– Он спросил меня, имею ли я отношение к «Торговым судам О'Нила».

Она подняла голову. Что это, любопытство?

– Поскольку я понятия не имел, что ему от меня нужно (а вдруг придется иметь с ним дело на профессиональном уровне?), я ответил утвердительно. И знаешь, что он сказал?

Она покачала головой.

– Он спросил, не желаю ли я вступить в «Братство объединенных ирландцев». Должно быть, он спутал меня с Бренданом, а ведь у меня явный британский акцент.

– «Братство объединенных ирландцев»? – переспросила Аманда. – Уж не они ли пытаются собрать деньги в помощь голодающим?

– Да, наверное.

Она ожила, задает вопросы. Значит, ему удалось наконец ее разбудить.

– Гаррик, ты должен к ним присоединиться! В Ирландии свирепствует голод, беда не обошла стороной даже наш Касл-Ситрик. Никто не хочет помочь несчастным, и в первую очередь англичане. Прошу тебя, присоединись к ним! Мы бы послали им денег и помогали бы, чем только возможно.

Этого он не ожидал. Человек, подошедший к нему на улице, не просто «не джентльмен» – по правде сказать, Гаррик сначала принял его за бандита или вора.

– Когда же следующее собрание? – Она отложила вилку, и в ее глазах, зеленовато-синих – они завораживали, как море, – заплясали искорки интереса.

– По-моему, на этой неделе. Так мне помнится... по крайней мере. – Он коснулся губ краешком льняной салфетки. – Я не очень внимательно его слушал.

– А можно, я пойду с тобой? Пожалуйста, Гаррик! Я тоже хочу помочь.

Он помедлил и сделал глоток из бокала с кларетом.

– Послушай, Аманда. Не думаю, что нам стоит водить дружбу с такими головорезами, как этот человек. Это просто неприлично. Нам есть что терять.

– Нет, нет, Гаррик! Выслушай меня, прошу! Да, нам есть что терять, мы богаты. Взгляни на этот стол, на все эти яства – нам не съесть и половины. А винный погреб? Он нам совершенно не нужен. Но мы могли бы сделать доброе дело – снабдить их деньгами и продовольствием и, может быть, помочь еще чем-нибудь.

– Аманда, эти люди не принадлежат к нашему кругу. Не забывай, что они...

– Ирландцы? – подхватила она, гордо вскинув голову и сверкнув глазами. Лицо ее застыло, губы искривила мрачная усмешка.

– Нет-нет. Я совсем не то хотел сказать.

– Нет, именно это. Могу я задать тебе один вопрос?

– Конечно, – машинально ответил он, прекрасно понимая, что не услышит ничего хорошего.

– Если бы голод случился не в Ирландии, а в Англии, ты бы помог своей стране?

– Голод в Англии? – Гаррик не удержался от улыбки. – Что за чепуха! В наше время это невозможно, поскольку мы...

Глаза девушки сузились и холодно блеснули. И тут он понял, как жестоко – по крайней мере для нее – прозвучали его слова.

– Так я и думала, – прошептала она так тихо, что он ее едва расслышал.

– Все не так просто. – Он старался говорить спокойным, рассудительным тоном. – Не последнюю роль здесь играет экономика, и тебе это сложно понять.

– Для меня все проще простого. Уже несколько лет в Ирландии свирепствует голод. Люди вымирают целыми семьями, вдоль дорог лежат женщины и дети, и их пересохшие губы зелены от травы, которую приходится есть. А в портах тучных ирландских коров загоняют в трюмы грузовых судов для отправки в Англию, где их зарежут и подадут с йоркширским пудингом. Газеты намекают – а иногда говорят и открыто, – что голод в Ирландии – это проблема ирландцев. Англичан это совершенно не касается, если не считать того, что они понизили цены на ирландское зерно, масло и даже кружева.

Когда она успела начитаться газет? И откуда у нее такие сведения?

Впрочем, ответ очевиден.

– Ну хорошо, я согласен с тобой. Все это и в самом деле ужасно. Почему же твой брат не поможет землякам?

– Он помогает! – горячо возразила Аманда. – Он делает все, что в его силах: освободил от налогов своих арендаторов, приказал забить наш скот, чтобы накормить голодающих. Но пока мы рабы Британской империи, помощь добровольцев ничего не изменит. Гаррик, он пытался повлиять на политику правительства, но к его мнению не прислушиваются – он для них чужак.

Сейчас она произнесла его имя так, как оно уже давно не звучало из ее уст. С нежностью? С любовью?

– Но здесь, в этой стране, – продолжала она, все больше воодушевляясь, – мы можем помочь по-настоящему. Подумай только, если бы Ирландия не входила в состав Англии на положении падчерицы, мы бы сами решали свою судьбу! До такого состояния страну довели землевладельцы, и бедняки вконец обнищали.

– Аманда, – промолвил Гаррик с некоторой тревогой, – ты не просто призываешь накормить голодных – это же революционная пропаганда!

– Одно без другого невозможно, разве ты не понимаешь? Он оторопел.

– Ты никогда раньше не интересовалась гомрулем.

– А меня гомруль и сейчас не интересует. Мы не позволим лондонскому парламенту диктовать Ирландии свою волю. Нам нужна полная свобода.

– Но ты же свободна!

– Нет. Я нахожусь в чужой стране под защитой английской фамилии и денег. Верни меня обратно домой, отбери у меня деньги, и я снова стану рабой Империи. Такой же рабой, как и все остальные ирландцы.

– Аманда, это нас не касается. Если правительство считает, что Ирландия должна подчиняться Англии, так тому и быть. Они имеют на это право.

– Да никто не имеет такого права – угнетать другой народ, будь это ирландцы, африканцы или даже англичане.

Гаррик уставился на свою жену в полном недоумении. Его не покидало ощущение, что он совершенно се не знает. Кто эта женщина?

– Ну что ж... – Он покосился на рулстики – ему хотелось взять один, но он удержался, решив, что этот жест будет расценен как в высшей степени циничный поступок. А рулстики, наверное, еще не остыли – как аппетитно будет таять на них кусочек масла!

– Пожалуйста, Гаррик, я прошу тебя. Обещай, что хотя бы посетишь их собрание. А я пойду с тобой в следующий раз.

И она улыбнулась – впервые за несколько месяцев. Его сердце заколотилось в груди.

– Хорошо, – сдержанно промолвил он, – Если это так много для тебя значит…

Не успел он закончить фразу, как Аманда вскочила со стула и бросилась к мужу, обхватила его руками за шею и крепко поцеловала. Ее локоны упали ему на щеки.

Она пахла сиренью и весной – ее неповторимый аромат. Он забыл про рулетики.

Итак, он сделал это ради нее. Все, что произошло после, произошло только потому, что ему хотелось угодить Аманде...

Очутившись в своих апартаментах, Брендан О'Нил наконец-то мог побыть наедине с самим собой.

Гаррик подыскал ему роскошный номер в отеле «Ас-тор-Хаус» – почти рядом со своим, по другую сторону холла. Но Брендану было неуютно в шикарных отелях, ему никогда не нравились безликие дорогие номера, несмотря на превосходное обслуживание. Поэтому он нашел поблизости пансион, от которого было рукой подать до банковского района с его внушительными зданиями.

Оставшись один, Брендан запер дверь, повесил в шкаф сюртук и жакет, ослабил узел галстука и только теперь почувствовал себя свободнее.

Он расположился в кресле, обитом плюшем и на удивление неудобном, и принялся рассматривать стопку книг, которые приобрел в магазинчике на Нассау-стрит. Один из владельцев лавки, на редкость эрудированный джентльмен по имени Чарлз Скрибнср, любезно прислал ему книжные новинки, среди которых были американские романы, последние научные публикации, толстенный литературный журнал «Никсрбокср рсвыо» и новый номер «Сай-ентифик американ».

Все это богатство лежало на маленьком столике, и Брендан невольно задавался вопросом, удастся ли ему выкроить немного времени, чтобы хотя бы распечатать упаковку и просмотреть несколько страниц. Очевидно, их ждет та же участь, что и остальные книги – точнее, сотни книг, – ожидающие его в ящиках в Лондоне и пылящиеся на полках в Ирландии. Часть библиотеки путешествует по свету на принадлежащих ему торговых судах.

Его книги такие же неприкаянные скитальцы, каким стал и он сам.

Что же с ним произошло за эти годы?

Брендан устало прикрыл глаза, надеясь отогнать воспоминания. Но куда от них спрячешься? Они живут собственной жизнью и не подчиняются его воле.

Дом. Память вновь воскресила перед его мысленным взором родные места, которые он не видел уже несколько лет. Но дом навсегда поселился в его сердце – зеленая лужайка, ограда из грубых серых камней, блестящих после дождя, запах влажной земли и травы. В доме беспрерывно снуют и суетятся служанки в накрахмаленных белоснежных передниках и слуги в черном. Дворецкий Кении, когда у него выдается свободный часок-другой, непременно ведет Брендана к пруду и показывает, где лучше всего ловится юркая форель. Брендан – единственный ребенок в семье, все балуют его и опекают.

В детстве он не задумывался над тем, что живет в тепличных условиях, окруженный любовью и заботой.

Да, детские годы и в самом деле были самыми счастливыми в его жизни. От этой мысли по его губам скользнула неожиданно кроткая, теплая улыбка, черты лица смягчились. Дорогие сердцу воспоминания согревали душу и маячили, как далекие колеблющиеся огоньки в тумане времени.

Касл-Ситрик – его родовое гнездо, в котором жили несколько поколений отцовского семейства. А еще раньше замок был частью ирландской истории – более поздние постройки воздвигались вокруг древнего центра. По вечерам он частенько выглядывал в окно и подолгу смотрел на остатки какого-то странного сооружения посреди внутреннего двора. На дом не похоже – его достроили позже.

Скорее всего это был языческий храм. А сам дом, в котором насчитывалось шестьдесят шесть комнат, строился вокруг этих камней, расставленных с потрясающей точностью еще в доисторические времена.

Слуги сторонились мрачных руин, возвышавшихся в центре Касл-Ситрика, спешили поскорее миновать окна, выходившие во двор, и опасливо крестились, опасаясь призраков, что следовали за ними по пятам в тумане. Однажды – Брендану тогда было лет десять – он увидел (или ему показалось?), как по двору одна за другой шествуют зловещие фигуры, закутанные в плащи с капюшонами. Вечером того же дня за обедом он рассказал об этом своим родителям.

– Ах, Брендан! – улыбнулась мать, такая красивая в мягком свете свечей. В тот вечер сияло все – и серебро приборов, и зеркала, в которых отражалась мерцающая поверхность длинного стола. – Ты такой выдумщик!

– Но это правда! – Он нахмурился и выпятил нижнюю губу – детская привычка, от которой он так и не избавился.

– Сынок. – Отец подмигнул матери, или Брендану это почудилось? – Ты и впрямь фантазер. Помнишь, что ты нам рассказывал месяц назад о волшебных кольцах эльфов?

– Я слышал про них от Эмили. Ей почти тринадцать, и она мне говорила, что феи иногда оставляют в траве свои туфельки...

– Эмили? – переспросил отец.

– Это дочка садовника, дорогой.

– Боже правый! – со смехом воскликнул отец. – Так ей уже тринадцать? А казалось, ее крестили только две недели назад!

– Скоро у нас опять будут крестины.

Родители как-то странно переглянулись, и Брендан переводил недоуменный взгляд с одного на другого.

Прошел не один месяц, прежде чем он понял тайное значение этих взглядов. Мать ждала ребенка.

Отныне Брендан перестанет быть для них центром внимания. Их взгляды больше не будут обращаться только на него ни за столом, ни когда он показывает им свои научные опыты или гарцует на лошади и стреляет из лука.

До сих пор он не знал, что значит ненавидеть. А теперь возненавидел еще не родившегося братика или сестричку с такой силой, что даже сам испугался. По ночам он придумывал ему (или ей?) всякие несчастья – пускай поплачет! Хоть бы тс волшебники в длинных плащах околдовали соперника – или соперницу!

Именно в то время Брендан стал понемногу понимать, что его отец – человек влиятельный. Осознание этого пришло к нему не сразу, постепенно, – хотя намеки были и раньше.

К примеру, в Касл-Ситрик с визитом к отцу то и дело приезжали важные люди. Мэр Дублина, члены правительства, чьи фамилии не произносились иначе, как только с титулами лордов и сэров, – все они подолгу засиживались в кабинете у отца. Иногда и сам отец уезжал в Дублин по делам – проверить, как идет погрузка товаров или постройка новых кораблей.

Видя это, Брендан чувствовал гордость за себя и за семью. Настанет день, и принимать всех этих важных людей будет он сам. Они приедут по его повелению. Что бы ни случилось, он всегда будет первым и унаследует власть и состояние. Это немного примирило его с необходимостью терпеть младшего братика или сестричку.

Дошло до того, что он начал подумывать о том, что неплохо было бы иметь рядом того, кем можно помыкать. Будет теперь кому подносить Брендану тапочки и убирать детскую.

Может, все сложится не так уж и плохо.

И вот наступил долгожданный день. Брендана отвели в дом кухарки, находившийся тут же, в пределах замка. Там его накормили бисквитами и напоили чаем и какао, а напоследок угостили засахаренным ананасом.

Ему показалось, что он пробыл там целую вечность. В ожидании вестей из дома он уснул. Наконец в дверь постучали, послышался приглушенный шепот, а после его снова накормили.

Тогда-то он и начал понимать, что-то не так.

К матери его не пустили.

Кухарка накинула платок и куда-то вышла, а когда вернулась, глаза и нос ее покраснели от слез, но она улыбалась и сказала ему, что у него теперь хорошенькая сестричка Аманда. А мама, сказала она, очень устала, ей надо поспать, и Брендан несколько дней поживет у кухарки.

И это все, что ему удалось узнать до конца следующей недели. Наконец его забрали домой, и когда он вернулся, то увидел на двери черный бант и траурный венок. Брендан понял, что мама умерла еще до того, как ему об этом сказали.

С тех пор все стало по-другому. Отец замкнулся в себе и перестал интересоваться детьми. Сестренка Аманда (она родилась с искривленной левой ножкой) плакала дни и ночи напролет. Врачи и хирурги хлопотали вокруг малышки, пытаясь выправить искривление с помощью шин и отвесов. Один из докторов придумал что-то вроде каркаса из дощечек и пристроил его на ножку. Но ничто не помогало. Отец отдалялся от них все больше и больше. Крошка плакала – может, от боли, а может, от того, что каким-то образом почувствовала, что осталась одна в этом враждебном мире. Несколько месяцев спустя Брендана отправили учиться в школу в Англию.

Так в одночасье закончилось его детство – Брендан быстро взрослел. За первые три года учебы он ни разу не побывал дома и проводил каникулы у дальних родственников в Лондоне, а иногда у школьных друзей. Когда же он наконец приехал домой, отец даже не вышел встретить его и заперся в кабинете, а маленькая Аманда, неуклюже ковыляя, ходила за братом, как тень, глядя на него своими огромными печальными голубыми глазами.

Все эти перемены в Касл-Ситрик наводили на него тоску. Дом, в котором когда-то царило веселье и не умолкал смех, стал мрачным и молчаливым.

В том, что произошло, Брендан втайне обвинял себя. Несколько лет назад он так отчаянно желал, чтобы с малышкой случилось несчастье, – вот и накликал беду. Нет, в свои сверхъестественные способности он, конечно, не верил. Ситрик и его злые чары, исходящие от древних развалин во дворе, – они-то и напустили порчу на малышку.

Вернувшись в Англию, он поведал о своих страхах и подозрениях одному из преподавателей. Тот, вместо того чтобы поднять его на смех вместе с его суевериями, показал книги, написанные великими умами древности. Современная наука доказала, что многие их идеи – не более чем заблуждения. Они тоже верили в то, чего не существовало в природе.

– Слушайте только голос разума, мистер О'Нил! Мы, ученые, должны верить в научные истины и ни во что больше.

И с тех пор он старался так и поступать и даже завел тетрадь, в которую записывал свои мысли под заголовками «То, что я знаю» и «То, чего я не знаю». Поначалу колонки сильно различались, и та, где описывались известные ему факты, долгое время оставалась почти пустой. Но мало-помалу и она стала заполняться, по мере того как он выяснял причину морских приливов и отливов или движения звезд по небосклону. Если ему удавалось объяснить необъяснимые на первый взгляд явления, он страшно гордился.

Ему было около пятнадцати, когда он познакомился с Гарриком Стивснсом, который впоследствии стал его самым близким другом. Гаррик был гораздо слабее Брендана и не отличался особенным красноречием, да и авторитетом у сверстников не пользовался. Зато учился прекрасно. Однажды Брендан спросил его что-то о греческих философах, и Гаррик ответил, не заглядывая в книгу. Это произвело глубокое впечатление на Брендана, и вскоре он узнал, что Гаррик не только умен, но и сердце у него золотое. Когда Брендан свалился с ветрянкой, Гаррик не отходил от его постели и помогал ему заниматься, чтобы тот не отстал от товарищей. А главное, Стивенс хорошо понимал, что значит потерять родного человека – его отец умер несколько лет назад.

Вполне естественно, что, когда наступили очередные каникулы, Брендан принял приглашение Гаррика погостить у него дома.

Больше всего его поразило то, что известная и уважаемая семья Стивенсов живет более чем скромно. К тому времени он уже понимал, что значит управлять большим поместьем и каких это требует средств. И хотя поместье Стивенсов, названное без особой фантазии Стивенс-Курт, не шло ни в какое сравнение с обширными владениями семейства Брендана и величественным замком Касл-Сит-рик, хозяева говорили о своем доме не иначе как с благоговением.

Именно у Стивенсов Брендану впервые пришлось испытать на своей шкуре, что значит быть ирландцем. В школе ему не раз приходилось выслушивать обидные словечки от товарищей, большей частью во время спортивных игр или в пылу драки, но только в Стивенс-Курте он понял, что ирландская кровь – все равно, что неисправимый порок. В первое же утро после их приезда мать Гаррика, наблюдая за приготовлением завтрака, жаловалась на новую служанку-ирландку.

– Нельзя забывать, что ирландцы – темный, ограниченный народ, – говорила она, укоризненно качая головой.

Брендан покраснел, Гаррик смущенно потупился, а его мать тут же сменила тему разговора.

Но с этого момента Брендан был настороже, от его внимания не ускользнули колкие замечания об ирландском характере. Похоже, мать Гаррика не знала, что он ирландец – либо не расслышала его фамилию, либо забыла, что Гаррик рассказывал о поместье Ситрик неподалеку от Дублина.

Вечером накануне отъезда в школу мать Гаррика пригласила на обед соседей. Мальчики сидели тихо и открывали рот, только когда к ним обращались с вопросом, а все остальное время вежливо слушали взрослых. Джентльмен по имени лорд Уорфилд долго распространялся о своих спортивных успехах в Итоне – во времена его молодости мужчины еще носили напудренные парики и шелковые чулки.

Хотя гости не позволили себе ни одного резкого слова и были с ним исключительно любезны, Брендан не мог не заметить, как они вскинули брови и переглянулись, когда его представили. Леди в шелковом тюрбане заговорила было о гомруле, но все тут же зашикали на нее, прежде чем Брендан успел понять, что она хочет сказать. В подчеркнуто любезном обращении окружающих чувствовалась затаенная неприязнь.

Он не такой, как они, и ему ясно дали это попять. Да, у него прекрасные манеры, он знает, как пользоваться вилкой и ножом и как поддержать вежливую беседу с человеком, которого видишь впервые в жизни. Он держится достойно, не хуже других. Одежда на нем самого лучшего качества, руки и лицо чисто вымыты. И все же он не такой, как они.

То незначительное на первый взгляд обстоятельство, что он родился и вырос на противоположном берегу Ирландского моря, как-то заслонило собой тот факт, что отец его был богатым и влиятельным человеком. Но это не имело никакого значения, поскольку о богатстве и влиянии отца было известно в Дублине, а не в Лондоне. Географическое различие навсегда провело черту между ним и гостями за столом.

Этот урок он запомнил на всю жизнь. Годы спустя, когда Брендан взял на себя управление «Торговыми судами О'Нила», он первым делом основал в Лондоне собственное представительство. Очень скоро «Торговые суда О'Нила» затмили большинство английских судовых компаний, и Брендан О'Нил был признан одним из самых богатых людей как в Лондоне, так и в Дублине.

И все же он был не такой, как они. Он чувствовал это, посещая модные клубы, обедая с членами парламента или в гостях у знакомых англичан. Всегда одно и то же, презрительно вскинутые брови и шиканье на невоспитанного гостя, если тому вдруг вздумается обсуждать права ирландцев. Брендан, несмотря на свои прекрасные манеры и элегантную одежду, оставался для них диковинкой, человеком второго сорта.

Когда же Гаррик Стивенс, наследник знатного английского рода, познакомился с Амандой О'Нил, влюбился и женился на ней, это событие наделало много шуму по обе стороны Ирландского моря. Он влюбился в Аманду с того самого дня, как впервые увидел ее в Лондоне, выходящую из экипажа. Поползли слухи о дикой необузданной ирландке, вторгшейся в высший свет Лондона. Те, кто никогда не видел ее, утверждали, что она ходит босиком и ест руками. Но все почему-то умалчивали о том, что состояние О'Нилов поможет Стивенс-Курту вернуть себе былую славу. Старались не упоминать и о безуспешных попытках Гаррика Стивенса найти работу. Мать твердила, что ее сын работать не должен. Ни одна приличная девушка их круга не пойдет за него замуж, если узнает, что он зарабатывает себе на кусок хлеба, а в ее понимании приличная девушка – та, у которой приличное приданое.

На противоположном берегу Ирландского моря оплакивали очаровательную Аманду – как же, такая красавица больше не будет украшать собой бальные залы Дублина. Узнав об этом, загрустили толпы молодых ирландских поклонников и те, кого считали молодыми в прошлом столетии.

Но что теперь значат все эти сплетни и сожаления? Она прожила всего несколько месяцев после свадьбы.

Брендан остался один, и ему предстоит узнать, что случилось с Амандой за эти несколько месяцев, что он провел в Лондоне. Что-то с ней произошло – он был уверен в этом. От Гаррика мало проку – он совсем голову потерял от горя. Расспрашивать его бесполезно, а как деловой партнер он вообще никуда не годится.

Итак, сидя в одиночестве в своем номере, Брендан вытащил из груды корреспонденции записную книжку, которую приобрел у мистера Скрибнера. Разделил чистый лист на две колонки и надписал их – заголовки не поменялись со времен ученичества.

«То, что я знаю» и «То, чего я не знаю».

Не будет ему покоя, пока он не разузнает всю правду о последних днях жизни сестры. Конечно, может случиться и так, что эта горькая правда будет преследовать его до конца дней, но он все равно пойдет на риск. Да, он не был с ней рядом, когда она подрастала, и потом, много лет спустя, в Лондоне, едва узнал в прелестной юной девушке Аманду. Но ее памяти он останется верен, что бы ни случилось.

Он потерял всю семью – мать, отца.

И Аманду тоже не смог спасти, но клянется раскрыть тайну се гибели, чего бы ему это ни стоило.

Селия чуть-чуть приоткрыла окно – на ширину пальца, – приподняла драпировку, покрывавшую арфу, и стала ждать.

Ничего не произошло. Хотя весь день дул сильный ветер, а из остывшего камина и открытого окна веяло холодом, арфа не издала ни звука.

– Ну что? – произнесла вслух Селия, остановившись посреди комнаты и прислушиваясь. Почему же арфа заиграла, когда здесь были Стивенс и О'Нил? Этому должно быть какое-то объяснение.

Глядя на притихший инструмент, который никак не хотел раскрывать свою тайну, девушка мысленно перебирала возможные причины произошедшего. Может, по улице проехала тяжелая повозка и струны арфы эхом откликнулись на ее грохот? Или дом дает осадку?

А может, виноват ручей? Правда, он почти высох, но после дождей разливается и даже затапливает подвал. Наверное, это его журчание заставило заговорить струны. А еще вероятнее, в дом проскользнула мышка.

«Ну да, – съязвила она про себя. – Мышка, которая играет на арфе, да так, что заслушаешься. Обычное дело!»

В дверь постучали.

– Войдите, – рассеянно обронила Селия, снова приблизившись к арфе. Ей вдруг пришло в голову, что в тот день по улице мимо окна кто-то проходил. Собравшиеся в комнате не могли слышать звук шагов, но вполне возможно, что арфа закачалась и непроизвольно заиграла.

Подойдя к инструменту, Селия топнула ногой. Никакого эффекта. Тогда она подошла еще ближе и топнула снова, но уже со всей силой, а руки сжала в кулаки.

– Мисс Томасон?

– Мистер О'Нил! – испуганно вскрикнула Селия и добавила более спокойным тоном: – Простите, я...

– Боже правый, вот как танцуют американки! Мне так вовек не научиться.

– Видите ли, я... – И тут девушка заметила, что гость улыбается – не презрительно, по-доброму, – и робко улыбнулась в ответ.

– Полагаю, вы пытаетесь придумать новый способ извлечения звуков из неподвижной арфы. – Он кивнул в сторону инструмента. – Мои поздравления, мисс. Ваша изобретательность выше всяких похвал.

– О, сэр. – Она откинула со лба выбившуюся прядь. – Да, сэр, благодарю вас. Все прошло... – Селия тщательно подбирала слова, – на удивление удачно.

– Полностью с вами согласен. – О'Нил принес с собой в складках плаща свежий запах холодного дождя и мокрой листвы. И девушку снова поразили его могучий рост и глаза – темно-карие, почти черные, а взгляд глубокий, проницательный. До сих пор ей не удавалось как следует рассмотреть лицо этого человека.

– Я пришел выразить вам свое восхищение, – сказал он, отвесив чопорный поклон. – Надеюсь, вы понимаете, почему я не мог сделать этого раньше, а тем более в письменной форме. Мы должны любой ценой избегать переписки.

– Ну конечно, это понятно. О'Нил кивнул и оглядел комнату.

– Какие же новые трюки вы приготовили для Гаррика?

Селия внутренне сжалась – таким язвительным был его тон.

– Сэр, послушать вас, так я просто шарлатанка.

– У меня и в мыслях не было вас обижать. И пугать Гаррика до смерти я тоже не собираюсь.

– А я бы не стала этого делать, даже если бы вы приказали! – отрезала она, стиснув руки в кулаки. Но тут вспомнила, в чьих руках деньги, которые ей так отчаянно нужны. Немного успокоившись, она спросила: – Так чего же вы хотите?

– Во-первых, мне бы хотелось утешить его хоть немного. После смерти Аманды он сам не свой. – О'Нил глубоко вздохнул. – Я все перепробовал, пытаясь вывести его из состояния глубочайшей апатии, но напрасно. А теперь, когда он поверил, что вы можете с ней общаться и что она не исчезла бесследно... Впервые после трагедии Гаррик как-то ожил и стал похож на самого себя. Но есть и еще кое-что. – Он помолчал, собираясь с мыслями.

– Продолжайте, прощу вас.

– Я подозреваю, что он знает гораздо больше об обстоятельствах ее гибели, чем говорит.

– Но зачем ему что-то скрывать от вас?

– Не знаю. Не думаю, что он намеренно держит меня в неведении. Мне кажется, боль утраты стерла из его памяти многие детали.

– Да, я слышала, что так бывает. – Селия слегка нахмурилась, но облачко грусти промелькнуло почти мгновенно.

О'Нил пристально смотрел на собеседницу.

– Вам известны подобные случаи частичной потери памяти?

– Вообще-то да... – Она умолкла, раздумывая, продолжать или нет, но, в конце концов, решила все рассказать. Вдруг это поможет? А чем более действенной будет ее помощь, тем быстрее О'Нил заплатит необходимую сумму. И если это поможет мистеру Стивенсу, тем лучше. – Я...

Все оказалось еще сложнее, чем она думала. Селия вдруг осознала, что не говорила об этом ни с кем с самого детства. Даже с тетей Пруденс и дядей Джеймсом.

– Говорите же! – О'Нил устремил на нее горящий взгляд. Напускное спокойствие слетело с него, лицо оживилось и стало гораздо более приятным, можно сказать, симпатичным.

– Ну так вот... – Девушка на секунду прикрыла глаза. Ей трудно говорить, когда он так пристально смотрит в лицо. Она волнуется и не может сосредоточиться. Селия подошла к окну, приложила ладони к прохладной поверхности стекла и начала свой рассказ: – Когда мне было восемь лет, родители решили отправиться в Италию. Это было свадебное путешествие, которое в свое время им так и не удалось совершить, поскольку отец не мог бросить дела. Он работал маклером в фирме по страхованию от пожаров и всегда был загружен работой – пожары у нас довольно частое явление. Так он и сам говорил. – Она провела пальцем по крашеной деревянной раме. – Меня отправили сюда, к дяде Джеймсу и тете Пру, на четыре месяца. И когда до возвращения родителей оставалось совсем немного, нам сообщили, что они погибли. Письмо пришло вместе с тем кораблем, на котором они должны были вернуться в Америку.

К горлу Селии подступил комок, и давно забытая боль вновь стиснула грудь. Слова срывались с губ – скупые, бесстрастные.

– Они катались по озеру на лодке. Наверное, заплыли далеко от берега. В тот день штормило – так, немного. Прибрежные поселки не пострадали. Даже лодку прибило к берегу целую и невредимую. Но моих родителей в ней не было. Отец не умел плавать. Они погибли...

– Какое несчастье, – негромко промолвил О'Нил. – Вы, наверное, тяжело переживали эту ужасную потерю.

– О да. – Селия обернулась к гостю. Черты его лица смягчились, как если бы он в точности знал, что она чувствовала сейчас. – Но я совершенно не помню, как прожила те несколько недель после получения страшного известия. Должно быть, со стороны я выглядела как обычно, поскольку никто не докучал мне расспросами. Кроме того, после похорон все домашние по молчаливому уговору старались не говорить о моих родителях и трагическом происшествии. Все, что напоминало о них, исчезло, как по волшебству, – даже письма, которые они писали мне во время путешествия. Я продолжала жить с теми, кто меня окружал, как будто родителей никогда и не существовало. Должно быть, я решила, что для меня это единственный выход. Помню, я очень боялась, что если заплачу или устрою истерику, меня выгонят из дому. Куда? Неизвестно. Потому-то я и старалась вести себя так, словно ничего не случилось, отмечала дни рождения и праздники. И все же сознание мое бодрствовало только наполовину. Годы спустя, совсем недавно, если быть точной, я обнаружила десятки рисунков, которые сделала в то время.