— А Егор Кузьмич намекнул мне, что у них с Таей ожидается прибавление семейства, — улыбнулась Маша.

— Ну и берите эту комнату! — почему-то обрадовался Коля. — Нам она все равно ни к чему.

— А если у вас дети будут? — неуверенно сказал Ганушкин.

— У нас? — грустно произнесла Маша. — Вы, как говорила одна моя знакомая дама, с меня смеетесь!

— Ни к чему нам дети, — буркнул Коля. — Пока ни к чему, — поправился он. — Вот построим новое общество — тогда.

— Бабы — они при любом обществе хотят рожать, — саркастически заметила Тая.

— Будет, будет тебе, — оборвал ее Ганушкин. — Лучше скажи спасибо Николаю и Маше и айда — им отдохнуть надо.

— Покой нам только снится, — вздохнула Маша.

Ганушкины ушли. Маша села рядом с Колей на диван:

— Когда мы последний раз виделись, горе мое?

— Позавчера, кажется, — виновато сказал Коля. — Или нет?

— Господи, — Маша погладила его по голове. — Я все время задаю себе вопрос: зачем мне такой муж, как ты? Есть будешь? — Она открыла деревянный, некрашеный шкафчик, поставила на стол хлеб, картошку и лук. Коля подошел к столу, отломил кусок хлеба.

— Ты на меня обиделась? Когда я о детях сказал?

— Нет. — Маша отвела глаза. — Я понимаю…

— Обиделась, — кивнул Коля. — Ты вот что пойми: меня могут убить в любую секунду. Я знаю, что слабая женщина сказала бы: «Умрешь ты, останется твой сын, твое продолжение». А ты что скажешь?

— «Женщина для мужчины — цель. Мужчина для женщины — средство», — процитировала Маша. — Так утверждал, один философ.

— Какое средство? — не понял Коля.

— Простое. — Маша улыбнулась. — Мы не можем пока еще рожать детей сами по себе… Я цель для тебя или… средство?

— Цель, Маша, и ты это знаешь. Я люблю детей, но я бы не хотел, чтобы наш ребенок остался сиротой. Мы молоды, подождем, ладно?

— Не уговаривай. — Она взъерошила ему волосы. — Я люблю тебя, Коля, тебя, а не отца своего будущего ребенка. Если бы меня сейчас слышали другие женщины, они бы сказали, что я — выродок!

Коля сжал ей руки:

— Я знаю, почему ты так говоришь. Ты обманываешь себя, и меня пытаешься обмануть — мы ведь оба больше всего на свете хотим, чтобы у нас был сын! Но ты поняла меня, и этого я никогда не забуду!

— Ешь, — Маша уткнулась в тарелку. — Поймал своего бандюгу?

— Пока еще нет. Да, у нас объявление висит — поход в кунсткамеру. Руководитель — товарищ Кондратьева М. И. Это не ты ли?

— Надо держать марку, — скромно улыбнулась Маша.

— Наши и так называют тебя «сокол наш, Марь Иванна». А ты разве сокол?

— Соколиха, — сказала Маша. — Последние несколько дней от тебя, мил друг, пахнет духами «Жасмин»… Его употребляют уличные женщины, дорогой…

— А ты откуда знаешь? — густо покраснел Коля.

— Внеси предложение установить в уголовном розыске душ. И перед уходом домой всем в обязательном порядке мыться. Особенно всяким безобразникам, вроде тебя.

— Ладно, — примирительно сказал Коля. — А насчет комнаты этой — напиши заявление в исполком: пусть Ганушкиным ее отдадут, им нужнее.

На следующее утро Коля снова переоделся и направился к Раисе.

В эти же минуты Пантелеев встретился на одной из своих конспиративных квартир с Сеней Милым.

— Есть у меня предчувствия, — сказал Пантелеев, — что этот хмырь болотный явится к Рае вот-вот… А уж через два дня — железно. Твоя задача: сесть во вторую комнату, все прослушать и запомнить. А как он от нее уйдет — проводить до укромного места и перо в бок. Только тихо.

— Об што рэчь… — лениво протянул Сеня. — Вы меня знаете, гражданин начальник. Бывший… — ухмыльнулся он.

— Ну! — Пантелеев поднял руку и хотел ударить Сеню, но натолкнулся на изучающий взгляд и раздумал. «Исполнитель нужен, — подумал Пантелеев. — Ударю, — он уйдет. Не самому же в пекло лезть. А за шуточку — придет время, я с ним сполна рассчитаюсь».

Сеня ушел от Леньки почти в тот самый момент, когда Коля покинул спецквартиру УГРО. Именно поэтому случилось так, что они чуть ли не одновременно подошли к дому Раисы, только Коля шел от Надеждинской, а Сеня — от Преображенской.

Коля первым увидел Сеню. Тот шагал вразвалку, не спеша. Коля сразу же узнал и схватился за кольт. И тут же, отпустив рукоятку револьвера, подумал: «Я переодет, он меня не узнает. Пройду за ним, а там видно будет».

Сеня приближался. Вот он поравнялся с Колей и скользнул по нему равнодушным взглядом — мало ли разносчиков шатается по Петрограду? Коля тоже миновал его и уже было вздохнул с облегчением, как вдруг его чуткие, натренированные уши уловили слабое щелканье спускаемого предохранителя. Коля даже успел определить по звуку, что это был браунинг. Он метнулся к стене, и в ту же секунду хлестко ударил выстрел, пропела пуля и донесся Сенин крик:

— Пришью, гад! Срисовал я тебя, падла!

Два выстрела подряд… Пули выбили штукатурку у самой головы. Коля выдернул кольт из-за ремня и, не целясь, от живота, выстрелил три раза… После московских стычек с Кутьковым Коля каждую свободную минуту забегал в служебный тир и стрелял до тех пор, пока в голове не начинало звенеть, а рука переставала чувствовать рубчатые щечки кольта… Он знал свое дело. Сеня схватился за живот и с воем по стене сполз на тротуар. Рядом упал вороненый браунинг. «Убил… — вяло подумал Коля. — Встретились через столько лет, и сразу я его убил. Нельзя было не убить. Улица… Вон сколько прохожих. Он стрелял. Мог ни в чем не повинных людей положить…» Коля подбежал к Сене:

— Где Ленька, говори!

Сеня посмотрел мутнеющими глазами и протянул Коле правую руку. Пальцы были сложены в кукиш. Сеня дернулся и бессильно уронил голову на асфальт…

Послышались трели милицейских свистков, подбежали три милиционера с наганами в руках. Старший бросился к Коле, но, увидев удостоверение и значок УГРО, спросил:

— В чем дело, товарищ начальник? Нужна помощь?

— Оставьте одного человека для охраны, второй пусть вызовет наших, — сказал Коля, — а мы с вами — в этот дом. Возможно, тут Пантелеев.

Старший провернул барабан нагана, проверяя патроны.

— Сделаем, — коротко ответил он. Потом отдал необходимые распоряжения своим товарищам и побежал следом за Колей. На ходу они осмотрели черный ход — никого. Бегом поднялись на пятый этаж, Коля покрутил флажок звонка.

— Кто там? — заспанным голосом спросила Раиса.

— Свои, радость моя, — отозвался Коля.

— Почему не вовремя? — подозрительно осведомилась она из-за дверей.

— Дело есть… — Коля подмигнул милиционеру. — Камушки нашел речные, прозрачные, по случаю, срочно надо назад в речку кинуть, да кого попросить — не знаю, — зачастил Коля. И тут же подумал, что из-за несвоевременного Сениного визита серьги Колычевых больше не нужны и, слава богу, потому что такие серьги охотно купит любой нэпман и заплатит большие деньги, а Колычевым, которые вдвоем живут на не слишком обильный паек Нила Алексеевича, деньги эти совсем не помешают.

— Камушки, — задумчиво, но уже с заметным любопытством протянула Раиса. — Ну зайди, раз так. — Она приоткрыла дверь, милиционер надавил плечом, ворвался в коридор.

— Гады! — завопила Раиса, сверля Колю ненавидящим взглядом. — Прав он был, трижды прав!

Коля схватил Раису за руку, повел в комнату:

— Где Пантелеев? Покажи сама, суд это учтет…

Она посмотрела на него пустыми глазами, сказала внезапно осевшим голосом:

— Дурак ты, легавый, истинный дурак. Леню не знаешь… Да если бы он был здесь — у вас уже по три дырки было, понял?

«Права она, — с горечью подумал Коля. — Снова я напортачил, излишне погорячился…» И вслух спросил: — Кто из посторонних есть в квартире? Покажи сама, все равно найдем!

— Там… — Раиса мотнула головой в сторону гардероба. Милиционер рванул дверцу и отскочил:

— Выходи!

Зашевелилась одежда, из-под нее выбралась испуганная до смерти девчонка лет 18. Мутные глаза, преждевременно угасшее лицо. Она в ужасе смотрела на Колю, ярко накрашенные губы дрожали.

— Ты кто? — Коля сунул кольт за ремень.

— Муська, — сказала она и заплакала, размазывая слезы по лицу вместе с краской и губной помадой.

— Не реви! — прикрикнул Коля. — Где Пантелеев?

— Не… не знаю-ю… — еще сильнее заревела Муська. — Ничего я не знаю…

— Не знаешь, — повторил Коля и подошел к тумбочке. — А это кто? — он показал фотографию Пантелеева.

— Лё-е-ня… — выдавила Муська. — Не знаю я его фамилии, вон Рая знает.

Коля повернулся к Раисе:

— Советую говорить… дамочка.

— А ты мне не советуй, — медленно начала она, постепенно приближаясь к Коле и повышая голос, продолжала: — Ты кто такой, чтобы мне советы давать? Лягаш, падла, мусор, век свободы тебе не видать, чтоб у тебя рог на лбу вырос! — И, задыхаясь, закончила: — Не-на-ви-жууу!!!

— Уберите, — приказал Коля милиционеру.

…Приехали на Дворцовую. Раису и Муську отправили в ДПЗ — дом предварительного заключения, внутреннюю тюрьму УГРО. Коля доложил Бушмакину о результатах. Все молчали, только Колычев, обычно очень сдержанный, немногословный, изо всех сил ударил кулаком по столу и закричал:

— Безобразие! Черт знает что! Бездарный молодой человек! Оборвали две ниточки сразу! Сеню Милого вы шлепнули, как нелепый первогодок без опыта! Стрелять, оказывается, не научились? А Раиса! Это же непростительно! Зачем вы ей раскрылись? Из этой, пардон, бабы теперь слова не вытянешь, уж вы мне поверьте!

— Прав товарищ Колычев, — сдерживая раздражение, сказал Бушмакин.

— Так получилось, — буркнул Коля. Он мог бы объяснить, что ни в чем не виноват, что действительно так случилось — Сеня Милый узнал его, несмотря на маскарад, и хотел убить, и если бы он, Коля, не услышал щелчка предохранителя, — кто знает, может, уже час назад лежал бы он на мраморном столе в прозекторской. Коля усмехнулся и добавил: — Ну, виноват, накажите, если заслужил…

— Нет бы пойти за Сеней, — причитал Колычев, — нет бы установить, куда, к кому, зачем он шел? Так на тебе! Он, как пацан сопливый, стрельбу открыл! Нет, милый друг! Уходит эпоха стрельбы! Не за горами то время, когда всем нам мозг понадобится, мозг, а не пули!

— Коля, ты в самом деле не ребенок, — сказал Бушмакин. — Такие ошибки непростительны. Трое суток, извини, меньше не могу!

— Есть трое суток ареста! — щелкнул каблуками Коля и добавил: — Надеюсь, с исполнением обязанностей?

— С отбытием на курорте, — съязвил Бушмакин. — Ты будешь валяться на нарах, а другие исправят твою оплошность? Нет! Иди и работай.

Тренькнул телефон. Бушмакин снял трубку и несколько секунд слушал, все больше и больше мрачнея. Повесив трубку, сказал:

— Двух часов не прошло. А результат твоего легкомыслия налицо.

— Ограбление? — повернулся Колычев.

— Убит ювелир Аникеев. — Бушмакин швырнул трубку на рычаг. — Вынесено все, подчистую. — Бушмакин в упор посмотрел на Колю: — Ступай и подумай, как жить дальше, парень.

Коля спустился по лестнице, его обогнали Вася и Гриша. Вася крикнул:

— Ты с нами?

— Я домой, — ровным голосом сообщил Коля. — Сбылась мечта моей жены.

— Потом расскажешь, какая, — на ходу выкрикнул Гриша.

Когда Коля вышел из подъезда, от тротуара отъехал старенький «Пежо», и Вася помахал Коле рукой.

Коля хотел было выйти на Невский и сесть в трамвай, но раздумал и пошел пешком. Через несколько минут он миновал Театральный мост и вышел к Михайловскому замку. Листвы на деревьях еще не было, и сквозь коричневатую паутину тоненьких веток отчетливо проступал густой пурпур стен. Коля остановился и вдруг вспомнил рассказ Маши: император Павел любил какую-то женщину и приказал выкрасить стены своего нового замка в цвет ее любимых перчаток… Коля вздохнул и словно в первый раз увидел на другой стороне Марсова поля ритмично чередующиеся фасады казарм лейб-гвардии Павловского полка, стремительно уходящую к Неве Лебяжью канавку и шпиль Петропавловки над Невой… «А ведь все это очень красиво, — грустно подумал он. — И, наверное, есть люди, которые каждый день любуются этой красотой, а когда им говорят, что бандиты кого-то убили, — в ужасе вздрагивают и передергивают плечами. Несправедливо это: для одних мир прекрасен и наполнен добром, для других — жесток, опасен и совершенно беспросветен… Стоп! Коля улыбнулся и сказал вслух: — Черта лысого! Черта лысого любовались бы они своей архитектурой, если бы не мы! А почему, собственно, „они“? Зачем делить на „мы“ и „они“? Просто „мы“! Мы, народ, страна… Мы делаем одно общее дело. Мы боремся за него. Мы готовы отдать этому делу все, если надо, — и жизнь тоже. Это — главное.

Коля закрыл дверь комнаты, молча сел к столу. Маша поставила перед ним тарелку, положила ложку, вилку и нож.

— Иди, вымой руки.

— Я не буду есть. — Коля встал из-за стола.

— Что случилось? — спросила Маша тревожно.

— Обидно. — Коля стукнул кулаком по столу. — Понимаешь, только что я понял, зачем живу на свете. Смысл жизни понял, ясно тебе?

— В самом деле? — Маша попыталась говорить в своей обычной шутливо-насмешливой манере. — Ты, дорогой, догнал и перегнал Канта, Гегеля, Спинозу и даже Марка Аврелия. Они так и не выяснили, зачем живут. — Маша увидела страдающие Колины глаза и резко сменила тон. — Но… тогда почему ты огорчен? Радуйся!

— Я бы радовался. — Коля покачал головой. — Но так складывается, что… В общем, бросаю я работу! Уезжаем. Все!

Маша бросилась ему в объятия.

— Милый! Наконец-то! Ты даже не представляешь, какой ты душка!

— Только без этого офицерского жаргона, — поморщился Коля. — Где чемодан?

— Вот. — Она вытащила из-под кровати фанерный чемодан — тот самый, с которым Коля когда-то приехал в Москву. — Но что случилось?

— Я упустил Пантелеева. Они там уверены, что я кругом виноват.

— А на самом деле?

— Не знаю… — Коля замялся. — Раз упустил — значит виноват. Поедем ко мне в Грель, Маша. Корову заведем, кур. Пахать будем. Ты сама говорила, что даже граф Толстой это дело обожал.

— Обожал, — съязвила Маша. — Пахать, мон шер, — это искусство. У тебя не получится.

— Это почему же? — обиженно спросил Коля. — Мы испокон веку — крестьяне.

— Драчуны вы испокон веку, — насмешливо сказала Маша. — Ничему-то вы не хотите научиться до конца. Поверхностные вы какие-то. Прости за банальность, но не ошибается тот, кто ничего не делает.

— Кто это так здорово сказал? — удивился Коля. — Маркс?

Маша добродушно рассмеялась:

— Глупый ты. Большой и глупый Коля. Никуда я с тобой не поеду.

— Уеду один, — упрямо сказал Коля.

— Нет! — она вздохнула. — Ты никуда от меня не уедешь. Ни от меня, ни от своего дела.

В дверь постучали. На пороге появилась Маруська. Обвела взглядом комнату, заметила раскрытый чемодан:

— Как прикажешь понимать?

— Да вот, — Коля смущенно пожал плечами, — думаем…

Маруська в упор посмотрела на него:

— Не стыдно?

— Стыдно, — согласился Коля.

— Внизу машина, поехали, — сказала Маруська. — Обещаю: о том, что видела, — никому ни слова.

— Спасибо, Маруся, — кивнула Маша. — Это минута слабости, прости его.

— Гриша тяжело ранен, — произнесла Маруська ровным, каким-то бесцветным голосом. — Говорят, насмерть он ранен. — Она зарыдала.

В ожидании, пока конвойный приведет Муську, Коля снял трубку и позвонил в Мариинку. Ответила дежурная сестра. Она выслушала Колю и долго молчала.

— Говорите, девушка, — не выдержал Коля. — Ну чего вы, в самом деле, мы ведь не барышни нервные.

— Умер ваш товарищ, — ответила сестра. — Пять минут назад. Проникающее пулевое ранение. Поражен левый желудочек сердца. — Она что-то еще говорила, но Коля уже бросил трубку.

Гибли товарищи. Умирали от бандитских пуль, от ударов ножом из-за угла лучшие друзья, веселые, добрые, всей душой и телом преданные святому делу революции. Гибли один за другим, словно в страшной, безжалостной мясорубке.

Вошел Бушмакин, увидел Колю и молча поправил сползшую с рычагов трубку:

— Пантелеев там засаду оставил. Наглеет с каждым днем, подлец. Гриша первым шел.

— Не надо, батя, — попросил Коля. Он взял себя в руки и добавил: — Сейчас Муську приведут. Надеюсь я на этот разговор, батя. План такой: если Муська нам поверит, если мне удастся настроить ее должным образом, — Раису придется выпустить…

— Притоносодержательницу? — раздраженно спросил Бушмакин. — А закон? Его по боку?

— Я все понимаю, — сказал Коля. — Поймите и вы. Раиса — единственный и очень тонкий ход к Леньке. А Муська — около нее. Понятно?

— Все понятно, — кивнул Бушмакин. — Но Раису, после того, как она побывала у нас, а тем более Муську, Пантелеев близко к себе не подпустит.

— Я рассчитываю на то, что в ближайшие несколько часов он не узнает об их аресте, — нас никто не видел: ни соседи, ни во дворе. А когда арестованные выйдут отсюда, они обе будут молчать о том, что были здесь. Они знают Леню.

— А как объясним прокурору освобождение Раисы? — Бушмакин продолжал слабо сопротивляться. — Она преступница.

— Просто объясним, — сказал Коля. — Конкретных улик, бесспорных доказательств у нас против Раисы, как притоносодержательницы, или скупщицы краденого, или соучастницы Леньки, — нет. А по обоснованным предположениям санкции на арест не дают. Нужны доказательства. Прокурор это тоже знает.

— Убедил, — кивнул Бушмакин. — Если все получится — звякни, я дам команду — Раису выпустят. — Бушмакин ушел.

Постучался конвоир, ввел Муську. Она осмотрелась и села, нагло закинув ногу на ногу.

— Что решила? — спросил Коля.

— А чего решать? — она нервно улыбнулась. — Стойку буду держать, начальник.

— Ваша настоящая фамилия?

— Муська, начальник. — Она нахально уставилась ему в глаза.

— Толмачева Мария Николаевна, проживаете: Сергиевская улица, дом четыре, квартира два, — сказал Коля. — Род занятий?

— Уличная я, — не слишком уверенно сообщила Муська.

— Отец у тебя в порту работал? — Коля перешел на «ты».

— Работал. Пока не спился, — сказала она раздраженно. — Чего пытаешь, легавый? Чего в печенку лезешь? Думаешь, невзначай Леню продам? Отстань лучше.

— А мать у тебя еще жива, — невозмутимо продолжал Коля. — Семьдесят лет старухе. Ты у нее одна, других родичей у вас нет. Ежели ты в «глухую» сядешь, что с матерью станет?

Муська заплакала.

— Думаешь, я с тобой торговлю веду? — тихо спросил Коля. — Ты мне Леню выдашь, я тебя отпущу. Такие байки про нас сочиняют, угадал? Я тебе вот что скажу, — продолжал он. — Если за тобой что-нибудь есть — будешь сидеть. Мы на сделки с совестью и законом не идем.

— А на что вы идете? — горько спросила Муська.

— На ком-про-миссы, — серьезно сказал Коля. — Если мы видим, что человек не совсем пропащий, — помогаем ему осознать себя, встать на ноги, порвать с преступной средой. А ты как? Чиста перед законом?

— Нету за мной ничего, хоть сейчас проверяй — нету! — крикнула Муська.

— А нету, — подхватил Коля, — так чего же ты ревешь, психуешь и за этого бандита и убийцу переживаешь? Он сейчас или убивает кого-нибудь, или в ресторации награбленное проживает. А ты в УГРО сидишь. А между прочим, спроси сейчас у Лени: кто, мол, такая Муська? Толмачева, мол, кто? С Сергиевской? Так он, твой Леня, и не вспомнит!

Муська молча слушала, глаза ее опухли от слез.

— Не скажешь? — вздохнул Коля.

— Не знаю я… ничего, — она отвела глаза.

Коля задумался на мгновение и снял трубку:

— Я это. Давай, батя, как договорились.

Нажал кнопку звонка, сказал конвоиру:

— На выход, с вещами.

Муська смотрела на него, ничего не понимая.

— Иди домой, — сказал Коля. — И занятие свое бросай. Вот мой телефон, позвони, если что. С работой сейчас туго, сама знаешь, но я тебе помогу. Иди.

— Райка все знает, Райка! — не выдержала Муська. — Ее спросите!

— Дрянь твоя Райка. И говорить нам с нею не о чем. Мы ее тоже отпустим — фактов у нас нет. Но если бы были…

— Да я вам такое расскажу! — с жаром воскликнула Муська.

— Ты вот что, — прервал ее Коля. — Ты пока помолчи, подумай. Откуда главное зло, подумай. И если решишь что-нибудь — звони, приходи в любое время. Я тебе верю.

Она недоверчиво усмехнулась.

— Бросишь это поганое дело, и будет у тебя все хорошо, Муська. Муж будет, дети будут, любовь, само собой. Учиться пойдешь. Не смейся, я не шучу. Лет через пять-шесть я тоже пойду учиться. И мы еще с тобой встретимся, только я буду студентом, а ты — преподавателем.

Она покачала головой:

— Мастер вы сказки рассказывать, начальник.

— Разве это плохая мечта, Муська? — тихо спросил Коля. — А уж добиться ее — наша с тобой забота. Иди.

Она ушла. А Коля подошел к окну и долго смотрел на Дворцовую, смотрел до тех пор, пока на площади не появилась маленькая, щуплая фигурка Муськи. Он уже хотел отойти от окна, как вдруг Муська остановилась и растерянно заметалась, явно пытаясь остаться незамеченной. Наконец, она скрылась за цоколем Александровской колонны, и в то же мгновение Коля увидел Раису. Беспокойно оглядываясь, она свернула с Дворцовой на Миллионную. Муська побежала следом. И тогда Коля понял все. Он догадался, что его разговор с Муськой возымел быстрое и несколько неожиданное действие. Девчонка поверила ему, почувствовала его искренность и доброжелательность и теперь решила заслужить его уважение и доверие — выследить Раису. Коля подумал, что для неопытной Муськи такая слежка чревата самыми тяжелыми последствиями, и снял трубку телефона.

— Дежурную пролетку и опергруппу — к подъезду! — приказал Коля и побежал вниз.

Он выскочил на Дворцовую. У кромки тротуара уже стояла обшарпанная пролетка с бородатым кучером на козлах — эти пролетки брали на дежурство, а их владельцев за это освобождали от уплаты налога. Хозяевам-извозчикам такой порядок был выгоден — отработал три дня в месяц — и гуляй… Вася и Маруська уже сидели в пролетке, устало развалившись на мягких кожаных подушках.

— Подними верх, — приказал Коля кучеру. Тот неохотно, с ворчанием поднял тент и стегнул лошадь.

— Держи сбоку, не торопись, — сказал Коля.

Пока проезжали площадь, он коротко объяснил ситуацию Васе и Маруське. Выехали на Миллионную. Впереди быстро вышагивала Раиса, а чуть поодаль, по другой стороне, — Муська.

— Чем черт не шутит, — задумчиво сказал Вася. — Она, может, к Пантелееву идет.

Кучер услышал, обернулся и, яростно дернув вожжи, остановил лошадь:

— Слазьте.

— Ты с кем разговариваешь? — взбесился Вася.

— Тише, — успокоил его Коля. — Поехали.

— А я говорю — слазь! — уперся кучер. — Пантелеев — это ваша печаль, а у меня, промежду прочим, одна голова и одна кобыла! В случае чего — кто мне убытки покроет?

— Уйдут, — сказала Маруська, тревожно вглядываясь в глубину улицы: Муська и Раиса шли уже где-то у самого Марсова поля.

Вася обнажил кольт, сказал, ощерившись:

— Бегом отсюда, гад! Считаю до трех. Раз… Два…

Кучер слетел с козел и, подоткнув полы кафтана, молча помчался по мостовой.

Коля влез на козлы.

— Он пожалуется, нас на губу посадят.

— Это потом, — сказал Вася. — А сейчас хоть дело сделаем.

Выехали на Большую Конюшенную. Раиса и Муська по-прежнему шли впереди. На углу Конюшенной и Невского Раиса оглянулась и скрылась в дверях обувного магазина. Следом за ней вошла в магазин и Муська. Коля стеганул лошадь. В одно мгновение коляска оказалась рядом с дверями.

— Маруся — к черному ходу, ты со мной! — приказал Коля и бросился к дверям. Навстречу вылетела белая, как стена, Муська, сказала, едва выговаривая:

— Ленька… там…

Коля рванул из-за пояса кольт, краем глаза успел увидеть, что Вася сделал то же самое, и, оттолкнув Муську, вбежал в магазин. Пантелеев примерял ботинки. Раиса стояла рядом и что-то ему объясняла.

— Руки вверх! — крикнул Коля.

Истошно закричали продавщицы. Пантелеев выхватил маузер и, не целясь, от бедра, начал стрелять. Посыпались стекла, женщины с визгом бросились врассыпную, но Коля еще медлил — хотелось взять бандита живым. Внезапно Пантелеев повернул маузер и выстрелил Раисе в живот:

— Ты… привела, — не услышал, но прочитал по губам Коля.

Раиса сползла на пол, выговорила, задыхаясь:

— Нет. Леня, родной, не я… Она…

Пантелеев оглянулся и увидел: Муська стояла справа от дверей, бледная, прижав маленькие кулачки к груди.

Дальнейшее произошло в считанные доли секунды: Коля выстрелил в Пантелеева, но не попал. Бандит бросился на пол, покатился, стреляя. Вскрикнул и упал Вася — он загородил Муську и получил сразу три пули. От черного хода метнулась Маруська и повисла на Пантелееве сзади, пытаясь выкрутить ему руки и отобрать маузер. Коля прыгнул к бандиту и ударил его ногой в подбородок. Удар был настолько сильным, что Ленька взлетел к потолку и тяжело рухнул.

Ему связали руки. Коля поднял его, поставил на ноги и несколько раз сильно и зло ударил по щекам. Пантелеев очнулся, мутными глазами осмотрел зал.

— Иди, — приказал Коля.

Подошла Маруська, сказала:

— Вася убит… — И бросилась на Пантелеева, стараясь разодрать ему лицо. Коля не торопился оттащить Маруську. Подошел хозяин магазина:

— Они-с его-с запорют-с… Вам же-с отвечать-с…

И только тогда Коля остановил Маруську. Лицо Пантелеева было изодрано в клочья.

Бандита вывели на улицу, посадили в пролетку. Вокруг собралась огромная толпа. Все стояли молча.

И снова Маруська рванулась к бандиту.

— Я его кончу, кончу я его! — Она рвала из кобуры браунинг, но пистолет зацепился за петлю застежки и не вынимался.

— Смерть бандиту! — выкрикнул кто-то в толпе, и все подхватили на едином дыхании: — Смерть!

Люди бросились к пролетке. Коля увидел поднятые кулаки, искаженные ненавистью лица и, поняв, что одному ему этот надвигающийся самосуд не остановить, выстрелил несколько раз в воздух:

— Стойте! Стойте, вам говорят! Только что на ваших глазах убит наш лучший работник, наш боевой товарищ…

Толпа замерла, и Коля продолжал:

— Но мы не расстреливаем бандита на месте! Мы соблюдаем революционную законность, памятуя, что только суд может вынести приговор от имени народа. Я прошу вас пропустить нас и дать нам возможность доставить задержанного. — Он стеганул лошадь и вдруг услышал, как кто-то крикнул:

— Спасибо вам! Спасибо за все!

Коля оглянулся. В толпе стояла Муська и махала рукой.

— Берегите ее, — лениво сказал Пантелеев. — Как твоя фамилия, инспектор?

— Кондратьев.

— А я — бывший сотрудник Пантелеев, — ухмыльнулся бандит. — Жаль, что мы не вместе. Петроград треснул бы.

— Молчи, — сказала Маруська. — А то не выдержу я.

— Теперь выдержишь, — заметил Пантелеев. — А я все равно убегу, и первая маслина будет ссучившейся Муське, это вы учтите, начальники.

Васю похоронили на Смоленском кладбище, недалеко от церкви, там, где среди пухлых дворянских ангелов с гусиными крыльями скромно просвечивали сквозь молодую листву краснозвездные обелиски над могилами Никиты и Гриши. Теперь к ним прибавился третий.

Ударил трехкратный залп, потом оркестр сыграл «Интернационал», и все разошлись. Коля долго стоял у свежего холмика и вспоминал свою первую встречу с озорным, горластым Васей — тогда, на «Старом Арсенале», поздней осенью семнадцатого. Рядом замерла Маруська. У нее были сухие, покрасневшие глаза, а у рта вдруг четко обозначились две глубокие борозды.

— Идем, Коля. — Они медленно двинулись к воротам кладбища. — Я знаешь о чем думаю? — Она остановилась. — Я думаю, а как же отнесутся ко всему этому люди потом? Внуки наши? Правнуки?

— Не знаю, — Коля пожал плечами. — Наверное, нас забудут. И обижаться на это нельзя, Маруська. Зачем людям помнить о плохом?

— Чушь! — горячо сказала Маруська. — Мы с тобой счастливые, Коля. Мы живем в такое время, которое никогда уже не повторится. Ты задумайся: мы стоим лицом к лицу с врагами революции, и еще неизвестно — кто кого. Да, да, мы не у Кузьмичева в кабинете, темнить нечего. Неизвестно! Но мы верим в свое дело, в свою правду! Верим, Коля?

— Верим, — Коля кивнул. — А ты, оказывается, оратор, Маруська. Вот не знал!

Она смущенно улыбнулась:

— Сама не понимаю, как получилось. Одно скажу: много вокруг плохого, много врагов. А настоящих, чистых, преданных людей все равно больше. Я вот думаю — пройдут годы, дерьма не станет, иначе зачем мы жизнь свою отдаем, а вот сохранят ли наши потомки нашу веру, нашу любовь, нашу надежду? Дай бог, чтобы сохранили и укрепили, вот чего я хочу всей душой!

Петроградский суд приговорил Пантелеева к высшей мере социальной защиты — расстрелу. Кассационная инстанция ходатайство осужденного о помиловании оставила без последствий. Со дня на день Пантелеев ждал приведения приговора в исполнение.

Как ни странно, он внешне был вполне спокоен, и, сидя в камере смертников, насвистывал какой-то мотивчик.

На другой день после окончания суда Бушмакнн вызвал Колю и объявил, что начальник управления Петроградской рабоче-крестьянской милиции премирует Колю месячным окладом и месячным отпуском, не считая дней, которые будут затрачены на дорогу.

Коля помчался домой, по дороге заскочил на городскую станцию за билетами. На Псков стояло человек восемьсот, и Коля хотел было плюнуть и на отпуск, и на поездку, но подошел знакомый сотрудник, хлопнул Колю по плечу и через пять минут принес два общих места в жестком вагоне. Коля настолько изумился, что даже не поблагодарил сотрудника, а только растерянно кивнул, отдал деньги и убежал.

Дома он с порога показал Маше билеты и заорал что было мочи:

— Уезжаем завтра в восемь утра! Собирай чемодан!

Маша смотрела недоверчиво, с улыбкой.

— Не верю. Все равно в последний момент все переиграется и никуда мы не уедем!

— Ерунда! Завтра вечером будем в Пскове! А там — еще день на кобылке, и ты увидишь мою Грель! По ржи походим.

— Да она еще не взошла, — улыбнулась Маша.

— Ну за раками слазим. Я тебя в ночное возьму, — мечтательно сказал Коля. — Я с первого дня мечтал показать тебе свою деревню. Я так хочу, чтобы ты ее полюбила. Чтобы ты поняла наших людей. Они такие же, как я, лучше меня! Говорят — мужик сиволапый. Скобарь псковский… А вот «обратал» я голубую кровушку, ничего не скажешь, молодец, Кондратьев!