Глава 8

Ладога строилась.

Там и сям звонко застучали топоры, полетели в стороны щепки, изводя любопытных сорок. Чуть опомнились ладожане, те, которые не стали бежать от своих пепелищ, взялись за рукояти плотницких, с тонким перехватом у обуха, широким, оттянутым книзу лезвием топоров. Лес – вот он, руби, ставь вместо сгоревшего дома новый, лучше прежнего. Забудь все печали и заботы, размахнись да не промахнись. Сидит на срубе Гюрята, в простой холстинной рубахе, другой нет, волосы под ремешком растрепались, топором работает. Не впервой горит дом, но такого, чтоб всей Ладогой, еще не было. Славяне дома не ставят когда попало, всему свои сроки есть, но сейчас не до сроков, нужна крыша над головой.

Растут новые дворы в Ладоге, зреет и дума у ладожан, как жить дальше. Одна беда у мужиков – нет железных гвоздей и скоб, топоры тоже похудились. Но ковня только у Гюряты, а тот коваль не знатный, да и свой дом ставить надобно, не до молота с наковальней сейчас. Все одно, пришли мужики к Гюряте с наказом:

– Открывай ковню, без нее никак.

Кроме Сувора, когда-то железо варили чудин Улень да меря Вакша. И тот и другой ушли, один к тестю на огнище подале от всех купцов, норманнов да других чужих людей. Второй так обгорел, что его брат почти на себе увез к родным к Ильменю. Развел руками Гюрята, не знает, что и делать, варить-то он еще горазд, хоть и хуже отца, а вот молотом работать не под силу, тоже пообгорел мужик. Заскучали ладожане, не ждать же, когда купцы гвозди да скобы привезут, а коли и привезут, так возьмут немерено, что дом золотым покажется. Вдруг встал Сирко, подошел к Гюряте, на руки свои, тряпицей перевязанные, поглядел, да и предложил:

– Открывай ковню, я к молоту встану.

Дивятся ладожане:

– А ты коваль ли? Ты ж, Сирко, не в обиду сказано, все поделками занимался.

Тот кивнул:

– Поделки лил потому, что у вас своих мастеров в достатке было, а с малых лет у наковальни стоял, может, и забыл что, так руки вспомнят. Поможешь, Гюрята?

Приплыли лодьи с Ильменя, новости принесли такие, что и рот раскроешь. Решили славяне дань варягам не платить больше, не за что, мол. Все едино набеги варяжские терпеть мочи нет, за что и виру немалую отдавать? Зашумела Ладога, загудела, согласны мужики с таким раскладом, сами только-только с норманнами разобрались… И вроде забыли ладожане, чем те разборки кончились, хотя еще щепа возле каждого вставшего дома лежит да тряпицы с мужицких рук не сняты, что горелое прикрывают. Расспрашивают гостей ильменских подробнее, что да как. А те не много и сами знают, знают только, что решили словене, да чудь, да меря, да весь, да кривичи, да другие больше дани не платить, а кому теперь защищать славянские земли да как все будет, про то никто не знает. Стали меж собой спорить и у Ильменя, и в других землях, кто главнее да кто власть держать должен. У Ильменя после смерти Гостомысла внук его Вадим сел, да только слаб очень, не держит ни своих, ни чужих. Войной идут одни славяне на других. Ой, лихо! При жизни Гостомысл хорошо ли, плохо ли, а держал всех, а умирая, вроде наказывал своего внука, сына средней дочери Умилы, что за варяжского конунга замуж выдал, к себе призвать. Дружина у того сильная, мол, защитит от других.

Нашлись и в Ладоге такие спорщики, начали кричать, что словене сильнее, другие, что кривичи, или вятичи, или поляне, древляне, или еще кто. Чуть не в бороды друг дружке вцепились мужики, про дальних, хотя и своих, споря. Посмотрел на них Сирко, головой покачал, это здесь, далеко от всех так, а что же там, где славяне кучно живут, творится? Небось совсем горло брат брату перегрызет. Не выдержал, прикрикнул на спорщиков, мол, им-то что? Оглянулись мужики на Сирка, вдруг на него взъелись:

– А пошто ты вмешиваешься? Ты-то сам как считаешь, кто главнее?

Засмеялся тот:

– Да никто, каждый сам по себе хорош!

Пристал к нему Олекса:

– Не-ет… Ты толком скажи, вот кто под свою власть всех взять должен?

– А без того нельзя, что ли?

Закрутил головой Олекса:

– Никак нельзя! Ежели наряду нет, то любой обидеть может. Мы почему варягам столь времени дань платили? Чтобы других к нам не пускали, чтобы защищали, сами не нападали…

Не успел докончить, перебил его Гюрята:

– А и помогли! Защитили!

Снова загудела Ладога, заспорили мужики. Долго глотки драли, а так ничего и не решили. Ежели больше не платить, то они сами придут. А кто первым ворога встретит? Ладога. Ее первую и разорят, хотя сейчас и разорять нечего. Но это сейчас, а немного погодя встанет Ладога снова, тогда как? Тяжелые думы у мужиков, никогда не жили спокойно, но теперь совсем смутное время настает. Чувствуют, что кончается вольница ладожская, которой так хвалились – не могли нахвалиться перед другими. Многие задумались, а стоило ли дома ставить, может, лучше было податься, как Улень, в лес на огнище да жить там, от всех спрятавшись, как медведь в берлогу? Только не все землей одной заниматься хотят, есть среди ладожан и купцы, и мастера разные, им как свое дело терять, которому всю жизнь учились?

И Сирко вернулся домой смурной, сел и руки опустил. Радога не знает, расспрашивать ли или он просто устал. На стол поставила еду, сама в сторонке встала, привыкла уже, что не захочет Сирко, ни за что не расскажет. Но тот посидел немного, за ложку взялся и отложил, начал говорить. Пересказал спор мужицкий, головой качает, а Радога в толк взять не может, что его беспокоит. Споры такие у ладожан все время идут. Вот что дань платить славяне отказались да варягов от себя прогнали, то серьезно. Только и Ладога опять не в последних, тоже вон погнала норманнов. Переспросила, ответил Сирко:

– Плохо дело, если в наряде на варягов надеются, мол, они свои, русичи. Только какие варяги русичи? Не делом живут, а разбоем одним.

Дивится Радога:

– А разве не охраной купеческих лодей?

– Ага! И грабят тех, кого охранять наняты!

– Ой, лихо! Чего ж их звать-то?

– Да для нас не то страшно, когда с норманнами ссорятся, то полбеды. Худо то, что меж собой ладу нет. Ежели свои дерутся, то любой, будь то норманн или другой, обидеть сможет. Где защиту искать? Не то беда, что другие славяне от нас далече, а то, что и у них наряду нет. Норманны чем сильны? Жестокие очень, да власть у них сильная. Крепкие конунги своих в обиду не дадут. А у нас, славян, что? Брат брату горло перегрызть готов, и помощи не дождешься.

Покачала головой Радога:

– Неправда твоя. Сам посмотри, вона на пожаре все всем помогали, не глядели, свой ли, нет ли. Это богатеи промеж собой дерутся, а простой люд всегда подсобит.

Горько усмехнулся Сирко:

– Эх, если бы! Простой люд подсобит, когда дело плохо, а как все спокойно, так и каждый в кусты. Послушала бы ты сегодня! Чуть не подрались, за дальние споры споря. Тут бы и норманну взять нас запросто. И простой люд пойдет за своих князей других бить, только помани.

– Что ж теперь будет? – Радога тоже присела, с тревогой глядя в лицо Сирку.

– А не знаю, только чую, что тяжкие времена настают.

– Ой, лихо лихое!

Глава 9

Ходуном ходит Ладога, давно уж нет в ней покоя. Купцы, что от Ильменя приходят, все то же говорят, мол, хоть и погнали варягов, свара меж собой идет, не могут решить, кто главнее. Подрядились славяне даже на стороне власти искать, мол, пусть придет кто да порядок наведет. Поахали ладожане, наряд оно, конечно, хорошо, только как-то чужой повернет? Может, так, что и в рабах у него окажемся. Спрашивают купца, а про кого говорят, кого звать-то? Не знает тот, мол, и про степняков речи вели, и про других, и про норманнов тоже. Чуют ладожане, что скоро и им придется для себя решать, под кого головы приклонить.

Мало того, вернулись в Ладогу купцы, что по воде уходили далеко, обнаружили свои дома и амбары сгоревшими, ругались на тех, кто пожар затеял. Только как узнаешь, кто, если весь город горел? Снова собрались ладожане, в который раз уже, снова речи зазвучали разные. Охрима, что к свеям ходил с тремя лодьями да товару много привез, стал говорить, что не надобно было с норманнами ссориться. Как теперь за море ходить? Норманны не простят, что их людей побили, да и дань не платят. Ответил ему Олекса, напомнил, что не просто так от дани отказались, да и норманнов побили тоже за дело. Ладога всем гостям рада, а таким, которые власть над ней берут, – нет! Но купцы свое гнут – негоже с норманнами ссориться, прийти могут в любой день, все разорят, защитить некому. Слово купеческое тяжелое, им все обязаны. Ладога гостями живет, не будут лодьи да другие суда ходить, захиреет город. Товары, здесь сделанные, вывозить надобно, не только для себя ладожане трудятся, да и каждый двор на торжище завязан. Город торжищем богат, а купцы в нем силу великую имеют. Купцов и Гюрята поддержал, лучше уж варягам дань снова платить, чем разорену быть, а за ним и Наум, у которого дом хоть и сгорел, а товару в лодьях, успевших от берега отойти, много осталось, и другие, кто побогаче, кому важно, чтоб снова торг в Ладоге знатный был, а при варягах или при ком другом – неважно. Мало того, напомнили Гостомыслово слово, какое перед смертью сказано – звать к себе на княжение его внука, от дочери Умилы рожденного. Герраудом кличут и во Фрисландии с отцом, норманнским князем, живет.

А все одно – в Ладоге вольница, ладожан просто так ничего сделать не заставишь, ничего не решили и в этот раз. Но на следующий день заметил Олекса, что то один, то другой ладожанин стал к Охриме или Науму заходить, вроде как по делу, только выходят из их дворов и отчего-то затылок чешут. Не вышло у купцов да тех, кто с ними, наскоком мужиков взять, решили потихоньку, по одному. Вскоре подтвердилась дума Олексова, снова созвали ладожане вече, снова говорить про норманнов да про наряд для Ладоги стали. Мол, славяне решили себе со стороны князя взять, а мы что же? Олекса поинтересовался у Охримы:

– И кого же? Уж не норманнов ли?

– А хоть бы и их! – окрысился на него купец. – Все порядку поболе будет, не станут дворы гореть!

– Это каких норманнов?! Каких мы прогнали, пока ты за море ходил?!

Загудели мужики, понял и Охрима, что худым дело закончиться может, стал уговаривать:

– Вы что, мужики, не слушайте вы его, он разве что путное скажет? Не о тех норманнах речь ведем. Мало ли их за морем? Там тоже разные люди есть. Главное, чтоб сильным конунг был, чтоб у него дружина крепкая была, от любой напасти защитить могла…

Олексу угомонить тяжело:

– А от тех защитников кто нас защищать станет? Не ты ли? А то эта сильная дружина, как волк среди овец, порядок наводить будет.

Смеются мужики, только, видно, взяли их чем-то купцы да богатеи, бороды мнут, а Олексу особо не поддерживают. Чует он, что пересилили его купцы, и Сирко за полу дергает, чтоб перестал, видно же, что заранее все решено. Но удержаться не смог:

– Так чего же за морем-то правды искать? Может, лучше вон в Изборск податься за ней?

– Там сами ее на стороне ищут. К варягам надобно!

Зашумели ладожане, кто про варягов кричит, кто про своих, славян. Только снова Наум напомнил, что и славяне не могут сами справиться, у них спор идет про то, кто главнее да кому правду держать. Тут уже Сирко не выдержал, вступился:

– Не славяне спорят, а вот такие, как вы с Охримой, у кого серебра да злата много. Людям что спорить? Не обижал бы никто, да с погодой везло, так нам и никакой власти не надо!

Охрима с трудом перекрыл своим зычным басом шум, который поднялся в ответ на слова Сирка, понятно, что соглашались мужики, те, которые спины гнули на пашне да на покосе, да в кузне, да лодьи загружая и разгружая.

– Ты Сирко умен, да не больно! Князь для того и нужен, чтоб не обижали. А с погодой это никто не властен, разве что бог вон твой…

Побелел Сирко, глаза злые стали:

– Ты моего бога не тронь, он тебе не подвластен!

И так зло это сказал, что даже отшатнулись от него те, кто рядом стоял. Наступила тишина, не успел Охрима ответить, как Наум уж снова людей наставляет. Повернулся Сирко уходить, только остановил его Олекса:

– Чего же ты, кузнец, торопишься? Надо до конца стоять.

– До какого конца? Не то не ясно, что норманнов позовут?

– А пусть и позовут, только смотря каких. Таких, как у нас были, – плохо, давай биться, чтоб других звали.

Удивился Сирко, но остался. И правда, зашумел Олекса снова, мол, хорошо, согласны варягов звать, только не тех, кто уже был, других надобно. Не ожидали такого поворота Охрима и те, кто с ним. Вроде и поддерживает их Олекса, а что-то не верится, что сдался. Стали говорить, кого бы пригласить, чтоб и силен был, и ладожан в рабство не загнал. Тут Сирко снова голос подал:

– А и надобно их на время звать, а не насовсем.

Сразу раздались голоса:

– Правильно! Определить время, на какое придут, а после чтоб ушли без принуждения!

Засомневался Олекса, что без принуждения уйти могут, только решил, что ладожане и принудить смогут, тоже закричал, чтоб еще и не ближние варяги были. Долго рядили ладожане, до хрипоты спорили, а выбрали того, о ком и думать не собирались, – варяжского конунга Рюрика. Решили к нему послов отправить, пока еще лед не встал. Крутил головой Сирко, не мог вспомнить, откуда он это имя слышал, да делать нечего, решила Ладога свою участь.

Как стали выбирать, кого послать, так Олекса промеж остальных и Сирка выкрикнул. Поддержали его ладожане, помнили, как кузнец, рук и спины не жалея, им помогал. Сирко сначала сопротивлялся, но Олекса и другие его успокоили, что если об Радоге с дитем беспокоится, то зря. Поддержат, все сделают, что надо, пусть плывет к варягам от ладожан. Отказаться бы, да сплоховал Сирко, согласно кивнул.

Пришел домой мрачнее тучи грозовой, стал рассказывать, что ладожане удумали и чем все кончилось. Обмерла Радога, и варягов страшно, и Сирко уедет надолго, как жить? Успокаивает ее Сирко, а у самого кошки на душе скребут. Но вернуть уж ничего нельзя, стал собираться, через два дня решили плыть. Лодьи Охрима дал, правда, выгодно это, он и товара туда нагрузил доверху. Олекса насоветовал Сирку ничего купцам не отдавать, мол, у свеев сам продаст, хоть и все сразу там кому отдаст, тоже выгоднее будет. Правильно подсказал, очень уж обхаживал Сирка Наум, чтоб не связывался с торговлей, мол, дело это сложное, убытку много может быть.

– Чего же ты сам занимаешься? – поинтересовался Сирко.

– Да я так, по привычке, – затянул свою песню Наум, только Сирка не обманешь, смеется:

– Ну, может, и я привыкну.

Маялся Сирко, маялся, потом вдруг позвал с собой Радогу, а Зореня в доме оставил. Привел женщину в хлев, где лошадь стояла, показал спрятанный большой короб. Как открыл его, у Радоги и глаза разбежались, там полно безделок одна лучше другой. Такие и купцам Сирко не всегда давал.

– Смотри, Радога, ежели не вернусь через год-два, бери отсюда безделки да продавай купцам, будет на что вам с Зоренем жить. Только не давай все сразу, чтоб не поняли, что у тебя много есть, и цену не сбили.

Обещала Радога, а Сирко еще одно место показал, наказал запомнить, если лихо придет, там горшок с монетами закопан, чтоб раскопала.

Как отбыли ладожане с посольством к варягам, на следующее утро вдруг началась осень мокрая. До тех пор стояла загляденье, все желтое да красное, лист огнем на деревьях горел, сухо, тепло, а тут сразу меж темным небом и темной землицей повисли полосы дождя, Волхов тоже потемнел и воды прибавил, начал из берегов лезть, Ладожка воды остановила, с берега на берег и не переберешься. Знали ладожане, что это значит, ветер волну с моря в Нево погнал, воду обратно разворачивает, а ту, что вниз течет, не принимает. Такое каждую осень бывало, все бы ничего, привычно, да только не успело посольство и из Нево выбраться, а в такое время озеро опасное. Заныло сердце у всех, чьи мужики ушли к варягам. Замокрело все вокруг, малейшие выбоинки да ямки водой до краев наполнились, поналивались, только не как весной – весело и радостно, а темно и тревожно, словно в ожидании чего длинного и тяжелого. Наступила пора полной оторванности от всего мира. И действительно, теперь до самых морозов ни Волховом не пройдешь, ни по земле не доберешься, развезло окончательно все вокруг.

Тоскливо в Ладоге поздней осенью, не видно разноцветных парусов на реке, не красуются своими задранными носами лодьи, проходящие мимо или пристающие к берегу, не слышно голосов на торжище. И то, погорело все, одни головешки и от торжища остались, под дождем еще страшнее все кажется. Четыре уцелевших дома далеко друг от дружки стоят, ковня темнеет, да новый большой дом, что Олексой да остальными в договор выстроен на зиму, быстро потемнел под небесной слякотью. У Гюряты чуть получше, но все одно – не та Ладога.

Сирко Радогу с Зоренем в хорошем доме, крепком оставил, только дров маловато, бережет их Радога пока да почаще с сыном за валежником в лес ходит. Одно плохо, рядом валежник выбрали, а далеко ходить страшновато, медведи еще не все спать улеглись, есть те, которые берлоги не нашли, да волки стали голос подавать. Что дальше делать, и не знает Радога.

Но выход быстро нашелся. Олексе с семьей и жить негде оказалось, и одеться не во что – все сгорело. Тогда и позвала их Радога к себе, вернее, к Сирку в дом. Олекса с Талей сначала отказывались, но потом согласились, вместе в тяжелую годину легче. Дому хозяин нужен, не то и в крепкой избе без дров замерзнуть можно.

Так и зажили вместе, всем легче и всем веселее.

Глава 10

Не лучшее время для похода к варягам выбрали ладожане, да другого не было. Зимой и вовсе не дойдешь, а по весне можно не успеть, явятся незваные гости, только хуже будет. Ветер все навстречу дует, словно остановить пытается и воду, из Нево в Варяжское море текущую, и лодьи ладожские. Зябко на мокром ветру, это тебе не лес, где деревья ветру разгуляться не дают. Да только не стонут ладожане, хотя и ежатся.

Сирко сидит, на воду глядя, что за бортом струится, и пытается вспомнить, где же он слышал имя конунга, которого звать идут. Подошел Сорок, тому такие плавания привычны, он купец, с Охримой часто далече ходит.

– Что, кузнец, в ковне привычней?

– А то! – обернулся Сирко. – На твердой землице все лучше.

– Э-э… – протянул Сорок, – это кому как. Викинг на земле что твой телок новорожденный, а в море на ногах крепче истукана стоит.

Присел рядом, тоже стал на воду глядеть. Сирко и спросил, откуда, мол, имя конунга помнит? Вроде не встречал никогда.

– Как же ты мог забыть? Рюрик же приходил на Ладогу лет этак десять назад, воевал нас, дань-то мы из-за него столь времени платили! Правда, звали его еще чаще Герраудом, Соколом позже стали кликать.

– Рюрик – Сокол? – удивился Сирко. – Чего же викинга земной птицей кличут?

– Он и на земле успел повоевать. А кличут?.. Видать, стоит того.

– Нам-то он пошто, коли нас же и воевал? Боимся, чтоб снова не налетел?

Сорок вздохнул, головой покачал:

– Ты, Сирко, откуда сам-то? Тебя ж, когда Геррауд Ладогу разорял, кажись, у нас и не было?

Смутился такому вопросу Сирко да вида не подал:

– Я издалече, из полян.

– То-то и не ведаешь наших дел. Геррауд – внук Гостомысла, средней его дщери Умилы сын. Гостомысл перед смертью внука звать наказывал, только старшего, а того убили.

– У Гостомысла же свой внук есть, не из заморских.

– Вадим-то? Слаб он, ни своих, ни тем паче чужих удержать не может. К Ильменю ушел, чтоб со своими не воевать, а норманны там творят что хотят.

– А других нет?

– Нет. У Гостомысла четверо сыновей было, да все сгинули. А дочери по разным землям живут, вот и вспомнил он Умилу и ее сыновей. Вроде и рядом, и варяги.

– А тот внук деда разорять приходил? – усмехнулся Сирко.

– То как посмотреть…

Покачал головой Сирко, чудно мир устроен, внук на земле деда разбойничает, а потом его же наряд держать зовут! Только вспомнил он, что варяги не считаются с тем, откуда женщин берут. Взял и взял, а все сыновья, от нее рожденные, словно и матери не имеют. Слышал Сирко, что варяги сразу сыновей от матери отнимают, чтоб ласки не знали, так научить жестокости проще, да еще и правильным считается сына к чужим людям на воспитание отдать.

Их разговор услышал Тирок, тоже встрял:

– Рюрика еще Победоносным Заслуживающим Доверия зовут. Может, ему и впрямь верить можно?

– Ага! – усмехнулся Сирко. – Как волку среди овец!

Сорок даже оглянулся:

– Ты, Сирко, поосторожней языком-то! Не ровен час, услышит кто…

– Мы еще и не у варягов, а вы уже боитесь? А как же там трястись будете? Чего, у нас самих сил мало? Поставили бы крепость путнюю и не только у купцов, а у варягов, которые по Волхову мимо плывут, сами дань бы брали!

Тирок расхохотался от души:

– Ага! Туда само собой и обратно тоже! Они твою крепость сожгут в тот же день! При крепости дружину иметь надобно!

– А хотя и дружину? Чем чужим виру платить, так лучше своим, которые в дружину встали бы! – У Сирка душа не лежала за море плыть над собой ярмо просить.

Вздохнул Сорок:

– Так-то оно так, только, пока мы ставить будем, разорят нас варяги. Да и живет Ладога торгом с двух сторон. А ну как викинги Варяжское море для наших гостей перекроют? Тогда как? С чего дружине платить будешь? И с Ильменя к нам ходить перестанут, не то из-за моря.

И Тирок вздохнул:

– Да-а… куда ни кинь – везде клин.

Хотел было Сирко сказать, что есть славяне, что живут, ни с кем не торгуя, в глубоких лесах, сами себе хозяева, да вовремя сдержался. Если подумать, прав Сорок. Земля у Ладоги плохо родит, не прожить без торга, а гостей не будет, зачем и Ладога нужна станет? Купцами держится город, на том встал. Выходит, для спокойствия Ладоги сильный конунг нужен, и правы ладожане, что Рюрика звать решили.

– А сильный ли Рюрик-то?

Отозвался Тирок:

– Есть посильнее, но и этот справится. Только захочет ли?

Сорок усмехнулся в свои пышные усы:

– Рюрик – младший сын у Людбранта Бьёрна, что из рода Скъельдунгов, ему от брата Фрисландия досталась, да только отняли, а дали Ютландию. Мало конунгу, больше желает. Он и в Ладогу ходил, чтоб всем доказать, что лихой очень. Куда ж больше, чем славянские земли? Вокруг Фрисландии-то все уж поделено.