Никитин искал наиболее надежные способы для достоверной передачи своих знаний о народе. Чтобы не быть заподозренным В произвольном сгущении красок, он стремился объективировать изображение, предоставлял слово самим героям. Между авторам читателей возникает посредник - рассказчик, которому, как очевидцу событий, больше доверия. Поэт сознательно подавлял в себе лирическое одушевление, намеренно ставил собственную личность в тень. В таких картинах с натуры слышится голос простолюдина, повествующего о своем беспросветном житье-бытье безо всякой утайки и приукрашивания.
      * * *
      Некоторые критики упорно именовали Никитина "печальником народного горя". В подобной аттестации, безусловно, есть доля правды. Нота утешения и жалости к "меньшому брату" звучит в ряде стихотворений. Слова "печаль", "тоска", "грусть", "горе" - едва ли не наиболее распространенные в речи Никитина (случай, когда богатства родного языка вызывают отнюдь не радостные эмоции!).
      Но нельзя не почувствовать и того, что никитинская скорбь при виде "униженных и оскорбленных" сочетается с утверждением нравственных идеалов. Положительные ценности поэт находит не только в прекрасном мире природы, но и в самом народе, его характере. Основная черта народного характера, по мнению Никитина, - полнота жизненных ощущений, способность, невзирая на каверзы судьбы, не пасть в грязь, возвыситься духом над обстоятельствами. Замечательны в этом смысле поэма "Тарас", стихотворения "Деревенский бедняк" и "Песня бобыля".
      Ни кола, ни двора,
      Зипун - весь пожиток...
      Эх, живи - не тужи,
      Умрешь - не убыток!
      Богачу-дураку
      И с казной не спится;
      Бобыль гол как сокол,
      Поет-веселится.
      Он идет да поет,
      Ветер подпевает;
      Сторонись, богачи!
      Беднота гуляет!
      ("Песня бобыля")
      В книге "Детские и школьные годы Ильича" А. И. Ульянова вспоминает, что В. И. Ленин любил в детстве это стихотворение.
      Современники поэта - и читатели, и литературные судьи - не шали всего Никитина. Они и не догадывались, что у "нарбдного печальника" есть произведения, не уступающие некрасовским по Публицистическому накалу: "Постыдно гибнет наше время!..", "Тяж-ввй крест несем мы, братья...", "Падет презренное тиранство...".
      У Никитина действительно мало героев, которые проявляли бы резкий социальный протест. В большей мере исключением, чем закономерностью, выглядит "Мщение", где крепостной убивает барина-охальника. В большинстве же произведений крестьяне ведут бесконечные унылые разговоры о своей доле. Их долготерпение поистине беспредельно.
      Тупилось железо, стирался сошник,
      И только выдерживал пахарь-мужик.
      Но усмотреть в подобных строках (из стихотворения "На пепелище") поэтизацию покорности возможно только не беря в расчет стихотворной публицистики Никитина, в которой - принципиально иные акценты. Забыв про свое правило изображать мир главами и устами персонажей, Никитин откровенно берет на себя функции "заступника народного". Он, автор, говорит теперь от имени крестьян, он грозит утеснителям свободы физической расправой:
      Падет презренное тиранство, И цепи с пахарей спадут, И ты, изнеженное барство, Возьмешься нехотя за труд... Уж всходит солнце земледельца!.. Забитый, он на месть не скор; Но знай: на своего владельца Давно уж точит он топор.
      Налицо прямая перекличка с революционными лозунгами Н. Г. Чернышевского!
      Исторический оптимизм Никитина необычайно сильно запечатлен в торжественном, почти одическом - по своей тональности - стихотворении "Медленно движется время...". Не случайно оно пользовалось такой огромной популярностью в среде передовой интеллигенции.
      Никитин воспользовался особыми образами-сигналами, которые, помимо непосредственного содержания, были наполнены для современников вполне определенным идейным смыслом. Обращаясь к молодому поколению демократов-разночинцев как к силе, способной пробудить дремлющие в народе бунтарские настроения, Никитин пророчески восклицал:
      Рыхлая почва готова,
      Сейте, покуда весна:
      Доброго дела и слова
      Не пропадут семена.
      Где мы и как их добыли
      Внукам отчет отдадим...
      Мертвые в мире почили,
      Дело настало живым.
      Повторяющиеся два последних стиха с их антитезой "мертвых" и "живых", с их внутренней динамикой ритма особенно удачно создают, атмосферу бодрости и надежды.
      Понятие "дела благого" - одно из ключевых в художественной системе Никитина. Поэту дорог характер деятельный, целеустремленный, для кого нет пропасти между речью и поступком. И, напротив, гнев и презрение вызывает любой вития, неспособный потрудиться на пользу ближнего. Прямо из глубины сердца вырывается у Никитина: "Будь ты проклято, праздное слово! Будь ты проклята, мертвая лень!" Эти проклятия адресовались дворянскому либералу-златоусту, большому охотнику потолковать об отвлеченной материи.
      Запоминающуюся фигуру такого "мудреца-гражданина" создал Никитин в стихотворении "Обличитель чужого разврата". Автор и не старается удержать в узде свои эмоции, он клеймит ханжество и суесловие краснобая, менее всего озабоченного подлинными народными болями. Показательно, что оппонентом по отношению к либеральным фразерам выступает энергичная молодежь,
      * * *
      Никитин давно тяготел к работе над широким повествовательным полотном, к- лепке характеров неоднозначных, исполненных в разных измерениях. Так появились две эпические поэмы - "Тарас" и "Кулак", каждая из них уникальна в своем роде.
      "Тарас" - одна из первых в отечественной литературе попыток окрестьянить строгий жанр поэмы, поставить в ее центре представителя народа. Человек от сохи эстетически приравнен у Никитина к прежнему сверхгерою, традиционно противостоящему серой толпе. Однако есть между ними и существенное различие. Тарас тоже незаурядная индивидуальность, но истоки его исключительности, его душевного здоровья следует искать как раз в органической связи с породившей средой.
      Тарасу кажется, что он мог бы гору с места сдвинуть - такую чувствует в себе мощь. А растрачивать ее приходится на скандалы с пьяницей отцом да на однообразный труд в поле. Не вытерпел Тарас - бросил деревню, пошел в отхожий промысел, надеясь осуществить свою давнюю мечту о счастье. Его поступок предвосхищает путешествие некрасовских мужиков, отправившихся посмотреть, "кому живется весело, вольготно на Руси".
      По первоначальному плану поэмы Тарас должен был побывать в разных уголках страны, преодолеть тьму препятствий, падать, подниматься и выйти из борьбы победителем. В процессе работы замысел этот претерпел значительные изменения. Тарас уходит из жизни, не найдя желанной доли ни среди косарей, ни среди бурлаков. Но в самой смерти Тараса проявляется высший взлет его духа: герой гибнет, спасая тонущего в бурю товарища. Народ, способный исторгнуть из недр своих такие натуры, достоин лучшей участи - вот подспудная идея поэмы.
      Тарас еще не выходит далеко за рамки привычного социального стереотипа, повторяющегося в предшествующих стихотворениях Никитина. Здесь та же дисгармония между "естественным состоянием" и обнаженностью общественных язв. Тот же неизбежный конфликт между царственной природой, с детства окружающей Тараса, и низким, грубым бытием. Но появляется в поэме и нечто новое. Находя нравственную опору в слиянности с массой ему подобных, герой одновременно обнаруживает в себе черты личности. Тарас выделяется жаждой жить не одним только буйством чувств (вспомним живописный облик бобыля). Ему мало излить тоску в унылых ввуках песни, заглушив потом сердечную боль чаркой. Перед ним постоянно встает терзающий ум неразрешимый вопрос: почему так несправедливо устроен мир? Тарас не просто констатирует этот непреложный факт, а размышляет, думает, вопрошает. Никитин пока не смог обрисовать во всей полноте психологическую многомерность своего героя, но важно, что он делает этот шаг вперед от условности прежних стихотворений.
      Тарас относится к числу редких у Никитина бунтарей, протестантов, правдоискателей. Логика времени и творческая эволюция поэта неумолимо вели к воплощению именно такого исторически жизненного народного характера. Тарас, с его бойцовским темпераментом, с его инстинктом коллективизма, есть предтеча героических крестьянских образов, что позднее создаст русская литература.
      Вершиной повествовательной поэзии Никитина стал "Кулак", заслуживший похвалы такого взыскательного ценителя, как Добролюбов. Не много знает история отечественной словесности произведений, которые могли бы соперничать с никитинской поэмой по силе выраженного в ней гуманистического пафоса. Это - задушевное детище никитинской фантазии и вместе с тем поэтическая трансформация собственного житейского опыта. Не случайно в цепь событий, развертывающихся в произведении, то и дело внедряется взволнованный голос автора, и, надо признать, лирические отступления в "Кулаке" - лучшие места.
      Из литературных персонажей в прошлом столетии неизменной симпатией пользовался тип "маленького человека" - пушкинский "станционный смотритель", Башмачкин из гоголевской "Шинели", Макар Девушкин, один из "бедных людей" Достоевского. Но жалкого базарного перекупщика Лукича нельзя сравнить даже и с ними, Лукич добывает семье пропитание мелкими плутнями и полуподаянием, подвергаясь всяческим унижениям, а подчас и побоям за свою малопочтенную профессию кулака. И вот этого отщепенца, изгоя общества Никитин делает главным героем своей поэмы, ему посвящает вдохновенные монологи.
      Никитин ни в чем не обвиняет Лукича, это невольное порождение своей среды. Озлобленность, нравственная черствость, обидчивое упрямство воспитаны всем укладом его непутевого существования. Старик любит дочь, но доводит ее до могилы, тиранит ее, рассчитывая поправить свое материальное положение выгодным для Саши браком. Он рад бы встать на праведную дорогу, да никто из толстосумов не подаст руки помощи, даже зять; только столяр-сосед готов поделиться с кулаком последним грошом. Никитин заставляет проникнуться сочувствием к безрадостной судьбе Лукича, к его позднему раскаянию, к его попранному достоинству.
      Духом воинствующего гуманизма пронизаны никитинские стихи, названные Добролюбовым "превосходными":
      ...Но пусть, как мученик сквозь пламень,
      Прошел ты, полный чистоты,
      Остановись, поднявши камень
      На жертву зла и нищеты!
      Корою грубою закрытый,
      Быть может, в грязной нищете
      Добра зародыш неразвитый
      Горит, как свечка в темноте!
      Быть может, жертве заблужденья
      Доступны редкие мгновенья,
      Когда казнит она свой век
      И плачет, сердце надрывая,
      Как плакал перед дверью рая
      Впервые падший человек!
      В поэме пошлость и грязь каждодневной суеты превращаются, говоря словами Белинского, в "чистое золото поэзии". Для эстетической системы позднего Никитина характерна максимальная приближенность повествования к формам самой яшзни, преднамеренное Ограничение себя теми приемами и средствами изобразительности, которые обеспечивали бы наилучшим образом выполнение этой задачи. Идеал художественной простоты и целесообразности, выработанной Никитиным к середине 1850-х годов, исключал романтическое преображение действительности и признавал пользу лишь Откровенно правдивого ее воспроизведения. Отсюда идет неприхотливость сюжета, конфликтной ситуации, нарочитое пренебрежение к красотам слога. Речь героя, осознающего свое нерасторжимое единство с народным миром, строится в подчеркнуто разговорной манере (необычайно сочны, к примеру, диалоги в "Кулаке").
      Испытав совсем недавно пестрые литературные влияния, Никитин в конце концов вышел на самостоятельный путь. Преждевременная кончина прервала эту быструю эволюцию, приближавшую его к реализму некрасовского толка.
      * * *
      Коснулся Никитин и темы, которая в отечественной литературе была разработана довольно слабо, - о процветавших в духовной школе нравах. Никитин как бы приоткрыл завесу над этой малоизвестной читателям областью русской действительности.
      Повесть "Дневник семинариста" (1861), его единственное про-ваическое произведение, несколько ранее знаменитых "Очерков бурсы" Н. Г. Помяловского, познакомила публику с дикой, мертвящей обстановкой в учебных заведениях, готовивших духовных пастырей.
      "Дневник семинариста" появился в знаменательную эпоху социальных потрясений, вызванных толками о предстоящей крестьянской реформе и повсеместными антиправительственными выступлениями. Проблема "отцов и детей" из семейной превращалась в общественную. На смену дворянским либералам приходило поколение "нигилистов", деятельных революционеров-демократов во главе с Н. Г. Чернышевским. В этих условиях нельзя было оставаться равнодушным к уделу разночинской молодежи, гибнущей нравственно в школах духовного ведомства. Повесть Никитина была своеобразным знамением времени.
      Понятно, что книгу такой силы, о семинарском житье-бытье мог создать лишь тот, кто сам прошел через это испытание. Никитин щедро вводит в повествование автобиографический материал.
      По разбросанным в тексте историческим фактам (смерть Лермонтова, выход в свет "Мертвых душ") нетрудно определить время действия "Дневника семинариста". Это 1841 - 1842 годы, то есть годы пребывания самого автора в бурсе. К тому же герой, от имени которого ведется дневник, Василий Белозерский, учится в старшем классе среднего, философского, отделения. Именно из этого класса воронежской семинарии был уволен Никитин.
      Можно найти немало и других аналогий. Например, приводимые в повести темы схоластических учебных сочинений почти точно повторяют реальные темы двадцатилетней давности. Упоминается в одной из записей Белозерского ученик старшего, богословского, отделения, преподающий "философам" по необходимости французский язык. Выясняется, что так и было в самом деле. Словом, Никитин интенсивно использовал в работе над повестью собственный опыт, наблюдения и впечатления своей суровой юности. Под пером Белозерского бурса часто приобретает черты конкретной Воронежской семинарии.
      Все же неправомерно видеть в "Дневнике семинариста" беллет-ризованный очерк истории местной семинарии или мемуарные свидетельства очевидца событий. Если бы это было только так, произведение Никитина не оказывало бы столь значительного влияния на русских читателей в продолжение многих десятилетий. "Дневник семинариста" - это прежде всего творение искусства, блестящий образец реалистической прозы, в которой изображается не только семинарский уклад, но и нравственное состояние героев. Можно сказать, что перед нами органическое единство традиционного бытописания и "идейной повести", возникшей в период появления на исторической арене "новых людей" с их культом интенсивной внутренней жизни. Своим произведением Никитин откликался на запросы эпохи, для которой были характерны жаркие идеологические схватки.
      В повести развит мотив напряженных духовных исканий, свойственных таким людям, как Яблочкин, позволяющих преодолеть инерцию быта, остаться полноценной личностью. Семинария и ее обитатели рисуются через восприятие девятнадцатилетнего "философа" Василия Белозерского, натуры благородной, но лишенной воли. Белозерский мечется между желанием походить на Яблочкина и подспудным опасением, не уготована ли ему в конце концов участь Федора Федоровича - профессора, с которым связано в повести воспроизведение косной силы житейских обстоятельств, силы, враждебной всякому движению мысли. За влияние на Белозерского ведут борьбу, с одной стороны, Яблочкин, с другой окружающая среда. К финалу повести герой, мучительно переживая собственную противоречивость, так и остается на распутье. И в этом заложен большой смысл. Для Никитина важно, в сущности, не то, по какой дороге пойдет Белозерский (правильное направление уже обозначено образом Яблочкина), а то, что он ищет свою дорогу.
      В письме к Н. А. Матвеевой от марта 1861 года Никитин говорил о своей повести: "Воображаю, каким сюрпризом покажется она нашему духовенству..." Действительно, бурса, этот "рассадник просвещения", преподносится в откровенно неприглядном свете. Правда, Никитин, в отличие от Н. Г. Помяловского, не акцентирует внимание на грубых и до бессмысленности жестоких выходках учеников. Его больше тревожит нравственная драма молодежи, обреченной на годы иссушающей рассудок схоластики. И Никитин своей цели вполне достигает: читателей не может не потрясти крайняя степень духовного распадения, свойственная и наставникам, в их подопечным.
      Среди персонажей повести немало семинаристов. Но хотя у них есть фамилии и другие отличительные признаки, в массе своей они похожи друг на друга. Личностная неповторимость, заложенная в каждом от рождения, у них почти полностью убита. Они выступают жертвами все той же тупой и деспотической силы.
      Несмотря на трагизм содержания, "Дневник семинариста" отличается общей жизнеутверждающей тональностью, и в этом, конечно, сказалось влияние никитинской эпохи с ее нацеленностью вперед. Ощущения бесперспективности, тупика.пе возникает потому, что лагерю Федора Федоровича противостоит лагерь Яблочкина и его подразумеваемых единомышленников. Правда, Яблочкин умирает в расцвете лет от чахотки, но автору дорог сам факт появления в затхлой атмосфере бурсы таких светлых личностей.
      Яблочкин - воплощение душевного непокоя. Поэзия интеллектуальных и нравственных исканий - вот что привлекает нас в герое. Обаяние этой незаурядной личности испытывает и Белозерский. Он говорит о пылких, "огненных" речах своего друга, упоминает о его "сияющих" глазах. Образ Яблочкина дан в определенных романтических тонах. Это соответствовало настроению Никитина, возлагавшего большие надежды на разночинскую молодежь. Потрясает своим драматизмом сцена предсмертного бреда, а вопль больного: "Стены горят... Мне душно в этих стенах!.. Спасите!" - приобретает глубоко символический подтекст. Душно всем, кто не способен на компромисс с установленным порядком вещей.
      Смерть Яблочкина и его ставший знаменитым реквием "Вырыта заступом яма глубокая..." не рождают беспросветного пессимизма. Ведь подобные люди никогда не уходят из жизни бесполезно. Ценою собственной гибели они открывают путь идущим за ними вослед.
      В "Дневнике семинариста" часты раздумья о том, что ждет героев впереди. Яблочкин непоколебимо верит в свою звезду, и эта убежденность важнее, чем физическая немощь и даже смерть. Повесть, обнажая язвы настоящего, вся устремлена в будущее. В столкновении с миром насилия и зла Яблочкин одерживает духовную победу.
      "Дневник семинариста" оказался последним, в значительной мере итоговым произведением И. С. Никитина. Повесть вышла в свет, когда доживал свои последние дни ее автор, многообещающий прозаик.
      * * *
      Участь самого Никитина весьма схожа с биографией его героев. Семинарию окончить не удалось. Несколько лет хозяйничал на постоялом дворе, продавая извозчикам овес и сено. И только незадолго до смерти открыл книжный магазин с библиотекой-читальней. Многие годы сопровождало Никитина это ощущение несоответствия между духовными запросами и условиями жизни. Он с настороженностью относился к своим титулованным покровителям. В письме Никитина к графине А. И. Толстой от 2 июля 1856 года можно прочитать примечательные слова: "Известно всем и каждому, что выпрошенное сострадание, как нравственная милостыня, тяжелее милостыни обыкновенной". Поэт находился в достоянной готовности отвергнуть "нравственную милостыню".
      Бедный, зависимый художник и снисходительный меценат =-такова нередко коллизия русской общественной жизни, и Никитину не раз приходилось испытывать это на себе. Он всегда старался оградить от посторонних посягательств свою внутреннюю свободу - она была дороже любых подношений. И все-таки жизнь часто наносила Никитину жестокие душевные раны, вызывавшие порой приступ отчаяния и безысходной тоски. В такие мучительные минуты взор его с благодарностью обращался к народу, этому незамутненному роднику моральной чистоты.
      Особенности личной биографии, разумеется, наложили отпечаток на общий колорит никитинской поэзии. Ими продиктованы основные мотивы и темы, их идейное разрешение, сам выбор героев. Никитин имел полное право, вслед за Некрасовым, сказать, что его муза сродни засеченной крестьянской девушке. Близкий к городским и деревенским низам не только по происхождению, но и по глубоким симпатиям, он запечатлел в ярких картинах трагедию народа, жившего в условиях крепостнического гнета.
      Никитин никогда не взирал на бедствия отчизны глазами холодного наблюдателя. Не оставался он и в роли только безвольного и жалостливого "печальника". В этом мещанине, застенчивом и робком на вид, бушевал скрытый пламень негодования, который подчас прорывался наружу, опаляя сердца читателей своим жаром. Никитин смог вырваться из плена частных житейских обстоятельств, возвысившись над уровнем плоского, примитивного восприятия суровой действительности. Даже не покидая пределы низкой, бытовой проблематики, он сумел в последние годы осветить грустную прозу своей поэзии светом спасительной веры в лучшее будущее. Пусть время движется медленно, важно - что оно движется. Никитина не покидало чутье прозорливца, для которого было несомненно, что богатырь проснется от вековой спячки и сбросит с себя тяжкий крест рабства.
      Лев Толстой сказал, что Никитин переживет многих, даже более крупных поэтов. Предвидение это сбывается. Давно ушла в прошлое крестьянская, лапотная Русь. Но не померкли в памяти общества никитинские образы, ибо в них отразилась правда жизни и душа честного художника-демократа. Мы дорожим творчеством Никитина как частичкой нашей национальной славы.
      Олег Ласунский
      СТИХОТВОРЕНИЯ
      * * *
      Тихо ночь ложится
      На вершины гор,
      И луна глядится
      В зеркала озер;
      Над глухою степью
      В неизвестный путь
      Бесконечной цепью
      Облака плывут;
      Над рекой широкой,
      Сумраком покрыт,
      В тишине глубокой
      Лес густой стоит;
      Светлые заливы
      В камышах блестят,
      Неподвижно нивы
      На полях стоят;
      Небо голубое
      Весело глядит,
      И село большое
      Беззаботно спит.
      Лишь во мраке ночи
      Горе и разврат
      Не смыкают очи,
      В тишине не спят.
      1849
      ВЕСНА В СТЕПИ
      Степь широкая,
      Степь безлюдная,
      Отчего ты так
      Смотришь пасмурно?
      Где краса твоя,
      Зелень яркая,
      На цветах роса
      Изумрудная?
      Где те дни, когда
      С утра до ночи
      Ты залетных птиц
      Песни слушала,
      Дорогим ковром
      Расстилалася,
      По зарям, сквозь сон,
      Волновалася?
      Когда в час ночной
      Тайны чудные
      Ветерок тебе
      Шептал ласково,
      Освежал твою
      Грудь открытую,
      Как дитя, тебя
      Убаюкивал?..
      А теперь лежишь
      Мертвецом нагим;
      Тишина вокруг,
      Как на кладбище...
      Пробудись! Пришла
      Пора прежняя;
      Уберись в цветы,
      В бархат зелени;
      Изукрась себя
      Росы жемчугом;
      Созови гостей
      Весну праздновать.
      Посмотри кругом:
      Небо ясное
      Голубым шатром
      Пораскинулось,
      Золотой венец
      Солнца красного
      Весь в огнях горит
      Над дубравою,
      Новой жизнию
      Веет теплый день,
      Ветерок на грудь
      К тебе просится.
      1849
      ПОЛЕ
      Раскинулось поле волнистою тканью
      И с небом слилось темно-синею гранью,
      И в небе прозрачном щитом золотым
      Блестящее солнце сияет над ним;
      Как по морю, ветер по нивам гуляет
      И белым туманом холмы одевает,
      О чем-то украдкой с травой говорит
      И смело во ржи золотистой шумит.
      Один я... И сердцу и думам свобода...
      Здесь мать моя, друг и наставник - природа.
      И кажется жизнь мне светлей впереди,
      Когда к своей мощной, широкой груди
      Она, как младенца, меня допускает
      И часть своей силы мне в душу вливает.
      1849
      МОНАСТЫРЬ
      Крестом высоким осененный,
      Вдали от сел и городов,
      Один стоишь ты, окруженный
      Густыми купами дерев.
      Вокруг глубокое молчанье,
      И только с шелестом листов
      Однообразное журчанье
      Живых сливается ручьев,
      И ветерок прохладой веет,
      И тень бросают дерева,
      И живописно зеленеет
      Полян высокая трава.
      0н как сыны твои счастливы!
      В твоем безмолвии святом
      Они страстей своих порывы
      Смирили бденьем и постом;
      Их сердце отжило для мира,
      Ум с суетою незнаком,
      Как будто светлый ангел мира
      Их осенил своим крестом,
      И внемлет вечное бог слово,
      Их тяжкий труд благословив,
      Святых молитв живое слово
      И гимнов сладостный призыв.
      1849
      ЛЕС
      Шуми, шуми, зеленый лес!
      Знаком мне шум твой величавый,
      И твой покой, и блеск небес
      Над головой твоей кудрявой.
      Я с детства понимать привык
      Твое молчание немое
      И твой таинственный язык
      Как что-то близкое, родное.
      Как я любил, когда порой,
      Краса угрюмая природы,
      Ты спорил с сильною грозой
      В минуты страшной непогоды,
      Когда больших твоих дубов
      Вершины темные качались
      И сотни разных голосов
      В твоей глуши перекликались...
      Или когда светило дня
      На дальнем западе сияло
      И ярким пурпуром огня
      Твою одежду освещало.
      Меж тем в глуши твоих дерев
      Была уж ночь, а над тобою
      Цепь разноцветных облаков
      Тянулась пестрою грядою.
      И вот я снова прихожу
      К тебе с тоской моей бесплодной,
      Опять на сумрак твой гляжу
      И голос слушаю свободный.
      И может быть, в твоей глуши,
      Как узник, волей оживленный,
      Забуду скорбь моей души
      И горечь жизни обыденной.
      1849
      Н. Д.
      Не отравляй минут успокоенья
      Болезненным предчувствием утрат:
      Таинственно небес определенье,
      Но их закон ненарушимо свят.
      И если бы от самой колыбели
      Страдание досталося тебе
      Как человек, своей высокой цели
      Не забывай в мучительной борьбе.
      1849
      * * *
      Присутствие непостижимой силы
      Таинственно скрывается во всем:
      Есть мысль и жизнь в безмолвии ночном,
      И в блеске дня, и в тишине могилы,
      В движении бесчисленных миров,
      В торжественном покое океана,
      И в сумраке задумчивых лесов,
      И в ужасе степного урагана,
      В дыхании прохладном ветерка,
      И в шелесте листов перед аарею,
      И в красоте пустынного цветка,
      И в ручейке, текущем под горою.
      1849
      ГРУСТЬ СТАРИКА
      Жизнь к развязке печально идет,
      Сердце счастья и радостей просит,
      А годов невозвратный полет
      И последнюю радость уносит.
      Охладела горячая кровь,
      Беззаботная удаль пропала,
      И не прежний разгул, не любовь
      В душу горькая дума запала.
      Все погибло под холодом лет,
      Что когда-то отрадою было,
      И надежды на счастие нет,
      И в природе все стало уныло:
      Лес, нахмурясь, как слабый старик,
      Погруженный в тяжелую думу,
      Головою кудрявой поник,
      Будто тужит о чем-то угрюмо;
      Ветер с тучею, с синей волной
      Речь сердитую часто заводит;
      Бледный месяц над сонной рекой,
      Одинокий, задумчиво бродит...
      В годы прежние мир был иной:
      Как невеста, земля убиралась,
      Что камыш, хлеб стоял золотой,
      Степь зеленым ковром расстилалась,
      Лес приветно под тень свою звал,
      Ветер весело пел в чистом поле,
      По ночам ярко месяц сиял,
      Реки шумно катилися в море.
      И, как пир, жизнь привольная шла,
      Душа воли, простора просила,
      Под грозою отвага была,
      И не знала усталости сила.
      А теперь, тяжкой грустью убит,
      Как живая развалина ходишь,
      И душа поневоле скорбит,
      И слезу поневоле уронишь.
      И подумаешь молча порой:
      Нет, старик, не бывалые годы!
      Меж людьми ты теперь уж чужой,
      Лишний гость меж гостями природы.
      1849
      МРАМОР
      Недвижимый мрамор в пустыне глухой
      Лежал одиноко, обросший травой;
      Дожди в непогоду его обмывали
      Да вольные птицы на нем отдыхали.
      Но кто-то художнику молвил о нем;
      Взглянул он на мрамор - и ярким огнем
      Блеснули его вдохновенные очи,
      И взял он его, и бессонные ночи
      Над ним проводил он в своей мастерской,
      И камень под творческой ожил рукой.
      С тех пор в изумленье с восторгом немым
      Толпа преклоняет колени пред ним.
      1849
      * * *
      Еще один потухший день
      Я равнодушно провожаю
      И молчаливой ночи тень,
      Как гостя скучного, встречаю.
      Увы! не принесет мне сна
      Ее немая тишина!
      Весь день душа болела тайно
      И за себя и за других...
      От пошлых встреч, от сплетен злых,
      От жизни грязной и печальной
      Покой пора бы ей узнать,
      Да где он? Где его искать?
      Едва на землю утро взглянет,
      Едва пройдет ночная тень
      Опять тяжелый, грустный день,
      Однообразный день настанет.
      Опять начнется боль души,
      На злые пытки осужденной,
      Опять наплачешься в тиши
      Измученный и оскорбленный.
      1849
      ТИШИНА НОЧИ
      В глубине бездонной,
      Полны чудных сил,
      Идут миллионы
      Вековых светил.
      Тускло освещенный
      Бледною луной,
      Город утомленный
      Смолк во тьме ночной.
      Спит ОН; очарован
      Чудной тишиной,
      Будто заколдован
      Властью неземной.
      Лишь, объят дремотой,
      Закричит порой
      Сторож беззаботный
      В улице пустой.
      Кажется, мир сонный,
      Полный сладких грез,