Глава третья

– Нет, Владимир Эрнстович, – сокрушенно сказал Сергей, – не получится. Вся информация порченная. Там червь поработал. Очень основательно.

Основательно поработал и сам Сергей. Мальчишка притащил диск с какой-то новой и совершенно потрясной антивирусной программой, и пока Сергей возился с компьютером – это заняло около полутора часов, в течение которых Терехов бесцельно слонялся по комнатам, – он ощущал себя умирающим, лежавшим в палате реанимации, над ним склонился седой хирург, смотрел сочувственно и говорил в сторону, неизвестно к кому обращаясь: «Может, жить и будет, а вот функционировать – вряд ли».

– И что теперь делать? – хрустнув пальцами, нервно спросил Терехов.

– Диск отформатирую, – сообщил Сергей, – и запишите все заново. Все программы – это я вам помогу, – и все тексты.

– Смеешься? – мрачно сказал Терехов. – Девять романов? Я их, по-твоему, наизусть помню?

Сергей поднял на Терехова удивленный взгляд.

– А что, – с подозрением спросил он, – вы на дискетки ничего не переписывали?

– Переписывал, – усмехнулся Терехов. – Ты прав. Не обращай внимания, я сейчас туго соображаю. Когда все будет готово?

– Еще час погуляйте, – оценил время Сергей, – а потом можете работать. Кстати, пахан последний ваш роман сегодня до утра читал, мать его в гостиную отправила, чтобы спать не мешал.

– «Смерть, как видимость»?

– Откуда мне знать. Пахан сказал – последний. Я книжек не читаю – времени нет. И жалко.

– Чего жалко? – не понял Терехов. – Времени?

– Бумаги, – пояснил Сергей. – Столько лесов сгубили… Книги, если что, я читаю с экрана.

– Ты что – зеленый? – удивился Терехов. – Может, тебе еще и кур жалко, которых на птицефабриках выводят, а потом режут? Или коров с овцами?

– Вы еще скажите – голубой, – обиделся мальчишка. – Все у меня нормально. И с цветом тоже. Белый я. Идите, Владимир Эрнстович, не мешайте.

Ходить кругами по комнатам Терехову наскучило, и он отправился в магазин – купить кое-какие продукты и несколько банок пива, а на самом деле хотелось просто посидеть на скамейке, поглазеть на нервно дергавшиеся потоки машин, послушать обрывки чужих разговоров, попытаться по этим обрывкам понять содержание и пути чужих судеб. Может, и в дело что-нибудь пригодится. Для «Горошины девятого калибра», к примеру, он придумал идею и сюжет, подслушав, как двое парней, проходя мимо его скамейки, обсуждали незадачливую подружку, которая то ли спала с обоими, а потом не могла решить, от кого именно забеременела, то ли, наоборот, спала с кем-то третьим, а, подзалетев, скинула вину на приятелей, которые, похоже, ни сном, ни духом… ни, соответственно, другими частями тела…

День выдался жарким, пыльным, душным, и думалось не о сюжетах, а о вчерашнем случае в метро, хотя никаких новых мыслей в голове, естественно, не появилось. Он даже Варваре не позвонил – узнать, открылся ли нормально файл с романом. Впрочем, наверняка в издательстве все в порядке – иначе Варвара уже сама оборвала бы ему все телефоны.

Зазвонил мобильник, и Терехов поднес аппарат к уху.

– Ну, – сказал голос Сергея, – закончил я. Можете возвращаться.

И Терехов поспешил домой – начинать жизнь заново.

Пока он отсутствовал, Сергей вскипятил чайник, а на диване в гостиной сидела, задрав тощие ноги, светленькая девица – очередная подружка Сергея, звали ее то ли Рита, то ли Рина, Терехов не помнил, знакомство произошло неделю назад в темном подъезде, где Сергей пристроился с дамой на подоконнике между этажами и целовал взасос, отвлекшись на пару секунд, чтобы назвать Терехову имя девушки, хотя тот ничего и не спрашивал; в конце концов, у парня есть родители, и, к тому же, разве это не обычное в его возрасте занятие – целоваться?

– Здравствуйте, – приветливо сказал Терехов. – Не обращайте на меня внимания. Я буду компьютером заниматься, а вы тут хозяйничайте.

Он прошел в кабинет, закрыл дверь и дал себе железное слово не появляться в гостиной минимум два часа. Нечего детям в подъезде целоваться, пусть все будет культурно.

Программы Сергей уже установил, во всяком случае, иконка «Ворда» оказалась на месте, и Терехов первым делом решил переписать на «винт» свой новый роман.

Диск оказался пустым.

– Сволочь, – сказал Терехов.

Грабитель и шантажист успел не только украсть и вернуть дипломат – он еще и информацию с диска стер? С одного? А с того, второго, что Терехов, не проверяя, отдал Варваре? Неужели и с него тоже?.. Нет, во-первых, с уже записанного диска ничего не сотрешь – значит, диск попросту заменили. А во-вторых, Варька давно уже подняла бы шум, окажись диск порченным.

И все-таки…

Звонить в издательство было поздно. Дома Варвара вряд ли сидит в такое время, молодая девушка, не замужем… Терехов знал номер ее мобильника, но проблема заключалась в том, что узнал он этот номер не от самой Варвары, а случайно подслушал, как она диктовала число подружке. Пользоваться не собирался, но ведь бывают случаи…

Терехов потянулся к телефону.

– Ой, это вы, Владимир Эрнстович! – сказала Варвара прежде, чем он успел раскрыть рот – ясно, увидела его номер на дисплее и удивилась, конечно. – Что-нибудь резко случилось?

– Резко – ничего, – поспешил сказать Терехов. – Извини, Варя, что я в неурочное время… И вообще…

– Ничего, – сказала Варвара, но голос был не очень довольным. – Раз звоните – значит, надо, верно?

– Д-да, – помялся Терехов. – Я, собственно, только спросить хотел: файл мой вчерашний прочитался ли? Вдруг сбой на диске…

– Был бы сбой, – резонно сказала Варвара, – я бы вам уже сто раз позвонила. Нет, все в порядке. Я даже успела прочитать – очень интересно, хотя не в стиле ваших прежних произведений, Владимир Эрнстович. Но это даже хорошо, ново. Даже скандально немного. Я уже передала в производственный…

– Скандально? – озадаченно переспросил Терехов. – С точки зрения редактуры…

– Нет, вы же знаете, ваши тексты всегда очень чистые, – зачастила Варвара, похоже, ей хотелось быстрее закончить разговор. – Я просмотрела, отдала девочкам, а потом, при первой корректуре мы с вами поработаем, идет?

– Идет, – согласился Терехов.

Положив трубку, он закрыл глаза и мысленно восстановил текст разговора. Что-то было не то. Текст прочитался – хорошо. Но при чем здесь скандал? Тривиальное продолжение предыдущего романа – на потребу читателям. Читатель это любит. Скандал он любит тоже, но никаким скандалом в новом Тереховском романе не пахло. Там даже не было ни единой литературной находки, которая хоть как-то отличила бы новый его опус от предыдущих. Уж это, будучи честным с самим собой, он знал наверняка.

Терехов не стремился быть скандальным писателем, как-то они с Варварой обсуждали, нужна ли ему скандальная известность. Варя считала, что не нужна, свой читатель у него есть, а скандал не всегда полезен – бывает, что старые поклонники отворачиваются, а новых не прибавляется. Нужно ли рисковать тиражами? Не нужно, – решили они.

О чем же тогда речь?

Да ни о чем, – решил Терехов. Для понта сказала, для того, кто с ней в этот момент был рядом, цену себе набивала – вот, мол, скандального автора редактирую.

Терехов покачал головой и потянулся к полке, где стояли коробочки с дискетами и дисками.

Из гостиной слышны были странные звуки – то ли на диване кого-то душили, то ли по телевизору показывали сексуальную сцену. А может, все было наоборот: душили кого-то в телевизоре, а сексуальная сцена разыгрывалась на диване. Терехову было все равно.

Глава четвертая

Вроде бы ничего не происходило – вставал Терехов, как обычно, в семь с минутами, плелся, разгоняя утреннюю дурноту, в ванную, подсознательно надеясь, что горячую воду перекрыли и душ принимать не придется, но теплосеть работала исправно, и он пускал горячую струю, снижал температуру до терпимой, а когда вода становилась слишком, по его мнению, холодной, заканчивал эту мучительную процедуру с осознанием честно выполненного долга. Голова, по крайней мере, становилась чистой – не волосы, хотя и волосы тоже, а что-то внутри черепа, то, что заведовало мыслями. Лист становился чистым, и когда он, наскоро съев бутерброд с колбасой и запив чашкой кофе, садился к компьютеру, на этом чистом после купания листике в мозгу появлялись буквы, которые складывались в слова. Нужно было только правильно переписать эти слова – чтобы они появились на белом листе экрана.

Терехов часто разговаривал с коллегами и, бывало, исподволь пытался узнать – как именно происходит у них процесс так называемого литературного творчества. Неужели они тоже не думают ни о чем, когда пишут свои опусы? Неужели и они попросту переписывают тексты, сами собой возникающие в мозгу? Наверняка нет! У Окоемова, к примеру, такие сложные предложения, что, дочитав до конца, забываешь, чем все начиналось. А у Кисина философская проза, каждое предложение – особая мысль, да еще подтекстов масса, и наверняка каждое слово Мише приходится сто раз обдумывать, прежде чем записать. Нет, каждый работает по-своему, никто не хочет раскрывать эти интимные подробности – с куда большим удовольствием приятели по цеху изображали в лицах, как выпивали в хорошей компании или водили к себе изумительных женщин.

Ну и ладно. Может, он один такой – пишет, не думая, а может, на самом деле, у него эти два процесса разделены: он ведь сначала долго создает сюжет, придумывает героев, распределяет роли, даже репетирует с ними, как режиссер в театре, чтобы каждый действовал по плану, слушал партнера и умирал не тогда, когда ему заблагорассудится, а когда в него выстрелят или сунут нож под лопатку. Написав первое предложение будущего романа, Терехов прекрасно знал, как все закончится. Не знал только конкретных слов, описывающих уже известные ему события. А слова… Что слова? Слова – не мысли, почему бы им не сыпаться на лист из темного мешка подсознания и не распределяться так, как уже задумано?

Записанные Сергеем программы работали нормально, тексты Терехов перенес с дискет на «винчестер», недоставало только последнего романа, Терехов даже решил попросить Варвару, чтобы она переслала ему файл электронной почтой, но все забывал, не к спеху это было – новый триллер шел хорошо, и Терехов весь был в процессе.

По вечерам он ездил к Маргарите в Кунцево, и они неплохо проводили время, хотя раньше, много лет назад, когда Терехов еще был женатым мужчиной, встречи их, пусть даже куда более редкие, были совсем другими – возвышенными, страстными, по-настоящему нежными, но после того, как он ушел от Алены, у Терехова и с Маргаритой что-то разладилось. Они никогда не говорили на опасную для обоих тему, но страсть почему-то ушла, да и нежности в их отношениях было теперь не больше, чем в мексиканских сериалах. Маргарита работала в фирме по ремонту осветительных приборов, сидела на приеме, домой приходила взвинченная, потому что клиент, ясное дело, попадался всякий, а теперь время такое – с каждым нужно по-особому, даже явным психам приходится идти навстречу, к вечеру Маргарита валилась с ног, иногда и на Терехова кричала, хотя сразу остывала, просила прощения и после таких вспышек в постели была особенно внимательна к его мужским желаниям.

На ночь у Маргариты Терехов не оставался ни разу – так повелось еще во времена Алены, а потом они не стали ничего менять, Терехов привык вставать рано, а Маргарита раньше восьми не просыпалась, ей и в восемь с трудом – под резкий звон будильника – удавалось открыть глаза, она была сова, потому и на работу устроилась, чтобы приходить к десяти. Засыпала Маргарита за полночь, и Терехова раздражал свет ночника. Дома ему было лучше, спокойнее, почему-то даже надежнее.

Недели через две после странного происшествия в метро позвонила Варвара и сообщила, что готова первая корректура и хорошо бы Владимиру Эрнстовичу приехать в редакцию завтра, желательно сразу после обеда, они бы все вычитали, и он бы даже посмотрел макет обложки, женщина-оборотень выглядит очень неплохо и сексуально.

Какая еще женщина-оборотень? – удивился Терехов, но вслух не спросил, он хорошо знал фантазию издательских художников, на обложке первого его романа они изобразили неземную планету с красным небом, хотя действие происходило, естественно, в России, и Наташа из художественного отдела даже говорить не хотела, откуда появилась странная картинка. «Читатель это любит», – вот и все объяснение. Завтра погляжу, – подумал Терехов, – что они там еще учудили.

Варвара, должно быть, поругалась с женихом. Она сидела за своим столом надутая, папки с распечатками рукописей были отодвинуты в дальний угол, к окну, Варвара нервно вертела в пальцах авторучку и на приветствие Терехова ответила небрежно, будто он был не постоянным автором, а случайным посетителем, которого лучше сразу послать подальше, иначе придется потом возиться с глупой графоманской тягомотиной, а жизнь коротка, и зарплата маленькая.

Терехов присел на стул напротив Варвары, хотел было спросить о самочувствии и о том, не случилось ли с ней какой-нибудь неприятности, но сидевшая за соседним столом Инга Воропаева, редактор старой еще, советской школы, сделала ему предупреждающий знак, и Терехов ничего спрашивать не стал, сидел спокойно, дожидался, пока Варвара обратит на него свое не очень сегодня благосклонное внимание.

– Собственно, Владимир Эрнстович, – сказала Варвара, не поднимая головы, – вам не ко мне, а к Дине. В соседнюю комнату.

– Да-да, конечно, – облегченно вздохнул Терехов и, подняв злосчастный дипломат, который он после происшествия в метро держал крепче, чем иные спортсмены выигранный в упорной борьбе хрустальный кубок, направился в корректорскую, где Дина Львовна, прекрасно с ним знакомая по работе с двумя последними книгами, встретила Терехова улыбкой, призывным взглядом и словами, приведшими его в совершенно уже полное недоумение:

– Ой, Владимир Эрнстович, вы просто фурор совершили. Не ожидала от вас. Раньше вы гораздо проще писали, а теперь такой сложный текст! Некоторые слова я даже в словаре не нашла. Вот на двадцать третьей странице – «камбанилла». Через «б» или все-таки через «п»?

– Камбанилла? – переспросил Терехов, глядя на текст, расположенный к нему вверх ногами. – Вы уверены, что ни с кем меня не путаете, Дина Львовна?

– Ой, Владимир Эрнстович, с кем вас можно спутать? – проворковала Дина. – Разве с Приговым?

Сравнение с поэтом-постмодернистом не вызвало у Терехова положительных эмоций, литературу подобного рода он не любил, не понимал и, тем более, не мог написать ничего в подобном духе, даже если бы вдруг сильно этого захотел.

– Вот, – Дина наконец повернула распечатку, чтобы Терехов мог прочитать подчеркнутые ею на странице места. Терехов придвинул к себе листы и прочел с возраставшим ощущением паники:

«Левия была настигнута врасплох этим проявлением чувственности у старого бонвивана, отступила к камбанилле, прислонилась спиной к жаркой шероховатой поверхности и закрыла глаза, уйдя не в себя, а в тот мир, который бурлил в ней, пенился и искал выхода».

– Э-э… – промямлил Терехов, – это не мое, извините.

– Что значит – не ваше? – захлопала глазами Дина и вытянула из-под горки бумаги титульную страницу. – Не ваше?

– «Владимир Терехов, – прочитал он вслух. – Вторжение в Элинор».

– Но моя вещь, – сказал Терехов, – называется «Смерть, как видимость».

– Да? – улыбнулась Дина. – Но это же ваша фамилия, Владимир Эрнстович!

– Моя, но… Откуда вы взяли этот текст?

– Ну… – забеспокоилась Дина. – Варя дала. Сняла с вашего диска. А диск вы принесли сами, это при мне происходило, у вас тогда еще какая-то история была с дипломатом. Вот с этим, – она показала на стоявший у ног Терехова дипломат, будто он мог подтвердить ее слова.

– Пойдемте, Дина Львовна, – Терехов затолкал листы в папку и с этим доказательством небрежного отношения редактора к автору пошел из комнаты, забыв даже о дипломате. Дина семенила следом, что-то на ходу рассказывая, но ни одно ее слово до сознания Терехова не доходило. «Камбанилла, – повторял он про себя. – Элинор. Камбанилла»…

Варвара по-прежнему вертела в пальцах авторучку и думала, должно быть, о своей незадавшейся жизни. Двадцать три года уже, а еще не замужем…

Терехов положил перед ней папку и сказал самым любезным тоном, на какой оказался способен:

– Варенька, ты уверена, что это мое произведение? Я имею в виду – посмотри, пожалуйста, мой диск. Если он, конечно, сохранился.

– Не понимаю, – сказала Варвара. – Что вы хотите сказать, Владимир Эрнстович?

– Просто поставь мой диск, я хочу видеть текст на экране.

Коробочка с дисками лежала на компьютерном столе, Варваре пришлось встать, обойти Терехова, сесть во вращающееся кресло, и все это проделано было так медленно и с таким видимым усилием, что Терехову стало жаль девушку, он искренне возненавидел ее жениха или иного мужчину, способного доставить даме сердца такие невообразимые страдания.

Диск он узнал, это был тот диск, который он передал Варваре две недели назад. И наклейка сохранилась: «Терехов. Смерть, как видимость».

– Вот, – с удовлетворением произнес Терехов. – Именно.

Варвара поставила диск в дисковод, потыкала указательным пальцем в клавиатуру, на экране возникла страница «Ворда», и всплыл текст:

«Владимир Терехов. Вторжение в Элинор.

Глава первая, для неискушенных читателей.

Левия поднялась со своего ложа, сознавая, что претерпела в последние часы вовсе не те превращения, какие ожидала»…

– Черт! – воскликнул Терехов. – Это не мой текст! Я не понимаю! Что происходит?

Следующие два с половиной часа до окончания рабочего дня остались в его памяти сплошным серым кошмаром. Сначала он кричал на Варвару, а Варвара кричала на него, потом оба они кричали на парня, имени которого Терехов не знал и который работал в издательстве компьютерным гением. На самом деле должность его звучала как-то иначе, но занимался он тем, что исправлял компьютерные баги и приводил в порядок сбойные – если такие попадались – диски и дискеты.

Накричавшись, все трое отправились к главному редактору издательства Михаилу Евгеньевичу Хрунову, прихватив по дороге Дину Львовну. В кабинет их не хотела пускать секретарша Валентина Николаевна, и в приемной они еще немного покричали, причем парень-компьютерщик кричал теперь громче остальных, поскольку сообразил, что вину за странный баг свалят именно на его ни в чем не повинную голову.

В кабинете Хрунова они оказались за пять минут до окончания рабочего дня, но главред, в отличие от Дины и компьютерного гения, никуда не торопился – на вечер у него были билеты в Театр на Таганке, названия пьесы он не знал, да это и не имело значения, театр он все равно не любил, но жене нравилось «выезжать в свет», и Хрунов регулярно – не реже двух раз в месяц – вывозил свою Лизу в общественные места, неимоверно при этом скучая и ожидая любого подходящего случая, чтобы запустить руку в сумку, с которой он не расставался даже на театральном представлении, вытащить новую книгу его издательства и углубиться в чтение, доставлявшее гораздо большее наслаждение, чем наблюдение за артистами, без толку метавшимися на сцене и своими воплями только портившими напечатанный на бумаге текст.

– Михаил Евгеньевич, – твердо заявил Терехов, – произошла странная и очень неприятная история. Каким-то образом текст моего романа оказался заменен другим.

– Ха! – бросил с презрением компьютерщик, всем видом показывая, что автор несет чушь, поскольку сам и принес в издательство текст, от которого сейчас так упорно открещивается.

– Да? – спокойно сказал Хрунов. Жена должна была заехать за ним на машине, у него был еще час времени, и в возникшей ситуации он мог разобраться без спешки, гнева и пристрастия. – Варенька, на какой стадии работа?

– Готова первая корректура, – мрачно сказала Варвара. – Согласно плану, работу нужно сдать в типографию в понедельник.

– Сегодня среда, – сообразил Хрунов. – Два рабочих дня. Если Владимир Эрнстович заменит рукопись…

– Не успеем! – сказала Варвара.

– Когда ж мне читать столько? – одновременно воскликнула Дина.

Компьютерный гений промолчал – это была не его проблема, – а Терехов объяснил наконец ситуацию, в которую за два прошедших часа женщины врубиться так и не сумели:

– Я не могу заменить рукопись, – сказал он. – У меня ее нет.

– Как это? – не понял Хрунов. – Существует же копия. На диске, на «винте»…

Сдерживая эмоции и подбирая слова, чтобы не использовать при женщинах нецензурных выражений, Терехов рассказал о происшествии в метро, исчезновении и возвращении дипломата, о вирусе, внезапно поразившем его компьютер, и о том, наконец, что ни единой копии нового романа – кроме сданной в издательство – у него не осталось. И если в издательстве текст оказался кем-то подменен…

– Текст был на диске, а диск принесли вы, – встрял наконец в разговор компьютерщик.

– Черт! – воскликнул Терехов. – Значит, этот грабитель из метро… Он заменил диск с моим романом и записал какой-то другой!

– Под вашей фамилией? – поднял брови Хрунов. – Так не бывает, извините… Варенька, то, что нам принес Владимир Эрнстович и от чего сейчас почему-то отказывается, – это хорошая книга?

Варвара переглянулась с Диной, посмотрела на Терехова и твердо сказала:

– Да. Хорошая. В сто раз лучше той дряни, что писал Владимир Эрнстович раньше.

Такого выпада от всегда вежливой Варвары Терехов не ожидал совершенно и потому не сумел издать ни звука, только повел шеей, будто ему не хватало воздуха.

– Как называется? – спросил Хрунов. – Я имею в виду то, что готово к сдаче.

– «Вторжение в Элинор», – сказала Варвара.

– Ничего, – оценил Хрунов. – Продолжайте работать. Другого романа нам Владимир Эрнстович представить не может, верно?

– Да я вам что – Россини? – вырвалось у Терехова. Почему ему в голову пришло имя итальянского композитора, он не знал и сам – кажется, слышал о том, что, оказавшись в похожей ситуации (в начале девятнадцатого века?), Россини за неделю написал новую оперу, оказавшуюся тем самым «Севильским цирюльником», которым уже почти два столетия восхищаются все меломаны.

– Не может, – сделал вывод Хрунов, знавший, видимо, что Россини все-таки не смог за неделю написать новую оперу. – Продолжайте работать, – повторил он. – В другой раз Владимир Эрнстович будет внимательнее. А рукопись, – он протянул руку к папке, которую Дина прижимала к груди, – я на досуге почитаю. Если что – придется вам, Владимир Эрнстович, возвращать аванс и оплачивать непроизводительные издательские расходы.

Возразить Терехов не успел – заверещал лежавший на столе мобильник, Хрунов одной рукой прижал к уху телефон, а другую протянул за папкой с рукописью. Звонила жена, она уже подъезжала к зданию издательства, нужно было спускаться. А папку он возьмет с собой – почитает в антракте. Мудрит Терехов – написал, наверно, нечто новое, для самого же неожиданное, и боится, что не издадим, вот и перестраховку устроил… Почитаем, увидим.

– Черт, черт, черт! – воскликнул Терехов, осознав, что стоит в холле один и держит в руке злосчастный дипломат.

Рабочий день закончился, люди шли к выходу, будто ручьи сливались у дверей в широкую реку, упиравшуюся в плотину.

Глава пятая

«Это была ночь, какой не могло существовать в природе. Ночь, для которой не было придумано законов. Ночь сна и ночь бессонницы, они были вдвоем в бесконечном мире, они были всемогущи и беспомощны. Левия лежала, заглядывая в глаза звездам, и говорила с ними, что-то шептала – наверно, о нем, и он лежал рядом, гладил обеими руками ее удивительные волосы, к которым еще вчера боялся прикоснуться, как боишься коснуться хрупкой статуэтки, он любил Левию и очень боялся потерять ее именно сейчас, в эту ночь, когда все стало возможно и когда все, ставшее вдруг возможным, способно было проявить себя в самой неожиданной, никем не предсказанной форме – в этих облаках, к примеру, выписывавших в темном небе пируэты имен: его и Левии и еще чьи-то имена, которые он не мог прочитать, потому что не мог сосредоточиться ни на чем, что не было ею, его любимой, его счастьем, его жизнью»…

– Господи, – сказал Терехов вслух, – какая нескончаемая фраза! Так нельзя писать, читатель заснет, это же безумие!

Но так оказался написан весь этот странный роман – его роман, «Вторжение в Элинор», на титульной странице значилась его фамилия, и вот еще странность: он действительно хотел иногда написать так, он подозревал в себе подобное чувственно-словесное извращение, подспудное желание душевной сложности; наверное, это общее свойство авторов, пишущих простым, понятным и доступным, но в то же время вполне литературным – профессиональным – языком. Простое хочет стать сложным, сложное хочет выглядеть простым.

Но такого он бы не написал, даже если бы очень захотел. Впрочем, несмотря на обилие длинных фраз, невнятных мыслей, будто рассчитанных на собственное умственное усилие читателей, пространных рассуждений о проблемах, до которых общество, по мнению Терехова, еще не доросло – несмотря на все эти очевидные для специалиста огрехи, роман завораживал, приковывал внимание и не отпускал до самой последней строчки, до слов «И шел он долго, а когда дошел, то понял, что умер, потому что место, куда привела его дорога, могло быть только Адом».

Элинор, куда стремился попасть главный герой по имени Ноэль, был не страной вовсе, как решил Терехов после первых двух-трех страниц, и не вымышленным пространством идеи, и не улицей за соседним поворотом, и не юношеской мечтой о несбывшемся. Элинор был… Нет, даже дочитав до конца, Терехов не мог дать правильного определения, потому что ощущения его менялись от страницы к странице и представления об Элиноре менялись тоже по мере того, как приходила к Ноэлю настоящая любовь и уходила опять, и возвращалась через годы, чтобы вновь уйти, как ему каждый раз казалось, – навсегда.

Это был роман о любви, он был написан, как роман о любви, но по сюжету «Вторжение в Элинор», как ни удивительно, было типичным современным триллером – с убийцами, политическими интригами, никак, вроде бы, не связанными с любовными томлениями Ноэля, но определявшими суть происходившего на многих страницах.

Терехов читал текст, подписанный его именем, и завидовал лютой завистью – он знал собственные литературные возможности, им далеко было до уровня, продемонстрированного автором «Вторжения»… Кем?

Владимир Терехов – стояло на титуле.

Что это могло означать? Некто, укравший в метро его дипломат, сделал это специально, чтобы подменить диск с романом – иначе, будучи в здравом уме и твердой памяти, невозможно объяснить, каким образом возникло «Вторжение в Элинор», не им написанное, то только ему теперь принадлежавшее.

В конце концов, он заплатил за этот текст – пусть и символическую цену в тысячу рублей, но заплатил из собственного кармана. Купил рукопись – правда, он верил, что возвращает свою собственность, а получил…

Он и получил свою – разве роман подписан чужим, а не его, именем?

Зачем? И кто мог заранее знать, что в тот же день компьютер его окажется поражен вирусом, который уничтожит остальные копии злосчастного романа?

В жизни возможны, конечно, самые удивительные совпадения, но поверить в то, что случившееся было лишь цепью никем не контролируемых случайностей, Терехов не мог.

Кому-то было очень нужно, чтобы именно Терехов стал автором романа «Вторжение в Элинор». Кто-то тщательно продумал эту акцию и совершил ее с блеском, не оставив ни одной ниточки, за который можно было бы потянуть.

Зачем?

Терехов понял, что мысли его начали двигаться по замкнутому кругу, и заставил себя выключить компьютер, пока роман не заставил читать себя еще раз. В который? Третий или четвертый?

Ужасно длинные фразы. Но они перемежались фразами короткими, как ударами ножом наотмашь. Очень невнятные мысли, но среди них Терехов нашел несколько удивительно мудрых, как на любимых им в детстве картинках, где в запутанных линиях нарисованных деревьев можно было найти контуры медведей, лис, зайцев и охотников. Терехов любил разглядывать такие картинки, искать и находить. Он и теперь находил в тексте мысли, которые автор то ли умело запрятал среди нагромождения лишних, казалось бы, слов, то ли волей не автора, а слепого случая текст оказался так организован, что при чтении распадался на мысли, как того хотелось читателю, а автор в этой работе вроде бы и не принимал участия.

Странный роман. Притягательный, как запретный плод. Кислый, как недозрелое яблоко, вяжущий, как неспелая хурма, клейкий, как древесная смола… Оторваться невозможно.

Что же делать? Терехов думал об этом, стоя под душем, вода была слишком горячей, но его била мелкая дрожь, он никак не мог согреться.