Над чем я так смеюсь? Один как перст,

И ни души вокруг. Как раз над этим.

Не правда ли, весьма остро? И все же,

Будь проклят час, когда Амфитриона

Я вздумал философии учить.

Судите сами: он хотел раба

Отправить в Фивы с важным порученьем,

Как вдруг настала ночь, у солнца в полдень

Положенную часть часов похитив.

И эта недоношенная ночь

Была черней, чем зимних сто ночей.

И по сравненью с ней другие ночи

Казались яркими, как попугаи.

Не мудрствуя лукаво, я улегся,

Но вдруг хозяин подозвал меня

«Старик, – он молвил, – ты мне толковал,

Что тьма не более темна, чем свет». —

«Да, отвечаю, толковал». – «А как

Ты мне докажешь это?» – говорит.

А я ему в ответ: «Сначала вы

Мой тезис опровергнуть попытайтесь».

«Ну, – говорит он, – ночью мы не можем

Ни цвет, ни форму вещи распознать»,

«И днем не можем, – я ему на это. —

Гора, к примеру, утром голубая,

А на закате пурпуром горит.

И кажется она нам сверху круглой,

А спереди мы видим острый шпиль».

«Допустим, – говорит, – однако ночью

Нас беды страшные подстерегают.

Не можем мы во тьме их разглядеть».

«И днем не можем, – я ему на это. —

Средь бела дня нас лучший друг предаст,

Змея укусит и скала придавит»,

«Однако днем, – мне возражает он, —

Так человеку на душе легко».

Ну, тут уж я его совсем припер.

«Вот, говорю, в чем ваше заблужденье.

Для мудреца ни ночи нет, ни дня.

Быть мудрым – значит вечно ждать беды.

От освещенья мудрость не зависит.

И зренье – только форма слепоты,

И свет есть та же тьма, но наизнанку.

И день, и ночь внушают равный ужас».

И вдруг он соглашается со мной.

«Ты совершенно прав, мой добрый Созий.

И вместо неученого раба

Я лучше в Фивы мудреца пошлю.

Тебе ведь все равно, что ночь, что день».

Ну и дорога. Я едва бреду.

По сторонам одни крутые скалы.

Но, кажется, с дороги я не сбился,

Раз головой задел Меркурьев столб[6].

Ах, мудрый Созий, жди теперь беды.

Меркурий, знаю я, на все способен.

Еще не знаешь, но узнаешь скоро.

Ну вот, теперь совсем я ослабел.

Уж не иду я, а скорей ползу,

Сбивая в кровь и руки и колени.

Хоть ничего не вижу, лезу вверх.

Теперь стою. А где стою, не знаю.

Тебе бы лучше не стоять здесь вовсе.

Но кто же знает, где стоит? Никто.

А знать, что мало кто что знает, – значит

Быть очень близким к истинному знанью.

И разве я могу сказать, что мне

В постели оставаться было б лучше?

Возможна ведь такая связь причин,

Что если б не ушел я с корабля,

То на него напал бы осьминог

И проглотил меня и всю команду.

Я безмятежностью своей силен,

Спокоен, ибо мудр. Пусть дураки

Из кожи лезут вон и портят печень,

Глаза заводят и скрипят зубами

И от волненья шляпу в клочья рвут.

Лишь боги безмятежны, о сын праха!

Я безмятежности тебя лишу,

Меня начальство очень разозлило, —

Ну что ж, сорву на подчиненном зло.

Я твой двойник! Какое поношенье!

Я отомщу и развлекусь как раз.

Я докажу тебе, что ты не ты,

Я доведу тебя до исступленья.

Хочу, чтоб с головы сорвал ты шляпу,

Чтоб смял ее, скрутил и, наконец,

Всю в клочья разорвал. Начнем, пожалуй.

Как жутко здесь. Ах, я уже пришел.

Ворота наши. В них я и войду.

А это что там за фигура бродит?

Ох, ну и пугало! Я не видал,

Чтоб человек так низко опускался.

Мне кажется, себя я вижу, право.

Да этот тип не кто иной, как Созий,

Ворот блестящей медью отраженный.

Как запотело зеркало!

Неужто

Я так противен?

Ты еще противней.

Ш-ш!

Куча мусора.

Кто это?

Я.

Тсс, зеркало! Молчи и не болтай.

Дай мне послушать, кто здесь говорит.

Я говорю.

Ты обрело дар речи?

Нет, мудрый Созий, немы зеркала.

Я так и думал. Видно, показалось.

Я говорю, что ты настолько мерзок,

Что даже собственное отраженье

Всей мерзости твоей не передаст.

Я ничего не понял.

Почему?

Ночь так черна, что мне темны все речи.

Найдем светильник для твоих ушей.

Фу, померещилось! Какой-то жулик,

Я чуть его не принял за себя.

Ну, поглядите – разве не похож?

Не отражение – и все ж портрет!

Проклятый свет, тебя не зря хулил я.

Лишь на свету теряют ясность вещи.

Нет, сударь, нет. Типичное не то.

Вы слишком грязны, чтоб со мной сравняться.

Почаще бы вам ванну принимать.

Как это – ванну?

Ну, представь, корыто

Из мрамора и полное воды —

Пусть банщик растворит в нем ароматы,

И пусть рабыни с мягкими руками

Прилежно тело разотрут твое.

Не по карману, сударь, это мне.

Вот оттого-то я и предпочел

Науку о морали, а мораль

Гласит, что это суетность одна.

Ну и рука у вас! Как у скелета.

А впрочем, нет, моя ничуть не лучше.

А ноги как? Уж больно ваши кривы,

Мои стройней, пожалуй, Впрочем, нет.

Ах, до чего противен человек,

Когда о нем мы судим без пристрастья.

Моя нога, не будучи моей,

Окажется весьма кривой ногою.

Ну, я вас убедил?

Я признаю,

За Созия вполне принять вас можно.

Я – Созий.

Кто вы?

Я Амфитриона

Слуга покорный, и словарь, и пес,

Я Дава отпрыск[7], разума отец,

Я – Созий, мировая знаменитость.

Вы – Созий?

Да.

Философ?

Да, он самый.

Бедняга! Вместе с вами я скорблю.

Вдвойне жестокой к вам была судьба.

Вы Созий и философ. Мне вас жаль.

Ну-ну, не надо.

Верите вы мне?

Охотно.

Созий – я?

Конечно, вы.

Сопротивленье бесполезно.