Если смотреть на все случившееся с этой точки зрения, так вирус «шестерка», который тоже есть не что иное, как носитель видовой информации, и по поводу которого в уцелевших и вновь созданных лабораториях не утихали споры, откель он взялся на грешной Земле, приобрел себе очень даже неплохой кокон – неболеющий, неразрушающийся, устойчивый к различным видам повреждающих факторов внешней среды и даже в пище нуждающийся лишь для того, чтобы кокон этот улучшить еще больше. На что могла рассчитывать та же чумная бацилла после смерти носителя – лишь на очень короткий срок жизни в разлагающемся теле. Потому и торопилась она наполнить собой лимфатические узлы, превращая их в чумные бубоны, а переполнив их – лопнуть и потечь гноем: авось, кто коснется и (при удаче!) заразится. Пропитать легкие, чтобы больной организм, силясь избавиться от пенистой мокроты, мешающей дышать, надрывался в кашле и опять же распространял с кашлем бациллу.

После же смерти – шалишь, паря: какое-то время труп еще сохранял заразную способность, но не слишком, так что практичные воры Средневековья, чуждые предрассудков, уже спустя пару месяцев после эпидемии вовсю шуровали в кошельках, висящих на мумиях и скелетах своих неудачливых соотечественников. Бацилла сибирской язвы могла в виде споры просуществовать (и смех, и грех) аж несколько десятков лет и, попав в благоприятные условия, заразить какого-нибудь бедолагу, начавшего строить по приказу очередного высокопоставленного идиота коровник на месте заброшенного скотомогильника. Какую-никакую конкуренцию «шестерке» могли оказать разве что споры аспергиллуса – плесени, которой якобы жутко образованные египетские жрецы преднамеренно заражали мумии фараонов, дабы всякие там говарды картеры не шибко копались в древних склепах, – там счет тоже идет на сотни лет. Но дело в том, что и сибирская язва, и тот же аспергиллус после исчезновения носителя были вынуждены переходить на споровое существование, находясь в дремлющем состоянии, пока не случится благоприятной оказии. «Шестерка» же великолепно существовала и в живом организме, тихо-мирно размножаясь в форме вируса «А» в нервных клетках, а от них – разносясь эритроцитами по всему телу, ведя симбиотический образ жизни, причем симбиоз обеспечивала – дай бог каждому! После же смерти носителя – в «привычном» значении этого для обитателей нашей планеты смысле – она не погибала и не погружалась в споровую «спячку», а, учитывая изменившиеся условия существования, переходила в форму «Б», после чего переводила носителя на «новый» уровень, обеспечивая кокону долгую сохранность. Если бы вирусологические институты все еще существовали – они, наверное, рано или поздно открыли бы тот самый набор ферментов и гормонов при том самом уровне кислотно-щелочного равновесия, которые образовывались в умирающем организме, запуская цепочку преобразований РНК-вируса формы «А» в РНК формы «Б». Цепочка – в общем-то громко сказано: всего пара звеньев в цепочке рибонуклеиновой кислоты менялись местами – и в организме начинал плодиться вирус, способный продлить существование «мертвого» носителя. И в общем-то это была просто своеобразная форма той же жизни – неприглядной, опасной, но все же жизни, хоть человек и отказывался упорно ее за жизнь признавать (называя тем не менее особей нового вида ожившими мертвецами). А насчет неприглядности и опасности: так на взгляд сине-зеленых водорослей, водоросли зеленые и неприглядны, и опасны только потому, что ядовитый кислород выделяют. Одновременно вирусом активировалась программа дальнейшего усовершенствования «кокона» – путем видоизменения его применительно к условиям внешней среды в сторону наиболее подходящей для этого формы. Для планеты Земля это был высокоорганизованный хищник, наделенный разумом ровно в той степени, какая требовалась для противостояния всем другим видам живых существ. И если ему противостояли живые существа, умеющие стрелять, ездить на автомобилях и запирать двери на ключ, – надо было развить разум и возможности тела, способные эти умения превзойти. А все для чего? А то самое стремление размножиться, несмотря ни на что. Как же: носитель погиб – и нам всем, в смысле вирусам, подыхать? Вот уж дудки: и вирус «перестраивал» метаболизм носителя, увеличивал свою концентрацию в крови, одновременно с этим повышая кровоточивость десен, вызывая знаменитую «зомбоцингу» – название, по сути дела, неверное – зубы у мертвого носителя не то что не выпадали, как и положено при классической цинге, а, наоборот, прорастали дополнительными корнями глубоко в челюсть.

Вот только не надо искать в этом зачатки какого-то разума и зловредной воли, как не надо искать разума в инстинкте пчел строить идеальные шестигранники сот, а зловредную волю и происки ЦРУ – в превосходящем все мыслимые размеры всплеске роста популяции колорадского жука. Просто человек любил картошку так же сильно, как и колорадский жук, а потому и засеял этой культурой громадные площади, чем ему, жуку, и обеспечил халявный источник питания, а тем самым – условия для колорадско-жукового «бэби-бума»… После Этого, кстати, популяция колорадского жука естественным путем пришла в норму, безо всяких «Торнадо» и «Каратэ», поля, на которых произрастал картофель, зарастали сорняками, а остатки несметной полосатой рати в основном остались в местах постоянного своего проживания – Сонорской области Мексики, ожесточенно жуя там дикие пасленовые культуры и проливая слезы о былом величии.

Да, так вот, о размножении: по большому счету, Жизни совершенно наплевать, каким способом оно происходит – переносом пыльцы на лапках насекомых с тычинок на пестики, впрыскиванием спермы самца в половые пути самки или введением вируса «Б» непосредственно в кровь через укус. Как говорят американцы: «Не главное, как это выглядит, главное – как это работает!» У «шестерки» все работало как часы: достаточно было первым вирусам в коре головного мозга «почуять» через тот самый набор гормонов ее смерть и перейти в форму «Б», как активировалась полимеразная цепная реакция, – точно так же, как замок в молнии считывает информацию с одного зубца на следующий, так и рибонуклеиновая кислота, ответственная за хранение наследственной информации вирусов формы «А», «считывала» необходимую информацию с РНК вируса уже формы «Б», которая прямо-таки кричала на своем вирусном языке: «Носитель гибнет!!! Включай программу зомбирования, а то все сдохнем на хрен, мля!!!» Требовалось всего несколько минут, чтобы новая информация донеслась до каждой клетки умирающего организма, все вирусы «А» трансформировались бы в форму «Б» и перевели стрелки на «запасной путь».

После укуса свежеиспеченного зомби ртом, полным крови, кишащей вирусами формы «Б», тот же процесс начинался и в пока еще живом носителе – так же считывалась информация, форма «А» переходила в форму «Б», разве что процесс шел медленнее – в зависимости от того, какая доза вируса была введена в организм и куда, как быстро по нервным окончаниям от вируса к вирусу, гнездящимся там, информация о том, что «пипец всему!», достигнет вирусов, находящихся в коре, а уж оттуда каскадом обрушится во все остальные клетки. Собственно, почти так же развивается бешенство – и люди, наверное, инстинктивно это чувствовали, когда первые случаи заражения связывали именно с этой болезнью. Там ведь тоже после укуса бешеного животного вирус медленно бредет по нервным окончаниям, пока не доберется до головного мозга, и проходят, бывает, недели и месяцы, прежде чем человек начинает метаться в горячке, истошно орать, не в силах проглотить и глотка воды, отчего и название второе у этой хвори – водобоязнь. С «шестеркой» все происходило, конечно, значительно быстрее, однако тоже порой проходило несколько дней, пока человек, чудом вырвавшийся из замертвяченной Москвы куда-нибудь в украинское село и уже забывший про укус странной крысой еще до всего Этого, вдруг вставал ночью с кровати и шел есть собственных детей. И цепная реакция продолжалась. Искать разум в распространении эпидемии было то же самое, что искать его в кусках плутония, сработавших над Нагасаки. Просто жить хочется всем, в том числе и вирусам. А тут – повезло, карты так легли. Звезды так стали, и получилось ровно то, что и у колорадского, а тогда еще и не колорадского вовсе жука, когда он до штата Колорадо добрел и увидел там РАЙ в виде бескрайних картофельных полей…

Бандиты не появились ни утром, ни к обеду, и даже вечером их не было. По-видимому, кто-то наверху в 29-й зоне крепко озадачился тем фактом, что вблизи Васильевки исчезают их люди, и наобум творить вендетту не полез, решив сначала выяснить все расклады. Недоупокоенный азиат тупо стоял на окраине деревни, привязанный к ржавому, добедовому еще, трактору. На шее у него висела картонка с жирной, издалека видной надписью: «Поговорим?» Кому надо – надпись прочел, и, хотя бойцы Крысолова внимательно следили за лесом, никто из них так и не заметил, когда на опушке нарисовался парень в тонком кожаном пиджаке и джинсах, скучающе срубающий прутиком метелки люпина.

– Блин, откуда он вылез, – тихо пробормотал под нос Сикока, маленький черноволосый то ли кореец, то ли японец, отличающийся, как заметил Артем, фантастической прожорливостью и не менее неуемным влечением к противоположному полу. – Это не простой зэк, командир, гадом буду, тут кто-то из серьезных.

– А нам такого и надо, – спокойно сказал Крысолов. – Ну что, пошли, Артем?..

Батя, собственно, сам рвался поговорить с бандюками, но Крысолов трезво рассудил, что даже такой малой подсказки, как то, что у них здесь как минимум есть один раненый, бандитам давать не стоит. А поскольку никто из уцелевших пяти мужиков, робко сунувшихся в деревню только к вечеру того сумасшедшего дня, на переговоры с «крестовыми» не рвался, как представителю деревни решено было идти Артему. Собственно, в деревне уже оставалось семей хорошо если половина. Очень многие, прикинув расклады, предпочли скрыться в лесу, дабы отсидеться, пока все не уляжется. Пока они шли к парню по невысокой траве, он демонстративно отвернулся в сторону леса, заложив руки за спину. И только когда до него оставалось метров пять, не спеша развел руки и медленно повернулся к ним лицом, демонстрируя пустые ладони.

Лениво двигая тяжелыми крупными челюстями, он что-то неторопливо пережевывал. Светловолосый, чисто выбритый, по виду – лет тридцати, он был довольно смазлив. Портили эту смазливость две вещи – грубо заживший шрам над правой бровью и синие кресты на щеках. Они чем-то отличались от тех крестов, что были на щеках ворвавшихся в деревню бандитов и тех троих, что они с Васьком порезали в прошлом году. У тех кресты в большинстве своем были обыкновенными синими перекрещивающимися линиями, часто довольно грубо выполненными. Лишь у азиата, которого завалил Артем, и еще у пары убитых бандюков на оконечностях крестов были выколоты маленькие черепа. Кресты светловолосого были выполнены не в пример тщательнее, разными красками и были какими-то… пушистыми вроде. Присмотревшись, Артем понял, что это – тоже черепа, только густо усеивающие все четыре конца креста на правой щеке и две оконечности на левой. Большинство были синими, некоторые – зелеными, несколько штук – красные. Парень тоже внимательно разглядывал их. На Артеме он лишь ненадолго остановил свой взгляд, а вот Крысолова изучил куда как более прилежно.

– Вы хотели поговорить, – утвердительно сказал парень, после того как все вдоволь налюбовались друг другом.

– Хотел, – таким же спокойным тоном ответил Крысолов.

– О чем говорить будем?

– Да о многом можно… Кстати, как к вам обращаться?

– Хан, – улыбнулся одними губами парень.

– Не могу сказать, что рад знакомству, Хан, тем не менее это – Артем, представитель деревни, что у нас за спиной, меня же зовут Крысолов.

Парень с интересом вновь посмотрел на собеседника:

– Даже… Тот самый Крысолов?

– Не могу знать, что вы имеете в виду, когда говорите «тот самый», но других людей с таким именем я не встречал и не советовал бы им так называться – некоторые люди и нелюди мной очень недовольны.

– Даже сейчас у меня за спиной, я думаю, не меньше трех человек, с удовольствием готовых вас зомбануть, – просветил Крысолова Хан.

– Как-нибудь в другой раз, спасибо.

Разговор становился все больше похожим на какую-то глупую шутку, однако парень терпеливо ждал, ничем не проявляя неудовольствия.

– Любите Хайнлайна, Хан? Погоняло, случайно, не отсюда? – спросил Крысолов нечто совсем уж непонятное.

Парень тем не менее его, как видно, понял, потому что просиял:

– А, вы догадались? Только мне всегда казалось, что отмечать количество боевых выбросов маленькой косточкой-сережкой в ухе как-то неудобно – попробуй разгляди эту кость, а уж сосчитать, сколько там костей, если больше хотя бы пяти, практически нереально. Да и выброс выбросу разница.

– У вас гораздо практичнее.

– Конечно. Синие, – он коснулся пальцем щеки, – это свой брат бандит, зеленые – вояки. Ну а красные – он слегка наклонил голову в сторону Крысолова, – ваши друзья-охотнички. Гражданских мы не отмечаем, – вежливо ответил он на невысказанный вопрос Артема, – щеки слишком малы. А кличка – нет, не отсюда. Я, видите ли, помимо Хайнлайна, еще и Яна читать любил, так что мне Тэмучжин очень нравится, равно как и Тамерлан.

– Ян про Тамерлана, по-моему, не писал, а вот за «фашистского Спартака», помню, лихо всыпал Джованьоли, обвинив несчастного итальянца во всех грехах и противопоставив ему Спартака революционного.

– Ну так то ж конъюнктура, – развел руками Хан, – хотя вообще-то идея, что Спартак у него в конце выжил, выглядит очень по-голливудски… но, я полагаю, вы не мои литературные вкусы хотели узнать и не систему рангов двадцать девятой зоны.

– Вы правы, Хан. Мы пришли поговорить за деревню.

Тот поморщился:

– Никогда не любил одесского жаргона. «Поговорим за жизнь», «что вы имеете сказать», «вы хочете песен – их есть у меня»… Я понимаю, немцы-колонисты и евреи, говорящие на идише, который суть тот же немецкий, в общем-то не шибко различали, где и как использовать предлог «fur», который в немецком означает и «о», и «за», и «для», и везде пихали свой «haben». Однако зачем же эту языковую безграмотность выдавать за некий шарм? А что касаемо деревни – что тут долго говорить? Деревня убила моих людей. Она виновата. Она умрет. Вся. Все.

– Хорошо, Хан. Я не буду «ботать» и постараюсь быть столь же лаконичным. Я – здесь, и со мной моя команда. Она сейчас в деревне. Если вы пойдете на штурм – мы будем драться за деревню. Будет много крови.

– Ну положим, крови я не боюсь, – вежливо ответил Хан. – Я ее когда-то сам переливал. Потом, правда, больше выливал. Из людей.

– И все же, Хан. Ваши люди тоже виноваты в том, что случилось. Артем, расскажи, – повернулся он к нему.

Артем постарался как можно четче рассказать о случившейся в прошлом году стычке. Хан внимательно его выслушал, но затем безразлично пожал плечами:

– Если бы я это знал раньше, возможно, все могло бы ограничиться выкупом, однако теперь это не имеет значения. Мои люди должны знать, что напавший на них будет уничтожен.

– И все же, Хан, – вновь повторил Крысолов, – прошу вас, подумайте еще раз. Ну что вам с этой деревни? Добра здесь никакого. Ну возмездие… а цена возмездия не слишком ли велика? Каждый из нас, а нас шестеро (Артем удивленно скосил глаза на Крысолова), возьмет пятерых как минимум. Да еще деревенские – как-никак, а вашу группу они взяли сами, безо всякой нашей помощи, – вот вам еще с десяток потерь. Потерять почти половину состава из-за троих насильников – не слишком ли много? Ну и напоследок: один из моей команды в бою участвовать не будет. Из-за этого у вас потери, конечно, уменьшатся, но я уж изо всех сил постараюсь его отсутствие компенсировать, а главное: он уцелеет, дойдет и расскажет. А у меня есть не только враги, Хан, но и друзья, да и просто кое-чем обязанные мне люди. Как вы думаете, как отнесутся ваши подчиненные к тому факту, что за возмездие за трех дураков они получат кучу потерь, да еще и полноценную войну на закуску? Про Архангельскую колонию вы слыхали, надеюсь? И вы что-то упомянули про выкуп? Мы можем это обсудить.

Хан, прищурясь, лениво двигал челюстями и молчал.

– Хорошо, – наконец сказал он, – я приму выкуп. И поскольку мяч сейчас на моей стороне – не надо торговаться, Крысолов. Цена окончательная, и я не буду ее обсуждать. – Он назвал цифру.

Артем похолодел: в деревне не было не то что столько, а и десятой, сотой доли затребованного Ханом.

Крысолов, однако, медленно кивнул:

– Согласен.

– И еще: после уплаты выкупа я не буду иметь никаких претензий к деревне, но вам, Крысолов, а равно и вашим людям, стоит убраться отсюда, поскольку я не люблю, когда мне мешают делать то, что я хочу делать. Если встретимся еще раз – будем воевать. Боюсь, что у вас появился еще один враг, несмотря на то что с вами, как редко с кем, можно обсуждать литературу. Ну и кроме всего прочего, вы не любите нелюдей.

Хан демонстративно сплюнул им под ноги то, что он жевал, и Артем с отвращением увидел, что это – кусок сырого мяса. Хан же улыбнулся, но в этот раз не губами, а опять-таки – демонстративно, широко открыв необычно большой рот, в котором, отливая красным, сверкнули заостренные зубы.

Артем слышал от того же Сереги-торгаша, что есть такие – жрущие человечину, и оттого становящиеся сильнее и быстрее. Но вот вживую увидеть такого… нет, скорее такую тварь ему довелось впервые.

– Нам надо время, – тихо сказал Крысолов. – Ты сам понимаешь, столько у нас нет.

– Мы уже на «ты», стоило увидеть, что не «Орбит» жую? – усмехнулся Хан. – Кстати, от кариеса это, – он кивнул на отвратительный кусок, – еще лучше помогает.

– Ладно, Хан. Мы соберем выкуп. И мы уйдем отсюда. Но я тоже скажу тебе, – Крысолов повысил голос, так чтобы его было слышно и в недалеких зарослях, – если после того, как мы уйдем, у тебя все же появится желание сделать так, как ты хотел сделать, – мы вернемся. И, наверное, не одни. «Никаких претензий» – значит, «никаких». И о нашем договоре станет известно не только в поселке, но и много дальше.

Хан удивленно поднял бровь:

– Мне что же, шефство потом над ними брать? А если, к примеру, их молния подожжет? Или их зомби бродячие перекусают?

– Ты знаешь, о чем я: если «молния» будет рукотворной, а зомби забредут сюда не случайно – я приду.

Хан смотрел, уже не улыбаясь.

– Я пока еще и выкупа не видел, – сказал он внешне спокойно, но Артем заметил, как напряглись его мощные жевательные мышцы, сразу сделав из приятного в общем-то лица страшноватую морду. – Вот после уплаты и решим все вопросы. А пока что… Неделя. Здесь. – Он повернулся и пошел к невысоким кустам.

Подойдя к кустам, оглянулся и крикнул:

– Эй, Артем, кому привет передать?

Артем и Крысолов тоже пошли к деревне. По пути Артем сказал с недоумением Крысолову:

– А я вот думал, что нелюди – они дикие и рычат. А этот – как наш учитель разговаривает. И литературу знает…

– Он тоже будет диким и станет рычать. С год ему осталось, не больше. А будет так сырятину жевать – и того меньше. А литературу многие нелюди во все времена неплохо знали. Не все, конечно, но зато уж если из такого нелюдь получалась…

– Так они все-таки и раньше были – зомби, нелюди, морфы? – спросил Артем.

Крысолов ничего не ответил.

В деревне, собрав всех в Артемовой избе, Крысолов коротко обрисовал ситуацию. Узнав, что Хан – нелюдь, Кусок брезгливо сплюнул:

– Тварь… В питерском ОМОНе, ребята говорили, был такой – так лихо на задания ходил, зачищал, добывал, никто и не догадывался, что он бандюков потихоньку жрет, для ловкости, а потом в караулке всей смене глотки перегрыз. Увидал, гад, свежую кровь у бойца одного – ранили его – и как ошалел. Они тогда только после столкновения были, не отошли еще от боя, а тут – на тебе. Главное, именно на кровь у живого прореагировал…

– Ребята, – приподнялся в кровати отец, – вам уходить надо. Только Артема возьмите с собой. Может, еще кого если в лесу встретите – тоже подберите.

Крысолов с некоторым недоумением посмотрел на него:

– Чего это мы пойдем, на ночь глядя? До поселка все же километров тридцать. А насчет того, кого мы можем встретить в лесу, так только будущих Хановых дружков-морфов. Все твои односельчане у него давным-давно в загоне, и хорошо если не на столе. Моим втираниям насчет здешних крутых бойцов он и на грош не поверил. Нас он пропустит – шестерых, и не больше. А сам будет ждать здесь.

– А чего идти в поселок? – задал вопрос Артем.

– Так мы же туда и собирались, – терпеливо объяснил Крысолов. – А, ты ж в дозоре был, когда я с твоим отцом говорил: нам заказ оттуда пришел. Заплатить обещали очень прилично. Только с шестым нашим проблема вышла в соседней области…

– Убили? – упавшим голосом спросил Артем.

– Почему убили? – непонимающе воззрился на него Крысолов. – Кабанятины пережрал, а у него камни в желчном пузыре. Вот и загремел в больницу. Мы на «уазике» поехали, так эта долбаная таратайка по пути сдохла и даже не зазомбировалась, сволочь. Ну а нам ждать некогда, заказ, сказали, сверхсрочный, мы и решили марш-бросок напрямик устроить, а здесь, у старого друга, передохнуть.

– Тут как бы не передохнуть, – мрачно сделал ударение на «о» Старый.

– Ладно, первый раз, что ли? – возразил Крысолов. – И тем более что нам шестой нужен был.

– Да, а чего вы все время говорите «вшестером»? – спросил Артем. – Сейчас и тогда, с Ханом…

– Артем, ты что, до шести считать не умеешь? – мягко спросил Крысолов в свою очередь. – Я. Старый. Сикока. Кусок. Банан. Ты – шестой.

Крысолова не было уже два часа. Сикока проверил всю сбрую, перетер уже все патроны, только что не просматривая их на свет, даже и по банке тушняка врезали.

Бойцы лениво переговаривались, особо не жалуя вниманием Артема, и тому не оставалось ничего другого, как молчать. Солнце поднялось довольно высоко, и только тогда командир появился. На лице его было довольное выражение, сквозь которое все же пробивалось какое-то сомнение.

– Ну что, команда, заскучали? – тем не менее бодро начал он.

– Да ладно заскучали, – отозвался здоровенный Кусок, – дело хоть нормальное?

– А вот и не знаю, – честно признался Крысолов. – Мутно как-то.

– А чего – сначала делайте, а за оплатой потом прибегайте, «через год»?

– Да нет, тут все в порядке – дают сразу, говорят, что можем вывезти куда хотим, с заложниками, ессно…

– Тогда в чем проблема? – приподнялся на койке сухощавый Банан.

Крысолов немного покряхтел, после чего сказал:

– По-моему, там что-то очень хреновое, сами не справились – теперь нас позвали.

– Ну так… так всегда было, – пожал плечами Сикока. – Так сикока?

Немного помолчав, Крысолов назвал цифру. Тот удивленно присвистнул:

– Ну вообще-то сыто… Это… если поровну… по пятьдесят курсов на рыло. Трихопол?

– Нет. Орнидазол в блистерах. И это не на всех. Это на каждого. Плюс на каждый курс – пять доз цефепима.

После этого все вообще ошарашенно замолчали. Цена, по меркам этого полуживого мира, была просто нереальной. И оттого пугающей. Этого с лихвой хватило бы, чтобы уплатить выкуп Хану, и еще осталось бы.

– И еще… Я здесь видел одного приятеля, пересекались однажды. Перетерли мал-мало. Так вот, он говорит, что на прошлой неделе здесь была команда Индейца. Им предлагали то же. И они отказались.

В комнате повисло тяжелое молчание.

…Ага. И никто не любит конкурентов и врагов. Потому и «давила» «шестерка» все прочие вирусы – как конкурентов, а также большинство болезнетворных для человека бактерий. Собственно, бактерии при живом носителе были не столь-то и важны – ну, подумаешь, помрет носитель от какого-нибудь стафилококка – включится механизм трансформации, почти как в детской считалочке: «А и Б сидели на трубе, А – пропала, зато Б – много стало, хрен трубу закопаете, дорогие товарищи!» Вот после того, как – вот тут бактерии могли сильно подгадить, разлагая труп, то есть не труп, а носитель, просто на новом уровне, – а потому и выработался в процессе эволюции механизм подавления синтеза бактериальной ДНК вирусной РНК, причем у формы «Б» он был на порядок сильнее, чем у формы «А», что и объясняло, почему живые люди все же по-прежнему нет-нет а и помирали от всяких там туберкулезов. Кстати, ничего нового – вирус СПИДа, который рулил на сцене, до тех пор пока не появилась «шестерка», практически так же «давил» иммунную систему, поражая механизм размножения лимфоцитов, защитных клеток организма – таких же, по существу, клеток, как и стафилококки, к примеру.

А вот простейшие в механизме разложения трупа не участвовали. И хоть были они по размерам не намного больше бактерий – «шестерке» они глубоко индифферентны, как не представляющие угрозы. А в отсутствие всех прочих конкурентов размножение всех организмов – и простейших в том числе – идет со скоростью лесного пожара. А человек – тоже существо, предназначенное размножаться, ну или по крайней мере любящее заниматься процессом, пусть и без достижения результата. А при любом стрессе сексуальные инстинкты обостряются, а уж при таком стрессе, где смерть и жизнь рядом, – тем паче, возьмите хоть войну, хоть дежурство в реанимационном отделении. А презервативы скоро кончились, новых не выпускали, да и забот других хватало тогда, чтобы думать в первую голову о них, а не о кондомах каких-то. Вот все это, вместе взятое, и привело к тому, что уже к первой зиме самыми ходовыми деньгами во многих районах стали не патроны или консервы, а медикаменты, скучно именуемые в фармакологических справочниках «Антипротозойные средства».

Трихомониаз, вызываемый этой самой простейшей трихомонада вагиналис, быстро стал настоящим бичом выжившего населения, по крайней мере в этой части планеты. Может, где-то было получше, только с чего бы вдруг: половые контакты у людей осуществлялись даже в концлагерях. И достаточно посмотреть на истощенные скелетики новорожденных детей где-нибудь в африканской пустыне, где из зелени на сто верст в округе одна пальма, и та засыхает, а из еды – мешок гуманитарной муки на тысячу человек, чтобы понять: сексом люди будут заниматься несмотря ни на что. И в любых условиях. Я ж говорю: инстинкт продолжения рода – он самый сильный что у вируса, что у гомо сапиенс. Трихомониаз этому инстинкту не то что препятствовал, но несколько мешал: мало того что мочиться больно – трихомонада ведь не только в вагине живет, а и в мужском мочеиспускательном канале, – но это бы полбеды: простатит и аднексит, заболевания половых желез организма, как последствия хронического воспалительного процесса, – вот что было по-настоящему серьезно. Между прочим, трихомонада обладает жгутиками, с помощью которых легко забирается в самые укромные места организма. Причем быстро так. Сволочь. А после того как ей помогла «шестерка», процесс вообще пошел развиваться молниеносно – уже к вечеру после состоявшегося утром секса появлялась та самая капля, «гутен морген». Ну или «гутен абенд» – так, пожалуй, вернее. Мало того, простейшие обладают способностью поглощать и хранить в своих недрах и возбудителей прочих венерических заболеваний – тех же гонококков, к примеру.

Укрывшись за клеточной стенкой трихомонады, как за крепостной стеной, от опасной «шестерки», гонококки тоже делали свою работу. Хуже того – как уже сказано, Жизнь стремится выжить везде и всегда. И после того как пара человек умерла от молниеносной анаэробной инфекции, потому что ее возбудители тоже приспособились «прятаться» в трихомонадах, – дело стало слишком серьезным. Помереть к вечеру от газовой гангрены полового члена после утреннего секса – это вам не на каплю гноя на конце смотреть, и даже не от простатита лечиться. И что в такой ситуации должно было стать одной из самых конвертируемых валют? Медяшки и купоны? Не смешите мои тапочки…

Ну, естественно, все, как и всегда, относительно. В глухих деревнях, где к сексу относились достаточно традиционно и жизнь протекала относительно размеренно, ценились как раз вещи – патроны те же. Или резиновые сапоги. К имеющимся запасам антипротозойных средств относились точно так же, как в африканских племенах – к золотому песку или слоновой кости: вещь неплохая и по-своему нужная – копье вождю там украсить, – но малоценная. Сапоги нужнее. А вот в «метрополиях» все давно уже измеряли в том числе и в «таблетках» и курсах лечения. Быстро выработался и свой курс – дороже всего ценился орнидазол в блистерах – как наиболее эффективный и сильнодействующий. Подешевле – трихопол в блистерах, еще дешевле – в бумажной упаковке. Российский метронидазол в бумаге играл роль мелкой монеты, за которую тем не менее можно было купить и патроны, и консервы, и даже супердефицитный теперь шоколад. Да и как иначе? Без шоколада прожить можно, да и меда уже хватало. А вот ты без секса проживи… Соответственно, как в дикую Африку – за золотом, так и в уцелевшие райцентры – за таблетками отправлялись целые экспедиции. Можно было выменять таблетки на что-нибудь, а можно было и ограбить – все как и тогда. Лучше всего было, конечно, найти вымерший райцентр в глухих джунглях и, отстреливаясь от диких зверей и индейцев, то бишь зомбаков и морфов, взять аптеку. Для будущих Луи Буссенаров, коли такие все же будут, открывалось непаханое поле.

А чем должен был стать завод, новенький, с иголочки, построенный перед самой Хренью, потом чудом уцелевший в произошедшем катаклизме и производящий подобные спасительные препараты? С чудом сохранившимися запасами сырья на год из расчета еще той экономики. С заводом, выпускавшим таблетки по импортной технологии, – пластинки-упаковки легко делились на части, а на каждой упакованной таблетке все равно стояло название препарата, штрих-код – и все такое плюс голограмма в придачу? Эльдорадо и Форт-Нокс в одном лице. Не знаю, как с этим было в Эльдорадо, но в Форт-Ноксе наверняка время от времени заводятся крысы…