Альбер Друэ остановился у двери «Смеющегося Кота» и сделал несколько глубоких вдохов. Путь неблизкий, к тому же, большую часть дороги юноша почти бежал. Хорошим доказательством его выносливости и осторожности послужило уже то, что ему удалось ускользнуть от стражников и выбраться из дворца. Опершись о дверной косяк, Альбер помедлил еще несколько секунд. Лампы внутри чадили. Над головами многочисленных посетителей плавал серый дым. Пахло кислым элем. Альбер обвел глазами толпу. Прищурившись, он пытался найти взглядом Лэра де Фонтена, который, возможно, еще ждет своих друзей. В конце концов он заметил хозяина и, шепча еле слышные проклятия, начал пробираться к нему сквозь толпу.
      Не так давно на улице, освещенной неровным светом факелов, Альбер увидел тех людей, которые еще утром приходили в дом де Фонтена с вопросами и угрозами. Скоро преследователи будут здесь.
      Лэр неторопливо пробирался к закопченной двери таверны. Неподалеку в стойле конюшни его ждет Ронс.
      На какое-то мгновение толстая служанка загородила ему дорогу. Лэр не успел обогнуть пышнотелую преграду, как услышал знакомый голос и увидел своего слугу Альбера, машущего ему рукой. Долговязый малый с копной рыжих волос рассекал толпу, подобно пловцу, преодолевающему волны. Когда Альбер оказался рядом с хозяином, то слова, которые он произнес на ухо де Фонтену, полились, словно снежная лавина.
      – Они хотят арестовать вас, сир! Не возвращайтесь во дворец! Они ищут вас! Я только что их видел! Рядом с таверной!
      Какое-то мгновение Лэр пытался осмыслить, о чем говорит слуга, что стоит за всем этим. Но… Не слишком ли поздно? Уголком глаза де Фонтен успел заметить знакомую фигуру Рауля де Конше, стоящего на пороге таверны в окружении восьми стражников. Их глаза внимательно изучали толпу. Пока они его не заметили… Пока.
      Глаза Альбера расширились.
      – Вы должны торопиться, сир. Я постараюсь отвлечь их.
      Лэр схватил юного слугу за руку.
      – Нет. Слишком поздно.
      Де Фонтен вынул из кармана монету и вложил ее в ладонь Альбера. Быстрым шепотом произнес:
      – Моя лошадь находится в стойле «Красной Жаровни». Отправляйся к маршалу д'Орфевре. Если нужно, подними его с постели. Расскажи обо всем, что случилось. Быстро, пока они не заметили тебя, – Лэр мягко подтолкнул слугу в спину.
      Де Конше взмахнул рукой. Его отряд двинулся вперед. Лэр не тронулся с места. В последний раз он различил бледно-голубую тунику Альбера, отливающую серебром в тусклом свете таверны. Молодой человек, словно юркая рыбка, исчез среди толпы.
      Окруженный стражниками, Лэр четким голосом сказал, что не знает за собой никакой вины. Де Фонтен отдал меч Раулю де Конше и вышел из таверны в окружении солдат. Сопротивляться было бесполезно. К тому же не исключено, что ошибка разъяснится.
      На улице их окутала темнота. К Лэру подвели лошадь одного из стражников.
      – К сожалению, – насмешливо произнес де Конше, – могу предложить вам только эту кобылу. Не уверен, что вы привыкли к подобному.
      Взрыв хохота прорезал тишину вечера, когда самый младший из стражников схватил Лэра за руки и связал их за его спиной. Стражник, чья лошадь досталась пленному, побежал впереди всадников, освещая факелом путь. Постепенно темные улицы, наполненные запахом дешевой пищи, сменились более богатыми кварталами. Лэр, коленями удерживаясь в седле, не произнес больше ни слова, в то время как де Конше не умолкал ни на минуту. Казалось, ему доставляло огромное удовольствие перечислять обвинения, которые будут предъявлены де Фонтену. Впереди показались остроконечные башни. Въехав в ворота замка, де Конше небрежно бросил:
      – Посмотри на мир в последний раз, Фонтен. Твоя жизнь кончена.
      Из темной арки появились три огромных силуэта – трое стражников с каменным выражением лиц и огромными ручищами. Они не стали ждать, пока Лэр спрыгнет с лошади, а грубо стащили его с седла. Де Фонтен попытался сопротивляться, но сильный удар по голове утихомирил его. Перед глазами поплыли радужные круги. Лэра потащили по какому-то коридору, потом вниз по выщербленным ступеням. Установленные кое-где шипящие факелы тускло освещали подземелье дворца. Наконец Лэра швырнули в подвал, сорвали одежду, приковали к стене. Темнота окутала пленника.
      Не прошло и часа, как яркий свет факела прорезал темноту. Лэр зажмурился. Потом открыл глаза, пытаясь разглядеть вошедших. Перед ним, оскалив хищные зубы, стоял королевский инквизитор и два огромных стражника, наверное, из тех, кто стаскивал де Фонтена с лошади во дворе.
      – Кажется, судьба завела вас так далеко, что вам трудно позавидовать, мессир, – произнес де Ногаре. Губы искривила неприятная ухмылка. Буквально несколько минут назад он видел другое тело – тело одного из братьев д'Олни. С такими же Широкими плечами, хорошо сложенную фигуру молодого мужчины. Ни одному из братьев д'Олни, ни молодому де Фонтену уже не понадобятся ни сильные руки, ни широкие плечи… Взмахом руки де Ногаре приказал одному из стражников, держащему факел, приблизиться к пленнику.
      – Твои друзья признались в своих преступлениях. Не могу сказать, что они сделали это охотно. Но, в конце концов, они были счастливы сообщить мне именно то, что я хотел знать. Я надеюсь на твое благоразумие.
      – Я ничего не знаю ни о каких преступлениях, – возразил Лэр. – Знаю только, что вы по ложному обвинению задержали преданных слуг короля.
      Его голос был удивительно спокойным. Даже обнаженный, де Фонтен старался сохранить достоинство.
      Инквизитор презрительно фыркнул:
      – Тебя неверно информировали. Арестовать братьев д'Олни приказал Его Величество король Филипп.
      – И в чем их обвиняют? И в чем обвиняют меня?
      Инквизитор усмехнулся.
      – Я вижу, ты прикидываешься дураком. Хорошо, – он неожиданно дернул головой. Гюлимая де Ногаре мучил нервный тик, поэтому его голова иногда странным образом дергалась влево.
      Стоящий на пороге детина с густыми бровями вышел в коридор и вернулся с табуреткой, которую поставил рядом с инквизитором. Другой стражник поднял факел и вставил древко в металлическое кольцо на стене. Затем повернулся, отстегнул от пояса что-то черное. Когда стражник подошел ближе, Лэр понял, что это дубинка, с одного конца обтянутая кожей.
      – А сейчас, – де Ногаре опустился на табуретку, – ты скажешь мне, где и когда ты встречался с леди Николетт Бургундской.
      Глаза Лэра сверкнули яростью.
      – Если вы выдумали эти встречи, то вам, а не мне, знать, когда они проходили!
      Стражник с дубинкой подошел еще ближе. На тупом лице загорелась звериная ухмылка, в глазах застыла животная радость. В неровном свете факела лицо стражника обрело сходство с мордой озлобленного волка.
      Де Ногаре медленно продолжал:
      – Есть свидетели ваших встреч. Отрицая правду, ты только навлечешь на себя неприятности. Очень болезненные неприятности.
      Лэр не ответил. Его глаза неотрывно смотрели на черную дубинку. Только сейчас он ощутил настоящий страх. Они хотят выбить из него признание. И могут добиться своего.
      – Я спрашиваю еще раз, – де Ногаре скрестил паучьи ножки, глаза прищурились. Он кивнул человеку с дубинкой. Тот поднял ее над головой, ухватив правой рукой обитый кожей конец. Лэр сжал зубы. Цепь натянулась. Он увидел только быстрое движение волосатой мясистой руки, и дубинка просвистела вблизи его щеки.
      Де Ногаре улыбнулся.
      – Что ты скажешь сейчас, мой синеглазый шевалье?
      И вновь просвистела дубинка. На расстоянии волоска от носа де Фонтена, тело которого покрылось холодным липким потом. Но Лэр сжал зубы и ничего не ответил.
      И вновь кивок инквизитора. Резкий взмах дубинки. На этот раз боль ослепила Лэра. Удар пришелся по лицу. Возможно, сломана челюсть. Даже, если бы он и захотел, все равно не смог бы сказать ни слова. Он не мог даже закричать. Лицо де Ногаре осталось бесстрастным.
      – Моему терпению пришел конец. У меня больше нет времени на игру в молчанку. Назови даты.
      Не получив ответа, он снова кивнул головой. Теперь на Лэра обрушился целый град ударов – по лицу, плечам, коленям. Еще немного, и он потеряет сознание от боли.
      – А сейчас ты готов стать благоразумнее? Лэр закашлялся, сплевывая кровь. Поднял глаза на уродливую фигуру, сидящую перед ним на табурете и выдохнул только одно слово:
      – Нет!
      Еще несколько ударов, и он потеряет сознание. И тогда благородное беспамятство избавит от боли… Лэр закрыл глаза, ожидая нового потока ударов.
      Но вместо этого услышал голоса. Открыв глаза, он увидел, что де Ногаре встал и стоит у двери. В подвал вошел еще один человек, одетый в ливрею личного слуги короля. Вошедший и инквизитор обменялись несколькими фразами. Затем де Ногаре повернулся к стражникам.
      – Снимите с него оковы, оденьте. Затем займитесь остальными. Через час будет заседание Совета.
 
      Николетт лежала на соломенном тюфяке, полностью утратив чувство времени. Слезы, казалось, иссякли. Иногда она забывалась коротким сном, но через какое-то время вновь просыпалась, с ужасом обнаружив, что окружающий кошмар – реальность. А ведь не так давно она была счастлива. Детство, проведенное в родной Бургундии среди братьев и сестер, теперь казалось светлой мечтой. Тогда она думала, что от всех жизненных печалей и бурь ее могут спасти любящие руки няни, дорогой Озанны. Единственным несчастьем казалась сломанная нога любимой куклы. Все было безоблачным. Было… До того дня, когда ее и всех братьев и сестер проводили в часовню, где горело два ряда свечей, и где перед алтарем лежал их отец. На бледных губах не было улыбки, а сильные теплые руки стали твердыми и холодными. Кончилось детство…
      Зимой от воспаления легких умер старший брат, а оставшийся единственный брат Этудес был послан учиться во Францию. Но жизнь продолжалась. Летом мать вновь вышла замуж. Новый муж был моложе жены, жадный до власти человек. По его настоянию двух сестер Николетт отправили в монастырь. Такая же участь ждала и Николетт, не приди отчиму в голову мысль выдать ее замуж за старшего сына короля. Еще будучи ребенком она обещала стать красавицей. Об этом ей не раз говорили ее няни. Отец очень гордился красотой дочери. Люди восхищенно шептались при виде очаровательного ребенка. Даже Озанна, дорогая Озанна, однажды сказала, что когда-нибудь к Николетт придет молодой шевалье, восхитится ее красотой и подарит ей свое благородное сердце.
      Николетт вовсе не удивилась, когда прибыли посланцы короля – ей тогда было шестнадцать. Странным образом она поверила, что сбывается предсказание Озанны.
      Мать Николетт вновь проявила интерес к дочери. Даже отчим стал относиться с уважением. Вокруг девушки завертелись портнихи. Король прислал дорогой подарок – роскошные украшения. Небольшая изящная карета повезла ее в Париж, в который Николетт приехала, полная наивных мечтаний. Очень скоро они развеялись. С первой встречи она поняла, что должна выйти замуж за злобного, ехидного юношу.
      Первый день совместной жизни был отмечен трагедией – остатки со свадебного стола бросили беднякам, и дюжина людей погибла в давке. Николетт была в ужасе. Но жених только усмехнулся.
      – Крестьяне. Мрут и размножаются, как крысы.
      «Я ненавижу его», – подумала Николетт, лежа на тюфяке. – «Я ненавижу его».
      Как трудно прогнать страх!
      Больше всего Николетт боялась, что ее сожгут. Она боялась огня, так как была свидетельницей казни на костре по приказу короля. Присутствовала вся знать, почти половина Парижа. Все собравшиеся посчитали – к ее искреннему отвращению – это зрелище своего рода развлечением.
      Та сцена до сих пор стояла у нее перед глазами. Улюлюканье толпы. Старика тащат на самый верх сложенных вязанок хвороста, привязывают к столбу. Огромные языки пламени лижут сосновые сучья, раздается треск, пахнет дымом. И человеческая плоть, подобно воску, превращается в ничто. Ужасные крики. Николетт ощутила тогда приступ тошноты.
      – Боже, смилуйся надо мной. Не дай мне умереть на костре. Я невиновна!
      Слез больше не осталось. Она начала молиться. Пытаясь забыться, все повторяла и повторяла размеренные строки. В какой-то момент слова перестали срываться с ее губ, невидящий взгляд был направлен в темноту подвала.
      За дверью раздался шум шагов. Николетт вскочила. Сердце билось, как сумасшедшее. Скрипнул ключ в ржавом замке. От этого звука по спине пробежали мурашки.
      Вошли два человека – их внешность говорила сама за себя – огромный рост, низкие лбы, злые глаза. Запахло потом и грязной одеждой. С ними был человек ростом поменьше, полный, лысый, с плоским невыразительным лицом. Николетт попятилась к стене…

      День угасал, озаренный холодным серым светом. Молочно-белый туман поднимался с реки, блуждал, как призрак по острову Сите, окутывая каменные набережные Сены и башни на мосту, длинные базарные ряды, королевский дворец и великолепие грандиозного Собора Парижской богоматери.
      У ворот дворца собралась толпа. В воздухе плавала утренняя дымка. Известие о скандале быстро распространилось по всему городу. Поскольку дело касалось супружеской неверности, обвиняемые были молоды и благородного происхождения, любопытство низших классов не знало границ.
      Люди, стоящие возле тяжелых железных ворот, надеялись хоть мельком увидеть происходящую драму. Носильщики, возчики, рабочие и торговцы, не спешившие открыть свои лавки, толкались, чтобы занять место получше.
      – Суд, конечно, будет суров, – предрекал пожилой торговец.
      Каждый имел свое мнение. Некоторые спорили, будут ли казнены принцессы.
      – Они – простые шлюхи! – воскликнул дородный возчик. Другие обвиняли бездарных сыновей короля.
      – Что они за люди? – вопрошала пухленькая служанка.
      – Да уж, – соглашалась ее подруга. – Если даже не могут удовлетворить своих жен, как они надеются управлять королевством?
      Шум голосов за железными воротами достиг слуха Лэра, когда его вытолкнули на холодный утренний воздух и повели через двор. В его голове стоял звон от палочного удара, полученного за то, что попытался окликнуть друзей, которых волокли в зал Совета. Было видно, что Готье и Пьер не в состоянии идти, ноги не держали их.
      Внутри большого зала Лэру бросились в глаза ковры синего и золотого цветов. Обвиняемых проволокли сквозь шумную толпу знати, юристов и дворцовых служителей, которые тоже пришли посплетничать, позлословить и стояли в глубине зала, напоминающего пещеру.
      Братьев д'Олни бросили на пол. Их лица потеряли человеческий облик, только разбитые губы издавали стоны. Из ран еще текла кровь, и одежда пропиталась ею. Лэру они показались скорее мертвыми, чем живыми, и его охватили гнев и печаль. Он сам держался лишь силой воли и устоял на ногах еще потому, что за его спиной находилась стена.
      По огромному залу взад-вперед сновали пажи, некоторые притворялись очень занятыми, другие тащили пачки пергамента и чернильницы. Слуги и королевская челядь устанавливали на возвышении стулья для короля и его министров.
      Лэр обвел взглядом помещение. Он заметил троих молодых послушников с коротко остриженными волосами, стоящих на коленях перед возвышением в позе молящихся, и несколько монахов среди тех, кто заполнял галереи. Сияние их тонзур создавало бледные пятна на фоне серой массы зрителей.
      Внезапно собравшаяся толпа заволновалась, и все повернули головы. Голоса смолкли. Через дверь с правой стороны помоста в зал вошел король Филипп Четвертый, высокий, худощавый, с угрюмым лицом. Взошел на помост и уселся под ковром, на котором золотыми нитями был вышит герб Франции – цветок лилии.
      Братья короля – монсеньор де Валуа и монсеньор Эверю проследовали за ним. Оба были более низкорослыми, чем их царственный брат. Монсеньор де Валуа заплыл жиром. Он был также весьма тщеславен и носил пышно расшитую золотом одежду дольше, чем того требовала мода, чтобы скрыть располневшую фигуру.
      Следующими появились три сына короля. Старший, Луи, выглядел подавленным и очень взволнованным в своем положении мужа-рогоносца. Филипп, с его длинным бесцветным лицом, казался также униженным, а Шарль, самый младший, плелся позади, как толстый, ленивый ребенок.
      Сразу же за ними шла их сестра Изабелла, чья холодность и надменность делали ее значительно старше своих двадцати пяти лет. Барон де Конше с глазами, полуприкрытыми тяжелыми веками, с напомаженными волосами, не шел, а буквально крался возле нее, как голодная охотничья собака.
      Затем вошли Мариньи, смотритель королевства, де Бувиль, главный правитель королевского двора, епископ д'Энбо и множество других министров. Один за другим они занимали места, соответствующие своему рангу.
      Наконец, торжественным строем вошли маршалы короля и офицеры. Лэр не увидел среди них своего дядю, и у него упало сердце. Но через минуту д'Орфевре появился и торопливо занял свое место, словно боясь опоздать. К груди он прижимал какой-то пакет с документами.
      Де Ногаре, инквизитор короля и хранитель печатей, уже восседал за столом слева от помоста. Его секретари сидели перед ним, что-то лихорадочно записывая, в то время как он, положив руки на стол, наклонился вперед, изучая материалы, которые должен представить Совету. Несколько раз Гюлимай с беспокойством смотрел на помост, потом поворачивался к секретарям и требовал новых изменений в тексте. Это самый важный момент в его карьере. Все остальное бледнело перед его значением, так как сегодня в руках де Ногаре – королевские судьбы.
      Лэр со своего места видел не все. Его взгляд еще раз обратился на послушников. Только теперь он заметил их неровно остриженные головы и то, что руки связаны веревками, закрепленными на талии.
      Внезапно он догадался. Это не молодые люди, а женщины – царственные принцессы! Это открытие было равносильно удару. Если сам король приказал так унизить своих невесток, тогда для Готье, Пьера и его самого не осталось никакой надежды. Они обречены. Их жизни можно измерить часами, и Лэру стало больно при мысли, что он не умер с мечом в руке в таверне «Смеющийся Кот» и не отправился в ад вместе с Раулем де Конше.
      Николетт Бургундская, стоящая на коленях перед помостом, побледнела при виде того, во что превратились арестованные братья д'Олни. Слезы заблестели на ее длинных ресницах. Неужели весь мир сошел с ума? Она не осмелилась взглянуть на них еще раз, а также на третьего пленника. Николетт только знала, что он – Лэр де Фонтен, человек, с которым она якобы изменяла мужу.
      Но все же ее глаза невольно обратились на обвиняемого – в этом высоком, широкоплечем молодом человеке было нечто, притягивающее взгляд. Николетт не могла припомнить, видела ли его раньше, к тому же лицо де Фонтена было в кровоподтеках, челюсть опухла.
      Коротко подстриженные волосы Лэра, а также бриджи и рубашка, расстегнутая на груди, запачканы кровью. Даже в цепях де Фонтен сохранял достоинство. Широкие плечи, покрытая волосами грудь, безупречная линия длинных узких бедер, затянутых в кожаные бриджи, подчеркивали молодость и мужественность. Нет, они не сломили его. От макушки до пят де Фонтен представлял собой прямую противоположность тому, чем был ее муж Луи – с впалой грудью и длинным презрительным лицом. И сейчас Николетт вдруг страстно пожелала в действительности испытать прикосновение этого человека. По крайней мере, она бы знала, за что несет наказание…
      Зазвучали фанфары. Потом установилась тишина. С пергаментом в руке вперед выступил де Ногаре и зачитал обвинения принцессам и офицерам королевской стражи. Затем начал перечислять сведения, выяснившиеся в ходе допросов: даты свиданий, места встреч.
      Вызвали нескольких слуг, которые подтвердили изложенное инквизитором.
      Со своего места маршал д'Орфевре внимательно выслушивал каждую дату, каждое слово, которое слетало с проклятых губ де Ногаре. И д'Орфевре удалось найти зацепку: одна из дат свидания Николетт Бургундской и Лэра де Фонтена приходилась на тот день, когда его племянник был в Понтуазе – а это день пути от Парижа. Когда инквизитор сделал паузу, чтобы перевести дыхание, старый д'Орфевре поднялся с места:
      – Мессир, вы лжец!
      Выпученные глаза де Ногаре оторвались от пергамента, инквизитор вздрогнул, будто от удара кнутом. Кто осмелился назвать его лжецом? До того, как Гюлимай смог собраться с мыслями, старый маршал обратился прямо к королю.
      – Милорд, насколько вы знаете, мой племянник, Лэр де Фонтен, долгое время верой и правдой служил военным комендантом в Понтуазе. За последние три месяца он ни разу не покинул место службы и вернулся в Париж всего за день до ареста, – низкий голос д'Орфевре стал громче. – Но невзирая на эти факты, мессир де Ногаре приводит свидетельства, которые не могут соответствовать истине. Пребывание моего племянника одновременно в двух, весьма удаленных друг от друга местах – вне сферы реального. И что касается меня, я начинаю серьезно сомневаться в истинности остальных обвинений мессира де Ногаре!
      Инквизитор взорвался от негодования:
      – У меня есть доказательства! – взвизгнул он. – Неопровержимые доказательства!
      Король поднял руку, призывая к спокойствию.
      – Есть ли у вас, – обратился он к д'Орфевре, – доказательства того, что ваш племянник находился в Понтуазе?
      Д'Орфевре, который в молодые годы сражался бок о бок с королем, ответил:
      – Да, милорд. У меня есть письменные свидетельства солдат, которые служили под началом моего племянника в Понтуазе и накануне вместе с ним вернулись в Париж.
      Монсеньор де Мариньи, один из советников королевства, тоже встал.
      – Если угодно вашему величеству, то я могу также представить следующие документы: в качестве военного коменданта Понтуаза, шевалье де Фонтен должен был подписывать бумаги, в которых указывалось жалованье, получаемое солдатами под его командованием, – де Мариньи взял один из листков, лежащих перед ним. – Здесь стоят даты, милорд.
      Бумаги были переданы королю. В комнате установилась тишина, пока король просматривал документы. Де Ногаре, растерявшись в первую минуту, собрался с мыслями даже быстрее, чем Изабелла, лицо которой стало мертвенно-бледным.
      – Видимо, – начал де Ногаре, – мои свидетели не проинформировали меня о недавних служебных обязанностях обвиняемого, – Гюлимай уже полностью обрел контроль над собой, – но, даже если учитывать только что сказанное, все равно, не может быть сомнений в том, что шевалье де Фонтен в полной мере владел информацией о преступных событиях. Могу ли я напомнить почтенной аудитории, что нет более оскорбительного преступления, чем соблазн вассалом жены своего сюзерена. А если эта соблазненная женщина – член королевской семьи… Поэтому я считаю шевалье де Фонтена не менее виновным в преступных поступках, чем его друзей – братьев д'Олни.
      Старый маршал вновь вскочил с места, стукнув кулаком по столу.
      – А я считаю вас лжецом, мессир! Независимо от того, как умело вы громоздите одну ложь на другую!
      Вкрадчивому голосу де Ногаре было далеко до возмущенного рева д'Орфевре. Король призвал всех к тишине, знаком подозвал инквизитора, и в ближайшем окружении короля началось обсуждение. Придворные старались говорить тихо, поэтому д'Орфевре лично не услышал ничего, о чем шептались король, де Ногаре и приближенные Его Величества. Мало того, что старый маршал сидел довольно далеко от короля, так был еще и немного глуховат – последствия контузии во время одного из боев. Но стоящий рядом молодой слуга обладал довольно неплохим слухом и передавал старому маршалу обрывки разговора.
      Наконец совещание закончилось. Де Ногаре вернулся на свое место и приказал секретарям внести необходимые изменения в бумаги.
      Теперь перед судом должны были предстать Николетт, Жанна и Бланш. Всю первую часть заседания они простояли на коленях перед возвышением, слыша каждое слово. Женщины обменялись взглядами, полными тревоги и отчаяния. Николетт хотелось кричать, кричать о своей загубленной жизни. Как могло все это случиться с ней, Жанной и Бланш? Какое преступление они совершили? Есть ли грех в их невинном флирте? Да и вообще в любви? Трубадуры воспевают любовь к прекрасным дамам, поэты слагают стихи. Возможно, их бунт был неумелым, возмущение – детским, пьесы – слишком обидны для двора… Но при чем здесь измена? Она невиновна. Возможно, Жанна и Бланш вели себя более легкомысленно, но Николетт ничего об этом не знала. И в глубине сердца верила, что такого быть не могло. Так же, как и она сама, ее невестки – жертвы хитрых сетей, раскинутых Изабеллой.
      Раздался визгливый голос мужа Николетт:
      – Пусть она умрет! – этот голос звучал громче, чем возмущенный ропот его братьев. У Николетт окончательно упало сердце. – Она запятнала мою честь! Она – шлюха и заслуживает смерти!
      Николетт и не ожидала иного от своего жадного и жестокого мужа. Крики Луи напомнили ей об их брачной ночи, и Николетт вновь испытала ужас и отвращение.
      – Смертный приговор требует очень серьезного разбирательства, – сказал епископ д'Энбо. Шарль, самый младший сын короля, муж Бланш, быстро согласился. Он был слишком молод, напуган. Его брат Филипп, супруг Жанны – несколькими годами старше – поддержал Шарля.
      – Вы не бережете свою честь, братья! – вновь закричал Луи. – Наши жены предали нас! Вся Франция смеется! Они – шлюхи и заслуживают костра!
      Слова Луи падали на Николетт, словно удары молота. Слезы заструились по щекам. Она начала молиться. Поскольку Николетт отказалась покаяться в грехах, ее лишили покровительства церкви. Но разве это имеет значение, если для нее ад наступил уже на земле? Николетт погрузилась в молитву.
      – Благородно, очень благородно, когда ценят честь, Луи, – раздался голос Изабеллы. – Но нужно быть благоразумным. Если твою жену отправят на костер, ты потеряешь ее приданое, доходы с владений леди Бургундской.
      Братья короля поддержали Изабеллу. Громче всех – монсеньор де Валуа, который уже просчитал многое: если жен не казнят, а отправят по тюрьмам, королевские сыновья не смогут зачать законных наследников. И тогда трон, о котором мечтал монсеньор, завоевать будет легче.
      – Потеря значительных доходов – катастрофа для нашей казны, – внес свой голос де Мариньи. Он предложил заточить принцесс в монастырь до тех пор, пока дело не уляжется.