу, – успокоительно произнес Александр Львович. – Сперва нам предстоит должным образом подготовиться. Ведь вы же еще не знаете меня, и я вас не знаю. Между тем мы должны быть в контакте!

– Типа вы хотите иметь контакт с каждой из нас? – невинно поинтересовалась растрепанная девчонка, вбежавшая первой. И в классе воцарилось веселье: не дождавшись его ответа, эта негодница прыснула в кулак, и восточная толстушка поддержала ее горстью рассыпанных хрустальных смешков. Хорошенькая нимфетка с робким, слегка печальным лицом нерешительно улыбнулась, и похожая на матрешку красотуля залилась звонким жизнерадостным смехом. Скуластая девчонка в веснушках, сидящая позади всех, чуть растянула в улыбке уголки губ. И только двое никак не отреагировали на эту спонтанную разрядку: некрасивая длинноносая девка с признаками вырождения в топорном, словно из дерева вырубленном лице, да смуглая молчунья со сведенными у переносья бровями…

Ну что ж, это хорошо, что все они разные, отметил про себя Александр Львович. В многообразии – сила. И потом, он сам еще точно не знает, какая понадобится ему для исполнения его замысла. Все семь должны быть задействованы, но одной назначена особая роль – первой подойти к заповедному месту. И она же, если принимать всерьез все, что говорят книги, может стать потом жертвой духов, охраняющих клад. Но это уж звучало чересчур экзотично, успокаивал себя Александр Львович. В этой части повествования он решил книгам не верить.

– Может быть, хватит смеяться. Кажется, ничего смешного не сказал, это уж вы сами… Какие вы, оказывается, озорницы!

– Еще какие, – пропела в ответ толстушка. – Вы нас еще не знаете!

– Вот именно! – посыпалось со всех сторон. – С нами опасно связываться!

Ой-ой-ой! Берегитесь нас!

Надо было дать им выплеснуть эмоции. В них бурлило стремление развивать тему, соответствующую внутреннему бурлению гормонов – возрастному и весеннему, ибо за окнами вовсю блистало мартовское солнце. В иных обстоятельствах он и сам был бы не прочь поболтать с нимфетками «про клубничку», но сейчас перед ним стояли более важные задачи. Что же, они так и будут хихикать – три минуты, пять, десять? Неожиданно одна из нимфеток, скуластая с задней парты, пришла ему на помощь:

– Кончайте бардак! – Это было обращено к зачинщицам веселья, растрепанной хиппи и восточной толстушке. – Кажется, мы пришли сюда заниматься делом. А если вам нужны хиханьки-хаханьки, то дуйте себе назад на историю!

– Золотые слова! – тут же подхватил Александр Львович, не дав девчонкам времени огрызнуться. – Пора заниматься делом. Вот сейчас мы проведем один психологический эксперимент…

– Усыплять будете? – поинтересовалась толстушка.

– Так уж сразу и усыплять! – усмехнулся он. – Пока все гораздо проще. Давайте начнем с… ну, вот с тебя и начнем, – выбрал Александр Львович патлатую, сидевшую к нему ближе всех. – Как тебя зовут?

– Катерина. Сорокина Катя.

– Опыт заключается в том, что сейчас ты, Катя, закроешь глаза и будешь произносить всякие слова, какие только придут тебе в голову. Не думая, одно за другим. Готова?

– Что-то я не усекла, – жеманно повела плечами нимфетка. – Какие слова надо говорить?

– Любые слова, какие захочешь, только имена существительные и быстро, не выбирая. Ну, стол, стул, доска… Ну, давай дальше!

– А зачем это надо?

– А вот это я тебе потом объясню. Поехали, или будем считать, что ты не справилась с первым заданием! Ну, закрывай глаза, так удобней…

Катерина смежила веки и начала, посмеиваясь, выдавливать из себя примитивные слова, уже названные им в качестве примера:

– Стул… Стол… Доска… ой, не могу, смешно! Окошко… Пол… Потолок…

– Дальше, – не допускающим возражений тоном понукал Александр Львович.

– Улица… Дерево… Трамвай… Дом… Комната…

– Ну-ну, не останавливайся!

– Шкаф… Свитер… Легинсы… Юбка… Топик… Бикини…

– Быстрее! – Чтобы усилить свое воздействие, он склонился к ней и выдохнул это слово в сальную полосу волос, за которой скрывалось ухо. Важно было не упустить момент, когда девчонка разговорилась и начала выдавать направленность своих мыслей.

– Темнота… Спальня… Мужик… Руки… ой!

– Все в порядке, Катерина, – заверил довольный опытом Александр Львович. – Теперь я узнал тебя не по анкете а, так сказать, более действенно. Мне это пригодится для нашего дела. Что ж, пойдем дальше…

– А вы обещали объяснить, зачем это надо! – сварливо заявила девчонка, которой теперь, пожалуй что, было стыдно.

– Потом, дорогая, не то другие не дадут такого же чистого опыта. Кто следующий?

– Только не я, – замахали руками нимфетки.

– Нет уж, милые мои, так дело не пойдет. Хотите добыть клад, извольте выполнять все мои указания. Тест на слова должны пройти все, а кто не желает – скатертью дорожка!

– Давайте я буду следующей! – сказала скуластая девчонка в веснушках, та, что осадила хихикавших подруг. – Меня зовут Лена Малютина.

– Очень хорошо, Лена. Расслабься, сядь поудобнее. Закрой глаза и представь себе, что ты лежишь на берегу моря. Рядом шумит волна… набегает на песок… касается тебя гребешком пены…

– А мы правда поедем в Крым, Александр Львович? – перебила нетерпеливая Катерина.

– Конечно, поедем, иначе как мы разыщем клад? Ведь греки зарыли его как раз там, где основали свою первую черноморскую колонию… Это был дар, призванный умилостивить богов, чтобы на новом месте жизнь пошла хорошо…

– И она пошла? – поинтересовалась улыбчивая нимфетка, явно желающая, чтобы все у всех было хорошо.

– А нам какая разница! Наше дело – клад, – обрезал он, слегка раздраженный этим неумеренным альтруизмом. – А сейчас вернемся к опыту – начинай, Лена! Только помни: говорить надо быстро и без разбору; все, что приходит в голову!

Этот психологический опыт был основан на том, что человек, не контролирующий себя за недостатком времени, «проговаривается» – выдает те слова, суть которых наиболее близка ему самому. То есть подсознательно срабатывает принцип «у кого чего болит, тот о том и говорит». Скрытый садист начнет частить что-то вроде «кровь, плетка, виселица». Жадный помянет экономию, добряк забубнит «радость, дружба, подарок». Одним словом, кто о чем, а вшивый о бане. Тайные пристрастия выходят наружу через непроизвольный выбор слов, наиболее подходящих данному индивидууму.

Проведенный с нимфетками опыт должен был познакомить Александра Львовича с его будущими медиумами. Он показал, что Катерина сугубо мечтает об объятиях в темноте, упрямая Ленка ищет смысл жизни, а трогательно красивой Рите недостает родственного тепла. Долгоносая Таня вообще не знает никаких слов, кроме «мать», «братья», «каша», «уроки». Внутренний мир лучезарной матрешки Маши также не блистал изысканностью: мама, папа, бабушка, домашняя кошка, пупс – любимая кукла детства… одним словом, примитив спокойного невозмутимого быта. А вот нимфетка по имени Инна произвела наилучшее впечатление: произносимые ею слова как нельзя больше подходили к задуманному самим Александром Львовичем: «Сила. Стремление. Прорыв. Право. Возможности. Вершина».

Интересный результат получился и в отношении Зейнаб: оказалось, девчонка очень любит золото. Нет, конечно, все собравшиеся испытывали склонность к этому благородному металлу, точнее, к перспективам, которые он открывал. А Зейнаб – к нему самому. В торопливой необдуманности того, что говорит, нимфетка сыпала слова, в каждом из которых подразумевалась причастность к золоту: «кольцо», «браслет», «ожерелье», «цепочка», «диадема»…

В общем, команда подобралась что надо – настоящий цветник, полная гамма оттенков. С такими девицами можно найти древний клад, заложенный аж в восьмом веке до нашей эры. Разумеется, под опытным руководством Александра Львовича. Он прочел много книг о том, как ищут клады, исторических и эзотерических. В принципе все они описывали два принципиально разных подхода к делу: исторические давали реальные ориентиры, основанные на параметрах места, времени, опознания примет, в то время как эзотерика открывала более фантастические, захватывающие дух перспективы. Оказывается, клад можно почувствовать. Чистое золото без примесей, а такое безусловно и было у греков, излучает в окружающую среду особые сигналы, воспринять которые может специально подготовленный медиум. Лучше всего, отрок или девушка, едва шагнувшая за черту детства… Кроме того, необходимо вступить в контакт с хранителями клада – теми богами, которым посвящено сокровище. Обычно греки высекали в скале их изображения, или ставили фигуры идолов возле места, где закопан клад. И снова упоминалось о жертве, якобы боги должны получить ее в компенсацию утраченного. Интересно, какую из семерых учениц Александра Львовича они могли бы пожелать? Ту, которая обещает стать самым сильным медиумом или ту, которую больше всех тянет к золоту? Впрочем, как знать – может быть, хранителям клада приглянется незамутненное зеркало Машкиного примитива, или упрямое желание Ленки добираться во всем до сути, или бьющая через край сексапильность Катерины. А не то потянет их на хрупкую западную красоту Риты Стеглик, или, ради смеха, захочется получить в жертву генетически неполноценную Таньку Трепашкину…

Итак, первое занятие прошло успешно. Александр Львович собрал в портфель диктофон, которую еще предстояло прослушать дома, и тетрадь, куда записал имена, фамилии, телефоны своих новых учениц. Пора было уходить. Нимфетки еще раньше выпорхнули из кабинета, предварительно условившись, когда прийти в следующее раз. Все они думали теперь только о том, как станут богаче Березовского и Абрамовича. Воспользовавшись их ажиотажем, Александр Львович запретил рассказывать о кладе в классе – дескать, другие тоже захотят включиться в поиски, а вас должно быть ровно семь. Дома тоже надо держать язычок на привязи: зачем болтать о том, что еще не совершилось? Вот на время весенних каникул он повезет их в Крым, якобы с познавательными целями. А там они найдут золото, вернутся богаче олигархов – вот тогда пожалуйста, рассказывайте сколько угодно о своих приключениях. Говоря это, Александр Львович внутренне усмехался. Если он верил в первую часть плана, то относительно второй у него были свои особые соображения.

– Ну как вам, типа, новый учитель? – спросила Катерина, чуть только все они гурьбой вывалились за дверь. – По-моему, клевый мужик! Во всяком случае, не зануда. И лоб у него такой выпуклый, и глаза… Вот только кадык мне не очень нравится, я люблю, когда острый…

– У нашей Кати одно на уме!.. – усмехнулась Ленка.

– Тебе что нужно, кадык или золото? – зажурчал ей в поддержку голосок Зейнаб.

– И кадык, и золото… Ну ладно, молчу. Куда мы сейчас пойдем – на историю?

– А куда еще? – откликнулась Маша. – Раз мы уже освободились, значит, надо на историю…

– Не в баню же, – коротко бросила долгоносая Таня.

– Ты-ы… – набрала воздуху Катерина. – Ты вообще молчи! Баню вспомнила, придурочная! – Она хотела дальше сказать, что если кому и не стоит ходить вместо уроков в баню, так это детям из семьи алкоголиков, вот как Танины братья, например. Ну, и сестра этих самых братьев. Но длинноносая уже прошла своей деревянной походкой мимо, а на плечо Катерины легла нежная тонкая рука:

– Не заводись, Катюша…

– Оставь, Ритка! Надо проучить эту Буратинку, чтобы не спорила с приличными людьми!.. И вообще я не хочу идти на историю – вон солнышко в окно светит, а мы сиди в душном классе!

– Заведи кислородную подушку! – беззлобно посоветовала обернувшая Маша.

– Обойдусь! Просто уйди сейчас из школы, и все! А то смотрите – сперва сидеть на истории, потом алгебра, химия, два русских… Ну, физики, может быть, не будет, физичка еще не вышла…

– Вот и отдохнем на физике, выйдем погулять, – уговаривала Рита. – А сейчас пойдем на историю, не то Марина Кирилловна заругает…

– А что мне, блин, твоя Марина Кирилловна?! Скоро я буду гораздо более важный человек, чем она!

– Как это? – испугалась Рита.

– Ну, в миллион раз богаче. Вот сколько получает учитель за месяц?.. А сколько стоит одна монета чистого старинного золота, ты знаешь?

– О-чень много, – мечтательно пропела Зейнаб. – Только сперва надо его найти, – со вздохом добавила она.

– Кто ищет, тот всегда найдет!.. Нет, правда, девчонки, давайте прогуляем сегодня все уроки!

Рита помотала своей кудрявой головой на высокой шейке и пошла вслед за Машей, Ленкой и уточкой переваливавшейся Зейнаб. Что касается Тани, она уже давно свернула за угол коридора, так что ее не было видно. Вздохнув, Катерина поплелась за подругами – прогуливать в одиночку было неинтересно. Вот дуры девчонки, что боятся плюнуть на эту самую историю, и на другие уроки заодно! Это же так ясно: зачем им семерым школа, если скоро они станут самыми богатыми в стране? Теперь нужно думать только о занятиях исторического кружка, а все остальное послать куда подальше…

Если бы Катерина оглянулась назад, она была бы очень удивлена. Одна из их избранной семерки все-таки решила прогулять школьный день: прямая фигурка Инны удалялась по коридору в другую сторону, по направлению к выходу. Девчонки про нее забыли, да и вообще не всегда замечали, тут ли она и что делает. А Инна преспокойно спустилась вниз, взяла в раздевалке свою куртку и молча прошла мимо нянечки с таким хмуро—сосредоточенным лицом, что нянечка не решилась ее остановить. Наверное, подумала: у этой девочки что-то случилось дома.

Александр Львович был свидетелем всего, что происходило. Сперва он слушал разговор нимфеток из-за приоткрытой двери, и посмеялся насчет того, что Катерине не нравится его кадык. Потом исподволь проследил, кто куда идет, и провожал Инну к выходу, держась от нее на расстоянии нескольких шагов. Он сделал интересное наблюдение: не зря говорят, что противоположности сходятся. Самой скрытной, самой молчаливой из семерых девчонок пришло на ум то же, что и самой безалаберной, самой разболтанной. Едва ступив на путь поиска, обе решили, что клад уже у них в кармане, так что учебой и прочей ерундой в жизни можно пренебречь. Только Катерине не хватило воли самостоятельно исполнить это намерение, тогда как Инна, ни с кем не советуясь, решительно покинула школьный кров.

Наступала весна, особенно долгожданная после недавних тридцатиградусных морозов. Люди уж и не чаяли, что когда-нибудь станет тепло. Анна Васильевна Сорокина, в просторечии просто Васильна, с радостью заняла свой весенний пост на лавочке возле подъезда. Теперь можно и людей посмотреть, и себя показать, и подъезд как-никак в призоре: воры не любят, когда у дверей кто-то сидит. А дышать после зимы легко, над головой весеннее небо, и в луже посередь двора отражаются ветки тополя, готовые выпустить мягкие красные сережки.

– Здравствуйте, – говорили Анне Васильевне проходящие мимо, и она всем важно кивала, поджидая человека, с которым можно было бы не просто поздороваться, а обменяться словцом-другим.

Раньше у нее здесь было полно знакомых, более близких, чем на одно только «здравствуйте». Во дворе гуляли бабки с детьми, как и она со своей Катериной. У кого мальчик, у кого девка, а у кого сразу двое. Из соседнего подъезда близнецы выходили, не различишь. И Акимовна, подружка Анны Васильевны, выгуливала свою Машеньку, ровесницу Катерины. Потом обе в школу пошли, и до сих пор учатся в одном классе…

Анна Васильевна вздохнула по тем временам, когда под тополями собиралось много народу. Ну ладно, ее внучка выросла, как и у Акимовны Маша. А новые дети где? Почто двор весною пустой стоит?

Если б вышла на лавочку Акимовна, они бы и обсудили с ней этот вопрос – почему сейчас не рожают. Но подружка, вырастив свою Машу, разъехалась с молодыми. Купили ей где-то на окраине комнату в коммуналке, невесть как далеко. Теперь сама себе хозяйка: в гости иногда приезжает, а под ногами у молодых не путается.

– Здравствуйте, Анна Васильевна, – раздался над ухом женский голос.

– Здравствуйте! – вздрогнула она.

Это врачиха в подъезд пошла: кто-то из жильцов заболел. Тоже знакомый человек, давно уже на своем посту. И тоже дочка у ней, в одном классе с Катериной и Машей.

– Как живы-здоровы? Все вызывают вас, покою не дают!

– Покой нам только снится, – улыбнулась врачиха. – Что ваша внучка, гланды больше не беспокоят?

– И думать забыли! Чуть только выросла, так – ффью! – все болезни как ветром сдуло.

– Вот и хорошо. Все-таки следите, чтоб нараспашку не ходила и пупок наружу не выставляла. Дурацкая мода для девчонок: и некрасиво, и как-то, знаете, нескромно… Да и органы можно застудить – ведь им потом рожать…

Анна Васильевна согласно закивала, немножко стыдясь, что ее Катерина уже везде прославлена: вот и врачиха знает, что ходит девка с голым пупком. А что сделаешь? Мать не раз говорила, отец на нее орал; а лупить поздно, большая выросла. Ее, бабкины, слова так и вовсе ничего не значат. «Ты в современной жизни не понимаешь!» – вот тебе и весь сказ. Верно, она не все понимает, что нынче как. Но сердце у нее за Катерину болит: кого ж ей еще любить, как не свою кровинку?

Врачиха прошла в подъезд, а со стороны улицы – легка на помине! – появилась внучка с девчонками. Как только на ножки поднялась, с тех пор никогда не ходит одна, все с табунком подруг. И что-то вроде как рано они сегодня, уроки в школе еще не кончились.

– Вау! Вот и бабуля! – заорала, как всегда, Катерина. – Ты уже на свет выползла, а я думала, еще несколько дней дома просидишь!

– Чего там несколько дней! – задорно отвечала Анна Васильевна. – Вон оно солнышко какое!

– Здрассте! – разноголосо поздоровались девчонки.

– Здравствуйте, красавицы, здравствуйте. Что рано нынче?

– У нас физики нет, бабуль, учительница болеет. Не подкинешь деньжат на мороженое?

Анна Васильевна сунула руку в карман – ах ты вдовье горе, одна мелочь по десять, по пятьдесят копеек! Знала бы, что не будет этой самой физики и придет Катерина посередь дня, взяла бы отложенные с пенсии сто рублей и выдала сейчас девчонкам. Сколько их тут – раз… два… три… шестеро – как раз бы на всех хватило!

– Не надо мороженого, – сказала кудрявая девчоночка, высокая и тоненькая, что твоя тростинка. – Мы же просто пройтись решили, обсудить…

– А что, нельзя обсуждать с мороженым? – Чернявая толстушка, не из наших, достала расшитый бисером кошелек и вытащила пятисотенную бумажку. – Вот, угощаю всех, кто хочет!

– Мани-мани! – дурашливо заорала Катерина. – Ты гений, Зейнабка, хотя, как известно, счастье не в деньгах…

– …а в их количестве, – хором закончили подружки и все дружно засмеялись.

Анна Васильевна причины смеха не поняла, но с готовностью любовалась на веселье, плещущее возле ее лавочки. Известное дело, молоденькие, беззаботные! Только одна из девчонок уже хлебнула лиха – Танька, дочь Шуры-пьяницы. Отец у нее в тюрьме, мать по канавам валяется, а на ней три братика, три маленьких хулигана. Она их кормит, манку им покупает, когда есть на что. И вообще присматривает.

– Между прочим, проблема денег всех нас очень касается, – вдруг заявила Ленка, дочь врачихи (Анна Васильевна не успела сообщить ей о том, что мать рядышком, только что прошла в подъезд по вызову). – Вы не подумали, на какие средства мы поедем в Крым?

– Как на какие средства?! – испуганно вырвалось у молчавшей до сих пор Таньки.

– Вот так, на какие?

– Может быть, школа нас повезет? – неуверенно спросила кудрявая.

– Ага, школа тебе! Держи карман шире! – на весь двор заорала Катерина. – Типа когда на экскурсию едем, сами деньги сдаем! А Крым – это тебе не в музей сходить!

– Может быть, Александр Львович за нас заплатит? Ведь ему это надо… ну, чтобы мы искали, – предположила Маша, внучка Акимовны.

Ох и до чего же она похорошела, прямо золотится под солнышком! Волосы пшеничные, глазки с искорками, кожица свет отражает… Анна Васильевна хотела спросить ее про бабку, мол, скоро ль в гости приедет, но не стала девчонок перебивать. Если спросишь не вовремя, Катерина потом будет сердиться. Да и послушать интересно: что еще там за Крым?

– Искать мы будем не за просто так, а за свою долю, – зажурчал голосок чернявой. Вот вроде тоненько говорит, а слыхать, наверное, за версту, до того звонко каждое словечко выходит. – А поедем за свои денежки. Что вы все, сиротки? Попросите у папы с мамой!

– Конечно, – откликнулась Катерина.

Ей бы все «конечно», как дома денег просить, подумала Анна Васильевна. Ну да что делать – если подружки куда-то едут, не одной же дома оставаться? Да Анна Васильевна сама кубышку развяжет, но отправит внучку как полагается!

– Я думаю, мне мама даст, – сказала Ленка.

И вот тут как раз из подъезда вышла ее мама со своим докторским чемоданчиком. Ленка кинулась к ней, а чернявая подошла к палатке с мороженым. Там с ней долго спорили – сдачи, должно быть, не было, с пятисот рублей. Все-таки девка на своем настояла и получила из окошка замороженную трубочку. Но едва надкусив, скорчила гримасу. Зубы у нее, что ли, болят? Надкусанное мороженое она протянула Шуриной Таньке, которая, чуть помедлив, взяла. Ну и правильно. Когда же ей в жизни мороженого поесть, как не при таком случае?

Анна Васильевна уцепила стоявшую возле скамейки Машу, чтобы обо всем ее расспросить. Чего бабка в гости не приезжает? Прошла ль у нее спина? И когда будет так, что она, Анна Васильевна, подружку свою вживе увидит?

– Бабушка приедет на Пасху. Она хочет в церковь меня сводить. А сейчас пока убирается у себя в комнате. Потому начнет куличи печь и яйца красить…

– Ох, ох, не много ль всего! – переживала Анна Васильевна. – Уборка, да куличи, да еще дел набежит – как бы опять спина не заболела!

– А еще она на последней неделе перед Пасхой в церковь каждый день ходит. Как это – на Страстной…

– Ох, ох! – вздыхала Анна Васильевна. – А ты бы сказала бабке: побереги, мол, себя, не молоденькая… А когда, говоришь, приедет?

– Точно еще не знаю…

– Ой, да отстань ты, бабуль, от Машки, – подскочила к ним Катерина. – Лучше мы с ней сейчас домой зайдем, я новый диск покажу… Пойдемте с нами, Рита, Зейнабка!

– В школу не успеем вернуться… – зябко повела плечиками кудрявенькая Рита.

– Ну, блин, так у нас ведь одна алгебра осталась, хоть последний-то урок можно прогулять!

– Я не могу… У меня за последнюю контрольную тройка…

– А я пойду домой, – сказала чернавка Зейнаб. – Завтра пятница, надо маме помочь кус-кус готовить.

Девчонки с любопытством обернулись – что это за кушанье такое, кус-кус? Они бы и посмеяться не прочь, Катерина уж губы закусила, да, видать, с подружкой ссориться неохота. Все-таки чего-то сказать ей надо, без этого никак:

– Уж будто твоя мама сама не справится!

– Не справится, – важно зажурчала чернявая. – К нам завтра два моих дяди приедут из Шемахи. Надо сделать баранину, и кус-кус, и халву мы сами готовим. Знаешь, сколько трудов – мама иногда всю ночь с четверга на пятницу спать не ложится!

– Может, типа, вы служанку наймете? После того, как мы из Крыма вернемся!.. – подмигнула Катерина.

– Может, и наймем. Еще до Крыма. – Зейнаб поправила вылезший на лоб черный завиток. – Но пока мне, девочки, некогда….

– Ладно-ладно, скажи уж лучше, что будешь подлизываться теперь к маме, чтобы дала тебе денег на Крым!

– Да не вопрос! – фыркнула Зейнаб. – На Крым мне в любой момент дадут. Хоть дяди из Шемахи, для них это, между прочим, мелочь!

– Ну иди, шемаханская царица, готовь свой кус-кус, а мы с Машкой пошли слушать диск!

И, не взглянув на родную бабку, Катерина потянула Машеньку в подъезд. Тоненькая Рита, вежливо сказав Анне Васильевне «до свидания», повернула в сторону школы – до чего ж умница девочка, одна из всех не захотела урок прогуливать… сумела же мать воспитать такую… Чернавка, что хвалилась богатыми дядьями, пошла в другую сторону, верно, к себе домой. Ленка еще раньше ушла с матерью. Перед подъездом осталась одна Танька, дочь Шуры—пьяницы. Топталась на месте и, видать, шибко о чем-то думала, собирая кожу на лбу в толстые складки. Анне Васильевне стало жаль девку: как подружки-то с ней неласково, никто с собой не позвал. Надо сказать Катерине, что эдак не годится…

Вдруг Танька вскинула голову и крикнула вслед чернявой:

– Зейнаб! Постой-ка!

– Чего тебе? – обернулась та.

– Ты вот что… – Танькино грубое лицо стало розовым – это она так покраснела. – Ты говоришь, твоей маме помощница нужна? Этот, как его… кукс готовить?

– Какой куск? Кус-кус! – залилась Зейнаб звонким смехом на всю улицу. – А ты потому спрашиваешь, что я сказала «Хоть служанку нанимай»? – отсмеявшись, деловито спросила она. – Хочешь заработать на Крым?

Танька опустила голову, а Анна Васильевна едва не крикнула девчонкам, чтобы не дурили. Это чего ж такое получается – одноклассницы, друг дружке ровня – а одна к другой в служанки собралась наниматься. Да где это видано! Но она прикусила язычок, вспомнив любимые слова своей Катерины: ты, мол, бабушка, ничего в современной жизни не понимаешь.

– Ладно, пойдем со мной, – позвала Татьяну Зейнаб. – Пойдем, я спрошу у мамы! Ведь ты понимаешь, что нанимать людей может только хозяйка дома. А я пока не хозяйка – вот как выйду замуж…

– А может, я потом приду? – с надеждой спросила Танька. – Мне сперва кашу братьям надо сварить…

– Потом ты не пройдешь. У нас охранник – сын моего третьего дяди, он никого не пускает. Вот если вместе со мной, тогда другой вопрос!

– А если я скажу, что к тебе…

Чернавка окинула Татьяну таким взглядом, от которого та стала вовсе пунцовой и заморгала – верно, впрямь слезы на глазах выступили. Правду сказать, с виду она не смотрелась… Сама носатая, кубастенькая, брючки заношенные, свитерок цвет от старости потерял. Ну да ведь не на бал просится, а работать.

– Так ты идешь? – издали крикнула ей чернявая.

Танька постояла с минутку, а потом двинулась вслед за ней.

Временами он сам спрашивал себя, не сошел ли он с ума. И отвечал себе так: если бы это происходило лет двадцать назад, ответ был бы однозначен – чистой воды безумие. Но теперь совсем другое дело, потому что за последние годы сам мир удивительным образом изменился. Стерлись, а то и вовсе исчезли границы нормы: что разумно, что странно, что можно, что нельзя. Сейчас вокруг происходят самые невероятные вещи, и это воспринимается без особого удивления. Вот, например, Григорий Могильный – тот вообще говорит, что воскрешает мертвых, и даже стал создавать на этой основе свою политическую партию. Или подкачка энергией через экстрасенсорику… Люди изобретают самые фантастические проекты, берутся за то, что раньше считалось невозможным – и часто выходят победителями! Словом, мир как будто избрал девизом четверостишие одно странное четверостишие, непонятно откуда запавшее в память: «Все может быть, и все быть может, И все, конечно, может быть, И даже то, что быть не может, Быть может – тоже может быть!»

В прежние времена разве пришла бы кому-нибудь идея искать клад через медиума? А сейчас об этом даже пишут в книгах. Так почему же он, Александр Львович Долмат, не может этим воспользоваться – он, который более всех предназначен к таким находкам?

Уже в детстве Саша любил искать – пустые бутылки, потерянные в магазинах монетки и прочее. Это был весьма скромный бизнес, на вершине которого маячило мороженое или конфета, но это был бизнес, овеянный романтикой. На первое время важно не количество, а сам принцип – что можно просто так найти что-то выгодное, полезное. А потом уже можно думать дальше… Если бы Саша уже знал закон перехода количества в качество, он мог бы сформулировать его наоборот: сперва возможность извлечь выгоду на пустом месте, потом все увеличивающиеся размеры этой выгоды…

Но даже тогда ему не приходила мысль поискать клад в земле. Саша с пеленок знал, что все сказочные клады уже давным-давно вырыты. Если они вообще существовали…

Когда он вырос и проучился в школе до пятого класса, его любимым предметом стала история. Больше всего поражали размеры существовавшего в древнем мире богатства. Это сколько же золота должно было быть в Египте, чтобы хоронить фараона в четырех—пяти золотых саркофагах, вставленных один в другой! А золотые сфинксы, статуи, подставки для жертвенников и прочее… Кстати сказать, не только Древний Египет владел бессчетным количеством этого драгоценного металла: от египтян не особенно отставили жители Индии, Вавилонии и даже расположенной в Европе Греции… А Рим – взять хотя бы разрушенные им Коринф и Карфаген, откуда золото увозили повозками и затем кораблями! А сокровища германского вождя Алариха, похороненные вместе с сокровищами в отведенном русле реки! А многочисленные безымянные клады, зарытые с целью умилостивить богов по разным случаям, в том числе при переселении в новые земли!

Последнее обстоятельство больше всего взволновало Сашу, когда он узнал об образовании древнегреческих колоний. С восьмого по шестой век до нашей эры переселенцы осваивали побережья Черного моря, в том числе Крым. А ведь Крым – это совсем близко! Он был разумный мальчик и понимал, что ни в Египет, ни в бывшую Римскую империю, ни в какую азиатскую страну с древней историей поехать нереально. Ведь тогда не существовало свободы передвижения вне советских границ. Однако Крым и тогда был доступен – больше, чем сейчас, потому что не было государственных границ между Россией и Украиной. В тот год Саша допек своих родителей, чтобы повезли его отдыхать в какой-нибудь древний черноморский город, в Керчь или Феодосию. И родители в конце концов согласились. Но прокопавшись три недели в развалинах древней феодосийской крепости, он вернулся, естественно, с пустыми руками.

– Что, Сашенька, не дается тебе клад? – посмеиваясь, спросил его папа, лежавший на тот момент под пляжным тентом в больших полосатых трусах. – А вот так в жизни и бывает: сразу ничего не дается. Если не выходит с одной стороны, надо пробовать с другой!

– Да я со всех сторон… – развел Саша испачканными мокрым песком руками.

– Ха-ха-ха, это ты про какие стороны подумал! Я говорю, что ко всякому делу надо иметь свой подход. Не дается впрямую, так действуй иначе, сумей наладить связи… – разглагольствовал старший Долмат. В своем наставническом порыве он упускал из виду суть ситуации: что его сын ищет настоящий, реальный клад, а не просто стремится к получению какой-либо выгоды.

– Ну что ты говоришь, – вернула его к действительности мама. – Ну сам послушай, что ты несешь! Ребенок ищет клад, который закопали раньше потопа, а ты – сумей наладить связи… С кем, спрашивается? С мертвецами, которые копали?

– А хотя бы и с мертвецами! – ответил задетый этим вмешательством папа. – Если хочешь что-то получить, надо любые связи уметь налаживать. Сам умри, расшибись в лепешку, а сумей!

Ни папа ни мама, давно уже похороненные на Востряковском кладбище, не могли предвидеть тогда, чем обернутся в будущем эти вскользь брошенные слова. Эзотерические книги именно это и рекомендовали – наладить связи. Непосредственно либо через медиума. Александр Львович предпочел поставить барьер между собой и неизвестными силами, с которыми придется иметь дело… и которых он все-таки побаивался. Пусть будет медиум, тем более что в книгах говорилось и о том, что первый почувствовавший золото должен быть принесен в жертву хранителям клада – тем самым богам, которым этот клад посвящен. Какой-нибудь несчастный случай в виде обвала скалы… Правда, тут уже начиналась чистая мистика, в которую Александр Львович предпочитал не верить. Ну какие там, в самом деле, жертвы! Нашел же ученый Шлиман золото разрушенной Трои, и безо всяких мистических жертв, а было это в девятнадцатом веке. А по сравнению с древностью что девятнадцатый, что двадцать первый – разницы почти нет.

Конечно, он понимал, что лукавит. Либо верить книгам, либо нет: если искать золото с помощью медиума, то серьезный добропорядочный Шлиман тут вообще не при чем. Но все это Александр Львович решил обдумать позднее, так же как и вопросы реализации клада. Пока надо просто испробовать оригинальный метод поиска, основанный на человеческой энергетике. Скорее всего, это действительно кратчайший и вообще единственный путь к еще не вырытым древним кладам.

Одна из книг заостряла внимание на том, что медиумов должно быть несколько: пусть тайные силы сами решат, кому отдать предпочтение и кого они впоследствии захотят избрать жертвой (на этом пункте Александр Львович не стал заострять внимания). А в другом разделе, о счастливых и несчастливых числах, безусловно лидировала семерка. И вот ведь как получилось – лишь только новый руководитель кружка впервые раскинул свои сети в школьном коридоре, перед кабинетом истории, в них попало именно семь нимфеток. Не шесть, не восемь, а семь.

Таким образом, он оказался обеспечен медиумами в самой нужной пропорции. Мысль отправиться в школу вполне себя оправдала, благо среди документов давно пылилась справка о педагогической деятельности Александра Львовича. Правда, недолгой, сроком всего два месяца. Когда-то в молодых годах он провел лето пионервожатым, и потом дотошная в житейских делах мама все уши ему прожужжала: возьми да возьми справку, авось когда-нибудь пригодится. Вот и пригодилась – правда, ему самому было неудобно развертывать перед директором эту старую пожелтевшую бумагу, удостоверяющую, что когда-то он два месяца работал с детьми. Но директор, сдержанная пожилая дама, вероятно, сама страдающая ностальгией по пионерским лагерям, чуть заметно улыбнулась ему и разрешила вести исторический кружок.

Дорога от школы к дому шла через много лет знакомую улицу, временами менявшую обличье. То приходилось скользить по снежному насту, то, как сейчас, прыгать через мартовские ручьи. Осенью наискось летели желтые листья, зимой на ветвях покачивались пучки замерзших ясеневых семян. И лишь к концу учебного года улица приветствовала Марину щепотками прорвавшей почки зелени, словно поздравляла с тем, что еще один круг учительской каторги благополучно сбыт с плеч долой.

Теперь этот знакомый до последней мелочи путь она проходила в радостном предчувствии самого главного в жизни – ежевечерней встречи с Григорьичем. И как она жила без этого раньше? Правильно говорят, что под лучом мужского внимания все чувства женщины обостряются, силы и способности оживают, подобно пробуждающейся весной природе. И уже непонятным кажется, почему прошлогодняя аттестация стоила тебе стольких сил, трудов, нервов, тогда как в этом году промелькнула, можно сказать, шутя. А почему так волнительно для тебя проходили ежегодные выпускные экзамены? Ведь и в них тоже нет, по существу, ничего особенного страшного! Просто раньше жизнь состояла из борьбы и трудов, а недавно все изменилось – как в театре, когда на сцену дали другое освещение…

Едва открыв ключом дверь, Марина сразу попала в объятья Григорьича:

– А я сегодня пораньше! Как дела у прекрасных дам-воспитательниц?

– Полный ажур! – Марина повисла на его руках, одновременно пытаясь снять плащ и пригладить волосы. – А у благородных эскулапов?

– Разве могут быть какие-нибудь проблемы, когда жизнь в принципе прекрасна…

Вот это самое и чувствовала последние три месяца Марина!

– Могут, – нарочито нахмурив брови, вслух сказала она. – Тебе нечем перекусить. Ведь ты не предупредил, что придешь раньше, и я не успела ничего тебе приготовить…

– А вот и неправда, – перебил он. – В отличие от тебя я знал, что приду пораньше, и, как только пришел, приготовил ужин!

С тех пор, как ее существование получило иную подсветку, Марина полюбила хозяйственные хлопоты. Раньше приготовить суп или навертеть котлет казалось ей делом не то чтобы неприятным, но достаточно занудным и необязательным. Жалко тратить на это время, проще сделать бутерброд и поставить чайник. Теперь кухонная страда воспринималась ею как преддверие праздника. Но сегодня праздник наступит сразу, без предварительных хлопот: семейный и одновременно романтический ужин, после которого она быстро проверит тетради и соберет на завтра школьную сумку. Спать в этом доме укладывались рано, потому что до сна дело доходило не скоро. И еще перед тем, как непосредственно заснуть, долго разговаривали друг с другом, делились тем, как прошел день у «прекрасных дам-воспитательниц» и у «благородных эскулапов».

– У нас новый педагог, – рассказывала Марина, наслаждаясь самим процессом того, что вот она говорит, а ее внимательно слушают. – Представляешь, отобрал у меня с урока семь девчонок из восьмого класса. Он кружок ведет, и тоже по истории. И они так хотели пойти к нему, чуть не кидались на меня, чтобы я их отпустила!

– Выходит, новому учителю удалось их увлечь… – осторожно заметил Григорьич. – Интересно, чем именно.

– Речь шла о каком-то историческом кладе, – вспомнила Марина. – Что-то связанное с древнегреческими колониями на побережье Черного моря. Впрочем, я совершенно уверена, что история как таковая этих девчонок не интересует. Только сам по себе клад! Но не мог же учитель пообещать им, что в одно прекрасное утро исторический кружок вооружится лопатами и отправится загребать золото!

– Вполне возможно, что он использовал такую психологическую уловку. – Гри горьич приподнялся на локте, чтобы дотянуться до столика, стоящего в изголовье кровати. Там лежали папиросы и зажигалка; на пике эмоций или в момент обострения умственной деятельности «благородный эскулап» разрешал себе покурить.

– Думаешь, он просто обманул девчонок?

– Ну да. Ведь что требуется от руководителя кружка? Насколько я знаю – посещаемость. Чтобы к нему ходило много детей. А их сейчас не очень-то заловишь на дополнительные занятия, правда? Вот он и решил для начала поговорить о кладах, якобы их и сейчас возможно найти!

– Нет, – после паузы сказала Марина. – Так можно было бы поступить с третьеклассницами, с пятиклассницами от силы. А эти уже слишком взрослые, не поверят.

– Взрослые – да, но разумны ли они? – осторожно вывел вопрос на острие Григорьич.

– Совершенные дурочки, однако во всем, что касается практической ценности вещей, смыслят лучше нас. И реальность перспектив оценивают трезво. Это уже от времени, в котором растет их поколение…

– Но заменят ли какие-либо особенности времени достижения всей предыдущей культуры?

– А при чем тут это? – удивилась Марина.

– При том, что это формирует личность. Вся наша культура, основанная на православной традиции и, можно сказать, пропитанная этой традицией, защищает от всяких авантюр, спекулирующих на психике. Или того глубже – на духовности человека…

– Он проверял у девчонок энергетические столбики, – как будто не к месту вспомнила Марина. Но тут же сама поняла, что как раз к месту – это и есть одна из авантюр, упомянутых Григорьичем.

– Столбики? – взволновался он. – Ну, вот видишь! Значит, ваш новый учитель склонен к эзотерике. К сожалению, очень распространенное сейчас увлечение…

Огорченный Григорьич выпустил изо рта колечко голубого папиросного дыма. Глядя, как оно тает, не долетев до потолка, Марина снова вернулась мыслями к недавней истории с поморским костяным кольцом. Неужели это было совсем недавно, в начале учебного года? И еще больше хотелось спросить себя по-другому: неужели все это было?

Пансионат, где отдыхала прошлым летом Марина, располагался на русском севере, среди стеклянных озер и худых изогнутых елок с рогатыми кичками наверху, как носили женщины во времена Берендея. Естественно, отдыхающих привлекал местный колорит. Они искали его повсюду и нашли не только в чертах окружающей природы. Когда возле входа в столовую появлялся пансионатский сторож с сундучком, полным его собственных поделок из кости, вокруг тут же собирались желающие посмотреть и приобрести. Такая популярность проистекала из двух причин: во-первых, поделки были необычайно выразительны, во-вторых, притягивал взгляд сам косторез. Он был молчалив, даже несколько угрюм: одно его плечо торчало выше другого, но вся фигура, весь облик казались вынырнувшими из сказки, из поморской старины. Грубо вытесанное лицо, копна волос, совсем желтых, и узкие финские глаза, поблескивающие нездешними отсветами плясок лесных духов при лунном свете… Некоторые считали мастера дурачком, но это еще более обостряло интерес отдыхающих – по-детски жадный интерес до всего таинственного. И, как уже сказано, мастер был талантлив. Его гребни, брошки и кольца, ножи с резными ручками быстро растекались по карманам, сумкам и кейсам, в то время как карманы самого мастера тяжелели.

Марина купила у него колечко, потому что на гребень не хватило денег. На костяном ободке извивался какой-то сложный узор, напоминающий то ли травы под водой, то ли расползающихся змей. Именно об этой своей покупке она втайне грезила выдумкой, что кольцо обручальное. Грезила уже в Москве, вспоминая свой отдых в пансионате, елки с кичками на головах, отблескивающие овалы озер. И вдруг однажды, без всякой связи с учебным материалом, заговорила на уроке невесть о чем: о зайцах, бегающих по лесу, и о комарах, вьющихся над водой. А главное, сама не помнила, что такое говорила. Зайцы и комары вырвались у нее первой ласточкой, дальше пошло еще круче. Не отслеживая своих речей, Марина стала произносить на уроках всякую чушь: раскрытые могилы, человеческие кости… Школьники сперва думали, что речь идет об археологических раскопках. Но когда они повторили учительнице ее же собственные слова, бедная Марина впала в состояние внутренней паники. Ведь все это значило для нее потерю рассудка и заодно профессии, потому что сумасшедшие лишены права работать в школе.

Вот тогда-то она и пошла к психиатру, к своему золотому Григорьичу, которого до тех пор – странно думать! – вообще не знала. И увидев его впервые, ни о чем таком не подумала, потому что была слишком удручена. И он не сразу взглянул на нее с мужским интересом. Для него, как выяснилось впоследствии, тоже начался трудный период сомнений в здравости собственного рассудка. Потому что в то время к нему обратились еще две пациентки с точно такими же кольцами. И у обеих определились неполадки с психикой: первая вдруг начинала ни с того ни с сего рыдать, другая немотивированно бранилась. Даже своего начальника, которого сама же боялась, назвала клонированным козлом. Спрашивается, почему клонированным? Григорьич потом объяснил Марине, что этот термин в данном случае означает ненастоящий, неправильный, плохой.

А сам он, бедненький, думал тогда, что ему мерещатся эти кольца. Определенный синдром шизофрении: видеть то, чего на самом деле нет. Галлюцинация. И как же опечаленный доктор обрадовался, узнав, что все три кольца действительно существуют, что их по-настоящему носят три его пациентки. Одновременно с этим выяснилось и происхождение колец: все они привезены из пансионата «Белые ночи», где были куплены у одного и того же мастера-костореза. Казалось бы, во всем этом нет ничего из ряда вон выходящего. Кроме одного – надев свои кольца, все три женщины через какое-то время обратились в психдиспансер. По случайному совпадению они жили в одном районе и попали к одному и тому же доктору.

– И как это ты обратил внимание, какие у нас кольца!

– Я всегда смотрю пациенткам на руки, – признался Григорьич. – Если руки запущены, не ухожены, маникюра в помине нет – значит, к женщине уже нашла тропинку депрессия. А тут вижу – одна такое кольцо… другое… третье…

Умница Григорьич заподозрил связь между психическими расстройства своих пациенток и их одинаковыми кольцами. Это при том, что сам он никогда не впадал в мистику, ни в религиозную ни в магическую. Родители с детства воспитывали его в православной традиции, но безуспешно. Это сейчас, после того как завершилась история колец, у него с языка не сходят выражения вроде «Отец мне говорил». А тогда Григорьич подходил к проблеме полным дилетантом: подозревал какие-то химические излучения, якобы исходящие от колец и травмирующие психику, грешил на материал, из которого они сделаны. И в конце концов сам решился ехать в пансионат, провести расследования на месте. Правда, в то время между ним и Мариной уже пробежала искра, объясняющая столь удивительную для человека его лет легкость на подъем:

– Я бы не решился предпринять такое путешествие, если бы уже не был в тебя влюблен, – признался он потом.

Поездка состоялась в октябре, когда на север уже никто не ехал и даже пансионат закрылся на профилактику. Но это не испугало доблестного рыцаря, защищающего трех дам, на которых насланы чары.

В пансионате произошла встреча Григорьича с Альдо, молчаливым сторожем-дурачком, талантливым мастером-косторезом. Разговорив его с помощью бутылки коньяка, удалось узнать весьма любопытные сведения…

Оказалось, летом мастер ходил в лес и нашел там чьи-то кости – подходящий материал для его поделок. Но когда он сел на кочку передохнуть, ему не то приснилась не то привиделась местная ведьма Кулимана, которой мастера когда-то пугала бабка. Да и все в деревеньке, где вырос Альдо, помнили эту вредную Кулиману, творившую людям много пакостей. Недаром, когда ведьма умерла, ее даже не стали хоронить на кладбище – просто выкопали могилу в лесу. Как оказалось, в том самом, куда ходил Альдо.

– Представляешь, Марина, все сошлось! – возбужденно и испуганно блестя глазами, рассказывал потом Григорьич. – В лесу прорубали просеку, и бульдозер, по-видимому, задел могилу. А наш бедный Альдо отправился в лес, а там эти самые кости. Он и взял их, не думаю, откуда они здесь, в конце концов, чьи – от какого зверя. Он ничего такого не думал, взял их в мешок и понес. После чего повстречал саму хозяйку.

– Вот уж этого я не понимаю, – останавливала его рассказ Григорьича. – До сих пор все объяснимо, но как он мог увидеть? Пригрезилась она ему, что ли?

Григорьич с минуту молчал, разминая в пальцах папиросу:

– Да, пригрезилась. Впрочем, можно по-разному назвать. Наши предки считали, что нечистая сила может являться, и знали, как в таких случаях поступить…

– То есть как это – знали? – удивилась она.

– Знали и детей своих учили. До наших дней дошла поговорка: «Если кажется, перекрестись…»

– Все-таки будем держаться реальности, – попросила Марина. – Чтобы без чудес. Скорей всего наш Альдо заснул на кочке, а поскольку ему с детства рассказывали о Кулимане…

– Вот оно как! – Григорьич шумно вздохнул и выпрямил свои неширокие плечи. – Ты считаешь, имел место фактор внушаемости. Но ведь это Альдо рассказывали о Кулимане, а не мне! И не Сережику, не Никите, которых я взял с собой… Да ты знаешь!

Конечно, Марина слышала об этом не раз. В Поморье Григорьич ездил с сыном Сергеем и душевным парнем из пациентов, нуждавшемся в смене впечатлений. Григорьич относился к нему особенно, словно Никита был второй его сын. Все вместе они и составляли экипаж добровольной научной экспедиции, отправившейся изучать тайные свойства колец. И, заняв три места в купе, на четвертом увидели попутчицу, при знакомстве назвавшуюся Линой.

Выглядела эта немолодая женщина странно и потом исчезла невесть куда в середине пути, несмотря на то что поезд шел экспрессом.

– Ну и какой же ты вывод делаешь – это и была Кулимана?

– Подожди, Мариночка, не спеши. Если бы мы встретили эту личность только в поезде, был бы один разговор. Но потом, когда Альдо привел нас на то самое место в лесу… И кстати, ты ведь тоже видела ее в Москве? Помнишь, как раз во время нашего отъезда?

Конечно, Марина помнила, как поздно вечером к ней позвонили в дверь и она, пренебрегая правилами безопасности, открыла. За порогом стояла странная тетка, седая, но сдобная лицом, на котором поблескивали узкие, невыразительные льдинки глаз. Она была в длинной, какой-то словно сермяжной одежде, а на ногах желтели тапочки, при взгляде на которые почему-то вспоминались лапти.

Посетительница представилась новой уборщицей и попросила дать ей набрать воды: дескать, в котельной отключили водоснабжение, а она не успела вымыть лестницу. Но сунув ведро под кран, завела вдруг речь о том, почему Марина живет одна и что ей, дескать, надо «завести себе мужичка». А для этого требуется быть понарядней и носить украшения – кольца, например: «Ведь у тебя есть красивое колечко!» Когда за нахальной гостьей закрылась дверь, Марина почему-то достала шкатулку и вынула из нее поморское кольцо, которое тогда уже не носила. И надела его на палец, и снова начала нести на уроках чушь.

Григорьич склонялся к тому, что в лице уборщицы к Марине приходила сама Кулимана. Также для него было ясно и то, что все три кольца сделаны Альдо из ее личной косточки. Когда бульдозер разрыл могилу, мастер набрал костей для своих поделок, не задумываясь, что берет. Вот Кулимана и привиделась ему, шутливо грозясь пальцем на его мешок. Испуганный Альдо вывалил добычу наружу, рассыпал по мху, но одна косточка все-таки застряла в мешке. Потом он сделал из нее три кольца…

– Иначе чем можно объяснить воздействие этих колец на человеческую психику? Почему ты, Мариночка, заговаривалась, а Даша рыдала, а третья дамочка крыла своего начальника, которого сама же боялась?

– Конечно, тут много непонятного. Но может быть, мы просто еще не все понимаем…

– А потом я сидел под деревом на том месте, где была разворошенная могила, и снова увидел эту красавицу, исчезнувшую тогда в поезде. Нашу Лину—Кулиману! Да меня спасло только то, что мамочка когда-то зашила в рюкзак «Живый в помощи Вышнего…»!

Это тоже Марина слышала не раз. Когда-то, в дни молодости Григорьича, мать вшила ему в рюкзак священный молитвенный пояс. А три месяца назад Григорьич поехал с этим заслуженным старым спутником былых путешествий в Поморье…

– Поверь мне, я никогда не был религиозным, – горячо говорил Григорьич, прижимая руки к груди. – Я, наоборот, полжизни спорил из-за этого с отцом и с мамочкой. Но после этого случая…

– А как же Сережа, Никита? – спрашивала Марина. – Ведь рюкзак у вас был один на троих.

– Вот именно, на троих! В какой-то мере он охранял всех нас. К тому же Сережик получил точно такое же воспитание, что и я сам. Его воспитывали бабушка с дедушкой, так что в момент опасности он мог вспомнить молитву. А Никита вообще православный юноша, еще какой!

– Ну и что вам Кулимана делала?

Когда доходило до этого вопроса, Григорьич терялся. Он не мог сказать ничего конкретного – в лесной сцене не было ни ножа ни удавки, ни бомбы ни отравляющего газа. Тем не менее он уверял, что навсегда запомнил испытанный тогда ужас и что если бы не рюкзак с зашитой внутри молитвой…[1]

– Заметь, Марина, что если бы я просто сошел с ума, все это существовало бы только в моем воображении. А то ведь мальчики тоже ее видели. Сережик и Никита.

– Да-а, – соглашалась Марина.

Она знала Григорьича и точно знала, что он не сумасшедший. А мальчики и вовсе представляют другого поколения: более рационалистическое, технократическое. Тем не менее Сережик, работавший компьютерным программистом, не отрицал, что видел Кулиману и в поезде и в лесу. Никита, с которым Марина тоже успела познакомиться, и вовсе не сомневался в том, что всех их тогда донимала нечистая сила. Но ведь если все это так…

– Если все это так, то сдвигаются все параметры, на которых стоит мир! – говорила она Григорьичу. – Получается, есть ведьмы, русалки, домовые и все прочие сказочные существа! Получается, мы не должны отличаться от средневекового суеверного человека, оглядывающегося на черных кошек и плюющего через левое плечо!

– Минутку, – останавливал ее Григорьич. – Ты свалила в один котел, свела воедино две абсолютно разных сферы. Суеверие с кошкой – это одно, а вера в Бога и боязнь нечисти – совсем другое. Кстати, обычай плевать через левое плечо происходит из представления, что справа за человеком стоит Ангел, а слева – злой дух…

– Но ведь это аллегория…

– Для кого как, дорогая. Мой отец был профессор, едва не получивший за свои труды Сталинскую премию, и он принимал это в самом прямом смысле слова. Православная вера вообще предполагает в человеке частицу детской доверчивости: «Аще не будете как дети, не внидите в Царство Небесное…»

– Все равно я не могу признать чудеса, – через минуту отозвалась Марина. – Верю в правду, в любовь, в самосовершенствование… Даже в особые удивительные процессы, существующие в мире и еще не изученные. А в чудеса – нет.

– По-своему веришь, – улыбнулся нежной улыбкой Григорьич. – Ты мечтала, как дитя, об обручальном кольце. И это чудо сбылось, или я говорю неправду?

На этом их философские прения обычно заканчивались, и они тянулись друг к другу. Засыпали совсем уже поздно, но, несмотря на это, утром вставали без труда. И весь день чувствовали себя прекрасно.

Рита кружила вокруг матери, не решаясь начать разговор. Ей предстояло выпросить деньги для поездки в Крым, намеченной на середину апреля. Она догадывалась, что это будет нелегко. Рита давно привыкла, что ничего не дается даром: каждая конфетка, каждая игрушка всегда доставалась ей после долгих просьб и трудов. Тем более, с деньгами у них случались затруднения, а тут сразу три тысячи!

– Мамуль, – наконец решилась Рита. – Можно мне с тобой поговорить?

– Да, я слушаю. – Мать посмотрела на нее пронизывающим взглядом, с детства наводящим трепет.

– Наши девочки едут в Крым… На последнюю неделю апреля… Это исторический кружок, куда я тоже хожу… – От волнения у нее сбивалось дыхание. Вот получит она сейчас отказ, и что тогда?

– Зачем же ваш кружок туда едет? И почему именно туда?

– Ну, мамуль, в Крыму когда-то селились древние греки… Они основывали там колонии, торговые города! Ну и наш Александр Львович покажет нам, на каких местах все это было…

– Что толку смотреть места, – усмехнулась мать. – Мало ли что где было! Теперь-то там уже ничего этого нет…

– Ну все-таки… – Она не хотела говорить, для чего задумана эта поездка. Мать все равно не поверила бы ей и могла отказать под предлогом того, что Рита болтает глупости. Да к тому же Александр Львович просил ничего не рассказывать родителям.

– Можно мне поехать с ними, мамуль? С учителем и с девочками?

Мать помолчала, что-то про себя обдумывая.

– А занятия?

– Да ведь это каникулы, мам, у нас же неделя каникул перед последней четвертью!

– В таком случае ничего не имею против. Если ты хочешь ехать, счастливого пути.

– Ура!.. – Рита подскочила на месте и закружилась, раздув юбку колоколом. Может быть, броситься маме на шею? Нет, она уже слишком большая для этого, получится некрасиво… несдержанно. Это мама обычно так говорит: «Ты ведешь себя некрасиво и несдержанно…»

– Перестань крутиться, ну что ты, в самом деле, как маленькая! К тому же мы еще не договорили. Насколько я понимаю, остается еще весьма важный вопрос!

– Какой, мамуля? – Больше ничего Рита не боялась. Если с нее потребуют хорошего поведения в поездке, так ведь это само собой разумеется. Если же за те деньги, которые ей дадут на Крым, придется дать обещание закончить год на пятерки, или пылесосить каждый день квартиру (сейчас она пылесосит через день), или еще что-нибудь – все не страшно. Главное, в принципе решено – она поедет!

– Я сказала, что отпускаю тебя, но это только одна сторона вопроса. Вторая – на что ехать. Ведь с вас будут собирать деньги.

– Конечно, мамуль… – Рита так и остановилась с зажатой между колен юбкой. – Надо сдать три тысячи.

– Это много, хотя и самый минимум. Дорога туда, обратно. Там питание. Еще какие-нибудь экскурсии…

– Нет, мамочка, нет, – горячо запротестовала Рита, внезапно сброшенная с небес на землю, словно бабочка, сбитая сачком. – Никаких экскурсий у нас не будет, это точно! Мы там сами с учителем… Только дорога и питание, мамочка, я ничего лишнего покупать не буду!

– Тем лучше. Но эти три тысячи ты должна обеспечить себе сама.

– Как… сама?

– Очень просто. Учти, Рита, что на жизнь тебе зарабатывать пока не приходится, хотя ты уже не ребенок. Тебе не приходится добывать хлеб насущный. Но Крым – это не хлеб, это развлечение, без которого можно обойтись. – Мама опять помолчала. – Так что выбирай – либо ты должна потрудиться ради своих развлечений, либо остаться дома. Это справедливо, согласна?

«А как же другие девочки?» – чуть не спросила Рита. Она уже знала, что родители дают деньги Катерине, Маше, Ленке и Зейнаб. Инна никому ничего не говорит, но у нее наверняка будет все, что нужно. Вот Тане, конечно, придется трудно – но она ведь, как это… из неблагополучной семьи! А ведь у них с мамой семья благополучная! И деньги вроде бы есть: когда надо что-нибудь купить, мама достает требуемую сумму; правда, не говорит, откуда взяла.

– А как потрудиться, мамочка? – вслух спросила Рита. – Я могла бы летом устроиться на работу. Но ведь до четырнадцати лет не берут, а четырнадцать мне только осенью. И потом, деньги надо сдать уже на той неделе…

– Нет, я не это имела в виду, – отмахнулась мама. – Афиши клеить, кофе в Макдональсе разливать – это все не то. И потом, тебе действительно нет четырнадцати… Так что работать ты можешь у меня. У меня и у тети Таи. Сейчас я тебе скажу, что нужно делать.

Рита замерла, в ожидании глядя на маму. Ее глаза были не как у всех – с расширенными зрачками, словно закапанные атропином, дрожащие и переливающиеся за стеклами очков. Мамины глаза, с детства внушающие страх и уважение. Рита с мамой жили вдвоем; раньше еще был папа, но так давно, что образ его уже стерся в памяти…

Алиса Петровна считала себя женщиной несчастливой. Муж рано умер, оставив на ее руках маленькую дочку, родители жили в Литве и не интересовались ее жизнью. Когда страна вошла в перестройку, Алиса была слишком молоденькой, чтобы сориентироваться в новых условиях. Она все еще жила по прежним ценностям: старалась учиться вместо того, чтобы обратить внимание на приватизацию, финансовые пирамиды и другие способы разбогатеть. Кто ей тогда мешал завести собственное дело, небольшое, уютное и, так сказать, с женским уклоном: собственную прачечную, парикмахерскую, кафе. Конечно, на большие масштабы она бы не потянула, а в малых должна была справиться. Родители с пеленок приучили ее к трудолюбию, усердию, аккуратности. Правда, в таких делах нужна еще и ловкость, мобильность мышления, скорость действий – но аппетит, как говорится, приходит во время еды. Она бы освоила все непривычное со временем. Но теперь, когда Алиса Петровна это осознала, оказалось, что ее поезд ушел. Она немолода, уже не привлекательна (в бизнесе это имеет значение, особенно поначалу); и, главное, у нее нет капитала, с которым можно заводить дело. Теперь она жаждала уже не собственного бизнеса, а большой зарплаты, может быть, долевого участия в бизнесе своих хороших знакомых (которых у нее, кстати сказать, почти не было.) И вот такая возможность вроде как представилась.

Недели две назад Алиса Петровна случайно встретила свою старую подругу, еще по тому литовскому городку, в котором они обе выросли. Оказалось, Тая давно переселилась в Москву, примерно в то же время, что и Алина Петровна, вышедшая замуж за москвича. А Тая приехала пробивать себе дорогу. Ей, конечно, было что вспомнить и порассказать о своих мытарствах вплоть до последнего времени, но результат получился тот, который вызвал в Алисе Петровне самую настоящую зависть: это была ее собственная так и не воплотившаяся мечта! Тайка стала директором не самой маленькой, хотя и не самой крупной фирмы, выполняющей посреднические услуги. Вскоре она предложила принять на работу свою подругу детства, с перспективой стать потом совладелицей. Условия были хороши, даже очень хорошо – как раз то, что нужно Алисе Петровне. Но смущало одно обстоятельство: с психикой Таи за истекшие годы что-то произошло, иначе говоря, она попросту свихнулась. Возможно, тут сыграли свою роль собрания, на которые подруга ходила второй год и которые, как поняла Алина Петровна, представляли собой нечто вроде секты. Тайка заставила и ее туда сходить. Говорили о конце света, который скоро наступит и к которому надо готовиться. Когда после собрания восторженная Тайка с горящими щеками спросила «Ну как тебе?» Алисе Петровне пришлось усердно закивать головой, как бы выражая этим свое сильное впечатление. Потому что она чувствовала – стоит проявить в данном вопросе холодность, и дружба с Тайкой завянет, а вместе с ней и наметившееся деловое сотрудничество.

Во всех других вопросах, кроме конца света и необходимости быть божественным проповедником, подруга вела себя вполне рационально. Грядущее светопреставление не мешало ей оставаться сведущей в финансовых вопросах, где она готова была грызться за каждую копейку. И даже, сколь ни удивительно, помогало: от секты, как вскоре поняла Алиса Петровна, тянулись какие-то особые каналы, не последние в бизнесе. Словом, тут все оказалось спаяно: идеология и деньги. Очень скоро выяснилось, что эта связь должна захватить и саму Алису Петровну.

– Мне нужна не просто деловая партнерша, но родственная душа! – объявила Тайка не далее как вчера, когда они возвращались с очередного собрания. – Ведь мы с тобой родственные души, Алиса? Неважно, что ты недавно ступила на путь истины. Могу я дать тебе первое поручение, первое наше с тобой общее духовное дело?

В результате этих подходов выяснилось, что подруге нужен человек, готовый проповедовать. А конкретно – ловить на улице прохожих и убеждать их в том, что они шагу не успеют ступить, как небо упадет на землю. Алиса Петровна растерялась: в такой роли она никогда себя не представляла. Если только согласиться для виду, а самой ничего такого не делать…

– Это важнейшая миссия, Алисочка, ты пока даже представить себе не можешь! Пусть девять человек из десяти не обратят на твои слова внимания. Но десятому ты откроешь глаза. Вот, возьми. – Подруга протянула Алисе Петровне какие-то бланки. – Каждый такой десятый, спасенный тобой, спасенный нами, своими братьями, должен записать свои данные в анкету. А ты потом представишь заполненные анкеты на собрании!

– Что? – испугалась Алиса Петровна.

– Ну не в порядке отчета, а просто как разговор с друзьями! С братьями и сестрами! Ведь всегда хочется поделиться с близкими людьми своими достижениями! И проблемами тоже! Словом, сколько будет у тебя заполненных анкет, столько и представишь! Я уверена, что ты не захочешь лениться на попроще проповедника…

Вот теперь Алисе Петровне все стало ясно: она должна не только торчать на улице, залавливая своими беседами прохожих, но еще и представлять об этом отчет. Заполненные анкеты. Но кто из нормальных людей согласится их заполнять, даже если она действительно возьмется за такое дело? Ладно бы сразу после перестройки, тогда люди были доверчивей. А последние десять—пятнадцать лет жизнь уже научила граждан застегиваться на все пуговицы. В анкете, конечно, надо записать свой адрес и телефон. Кто на это пойдет? Ведь всякий здравомыслящий человек понимает, что после этого его не оставят в покое…

– Подумай, Алисочка, – заключила Тая, прочитав на лице подруги охватившие ее колебания. – Жаль будет, если окажется, что ты еще для этого не созрела. Ведь там… – Тая таинственно подняла палец кверху, – не ждут, когда мы будем готовы. От нас требуется вступить в борьбу сразу, как только понадобится. В борьбу за человеческие души. Ну ладно, думай сама, а то что я тебя вроде как уговариваю!

– А можно спросить, Тая… – Алиса Петровна хотела перевести разговор на другие рельсы: остается ли в силе Таино предложение взять ее на работу.

– Ты про фирму? Знаешь что, давай решим все сразу. Завтра ты мне позвонишь, скажешь свой ответ на мое предложение, а после и о работе поговорим.

Таким образом подруга недвусмысленно давала понять, от чего зависит ее согласие нанять Алису Петровну.

Как раз в этот самый вечер Рита подошла с вопросом о школьной поездке в Крым. У Алисы Петровны уже и прежде мелькала мыслишка, как бы устроить свои дела с помощью дочери, чтобы и волки были сыты и овцы целы. Под волками подразумевалась Тайка и прочие, посещавшие собрания, каким-то образом подпитывавшие фирму дополнительными финансовыми потоками. А овцой в данном случае оказывалась сама Алиса Петровна, или то жертвенное животное, которое встанет на ее место… Эту мыслишку она гнала от себя до тех пор, пока не вмешалась сама жизнь. Ритка попросила денег на развлечение (поездка в Крым – это развлечение!) и, соответственно, должна эти деньги отработать. К тому же ей более пристало подходить на улице к незнакомым людям со всякими глупостями. Алиса Петровна – солидный человек, к тому же ее вообще не будут слушать. А у дочери лучше получится выполнить задание: она молодая, хорошенькая… Мужчинам в возрасте, например, будет просто приятно постоять рядом с ней, пообщаться. Возможно, какой-нибудь из них расчувствуется и даже пойдет на то, чтобы оставить в анкете свои данные. А что касается всяких возможных историй, то тут Алиса Петровна может быть спокойна: ее дочь воспитана в безукоризненно строгих нравственных правилах.

– Ты знаешь, Рита, что такое социологический опрос? Тебе надо будет проводить такие опросы. Точнее, ты сама будешь представлять определенную точку зрения…

Объясняя суть дела, Алиса Петровна пристально смотрела на дочь. У девчонки слишком мечтательные глаза – нежные и даже, можно сказать, печальные, поскольку никто в ней этой бесполезной нежности не поощряет. Ну да вырастет взрослым человеком, тогда поймет, что нужно в жизни, а что, наоборот, помеха. Если много чувств, это может только мешать – лишние чувства ведут человека к слабости, к эдакой внутренней бесхребетности. Вот и самой себе Алиса Петровна не разрешила сейчас быть чувствительной: начнешь жалеть дочку, упустишь дело. Пусть поработает проповедником, оплатит свои крымские каникулы. Ведь пока не пришел конец света, за все в жизни нужно платить. А уж там видно будет…

– Тем, кто будет с тобой согласен, ты дашь специальные бумаги, чтобы эти люди вписали туда свои данные. Ну, фамилию, имя, отчество, адрес, телефон. Не знаю, может быть, еще номер паспорта… И, конечно же, внизу должна стоять подпись!

– А зачем это, мамочка?

– Чтобы отчитаться, – с некоторым раздражением проговорила Алиса Петровна. – Всякая проделанная работа требует отчетности, разве не так? К тому же запомни, что все будет зависеть от твоего старания. Люди сейчас не очень-то хотят давать сведения о себе… Так что ты должна будешь их заинтересовать…

– А чем я смогу их заинтересовать?

– Сядь на стул, Рита. Почему ты стоишь во время нашего разговора, словно хочешь поскорее уйти?.. Так вот слушай: некоторые люди считают, что скоро наступит конец света…

Рита раскрыла от удивления глаза. Прежде она не могла себе представить, чтобы ее мама всерьез рассуждала о подобных вещах. Но потом ситуация прояснилась: это тете Тая хочется, чтобы всем людям говорили об их скорой смерти. А мама ведет с тетей Таей какие-то дела. Теперь ясно: Рита должна будет ловить на улице прохожих и говорить им, что скоро их уже не будет в живых. И в подтверждение проведенной беседы предъявлять потом их имена, адреса и подписи. Если кто-нибудь согласится их оставить…

1

Изложенные события составляют основу первой книги в серии – «ТРИ КОЛЬЦА или ТЕСТ НА УСТОЙЧИВОСТЬ»