Когда он пришел в бар с коробкой папирос "Осман" - синей и вычурной, как турецкий киоск,- Нелидовой не было. Бар был пуст. Пароход отошел и был виден в море тучей рыжего дыма.
      Батурин остался жить в портовом городе, где старина вторгалась в каждый шаг, где океанские корабли приобретали вид фрегатов и камни зарастали мхом, заглушавшим шаги. Он знал, что Нелидова его простила, но горечь ее отъезда, горечь того, что он не услышал слов прощенья от нее самой, была невыносима. Вот и все.
      - Я бы предпочла,- сказала Нелидова,- чтобы вы видели во сне не меня, а кого-нибудь другого.
      - Почему?
      - Такие сны обязывают. После этого я буду казаться вам скучной.
      В город пришли ночью. Было решено на следующий же день выехать в Тифлис.
      На рассвете Глан проснулся от ровного шума. Шел дождь. За черными окнами он казался седым. Глан закурил и выругался,- о батумских дождях он кое-что слышал.
      Потом он разделся догола и осторожно вылез на плоскую крышу под окном. Ливень хлестал его. Глан жмурился и вертелся,- небесный душ был прекрасен. После Глана на крышу слазил Батурин, потом Берг.
      К полудню дождь стих. Город блестел под солнцем, вода пахла снегом.
      Пошли в турецкую чайную. В чайной ливень настиг их снова. Он бил в потные стекла; улицы и порт за ними приобрели фантастический вид: они струились и расплывались. На рейде серые волны мылили борта пароходов.
      Всех радовала пустяковая мысль, что они заперты в чайной, может быть, до самого вечера, что весь город вымер и только ливень гремит и скачет по крышам.
      - А как же Тифлис? - спохватился Глан.- Надо узнать точно, когда поезд.
      Он спросил хозяина-турка. Турок вежливо ответил, глядя на Глана, как на беспомощного иностранца, что поезд вряд ли сегодня отойдет в Тифлис: такие ливни всегда размывают полотно. Хозяин провел Глана в заднюю комнату к телефону. Глан позвонил на вокзал,- ему ответили, что путь за Кобулетами размыт и движенье прекращено.
      - Везет, как утопленникам,- пробормотал Глан, но втайне подумал, что против ливня он ничего не имеет. Пусть его лупит,- в Тифлис всегда успеем.
      В чайной зажгли свет. С запада вместе с густыми и медленными тучами шла тьма. День приобрел сизый цвет пороха.
      Вошел человек в клеенчатом плаще, принес с собой лужи, хриплый кашель. Он откинул капюшон, оглянулся и радостно крикнул:
      - Ага, Берг, вот я где вас застукал! Это был Левшин.
      - Скотина вы, Берг,- сказал он, присаживаясь к столику. Запах дождя, исходивший от него, смешался с дымом крымских папирос.- Куда вы удрали? Сестра искала вас целый месяц, вся извелась.
      - Зачем я ей? - буркнул Берг.
      - Как зачем! Да хотя бы поглядеть на вас, какой вы есть человек. Я ушел в рейс, она мне наказала,- ищи, найди и привези в Одессу. Для пущей крепости даже письмо вам написала. Вот!
      Левшин вытащил мятый конверт. Пока Берг читал, он рассказал Нелидовой, Батурину и Глану одесскую историю. Берг краснел и ерзал, папироса его ежесекундно тухла.
      "Я вас не знаю,- писала Левшина.- Я смутно помню, как вы позвали меня в больнице. Письмо я пишу наугад, без адреса, без города,- в пространство. Я даже не знаю вашего имени. Приезжайте. Вы боитесь, что разыграется обычная история,- благодарности, слезы, растерянность. Ничего не будет. Я не буду ни благодарить вас, ни плакать, ни вообще разыгрывать мелодраму".
      Берг скомкал письмо и засунул в карман.
      - Ну что? - спросил Левшин.
      - Ладно. Я приеду, но не сейчас. Из Москвы.
      - Когда хотите.
      В чайной просидели до вечера. Хозяин принес им обед - горячий, полный перца и пара. Вечером турки достали всем плащи, Нелидову закутали в бурку и кое-как, прячась под дырявыми навесами, добрались до гостиницы. На перекрестках Левшин (он был в высоких сапогах) переносил всех на руках через улицы, шумевшие, как горные реки.
      В Батуме прожили два лишних дня. На третий день ливень прошел. К вечеру в стекла ударил влажный солнечный свет. Улицы зашумели. Глан предложил пойти к Левшину.
      На пароходе в каюте у Левшина пили кофе, в никелированном кофейнике умирал в пламени закат. Сусальным золотом были залеплены стекла. Пальмы на Приморском бульваре напоминали Африку,- они казались черными и неживыми на кумаче грубого заката. Белая толпа шумела в сырой зелени. Вымытые ливнем огни ходили столбами в воде, разламываясь и выпрямляясь в длинные дороги.
      На следующий день уезжали. Заремба взял отпуск. Он напросился ехать вместе со всеми в Тифлис. Свайную свою хижину он оставил на попечение курдянки. На вокзале провожал Левшин, а после первого звонка пришел Фигатнер и сказал Зарембе мрачно:
      - Смотри, они тебя обворуют,- подозрительные типы.
      - Брось трепаться!
      - Прошу со мной в таком тоне не разговаривать.- Фигатнер зло уставился на Зарембу.- Я двадцать пять лет честно работаю, как последний сукин сын, и ты передо мной щенок. Связался с какими-то типами и институткой.
      - Кто это? - спросила Нелидова Зарембу.
      - Репортер один, ненормальный. В каждом городе, знаете, есть свои чудаки, так это наш, батумский чудак. Черт его принес.
      Фигатнер возвращался с вокзала на Барцхану, подозрительно поглядывая на встречных детей и собак, и бормотал:
      - Скотина. С нищенкой связался. А еще партиец! "Сделаю из нее человека". Тьфу! - Фигатнер плюнул и оглянулся.- Обворует она тебя, как последнего идиота, туда тебе и дорога. Метранпаж, а тоже лезет в партию.
      Фигатнер окончательно расстроился, зашел в духан и заказал стакан вина. Поданный стакан он злобно повертел, позвал хозяина и сказал, что все это лавочка и сплошное безобразие: в прошлый раз давали большие стаканы, а сейчас черт его знает что - в микроскоп такой стакан и то не увидишь.
      Вскоре Фигатнер вышел, пообещав завтра же написать заметку о сволочуге-духанщике,- пусть знает, как обманывать посетителей.
      - Азиат,- бормотал он.- Я тебе покажу швили-швили, ты у меня поплачешь.
      В это время поезд уже прошел Чакву. Глан завалил купе мандаринами. Ему все здесь нравилось - и контролеры, кричавшие на пассажиров страшными голосами: "А ну, покажи билет",- и черные поджарые свиньи, бегавшие по вагонам в Кобулетах, визжа и выпрашивая подачку, и бродячие музыканты, жарившие под говор горбоносых пассажиров всё одну и ту же песенку:
      Обидно, эх, досадно,
      Да черт с тобой, да ладно!
      Что в жизни так нескладно
      Мы встретились с тобой.
      Музыканты ехали без билетов на свадьбу в Натанеби. Контролер накричал на них и позвал двух смущенных парней с винтовками. Пассажиры сразу вскочили, закричали. Глан слышал только одно слово:
      - Натанеби, Натанеби...
      Музыканты махали смычками, яростно выворачивали рваные карманы, парни с винтовками скалили зубы. Потом музыканты сели и, закатив глаза, вытянули из скрипок жалостную и берущую за душу "Молитву Шамиля". Мелодия крепла, через минуту она достигла чудовищной быстроты, и парень с винтовкой, отдав ее беззубому испуганному старцу, пустился в пляс.
      - Ах-ах, ах-ах,- кричал весь вагон, похлопывая в ладоши.
      За Кобулетами поезд шел через обширные, затопленные ливнем лагуны. В воде сверкало солнце. Праздничная страна открылась за окнами вагона.
      Нелидова стояла у окна, Берг высунулся в соседнее окно и крикнул ей, показывая на слюдяной широкий огонь за зарослями тростника:
      - Прощайтесь с морем!
      Нелидова вдохнула ветер: с гор дуло счастьем.
      ГОЛУБЯТНЯ В СОЛОЛАКАХ
      По Верийскому спуску муши несли рояль, поскользнулись, и рояль рухнул на землю, наполнив воздух громом и звоном. Собралась толпа. Худые и рьяные милиционеры непрерывно свистели, не зная, что делать дальше. Муши стояли, отирая пот. Рояль упал на трамвайные рельсы и остановил движение.
      Капитан, будучи любопытным, влез в гущу толпы и ввязался в спор,должны или нет муши отвечать за рояль. Черноусые люди в широких штанах притопывали на тротуарах и жалостно чмокали жирными губами: "Ай, хороший рояль, богатый рояль". Извозчики остановились, слезли с козел и пошли расследовать дело.
      Толпа росла пчелиным роем, качалась и гудела. Хозяин рояля, сизый и страшный, рвался из рук милиционеров к старшему муше и хрипел, потрясая кулаками:
      - Отдай деньги, отдай семьсот рублей, кинтошка! Ты живой ходить не будешь, собака!
      Муши невозмутимо слушали вопли и сплевывали. Сочувствие толпы было на их стороне. Крышка рояля отлетела, обнажив стальные порванные нервы. Сухость дерева, из которого был сделан рояль, вызывала представление о погибшей звучности, гуле педалей и приглушенном звоне бемолей.
      Капитан оглянулся, - ему почудилось, что его окликнул знакомый голос. Из пролетки ему кто-то махал. Капитан вгляделся, прикрывшись рукой от солнца, - это был Берг.
      Капитан рванулся, создавая в толпе ущелья и водовороты. Около извозчика стоял Батурин, худой и загорелый, и Заремба щерил беззубый рот.
      - Здорово, свистуны! - гаркнул капитан, расцеловался со всеми и потряс Батурина за плечи.- Здорово, Мартын Задека!
      - Погодите.-Батурин взял капитана за локоть в повернул к извозчику.Идемте, я вас познакомлю.
      - С кем?
      - С Нелидовой.
      Капитан сдвинул кепку на затылок и уставился на Батурина.
      - Что ж вы ни черта не написали!
      Но ругаться было некогда. Батурин тянул его за рукав, и капитан подошел к извозчику. Первое, что он увидел,- маленького человечка, похожего на обезьяну.
      Он сидел, поглядывая на толпу, и посмеивался. Рядом с ним капитан заметил молодую женщину и остановился. Чем-то она напомнила ему батумскую курдянку - легким ли своим телом, нежным загаром или темными и прозрачными глазами. Капитан представлял себе артисток пышными и капризными дамами, с лицами, ярко раскрашенными и обсыпанными пудрой, с множеством колец на пухлых пальцах. А эта была совсем девочка.
      - Здравствуйте, капитан,- сказала она молодым голосом. В нем капитан услышал горькую ноту, говорившую о не изжитом еще и утомившем страдании. То, что она назвала его капитаном, ему понравилось,- в этом было признание его дальних плаваний, штурманских познаний, штормов - всей, маячившей за его спиной большой и пестрой жизни.
      Капитан улыбнулся, снял кепку (это он делал в самых исключительных случаях) и крепко потряс руку Нелидовой. Он забыл, что она была женой Пиррисона - настолько это казалось неправдоподобным. С Гланом он поздоровался сухо и корректно. Около извозчика произошел короткий разговор.
      - Сейчас о деле говорить не будем.- Батурин предостерегающе взглянул на капитана. Капитан кивнул головой.- Прежде всего надо устроиться.
      - Да едем ко мне. У меня чудесно!
      Капитан жил у приятеля Зарембы, наборщика Шевчука в Сололаках. Шевчук снимал две комнаты,- одна осталась от жены, недавно его бросившей. Дом был похож на голубятню,- с пристройками, лестничками, узкими дверьми, куда с трудом протискивался человек, балконами над обрывом и каменным тесным двором. Как голубятню, этот дом на горе свободно обдувал ветер; небо казалось совсем близким.
      Капитан ходил по дому с опаской: ему казалось, что он залез внутрь хрупкой игрушки. Все трещало, прогибалось и жалобно стонало от каждого его движенья.
      "Как жук в часовом механизме",- думал о себе капитан.
      Под капитаном провалились две ржавые железные ступеньки на лестнице и слетела с петли дверь,- капитан ее легонько толкнул. Во время ветра дом качался, как старый корабль. Лопались газеты, заменявшие во многих окнах стекла, хлопали двери, с пола подымалась пыль, по крыше ветер гонял тяжелые кегельные шары. Голубятня посвистывала и трещала, и у жильцов весело замирало сердце.
      В день приезда был ветер. Синее небо блестело полосами, будто ветер проносил над городом сверкающие ткани. Голубятня пела и позванивала щеколдами дверей. На висячей террасе капитан варил кофе. Батурин сидел рядом с ним на корточках, и они тихо беседовали.
      - Пиррисон здесь,- говорил капитан, опасливо поглядывая на окно, за которым была Нелидова.- Это не человек, а дьявол. Крутится, как бешеный кот, унюхал слежку. Я свалял дурака. Вместо того чтобы влезть ему в нутро, я ощетинился. Но иначе нельзя,- если бы вы видели эту лошадиную морду! Втроем мы его пристукнем. Я думаю, он - спекулянт, если не хуже. Вы говорите, что дневник он увез еще из Москвы. После этого все ясно. Ведь там чертежи. Ну, а как она?
      - Хорошая женщина... Она его бросила.
      - Зачем же она болталась по югу?
      Батурин пожал плечами.
      - Не знаю. Это человек со странной настройкой. Она наша, но...- Батурин поглядел на лысую гору Давида, потрогал пальцем чайник,- она надломлена. Вы представляете,- три года прожить с отъявленным негодяем, это чего-нибудь да стоит. Она, мне кажется, с усилием отбивается от апатии, старается вернуть себя прежнюю... Конечно, это трудно...
      - Так... Как думаете, она нам поможет?
      - Безусловно.
      Капитан закурил, сплюнул, прищурился хитро на Батурина.
      - Что и говорить,- девочка славная. И этот обезьянщик,- он говорил о Глане,- наш в доску. Ну, а как проделать махинацию с Пиррисоном?
      Думали они долго. Кофе сбежал, и капитан не сразу это заметил.
      - Сделаем так. Он живет в гостинице "Ной", на Плехановской, номер сорок девять, на четвертом этаже, окна в переулок. В номере он бывает только вечером. Я думаю, к нему должна пойти она и отобрать дневник. Соседний номер свободен,- я сегодня утром узнавал. Вы могли бы там поселиться на всякий случай. Будет вернее. А?
      - Ну, дальше.
      - Дальше ничего. Я уверен, что выйдет и так... В крайнем случае, придется вмешаться. Я буду караулить в переулке. В случае чего, вы дадите знак в окно,- позовете, что ли. Возьмем Зарембу и Глана. Берг будет сидеть напротив "Ноя" - там есть духанчик. Если Пиррисопу удастся удрать, он двинет за ним, чтобы не подымать шума в гостинице. С Нелидовой поговорите вы. Действовать будем завтра. Сейчас я их сплавлю, а вы берите чемодан и дуйте к "Ною". Она не должна знать, что вы будете рядом в номере.
      - Почему?
      - Когда человек ждет поддержки, он всегда наделает кучу ошибок. Понятно?
      - Пожалуй.
      После кофе Заремба пошел к Шевчуку в типографию предупредить о нашествии. Нелидова, Глан и Берг пошли в знаменитые серные бани. Берга радовало, что в банях этих бывал еще Пушкин. Батурин сослался на головную боль и остался. Через полчаса он вышел с капитаном, взял извозчика и поехал к "Ною". Капитан был прав,- соседний с пиррисоновским номер был свободен.
      В номере капитан и Батурин оставались недолго. Они тщательно осмотрели его: в комнату Пиррисона вела дверь, она не была заколочена, около двери стоял комод.
      - В случае чего, комод можно отодвинуть,- прикинул капитан.- Я буду сидеть в садике напротив. Когда понадоблюсь, зажгите в своей комнате свет.
      На обратном пути зашли в духанчик, где должен был сидеть Берг, и выпили белого вина. Батурин наклонился к рваной клеенке, пристально ее рассматривал. Капитан сказал тихо:
      - Бросьте волноваться, все обойдется.
      - Я не о том. Вы дадите мне револьвер?
      - Зачем?
      - Пиррисон - человек опасный. Мало ли что может случиться...
      - Стрелять все равно нельзя.
      - Мне револьвер нужен,- трудно, запинаясь, сказал Батурин,- для самообороны. Вы додумали, что, может быть, он из шпионской шайки?
      Капитан постучал пальцами по столу, зорко взглянул на Батурина.
      - Вы точно знаете?
      - Я предполагаю.
      - Завтра узнаем. Если это так, то, конечно, разговор будет особый. Ладно, я дам револьвер. После истории с Терьяном я предполагаю то же, что и вы.
      - Какой истории?
      Капитан рассказал о выстреле, показал заштопанную кепку. Батурин слушал безразлично.
      - Напрасно вы уверены, что все обойдется. Может обойдется, а может быть, завтра он хлопнет кого-нибудь из нас. Я к этому готов.
      Весь день Батурин пролежал в сололакском доме,- у него всерьез разболелась голова. Он закрывал глаза и старался вызвать представление о громадном озере, сливающемся с небом. Это давало отдых и ослабляло боль. Лежал он на походной кровати, предназначенной для Нелидовой,- койка была узкая, теплая. В комнате стоял запах тонких тканей, запах молодой женщины.
      Батурин протянул руку, поднял с полу оброненную перчатку, сохранявшую еще форму узкой кисти, и закрыл перчаткой глаза. Стало легче. Морщась, он подумал, что они зря втягивают Нелидову в это дело. Как было бы хорошо, если бы дневник нашелся где-нибудь на улице или его удалось бы украсть у Пиррисона без сложнейших и неверных комбинаций, без суеты, подслушивания, без необходимости собирать в комок свою волю и щурить для зоркости глаза.
      Боль медленно проходила. Он вспомнил керченские ночи, когда решил убить Пиррисона.
      "Это бесполезно,-: подумал он теперь.- Таких людей надо уничтожать организованным порядком, а не поодиночке".
      Разговор с Нелидовой был поручен Батурину. Батурин предложил вместо себя Берга, но капитан был неумолим.
      - Вы не винтите,- в этом деле нужна тонкость... Кому ж, как не вам.
      Как ей сказать? До сих пор Батурин не знал толком, как она относится к Пиррисону,- женщина может прогнать и любить. Слезы ее в Керчи, детский ее ответ, что она плачет "просто так", были загадочны. Он вспомнил слова Нелидовой - "он убьет вас прежде, чем вы успеете пошевелиться" - и подумал, что револьвер берет не зря.
      В соседней комнате ужинали. Пришел Шевчук,- русые усы его были мокрые от вина. Он зашел для храбрости в духан и был поэтому излишне предупредителен. Заремба рассказал капитану о курдянке. Капитан кусал папиросу и слушал молча, краска залила его шею, поползла к ушам.
      - Береги девочку,- сказал он с угрозой.- Из нее можно сделать такую женщину...- Капитан спохватился.- Коллонтай сделать курдянскую. Понял, дурья твоя башка! Только полировка нужна. Смотри, не свихнись.
      Заремба почесал за ухом. Слова капитана его взволновали и обидели.
      - Свихиваться мне не с руки. Пусть подучится в Батуме, потом отправлю в Москву, в Университет трудящихся Востока, а дальше дорога открытая. Верно, товарищ Кравченко?
      - Ну, пес с тобой. В Москве мы тебе поможем.
      Нелидова примолкла. Из-под опущенных ресниц она осторожно разглядывала капитана. Этот шутить не любит. Крутой, определенный, как жирная черта, проведенная по линейке: две точки и прямая. Две точки - рождение и смерть, прямая - жизнь. Но капитан улыбнулся, и сразу показалось, что за столом сидит мальчишка, дожидающийся, чтобы кто-нибудь сказал глупость, после чего можно прыснуть со смеху.
      Кепка, сдвинутая на ухо, говорила о смелости, отпетой голове. В капитанском возрасте это было странно. Поражало Нелидову и любопытство капитана. Казалось, нет в мире вещей, которые он считал бы не заслуживающими внимания. Вот и теперь он был в восторге от Тифлиса, от здешнего богатства. К этому богатству он причислял все - и фрукты, и ковры, и кукурузу, и руды, и горные реки, и даже Сионский собор и могилу Грибоедова. Его занимала мысль об устройстве в Москве большой закавказской выставки. От этой выставки, по его мнению, глаза у всех полезут на лоб и в истории Союза будет открыта новая страница.
      Берг ходил по комнате в светлом возбуждении. Тифлис он называл пушкинским городом. Судьба Пушкина была, по его словам, особенно приметна здесь, в Тифлисе. Он мечтал, что завтра же достанет "Путешествие в Эрзрум" и будет медленно, фраза за фразой, его перечитывать. Глан был спокоен,перемена мест еще усиливала общий пестрый тон его жизни, но не казалась событием.
      На следующий день утром Батурин пошел с Нелидовой в Ботанический сад.
      - Надо поговорить,- сказал он ей коротко.
      Нелидова посмотрела на него с укором. До сада шли молча. Лицо ее опять стало холодным и бледным, как в Керчи.
      В саду остановились на висячем мосту над водопадом. На турецком кладбище рыдали женщины. Из-за гор ползли тугие облака.
      - Ну, говорите,- промолвила Нелидова, комкая в руке перчатку.- Что, время уже пришло?
      - Да. Пиррисон в Тифлисе. Я думаю, что ему не вырваться. Нам нужно добыть дневник. Если бы он взял его из Москвы случайно, это была бы пустяковая задача, но он взял его сознательно. Он украл его. Это осложняет дело. Без борьбы он его не отдаст.
      Нелидова уронила перчатку,- серный ручей затянул ее под камни. Батурин посмотрел вниз и спросил:
      - Вы согласитесь пойти к нему и отобрать дневник?
      Она отрицательно покачала головой. Батурин сказал тихо:
      - Требовать мы не можем. Раз вы не согласны, будем действовать сами. Это гораздо рискованнее. Кто-нибудь да поплатится головой.
      - Почему?
      - Вы знаете, кто Пиррисон?
      Нелидова натянуто улыбнулась.
      - Спекулянт. Это его профессия.
      - Мало. Кроме того, еще и шпион.
      Они встретились глазами. Взгляд ее был темен и полон вызова.
      - Я не пойду к нему,- сказала она глухо и твердо.- Я любила этого человека. Он первый видел мои слезы, мой стыд. Я хочу одного - поскорей отсюда уехать. Я думала, что у меня хватит сил, согласилась ехать с вами. Теперь мне противно. Поймите,- вы, пятеро смелых, находчивых, сильных мужчин, подсылаете женщину, бывшую жену. Вы хотите сыграть на том, что, может быть, он еще любит меня и отдаст дневник, из-за которого вы подняли столько шуму. Я не ждала этого. Вы называете его шпионом,- где доказательства? Вы понимаете, что говорите! Вы рыщете по всей стране, у вас развился прекрасный нюх, вы ловко его выследили и хотите поймать в западню на лакомую приманку - на меня. Ради чего это делается, я не могу понять. Вы входите с черного хода там, где есть пути прямые и верные.
      - Например?
      - Пойдите к нему, скажите, кто вы, и потребуйте дневник. Кажется, просто.
      Батурин улыбнулся.
      - Зря улыбаетесь. Это совсем не глупо. Вы вбили себе в голову, что охотитесь за опасным преступником, шпионом. Может быть, вы даже носите револьвер в кармане. Конечно,- это очень романтично.
      У пионеров от этих историй разгорелись бы глаза,- но вы-то, вы ведь не пионер. Пиррисон - опасный преступник!- Она засмеялась.- Пиррисон ничтожество из ничтожеств. Разве такие бывают шпионы! Вы наивные мальчики вместе со своим капитаном. Вы забываете, что я человек, а не манок для птицы.
      Нелидова замолчала.
      - Это все?
      - Все.
      - Хорошо. Мы действуем глупо, мы фантазеры к мальчишки. Но почему же вы согласились искать его вместе с нами?
      - Вы этого не знаете? - Нелидова метнулась к Батурину, подошла почти вплотную.
      - Нет.
      - Тогда мне вам нечего и говорить.
      Она отвернулась и пошла в глубь сада. Батурин поколебался и пошел за ней. В густой аллее она села на скамейку и, не глядя на него, сказала резко:
      - Ну, договаривайте. Давайте кончать.
      - Давайте. Конечно, нельзя бы втягивать вас в это дело. Это план капитана. Капитан спросил меня, согласитесь ли вы сегодня вечером пойти к Пиррисону, взять дневник и передать его нам. Я ответил - да, безусловно согласится. Во всем виноват только я,- ни капитан, ни Берг, ни Глан - никто не давал за вас никаких обещаний. Я неправильно понял вас в Керчи. Я вообще не понимаю половинчатого отношения к людям. Если я считаю человека заслуживающим уничтожения, то не буду охранять его от опасностей. Это азбука. Я приписал свои свойства вам,- конечно, это глупо. Но я плохо соображаю последнее время,- вы должны меня понять. Помимо дневника, у меня есть свои счеты с Пиррисоном. Я сведу их сегодня же.
      Батурин замолчал.
      - Ну, дальше.
      - Дальше ничего.
      - Вы опять говорите об убийстве?
      Батурин пожал плечами.
      - Я считаю, что наш разговор бесцелен.
      - Ну, идите,- сказала Нелидова вяло, не подымая глаз.- Вы - неистовый человек. Вы неистово ненавидите и неистово любите. Его смерть - ваша смерть. Мне все равно. Делайте как знаете. Пусть не ждут меня там, в Сололаках. Вечером я приду за вещами.
      Батурин медленно вышел из сада. Снова, как а Москве, в голову лезли дурацкие мысли.
      - Жарок день тифлисский, жарок день тифлисский,- повторял он, спускаясь по каменным лестницам в город.
      День, бледный и серый - с гор нагнало густые облака,- был неуютен и вызывал апатию.
      Дома Батурин сказал капитану:
      - Я ошибся. Она отказалась. Я беру все на себя. Сигнал только будет другой,- если вы понадобитесь, я погашу свет не у себя, а в комнате Пиррисона.
      - А что с ней?
      - Не выдержала. Уезжает.
      Он ждал сердитых вопросов и ругани, но капитан был спокоен:
      - Куда ей,- совсем девчонка. Конечно, страшно.
      Берга история с Пиррисоном, видимо, мало интересовала. Глан погрыз ногти и пробормотал:
      - Да, жаль, жаль... Ну, что ж, в конце концов это не наше дело.
      К вечеру Батурин пришел в гостиницу. В номере стояла духота, сдобренная запахом застоявшегося табачного дыма. Батурин открыл окно и выглянул: в садике уже сидели, покуривая, капитан и Заремба.
      Батурин осторожно отодвинул комод, прислушался,- Пиррисона еще не было.
      Он лег на кровать, закурил. В садах рыдали певцы - ашуги. Над Курой загорались звезды,- их пламя было как бы новым, ослепительным. Кура несла обрывки этого пламени в мутной воде. Батурин лежал и думал, что вот через час-два случится неизбежное; отступать теперь поздно.
      - Слава богу, конец,- прошептал он.
      Жизнь в Пушкине, Миссури, желтое солнце на снегу казались замысловатым детством.
      "Если бы он убил меня",- подумал Батурин.
      Душно, противно дуло из окон. Валя умерла, прошлые дни шумели штормом, давили тоской по всему, что, конечно, никогда не вернется.
      Сегодняшний разговор с Нелидовой показал Батурину, как плохо он вдумывался в жизнь, как мертвы его мысли. Как плоско он отвечал ей,- совсем не то, что нужно. Он понял, что, как и все, он боится говорить о главном. Невысказанность мучила его. В ней, в этой невысказанности, в трусливости перед самим собой - главное несчастье его жизни.
      - Пустой болтун,- сказал он громко и покраснел.- Ну, все равно. Сегодня все решится.
      От волнения, от множества тугих и запутанных мыслей он задремал. Проснулся он внезапно, как от яркого света, и похолодел: за окном густо синела ночь. Он поднес к глазам часы,- было половина одиннадцатого. Он проспал больше двух часов.
      За дверью были слышны голоса. Батурин сел на кровати и прислушался. Судорога дергала его лицо. Сердце стучало гулко, на всю гостиницу,казалось, бой его несся по пустым коридорам.
      За стеной была Нелидова и "он". Пиррисона Батурин в мыслях теперь называл "он".
      Батурин осторожно встал с кровати, подошел к двери, нащупал в кармане револьвер,- сталь была теплая. Он прислушался.
      - Редкая случайность,- говорил мужской голос с легким смешком. Голос был ровный, без интонаций,- так говорят люди, глубоко уверенные в себе.- Я очень рад, что это случайность.
      Нелидова отвечала тихо. Батурин придвинулся к самой двери. Говорила она запинаясь, казалось, что она ждет, прислушивается.
      - Об этом нечего говорить. Совершенно неожиданно я узнала, что вы здесь, в Тифлисе. Я не искала вас... Я знаю вас слишком хорошо, чтобы делать такие глупости. Я еще не сошла с ума...
      - Вот как! Но зачем же вы все-таки пришли сюда? От кого вы узнали, что я живу здесь?
      Нелидова молчала. Послышались шаги, потом в двери щелкнул замок.
      - Говорите, не бойтесь. Это меня интересует больше всего.
      Голос Нелидовой прозвучал глухо и страстно:
      - Это не важно. Я нашла вас. Я пришла задать вам несколько вопросов.
      - Пожалуйста.
      Мужчина остановился и насвистывал. Очевидно, он засунул руки в карманы брюк и насмешливо глядел на Нелидову.
      - Вы жили в Ростове с проституткой? Ее имя Валя.
      Свист за дверью стал громче.
      - Ну и что же? Что с ней?
      - Она умерла.
      В комнате что-то упало.
      - Сядьте,- сказал приглушенно мужской голос,- сядьте и слушайте. Вы моя жена. До сих пор мы формально не развелись. Вы, я вижу, знаете многое. Я сопоставляю два факта,- вы знаете о смерти этой уличной девки и о том, что я в Тифлисе. Вы разыскали меня здесь. Говорите дальше,- что вы еще хотите?
      - При чем тут жена?
      - Сначала спрашивайте, я отвечу сразу на все вопросы.
      - У вас тетради моего брата? В комнате было тихо.
      - Где Ли Ван?
      Батурин услышал как бы новый мужской голос,- он хрипло сказал:
      - Достаточно! Тетради вашего брата здесь, в портфеле. Это интереснейший документ. Насколько я помню, вы его не читали. Теперь, оказывается, вы им сильно заинтересованы. Ваше любопытство подозрительно. Слушайте. Но... спокойно. Да, я жил с проституткой, и ее убил Ли Ван. Ли Ван здесь. Надеюсь, что для вас этого довольно. Повторяю, вы все еще - моя жена. За каждый мой шаг вы ответите вместе со мной. Я играю ва-банк. Ваше появление говорит, что игра моя может сорваться. Я не знаю, кто вас подослал, но я догадываюсь. Вы пришли как враг. Было бы глупо выпустить вас, не получив никаких гарантий, что вы будете молчать. Какие же вы можете дать мне гарантии? Я жду.
      - Отдайте мне тетради и выпустите меня. Я не сделаю вам зла.
      Мужчина засмеялся и опять начал насвистывать. Батурин вынул револьвер и перевел кнопку на "огонь".
      - Я жду...
      После минутного молчания Батурин услышал звенящую и ясную фразу:
      - Вы - подлец, Пиррисон! Вы убили эту девушку!
      - Не кричите. Всегда убирают тех, кто слишком догадлив. Бросьте глупости. Девушка много знала.
      Пиррисон говорил теперь горячо и неосторожно.
      - Боюсь, что вы тоже слишком догадливы. Я - солдат, я каждый день рискую головой. Это чудовищное сплетение обстоятельств, не больше, что вам удалось узнать так много. Я согласен отдать вам часть тетради. Вам нужна память о вашем брате,- он был храбрый и умный человек. Вот, берите (на стол что-то упало). Уходите сейчас же. Завтра вас не должно быть в Тифлисе. Каждый ваш шаг я прослежу и в случае...- Пиррисон остановился,- но вы понимаете сами. Я сказал, что Ли Ван здесь. Даже больше, я ждал вас к себе в ближайшие дни,- дом в Сололаках вот-вот развалится. Здесь вы могли бы устроиться с большим комфортом. Можете передать этому дураку в морской фуражке, что он кончит плохо. За это я ручаюсь. А теперь - вон!