Три простых наряда

Удивительно, но, несмотря на весь переполох в мире моды, Одри позаимствовала из весенне-летней коллекции Живанши 1953 года для «Сабрины» всего три наряда. Когда она чуть ли не инкогнито появилась на пороге его ателье, он занимался зимней коллекцией, которую собирался показать в июле. Юбер вспоминал, что у него просто не было времени ей помогать, и он предложил ей все выбрать самой.

Одри не испугалась. Она выбрала себе костюм, платье и бальное платье, а потом подобрала шляпки к костюму и платью – и поразила весь мир.

Костюм из сцены на вокзале Глен-Коув. – Этот костюм Одри после знакомства с Живанши увидела первым и сразу же его полюбила. В «Vanity Fair» о костюме писали так: «Костюм из шерсти оксфордского серого цвета. Двубортный жакет с баской и круглым вырезом. Узкая юбка до середины икры». Одри называла этот костюм «джазовым». Переводим: просто потрясающим.

Белое бальное платье. – Платье № 808 из весенне-летней коллекции 1953 года называлось «Инес де Кастро». Живанши придумал юбку до щиколотки, небольшой жакет и черный топ с круглым вырезом и рукавом длиной три четверти. Одри сделала из него платье без бретелек со съемной верхней юбкой – стала лучшей Золушкой в истории кинематографа. Она появляется в этом платье в особняке Лэрраби, и оба брата начинают горько сожалеть о том, что когда-то относились к ней как к обычной прислуге. Уильям Холден берет бутылку шампанского и пару высоких бокалов, просит музыкантов сыграть «Ну разве это не романтично?» («Isn’t It Romantic?»; эта мелодия навязчива до тошноты: студия приобрела права на нее и хотела выжать из вложенных средств все до последней капли) и отправляется на свидание с дочерью шофера, которая ждет его на крытом теннисном корте в чудесном платье. Платье, способном изменить жизнь.

Платье для решающего свидания. – Хамфри Богарт, нервничавший из-за того, что роль его сократили и что его партнер Уильям Холден дружил с режиссером Билли Уайлдером, совершенно измучил всю съемочную группу. Ему было поставлено условие: если он будет вести себя подобным образом, то его роль просто вычеркнут из сценария. Увидев Одри в элегантном черном платье, зрители сразу же решили, что Сабрина и Лайнус действительно любят друг друга. Плотно облегающее талию коктейльное платье с маленькими бантиками на плечах имело глубокий вырез на спине и в проймах. А этот вырез вошел в историю моды под названием «декольте Сабрины». P.S. Не верьте ни единому слову Эдит Хед! Это платье было целиком и полностью придумано Живанши. Согласно документам съемочной группы, Одри приобрела все три костюма у Юбера, и студии не пришлось платить таможенные пошлины и указывать имя Живанши в титрах: костюмы являлись собственностью Хепберн. Для справки: черное платье стоило 560 долларов.

Инженю

В июне 1951 года в мраморном вестибюле «Отеля де Пари» в Монте-Карло царило непривычное оживление. Повсюду стояли камеры, тянулись кабели, бегали какие-то люди. В отеле снимали сцены фильма «Малышка из Монте-Карло». Неизвестная актриса в перерыве между съемками танцевала сама для себя. Элегантная пожилая дама в инвалидном кресле заметила ее – и была очарована. «Я не могла оторвать от нее глаз!» – вспоминала знаменитая французская писательница Колетт. «Это моя Жижи! – воскликнула она, обращаясь к своим спутникам. – Кто это создание?» Она потребовала, чтобы их познакомили. Колетт достаточно было лишь взглянуть на Одри Хепберн, чтобы понять: она нашла актрису для бродвейской постановки по ее роману «Жижи».

Колетт обратила внимание не на необычный костюм незнакомки (в тот момент на Одри были полосатые шелковые панталоны), не на ее актерские способности, проявившиеся в этой легкой французской комедии. Писательницу покорила некая аура, окутывавшая актрису, нечто такое, чего не могут дать женщине никакие дорогие наряды от лучших модельеров. Необычная внешность Одри и потрясающие костюмы от Живанши привлекли к актрисе внимание публики. Но удержать это внимание и остаться в памяти поколений она смогла только благодаря своему «внутреннему стилю». Писателей отличает богатая внутренняя жизнь. По-видимому, Колетт почувствовала в Одри родственную душу. А может быть, писательское воображение помогло ей увидеть Одри в ее первой главной роли на Бродвее.

По настоянию Колетт Одри отправилась в Нью-Йорк. После полутора месяцев напряженных репетиций она дебютировала в роли Жижи. Рецензии были благожелательными, но сдержанными. Зато публика стоя аплодировала актрисе!

Продюсеры, которых неспособность Одри форсировать голос приводила в полное отчаяние и которые даже пытались заменить ее за две недели до премьеры, неожиданно поняли, что постановка удалась. Юная девушка с глазами лани и темной челкой завоевала Бродвей. На следующий после премьеры день Одри залезла на стремянку и сама исправила свое имя на афише (там было написано «UDREY» вместо «AUDREY»). В тот момент ее успел сфотографировать репортер из «Daily News». Имя Одри было написано над названием спектакля: звезда родилась, и Голливуду вскоре предстояло ей покориться.

Конечно, стремительный успех никогда не бывает неожиданным. За признанием публики стояли годы страданий, безуспешных попыток чего-то добиться, проб и ошибок. А еще талант, вера и удача. Юная Одри обладала врожденным чувством стиля. Она отправилась в большой мир, вооруженная только надеждой и непоколебимой верой в себя. Самое интересное в этом периоде жизни Одри то, что она к тому времени уже обладала почти всем тем, что делало ее столь привлекательной.

Николас Дана, который танцевал с Одри в американском мюзикле в постановке Джерома Роббинса в 1948 году, запомнил, как зарождался стиль Одри. У обычной танцовщицы из кордебалета почти не было нарядов: «Одна юбка, одна блузка, пара туфель и берет, но при этом четырнадцать шарфов! Вы не поверите, что она проделывала с ними, неделя за неделей. Она надевала берет на затылок, набок, на другой бок – а то и складывала его пополам, что выглядело очень странно. У нее был дар. Она чувствовала, как нужно одеваться». Со временем Одри приобрела лоск, уверенность и признание. Но качествами, которые привлекали таких людей, как Колетт, она обладала с самого начала.

Впоследствии многие называли Одри Хепберн «королевой» – и не без оснований. Эдда Кэтлин ван Хеемстра Хепберн-Растон родила Одри в Брюсселе 4 мая 1929 года. Мать актрисы была голландской баронессой. Она всегда мечтала стать актрисой и оперной певицей, но положение семьи не позволило ей реализовать свои мечты. Отец Одри, Джозеф Хепберн-Растон, был бизнесменом англо-ирландского происхождения. Семейная жизнь родителей складывалась непросто. Особенно ее осложняли нацистские убеждения Джозефа, его алкоголизм и желание употребить богатства родственников жены на реализацию фашистских идей.

В мае 1925 года случилось немыслимое: Растон бросил жену и шестилетнюю дочь. Одри говорила, что уход отца – самая тяжелая травма в ее жизни. Мать за ночь поседела. Воспоминания Одри об этих событиях звучат просто душераздирающе: «Заглядываешь в лицо матери и видишь, что оно залито слезами. Ты в ужасе. Говоришь себе: “А что же будет со мной?” Ощущение такое, словно почва уходит из-под ног… Он и вправду ушел. Просто ушел и больше не вернулся». Несмотря на этот поступок, Одри продолжала любить отца. Она всю жизнь переживала, что он их покинул.

Впрочем, уход отца не лишил Одри радостей детства. В годы Второй мировой войны она жила в голландском городке Арнем. Одри всегда увлекалась балетом и в одиннадцать лет начала серьезно заниматься танцами. Это помогало ей бежать от реальности, находить красоту в несправедливом и жестоком мире. Несмотря на хаос военных лет, она не бросала занятия. Балет стал главным в ее жизни. Она собирала соседских ребятишек в доме своего деда и давала им уроки танцев. Станок она соорудила в просторном вестибюле с черно-белым мраморным полом. «Я давала уроки всем без исключения, – вспоминала она. – За урок я получала примерно двадцать пять центов. Мы танцевали под граммофон, который приходилось заводить, крутя ручку». К 1944 году, когда армии нацистов маршировали по Европе, балетные туфельки Одри окончательно развалились, но заменить их было нечем. В конце концов она приспособила для занятий единственное, что сумела найти, – деревянные туфли.

Но даже строгая красота балета не могла заслонить страшную действительность. Ходили слухи, что у семейства ван Хеемстра еврейские корни, а любимый дядюшка и двоюродный брат матери Одри были казнены как враги Третьего рейха. Оккупанты конфисковали семейный дом и деньги с банковских счетов. Хотя Одри была всего лишь ребенком, она занималась распространением антинацистской литературы и несколько раз едва не попала в лапы фашистов.

Одри на всю жизнь запомнила страдания, пережитые в годы нацистской оккупации. В пятнадцать лет она пережила «голодную зиму» – последнюю военную зиму 1945 года. В тот год многие умерли от голода и от эпидемии туберкулеза. Покойников было так много, что не хватало гробов. Одри впоследствии рассказывала, что в то время они ели луковицы тюльпанов и пытались печь хлеб из травы. Порой дома не было ничего, кроме воды. Пить приходилось очень много, чтобы хоть как-то заглушить чувство голода. А порой Одри ложилась спать днем, чтобы сохранить силы. Видя, как мать из сил выбивается, чтобы добыть еду, Одри «добровольно» вызвалась обходиться без пищи. Сформировавшаяся привычка сохранилась на всю жизнь. В тяжелые моменты она просто переставала есть.

Когда Голландию освободили от нацистов, рост Одри составлял 168 см, а вес – 41 кг. Она страдала анемией, астмой, желтухой и рядом болезней, связанных с плохим питанием. С одиннадцати до шестнадцати лет Одри питалась очень скудно, и это повлияло на ее обмен веществ. Хотя она выросла еще на дюйм и во взрослой жизни весила 50 кг, ей всегда приходилось бороться за сохранение веса. Ее знаменитая «мальчишеская» фигура вызывала восхищение во всем мире, однако Одри была обязана ею не только генетическим особенностям (она говорила, что сложена в точности как бабушка по отцовской линии), но и трагическим обстоятельствам жизни.

Тяжелое детство оставило не только физический, но и психологический и эмоциональный след. В 1990 году Фил Донахью в интервью спросил у Одри, не является ли причиной ее неуверенности в себе военное детство. «Нет, дело не в нем, – ответила она. – Гораздо большее влияние на мою жизнь оказал уход отца. Это событие повлияло на все мои личные отношения. Я влюблялась, выходила замуж, но в душе моей жил постоянный страх оказаться брошенной… Когда есть то, что любишь больше всего, всегда боишься это потерять».

Уход отца, ужасы нацистской оккупации, лишения военного времени – оправиться от всего этого очень тяжело. Хотя на знаменитых фотографиях Сесила Битона глаза Одри лучатся радостью, в глубине их все равно таится грусть. Одри знала, что за дверью прячутся волки. Дочери баронессы приходилось рыскать по замерзшим помойкам в поисках съестного. Она не понаслышке знала, что такое потерять все. Она видела, как рыдала от страха ее несчастная мать. Детство Одри сделало ее одновременно и сильной, и очень уязвимой, обогатило ее личность – и напрочь отделило ее от большинства американцев ее поколения. Друг Одри, Роджер Карас, говорил: «После такого жизненного опыта можно стать либо жестким, либо очень нежным. Она стала нежной». Полли Мелен, работавшая с юной Одри в фотостудии Ричарда Аведона, который снимал актрису для журнала «Harpers’ Bazaar», согласна с Роджером: «В Одри была колоссальная нежность. Работать в таком бизнесе и сохранить такую нежность трудно, очень-очень трудно. В этом мире человек человеку волк. Думаю, она обладала невероятно твердым характером. Она выросла в такой семье! Она прекрасно знала, кто она такая, у нее была история, было происхождение».

Адольф Гитлер покончил с собой 30 апреля 1945 года. Через несколько дней, 4 мая, Одри исполнилось шестнадцать лет. Голландия была освобождена. Одри вспоминала: «Это был самый лучший подарок в моей жизни!» Прошло всего несколько дней, и канадские солдаты подключили к электрогенератору кинопроектор на центральной площади и показали жителям города голливудский фильм – первый, который Одри и ее приятели увидели за годы войны. Новости из внешнего мира заставляли задуматься о будущем. Одри хотела разобраться в себе. Она была страшно застенчива и не отличалась честолюбием, ей хотелось всего лишь обеспечить себя и свою мать. Она мечтала стать балериной. (После получения «Оскара» за «Сабрину» она призналась, что «гораздо проще быть застенчивой балериной, чем застенчивой актрисой».) Вскоре после освобождения Голландии Одри с матерью отправились в Лондон: баронесса чувствовала, что там больше возможностей для дочери.

Баронесса приняла правильное решение. Мать и дочь были очень близки. Живя в Лондоне, Элла делала для Одри все: работала маникюршей, цветочницей, даже служила консьержкой в жилом доме № 65 по Саут-Одли-стрит в Мэйфере – и все ради того, чтобы оплачивать балетные уроки дочери. Элла возлагала на Одри огромные надежды: она добьется всего – даже того, о чем сейчас они не могут и мечтать. Одри всю жизнь знала, что мать ждет от нее многого. А пока что они просто боролись за жизнь, и Одри была благодарна Элле за жертвы, на которые та пошла. Хотя внешне они не были похожи, Элла в значительной степени повлияла на чувство стиля дочери. Однажды Одри сказала: «Моя мать научила меня сохранять идеальную осанку, быть осторожной с вином и сладостями и выкуривать не больше шести сигарет в день». И в этих словах была лишь доля шутки.

Несмотря на близость, мать с дочерью не всегда понимали друг друга. В юности Элла хотела быть стройной и красивой и стать актрисой. Она говорила подруге: «Ну разве не забавно, что теперь у меня есть дочь, которая обладает всеми тремя этими качествами?» Мать Одри безумно гордилась успехами дочери – и они ее не удивляли. Элла и не согласилась бы на меньшее. Однако она, как и многие матери, не умела говорить дочери о своей любви. Она проявляла свою привязанность к ней иначе: прилагала все усилия для развития дочери, делала все, чтобы карьера Одри сложилась успешно. «Без матери Одри никакой Одри никогда бы не было», – как-то раз заметил приятель актрисы.

Напряженность в отношениях порой приводила к ссорам, и Одри постоянно не хватало любви и внимания – она сама в этом признавалась. Чувствительной девушке было трудно расти с матерью, скупой на проявления чувств. Однажды у Одри вырвалось: «Да, у меня была замечательная мать, но, как я теперь понимаю, она была не самым нежным и ласковым человеком. Она была прекрасной матерью, но выросла в эпоху… строжайшей дисциплины и жестких правил. В ней жила огромная любовь, но она совершенно не умела ее проявлять. И была очень суровой. Я всю жизнь искала тех, кто захотел бы меня приласкать. И такими людьми стали мои тетушки. Я никогда их не забуду».

Хотя баронесса Элла ван Хеемстра гордилась успехами своей единственной дочери, она никогда ей об этом не говорила. Самым большим комплиментом, которого могла ждать Одри, были такие слова: «При том что у тебя нет таланта, просто удивительно, чего ты сумела добиться». Мать всегда поощряла в дочери скромность, и Одри старательно держалась в тени. Она полагала, что это связано «не только с огромным желанием получать любовь, но и с искренним стремлением давать ее, с непреодолимой потребностью дарить любовь».

Одри даже обняла и расцеловала своего агента Майкла Блэка при первой же встрече. Целовать своего агента – в Голливуде это было неслыханно! Агент – это же злодей, который каждый день с радостью общается со злодеями – руководителями студий и получает за это 15 процентов от актерских гонораров. (Впрочем, агент Одри вполне заслуживал поцелуя. Говоря о неподражаемом стиле Одри, мистер Блэк в столь же неподражаемой манере замечал, что актриса была восхитительна всегда, даже когда добавляла в контракт много лишних слов.)

Одри на всю жизнь запомнила суровые уроки матери. В 1991 году в нью-йоркском Линкольн-центре в ее честь была устроена торжественная церемония. Весь мир лежал у ее ног. Одри выглядела ослепительно в роскошном платье с парчовым жакетом от Живанши. Она улыбнулась собравшимся и сказала: «В детстве меня учили, что неприлично привлекать к себе внимание, что недопустимо стремиться к главным ролям». Публика рассмеялась, полагая, что Одри проявляет привычную скромность. И лишь немногие знали, насколько твердо она заучила этот урок.

В 1948 году Одри получила небольшую стипендию, и это позволило ей заниматься в знаменитой балетной школе Мэри Рамберт, с которой танцевал сам Вацлав Нижинский. К тому времени, когда Одри стала посещать занятия, Рамберт уже перевалило за шестьдесят, и она завершала свою блестящую карьеру, вершиной которой было создание первой в Англии постоянной балетной труппы. В школе девушка, получившая имя Эдда Кэтлин ван Хеемстра Хепберн-Растон, стала называть себя просто Одри Хепберн.

Почти на всех фотографиях Одри, сделанных в тот период в Лондоне, мы видим ее в трико и балетках. Она хотела стать танцовщицей. Балет привлекал ее больше всех других искусств – и более всего соответствовал ее личности. Балет развил в ней дисциплину и умение сконцентрироваться. Детские уроки она усвоила на всю жизнь, они наложили неизгладимый отпечаток на ее характер.

Балет помог Одри отточить ее природную грацию – самый неуловимый, но в то же время самый важный аспект ее стиля. Своей грациозностью Одри была обязана не искусству французского кутюрье и не своей хрупкой фигурке. Ее изящество, как интеллигентность и воображение, было свойством ее натуры. Грация проявлялась в любом ее движении, осанке, интонации, даже в подписи. Когда мы говорим о грациозности, то прежде всего вспоминаем Одри. Она невероятно красиво двигалась. Друг актрисы, знаменитый художник моды Джо Юла, говорил: «Она была балериной, поэтому каждое ее движение сравнимо с симфонией. Когда она шла, то напоминала видение – ни у кого в мире не было такой походки».

Изяществом Одри одарила сама природа, но двигаться просто волшебно ей, несомненно, помогли уроки балета в детстве и юности. В сиротском приюте Коко Шанель воспитывали монахини, и она на всю жизнь запомнила суровую простоту их черных одеяний. Хепберн же не забыла тех плие, которым ее учила в Лондоне Мэри Рамберт. Шанель сумела превратить детские впечатления о скромной монастырской одежде в образ идеального костюма, который популярен и сегодня. Одри превратила походку в произведение искусства.

Однако не только занятия балетом, но прежде всего богатая и напряженная внутренняя жизнь сделала образ Одри незабываемым. Все ее знакомые и близкие единодушно утверждали, что она всегда была удивительно сосредоточенна. По воспоминаниям Одри Уайлдер, Хепберн обычно держалась очень спокойно и ровно. Арт-директор Tiffany Джон Лоринг, друживший с актрисой, отмечал ее удивительную твердость и готовность отстаивать свои жизненные принципы. «Она говорила, словно писала. Тщательно обдумывала слова и произносила их довольно медленно, как будто они слетали с ее уст впервые, а не звучали уже миллион раз. Она всегда сначала думала и только потом говорила. И всегда высказывала собственное мнение, а не позаимствованное у кого-то еще. Кстати, именно это делает ее современной в любую эпоху». Одри обладала редкой способностью в конкретный момент полностью сосредоточиваться на чем-то одном. Ее подруга вспоминала: «Когда она приходила на примерку, то все остальное для нее переставало существовать. Когда она читала книгу, то только читала. Когда ей делали прическу, она не курила, не жевала бутерброды, не болтала, как это делают другие. Она целиком и полностью концентрировалась на своем деле».

В этом отношении Одри была похожа на своего будущего партнера Фреда Астера, который каждый день по четыре часа занимался танцами. Танец научил их, что умение собраться приносит превосходные результаты. Оба знали, что главная их задача – создать впечатление, будто каждое движение дается легко, без малейшего усилия, а уж какой ценой это будет достигнуто – не важно. (Партнер Одри по «Сабрине» Хамфри Богарт тоже отмечал это ее качество: «Она очень дисциплинированна – как все эти балетные барышни!») Одри, как и Коко Шанель, Фред Астер, Бэйб Палей и другие иконы стиля, отлично знала, что ее идеал – это совершенство, простота и грация. Но достичь этого идеала просто так невозможно. Для этого требуются колоссальные усилия и строжайшая дисциплина.

Примером самодисциплины Одри может служить ее знаменитая фигура. Одри приехала в Лондон после голодных военных лет. Там она начала питаться правильно и сразу стала, по ее собственным словам, пухлой: ее вес достиг 59 килограммов. «Я была одержима едой, – вспоминала актриса. – Ела все, что попадалось мне на глаза, и в любых количествах. Могла съесть целую банку джема. Я с ума сходила от еды. Я поглощала все, до чего могла дотянуться, и стала довольно пухлой – набрала девять килограммов». Вскоре Одри решила, что при росте 170 см вес должен составлять 50 килограммов. Сделав над собой невероятное усилие, она отказалась от хлеба и сладостей и за месяц похудела на девять килограммов. Стройную фигуру она сохранила на всю жизнь.

Пусть вас не обманывает естественная элегантность Одри. Было бы наивно думать, что ее облик сформировался сам собой, по воле случая. При первом знакомстве и Эдит Хед, и Юбер де Живанши были поражены способностью Одри анализировать свою внешность. «На себя нужно смотреть объективно, – советовала она своим поклонникам, еще только начиная актерскую карьеру. – Анализируйте себя. Относитесь к себе как к инструменту. Вы должны быть абсолютно честны с собой. Выявите свои слабости, не пытайтесь их скрыть. И постарайтесь развить в себе другие качества».

В своем балетном классе Одри была самой высокой. «Все, что у меня было, я пыталась превратить в достоинства, – говорила она. – Вместо того чтобы работать над аллегро – быстрыми короткими движениями, – я брала дополнительные уроки адажио, чтобы в полной мере использовать свой рост и длинные ноги». В холодной балетной студии Одри научилась тому, что через несколько лет Юбер де Живанши использовал в высокой моде.

После месяца занятий Рамберт отозвала Одри в сторонку и сообщила ей горькую правду: «У тебя замечательная техника, ты всегда сможешь преподавать, но тебе никогда не стать примой». Одри была просто убита. Спустя много лет она рассказала своему сыну Шону, что в тот день, вернувшись домой, хотела только одного – исчезнуть. Ее мечта рухнула. Когда Шон говорил об этом, у него дрожал голос – так сильна была боль матери. «Но поскольку ей нужно было работать и зарабатывать, она решила пойти в театр. И у нее неплохо получилось!»

Одри раздумывала, чем заполнить пустоту, образовавшуюся после крушения мечты о балетной карьере. Она и раньше иногда подрабатывала в рекламе, чтобы получить несколько шиллингов, однако редко улыбалась, зная, что зубы ее далеки от совершенства. Так, сама того не желая, она придала своему образу таинственности и загадочности. Она снялась для рекламы средств по уходу за кожей «Lacto-Calamine». И тут же увидела свои фотографии в витринах тысяч аптек. Она нашла себе агента («Вообще-то это агент нашел меня», – с привычной скромностью говорила Одри), начала выступать в кордебалете в мюзиклах, которые шли в театрах Вест-Энда. Одри участвовала в таких мюзиклах, как «Ботинки на высокой шнуровке» (1948), «Соус тартар» (1949) и «Пикантный соус» (1950).

Именно тогда была сделана фотография, символизировавшая переходный период в жизни Одри. На ней она вместе с двумя другими девушками из кордебалета в спектакле «Соус тартар». Фотография постановочная: две девушки сидят на блоке льда, а Одри – чуть позади. На ней платье в крестьянском стиле с рукавами-фонариками, волосы развеваются на ветру. Белые балетки кажутся слишком большими для хрупкой фигурки. До изысканных туалетов, творений Живанши, еще очень далеко. Одри выглядит веселой, кажется, что ей лет двенадцать, не больше. Но уже на этой фотографии в ее открытом лице есть нечто такое, что сразу приковывает взгляд.

Годом позже, в 1951 году, Одри получила свою первую роль в кино. В британском фильме «Смех в раю» она произнесла единственную фразу: «Кто-нибудь хочет сигаретку?» Пусть роль была крохотной, но Одри все же ее получила. Девушка с подносом сумела произвести такое впечатление, что ей предложили семилетний контракт со студией Associated British Films. Одри контракт не подписала – она не хотела быть связанной с одной студией, особенно с английской. Ей было совершенно ясно, что самые перспективные фильмы снимают в Америке. Решение оказалось правильным, так как очень скоро в вестибюле «Отеля де Пари» ее заметила Колетт и сразу же предложила ей главную роль в бродвейской постановке «Жижи».

Но еще до того, как Одри отправилась за океан играть на Бродвее юную француженку, которая не захотела становиться дорогой кокоткой, ее агенту позвонили из лондонского отделения студии Paramount. Одри пригласили на пробы в новый фильм, на роль наивной европейской принцессы, которая сбегает от своей свиты, проводит ночь в городе и знакомится с американским журналистом. На роль журналиста уже утвердили Грегори Пека, режиссером был Уильям Уайлер, художником по костюмам – Эдит Хед, съемки планировались в Риме. Все было готово – недоставало только актрисы на главную роль. Кинематографисты обшарили два континента, но так и не нашли свою принцессу.