«Да, он такой», – мог бы сказать Поль и добавить еще много слов: гордый, мужественный, неэгоистичный, непрактичный, вспыльчивый – все это принадлежало человеку, лежащему без сознания на постели.
И, как будто прочитав его мысли, Хенни сказала:
– Мы никогда не узнаем, какие еще мысли рождались в его голове. Теперь он никогда не очнется.
Они знали, каким будет конец.
Хенни гладила руки Дэна. «Работа рук». Она, должно быть, вспоминает, как эти руки ласкали ее. Один раз она нежно положила свою голову ему на плечо. Как много ночей спали они так!
Принесли еду, но она не смогла поесть. Неподвижно, без слез сидела она, следя за слабеющим дыханием Дэна.
Хенни подняла глаза на Поля, который хотел, чтобы она отдохнула.
– Я все запоминаю, – сердито сказала она, – как ты не понимаешь? Я никогда больше не увижу его. Ты понимаешь?
Пришел Хенк проститься с дедом. Несколько минут он стоял, смотря на тело на кровати. Дэн как-то вдруг стал меньше, свернулся, как ребенок в утробе матери.
– Проклятье! Черт их всех побери! Опять у тебя взяли все мастерство твоего ума, чтобы использовать в войне и убийстве, которые ты так ненавидел, – плакал Хенк.
«Новый Дэн!» – подумал Поль. И он знал, что молодой человек вспоминал. Он видел маленького мальчика на стуле у пианино и Дэна, ставящего его маленькие пальчики на клавиши. Он видел, как проходили дни рождения мальчика в доме, подаренном ему делом. И сейчас ему бы хотелось обнять Хенка, но трещина в их отношениях еще не затянулась – взгляд Хенка был холоден. Потом на Поля нахлынули его собственные воспоминания: кухня в квартирке, где школьником он разговаривал с Дэном о вещах, которые редко обсуждались дома, и Дэн слушал его так, словно Поль был взрослым человеком, к мнению которого следовало прислушаться.
Прошло два дня. Они ждали. Вечером третьего дня врач настоял, чтобы Хенни пошла отдохнуть домой. Так что Поль был один, когда Дэн умер.
В маленькую квартиру Ротов стекались люди: ортодоксы в черных пальто и с пейсами, атеисты, профсоюзные лидеры, рабочие, учителя и бывшие ученики, теперь уже пожилые люди.
Даже Донал Пауэрс пришел. Поль порадовался, что его в это время не было. Ему опять напомнили, что Дэн был освобожден из тюрьмы Доналом Пауэрсом. Хотя он понимал, что чувство его мелкое и ограниченное, он знал, что никогда не избавится от него.
Мэг все чаще и чаще стала подумывать о том, чтобы вернуться к учебе и стать ветеринаром.
Сначала эта идея показалась ей смешной. Но потом, поразмыслив, она уже серьезно стала обдумывать свое будущее. Ей уже тридцать пять лет, у нее три дочери и два сына. Давно пора принять твердое решение!
И она вспомнила больных или раненых кроликов, котов и птиц со сломанными крыльями, которых она выхаживала в своем одиноком детстве. Через секунду она подумала: «Сентиментальная глупость! Откуда мне знать, хватит ли у меня сил и настойчивости, чтобы пройти через это?»
Но она все-таки хотела попробовать свои силы. Не ждать же пассивно, пока подрастут ее дети и уйдут от нее, не зависеть же от денег Донала?
Она решила поговорить с ним. Впервые она была в его офисе: в старые времена у него не было даже настоящего кабинета. Сейчас он сидел за письменным столом, на котором стояли сразу три телефонных аппарата.
– Я считал, что мы договорились о финансовой стороне.
– Да. Но я хочу кое-что сказать тебе…
– Только недолго! Я опаздываю на встречу.
– Я буду краткой! Я бы хотела, чтобы ты одолжил мне некоторую сумму денег… Я возвращу.
– Дополнительные деньги? Для чего?
– Я хочу вернуться к учебе. Донал поднял брови:
– Ты окончила колледж.
– Это так. Но сейчас я бы хотела получить профессию.
Он был готов посмеяться над ней: поднятые брови и подергивание уголка рта были чересчур знакомы. Тем не менее она продолжала:
– Я бы хотела стать ветеринаром. Обучение займет четыре года.
– Что? – Слово выражало крайнюю степень удивления, за которым последовал смех. – Это же чистой воды безумие, как это пришло тебе в голову?
Она выдержала его смех.
– Я очень люблю животных.
– Это абсурдно. Что говорят твои родители?
– Естественно, моя мать считает это нелепым для женщины, а отец просто хочет удержать меня дома, – честно ответила Мэг.
– Они правы. Я не могу не согласиться с ними.
– Раньше ты не считался с мнением моих родителей!
– А сейчас я с ними согласен.
– Я была на собеседовании в университете в Пенсильвании. Они очень одобрительно отнеслись к моему решению, и мне кажется, они могут принять меня.
– А ты, смотрю, не теряла времени!
– Я написала в Уиллисли, чтобы получить копию своих отметок. Я была отличной студенткой.
– Почему ты не выбросишь эту чушь из головы? Тебе достаточно быть матерью.
– Я могу быть и тем и другим. Дети в школе целый день. Я справлюсь. Посмотри на Ли! Она воспитала Хенка как следует.
– Эта женщина! Ты получше примера не могла найти?
Мэг пристально смотрела на него. Ничто не могло тронуть Донала, если он что-то решил. Достав блокнот из ящика, он начал писать. Кончив, он поднял глаза:
– У меня полно работы. Можем мы считать этот вопрос закрытым?
– Так ты не дашь мне денег? Пусть моя идея глупая, хорошо, это мое несчастье, не так ли? Но раз я начала, я хочу довести это дело до конца. Я верну деньги с процентами. Деловое предложение, Донал, ничего больше. Это все, что я прошу.
– Ответ – нет, Мэг, а теперь, пожалуйста, уходи и не надоедай мне с этим. Если ты захочешь поговорить о чем-то разумном, я буду рад послушать.
Ему ничего не стоило дать ей эти деньги, но он был неумолим. Мэг, кипя от гнева, бросила ему с порога:
– Спасибо хоть на этом! Я попрошу у кузена Поля!
– Так и сделай, – сказал Донал.
В тот день Мэг долго разговаривала с Полем на ступеньках крыльца в доме Хенни. Возможно, они медлили, потому что солнце пригрело камни и оживило скромную улицу: болтающие женщины, дети на роликовых коньках, продавец мороженого с колокольчиком на углу улицы. Этот мир отличался от знакомого им, это был мир Дэна, и, возможно, именно поэтому они медлили.
После спокойного молчания Поль сказал:
– Так что, Мэг, дорогая, не волнуйся о деньгах. Скажи, сколько надо для обучения и маленькой квартиры в Филадельфии. Там Хенк. Я уверен, он поможет найти квартиру.
– Поль, я собираюсь наладить свою жизнь на этот раз.
– Конечно. Ты на пути. И рано или поздно ты встретишь другого человека, настоящего.
– Человека! Кто захотел бы женщину с пятью детьми?
– Почему нет? Ты еще очень красивая женщина.
Она подумала, что, не будь он ее кузеном, она могла бы полюбить его… Интересно, как у них с Ли. Как-то она не могла представить их вместе. Но по сути дела, она никогда не считала, что он действительно подходит и Мариан. Это все очень таинственно – соединение мужчины и женщины. Никто бы не подумал, что они с Доналом подходят друг другу, но все-таки они долго были счастливы, и, возможно, их счастливая жизнь продолжалась бы, не обнаружься правда. Все очень странно.
И, следуя ходу своих мыслей, она сказала:
– Они были забавной парой, Дэн и Хенни. Я о них думала как об одном человеке, так они были похожи.
– Так и было.
– Единственная любовь на всю жизнь, мне кажется.
– Единственная на всю жизнь, – повторил Поль.
Что-то в его тоне, интонации заставило ее обернуться и посмотреть на него. Он смотрел на улицу, но у нее было чувство, что он ничего не видит, погруженный в неясные переживания.
Интересно, подумалось ей, что с ним происходит, но она оборвала себя. Уже стемнело.
– Поль, как мне благодарить тебя?
– Делай все хорошо, вот и все, что я хочу.
– Я начну расплачиваться, как только буду работать. С процентами.
– Ну конечно. Долг плюс один процент, – сказал он и поцеловал ее.
Мэг приняли в ветеринарную школу. Вместе с тремя девочками она переехала в небольшую чистенькую квартиру около университета, обставив ее несколькими предметами, которые она купила, своими книгами и мебелью из родительского дома, которую пожертвовали Элфи и Эмили, пришедшие в ужас от затеи своей дочери. Результат был неплох, но такой скромный, что Люси и Лоретта были обескуражены. Только Агнесс, которой выделили маленькую спальню, бывшую когда-то комнатой горничной, не имела никаких претензий.
Тимми и Том уехали в Шотэ, где они немедленно собрали футбольную команду, и писали домой восторженные письма – восторженность была фамильной чертой их характера.
Донал купил квартиру на Пятой авеню, о которой он говорил, прекрасное помещение недалеко от Плаца Отель. Мэг никогда не была там, но дети подробно описывали квартиру, подробнее, чем хотелось бы их матери. Люси и Лоретта были под большим впечатлением. В свои двенадцать лет они лучше разбирались в тенденциях моды, стилях и ценах, чем когда-либо разбиралась их мать, и проявляли куда больший к ним интерес, чем она.
– Ты бы видела мою спальню, – докладывала Лоретта. – Она выходит как раз на парк. Папин декоратор привел художника, и он нарисовал фреску на стене – садовая аллея и два лебедя, плавающие в пруду. Необыкновенно шикарно.
После недели, проведенной в Нью-Йорке, близнецы вернулись в Филадельфию в белых меховых шубках. Донал брал их на представление на Бродвей и на обед в Валдорф. Они не могли дождаться, когда снова поедут к нему.
Агнесс, которая не ездила из-за простуды, была должна поехать в следующий раз.
– Но я не хочу меховую шубу, – слышала Мэг ее разговор с сестрами. – Я считаю это жестоким. Мама тоже так думает. И Хенк.
– Хенк сопляк, – сказала Лоретта.
Хенк, уже на третьем курсе, решил присматривать за Мэг. По ее просьбе он пожаловался управляющему, после чего устранили кое-какие неполадки в квартире. Он проверял ее перед экзаменами и хвалил, когда она хорошо отвечала, а она удивительно хорошо училась для женщины, отвыкшей от занятий. Очевидно, у него было много времени; он еще ни в кого не влюбился и редко встречался с девушками.
Что же касается Ли и ее мужа, они были безусловно влюблены друг в друга. Их жизнь была напряженной. У Шермана была одна из обширнейших и богатых юридических практик в городе, а Ли расширила магазин, который теперь занимал три этажа и поставлял товар самым фешенебельным торговцам Нью-Йорка. Хорошо известные в респектабельных кругах, Шерманы часто получали приглашения. Щедрые и добросердечные, они много жертвовали и бывали на благотворительных балах.
Хенни с благоговением рассказывала о вкладе Ли в комитет беженцев. Благоговение было не без примеси иронии, так как Хенни еще помнила поколения евреев, выходцев из Германии, которые помогали бедным русским. Теперь эти когда-то презираемые русские, как Ли, больше небедные, в свою очередь, открывали кошельки для новой волны немцев, спасающихся от гонений.
Поль чувствовал спокойное удовлетворение, ибо именно такой жизни хотелось Ли. Она хорошо поработала и заслужила ее. Он часто думал, как сложилась бы их жизнь, не случись в тот вечер встреча с Айрис, которая ввергла его в хаос чувств. Выстоял бы он перед мольбами Мариан и развелся бы? Поняв с тех пор, какую жалость вызывает у него слабость жены, он полагал, что нет.
Ли никогда прямо не спрашивала о Мариан. Очень похоже, что она так была занята в своей новой жизни, что не обращала на это внимание. Она редко видела и Поля. Когда он один появился на помолвке дочери Билла, она приняла его извинение за отсутствие жены без замечаний. Очень похоже, что отсутствие Мариан принесло ей облегчение. Она испытала бы еще большее облегчение, если бы знала, что Мариан все известно.
Что до Поля, то он не был уверен, чье присутствие смущает его больше – Ли или ее мужа. Он прекрасно сознавал, что многие мужчины на его месте не волновались бы ни в малейшей мере, что его чувствительность смешна, но он не мог себя переделать.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Зима прошла спокойно. Люди назвали это время «странной войной», потому что не прогремело ни одного выстрела. Французы и немцы стояли на разных берегах Рейна, так близко, что видеть вражескую армию стало обычным делом.
По другую сторону океана интенсивно проводились военные приготовления, и это благотворно влияло на бизнес. Наконец Депрессия пошла на убыль, и так же, как во время прошлой войны, процветал рынок ценных бумаг. «Отвратительные военные прибыли», – сказал бы Дэн, ему было бы что еще сказать. В конце года Поль обналичил дивиденды, подвел итог и почувствовал, что очистил себя. Ему подумалось, что Донал, должно быть, получил еще одно состояние, и он почувствовал себя вдвойне очищенным.
Наступила весна, расцвели каштаны. Мирное течение времени было неожиданно нарушено: немецкие танки и бомбардировщики стремительно ринулись через границы, которые они обещали не нарушать. Бельгия и Голландия пали в течение часов, британцы убежали домой из Дюнкерка, и картины толп беженцев заполнили экраны кинотеатров.
Поль сидел в офисе, читая «Нью-Йорк таймс». «На всех биржах приостановились сделки ввиду возможности скорого окончания войны, – кричали черные заголовки, – волна спекуляций… если происходящий «Блицкриг» перейдет в затяжную войну… это может выразиться в спаде производства».
Он сердито отложил газету, но потом снова поднял и продолжил чтение.
«Кроме того, несомненно, что даже в случае полного пересмотра прежних взглядов на войну это серьезно повлияет на перспективы американского бизнеса…»
Гнев сменился глубокой грустью, когда он снова отложил газету. Перспективы бизнеса! А все мертвые. Перспективы бизнеса!
Прошло лето. Это было замечательное лето, если можно было бы отвлечься от ужасных новостей, сообщаемых по радио. Лондон терял в день не менее шестисот жизней, когда от бомбежек его дома превращались в груду дымящихся камней. Бомбили даже здание парламента. Немецкие подводные лодки, как киты-убийцы, угрожали просторам Атлантики. Президент Рузвельт объявил о состоянии боевой готовности нации.
В Вашингтоне всем было известно, что рано или поздно страна вступит в войну. Правительство и деловые круги начали разрабатывать совместные планы по производству самолетов, танков, стали, угля, грузовиков и железнодорожных вагонов. Все это было знакомо Полю. Поэтому он не колебался, когда его пригласили приезжать в Вашингтон на половину недели для того, чтобы помочь выбрать методы финансирования огромного количества дел.
Декабрьским воскресеньем по пути из столицы он заехал в Филадельфию, чтобы повидаться с Мэг. Маленькая квартирка стала еще более тесной и заставленной, чем была вначале. Прибавилось вещей: больше книг, велосипедов и лыж для зимних каникул, которые дети провели с Доналом в Колорадо. Было и прибавление семейства – английская овчарка. Огромное добродушное животное лежало с семью новорожденными щенками на подстилке между плитой и холодильником. В квартире был настоящий кавардак.
Однако, оглядываясь с искренним изумлением, Поль увидел, что это счастливый кавардак. Близнецов не было дома, как обычно, а Агнесс рисовала в своей комнате. Мэг мыла пол на кухне.
Она подняла глаза и улыбнулась:
– Ты думаешь, какая я неряха. Ну, Донал больше не присматривает за мной, поэтому я позволяю себе быть такой.
– Как твои дела? Хотя нет необходимости спрашивать, ты отлично выглядишь.
– У меня все прекрасно. Я делаю успехи, и мне это нравится. И я не о чем не жалею.
– Я рад. Тебе не бывает одиноко? – спросил он, подразумевая: такая молодая женщина без мужчины…
Она поняла.
– Я могла бы, да… если бы не такая чертовская нагрузка. У меня нет даже свободной минуты подумать о себе.
– Не успеешь оглянуться, как ты выйдешь на финишную прямую.
– Да, и я не могу дождаться окончания, чтобы вернуться в деревню и начать зарабатывать деньги. – Она засмеялась. – Я надеюсь, ты подождешь с долгом?
– С долгом я подожду, но с ланчем – нет. Найдется у тебя что-нибудь? Все равно что. Я непривередлив.
– Сандвичи с цыпленком. Поставь карточный столик к окну. Там мы едим.
Расставляя грубые тарелки и дешевые столовые приборы, Поль с усмешкой вспомнил тяжелое, богато украшенное столовое серебро Донала. Большой кот, прыгнув с полки и чуть не задев плечо Поля, приземлился на стол между тарелками. Вошла Агнесс, одетая в полосатый халатик, с пятном краски на подбородке. Ему запомнилось все совершенно отчетливо, даже интонация, с которой девочка обратилась к нему:
– Ой, это вы, кузен Поль! Я не слышала, как вы вошли, – а затем добавила: – Я иду помочь маме с сандвичами.
Он подумал, как все изменилось – сначала Мэг, а теперь и Агнесс.
Поль потянулся и включил переносной приемник на полке. В другой руке он держал кофейник, который чуть не уронил из-за того, что услышал.
Японцы разбомбили Перл-Харбор. Ущерб был причинен колоссальный, несчастье было ужасным. Громкий голос был возбужден, почти истеричен, бросая слова. Мэг прибежала из кухни, следом за ней Агнесс.
Все трое они стояли в маленькой комнате, не сводя глаз друг с друга. Мэг заговорила первой:
– Слава Богу, Тиму всего шестнадцать.
– Да, так оно и есть, – только и произнес Поль, чтобы что-то сказать.
Все отличалось – и время, и чувства – от того, какими они должны были быть, по его представлению, когда пришла война. И он вообразил себя через годы стоящим среди людей, вспоминающих, где они были, когда их настигла страшная весть, сразу изменившая жизнь каждого.
«Я накрывал на стол, – скажет он, – а моя кузина прибежала из кухни с щенком в одной руке и пучком салата в другой».
Той же зимой Хенк Рот пошел в армию первым лейтенантом. Проводы были в доме Ли. Она подошла к этому с позиции «дело есть дело», проявив свойственную ей выдержку, – страна должна была покончить с войной как можно быстрее и надо разумно относиться к этому. Но Поль понимал ее чувства по отношению к отцу Хенка, который уходил так героически в прошлую войну, и сейчас к Хенку, который уходил так спокойно.
Единственным относительно веселым человеком в этом собрании был Элфи. Он начал работать над проектом строительства авиационного завода и был в хорошем настроении.
– Мой партнер ничего не смыслит в строительстве, но у него есть наличные. Так что он вкладывает деньги, я делаю работу, а прибыль делим пополам. Не плохо, а? Мне пришлось сказать Доналу, что я ухожу от него.
Было приятно снова слушать, как хвастается Элфи. Хенни волновалась:
– Как ты думаешь, его сразу отправят за океан? Так много говорят о военных действиях на море.
– Ирония заключается в том, – ответил ей Поль, – что изобретение Дэна, его первая работа, сделала плавание более безопасным. У них теперь есть радио. Все приборы обнаружения основаны на изобретении Дэна.
Он хотел бы чувствовать такую же уверенность, какую пытался изобразить. С болью в сердце он смотрел, как повзрослевший Хенк, выглядевший возмужавшим в форме, идет по комнате, прощаясь с каждым.
– Ну, Поль, – сказал Хенк, подходя к нему, – ты всегда говорил, что Америке придется вмешаться.
Поль едва смог произнести:
– Только береги себя.
Они пожали руки друг другу, и Хенк ушел. Было слышно, как он сбежал по ступенькам и как хлопнула в тишине тяжелая дверь.
Жизнь изменилась быстрее, чем это можно было представить. Ввели нормы на мясо, бензин, обувь и сахар. Женщины научились носить тонкие хлопчатобумажные чулки. Мариан сворачивала бинты для Красного Креста. Ли председательствовала на показах мод, где кинозвезды выступали моделями в пользу военного займа. Хенк благополучно переплыл океан и был в Англии. А Поль чувствовал нетерпение. Проходили месяцы, и он устал мотаться между Вашингтоном и Нью-Йорком, сидеть на совещаниях и манипулировать цифрами. Все это было очень важно, но далеко от настоящих дел и не то, что ему хотелось.
А потом президент назначил гражданскую комиссию, которая будет действовать совместно с войсками, как только начнется вторжение на континент. Они должны будут наблюдать и докладывать эффективность воздушной поддержи. Перспектива была заманчивой. Это означало находиться в гуще событий. Для Поля не составило труда добиться своего назначения в эту комиссию.
Мариан была в ужасе. Целую неделю она причитала:
– Я было подумала, что ты достаточно рисковал своей жизнью в одной войне!
– В этот раз я не буду в окопах. Со мной ничего не случится.
– Ты не можешь этого знать. Все может случиться. – Ее губы дрожали.
– Мне необходимо ехать, – мягко сказал он.
– Почему? Из-за твоих родных, я полагаю.
Он подумал, что да, и еще из-за Илзе и Марио…
– Ты всегда чувствуешь себя обязанным, хотя почти наверняка они погибли.
– Тем более.
– Ты заходишь слишком далеко, как всегда.
– Уж такой я. Тебе бы следовало привыкнуть ко мне.
– О, – сказала она, – единственное, к чему я привыкла, так это к невозможности изменить твое решение, однажды принятое.
– Иногда тебе это удается, Мариан. Чаще, чем ты думаешь! Но не в этот раз.
Он чувствовал, что должен ехать. Им руководило желание сделать что-то настоящее, не быть посторонним наблюдателем катаклизмов.
Он очень волновался, получая снаряжение: дождевик, новую камеру, писчие принадлежности и бинокль.
Проходя по Медисон-авеню, он сообразил, что находится недалеко от Ли. Он собирался позвонить, но потом решил зайти. В своем кабинете она показала ему письмо от Хенка, веселый доклад, написанный с явным желанием поднять настроение матери. Они немного поговорили о Хенни, которая все еще занималась беженцами, а потом Ли перешла к личным делам:
– Полагаю, что все спрашивают тебя, почему ты это делаешь, поэтому я не буду спрашивать.
– Спасибо, – ухмыльнулся Поль. – Ценю.
– Нет, я не спрошу. Я скажу тебе. – Ли направила на него карандаш. – Ты убегаешь, Поль Вернер. Ты убегаешь от чего-то или, вернее, от кого-то. Хочешь говорить об этом?
Она коснулась больного места, о котором ему не хотелось вспоминать.
– Нет, ты не хочешь. Ты думаешь, что это не мое дело, возможно, так оно и есть. Но я знаю тебя очень хорошо, Поль, и, может быть, это заставляет меня думать, что я могу позволить себе некоторые вольности.
Она встала и положила руку ему на плечо.
– Ты хочешь сохранить свою тайну. О'кей, я больше ничего не скажу. Кроме одного, и это будет последнее. Я знаю, что ты думаешь о своей дочери и о… ней. Как долго ты собираешься еще мучить себя?
Он не ответил.
– Посмотри на себя! Ты бы мог быть счастливым, любить и быть любимым.
– Как ты? – В его словах она услышала насмешку. – Ты включаешь любовь, как кран?
– Нет, Поль! Ты неправ, я жена Билла и люблю его. Кто виноват, что ты тогда не смог удержать меня?
Поль вспомнил Париж, кровать под балдахином, обнаженную Ли, один вид которой воспламенял его; теперь все ушло, осталась только нежность. Он поцеловал ее в макушку.
– Прости, Поль. Мне не следовало так говорить. Все это из-за моего страха, что ты не вернешься.
– Я вернусь, – сказал он. – Я обязательно вернусь.
«Куин Элизабет» стояла у причала с затемненными иллюминаторами. Он прошел по причалу к трапу, остановившись, чтобы пропустить длинную колонну пехотинцев – молодых людей, которые покидали родину, совсем мальчиков, тяжело идущих под грузом рюкзаков. Потом он поднялся вслед за ними.
Заработали моторы, и без гудков, в тишине, большой корабль с грузом молодых жизней двинулся по реке. Набирая скорость, он выскользнул в океан.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Июнь, 2, 1944
Почему я, Хенк Рот, веду дневник? Я записываю то, что не предназначается для посторонних глаз. А может, когда я вернусь домой, я выброшу свои записи. Поль всегда говорил, что не хотел бы вспоминать войну, и возможно, я тоже не захочу вспоминать ее. Может быть, я пишу оттого, что мне надо чем-то заняться, пока мы ждем. Мы уже так давно ждем. Говорят, скоро будет наступление. Мы все чувствуем это.
Я пытаюсь представить, как это будет. Временами было достаточно ужасно, особенно когда я был в Лондоне. Я никогда не смогу описать, на что была похожа та ночь, когда я встретил девушку, ночь налета тысячи бомбардировщиков. Мы побежали в убежище в ее саду, мы называем это двором, и сидели в течение многих часов, зажимая уши от грохота – как будто товарный поезд мчался. Мы не разговаривали, мы были так испуганы! Она была хорошей девушкой. Когда все стихло, мы выбрались наружу. Они не попали в ее дом, но дома на другой стороне улицы были разрушены и из-под развалин вытаскивали трупы на тротуар.
Может ли быть хуже во Франции?
Июнь, 10, 1944
Мы здесь. Шестого был тот день, который войдет в историю как Аппоматок, о котором рассказывала моя прапрабабушка.
Столько ребят мучилось морской болезнью во время переправы, и все они не смогли спастись от открытого по ним с берега огня. Они даже не успели выбраться на берег, так в воде и погибли.
Но я выбрался. Сейчас я в маленькой деревушке, где мы ставим палатку. Просто повезло. Пока.
Июнь, 16, 1944
Мы на пути в Шербур, еще далеко от Парижа. Я встретил своих первых немцев, очень молодых, некоторым всего пятнадцать лет, и перепуганных насмерть. Жалкие. Бедняжки.
Общество должно было бы видеть это. Ему следовало бы знать, как взрываются танки и разлетаются тела. Ему следовало бы вдохнуть зловоние и увидеть разорванные деревья, дома и дохлых лошадей на дорогах.
О, слава Богу, что я врач и мне не надо убивать! Поль как-то сказал, что думаешь, что не сможешь убить, и удивляешься, обнаружив, что при необходимости убиваешь. Может быть, это правда. Я рад, что мне не надо это узнавать о себе.
Июль, 2, 1944
Не было возможности делать записи за прошедшие две недели. Мы продвигаемся вперед, дюйм за дюймом, каждый день. Развертываем госпиталь на три или четыре сотни коек, а когда войска закрепляются, разворачиваем еще один сразу за ними, так что мы строим цепь госпиталей, пока движемся. Господи, помоги нам, они нам все нужны.
Обычно раненых посылают на ампутацию в тыл. Я пытаюсь представить, какие мысли в головах этих бедных молодых людей, когда они лежат на носилках. Понимают ли они, что их ждет впереди? Конечно, они должны понимать. И я вспоминаю о своем отце.
Предполагается, что мы работаем посменно по двенадцати часов. Это очень долгая смена, если подумать, чем мы занимаемся все это время. Это совсем не то, что в больнице дома. На самом деле было столько раненых, что я часто работал по двадцать четыре часа без сна. Невероятно, что еще стоишь на ногах и можешь соображать, но можешь. Наверное, это так же, как Поль говорил об убийстве: если надо – сможешь.
Теперь у нас много пленных, некоторые из офицеров. Они совершенно другие, чем те бедные рядовые. Они все еще невероятно надменны, все еще говорят о том, как победят, хотя видят наше постоянное продвижение. Должен сказать, что ненавижу их. Ненавижу так, как никогда не думал, что могу ненавидеть. Мы хорошо обращаемся с ними, конечно: они получают антибиотики, кровь и все остальное, но американцы все-таки получают все первыми, и так и должно быть.
Июль, 10, 1944
Я много думаю о Поле. Прошлой ночью он мне приснился. Мы были в машине, ехали в Нью-Хемпшир после убийства Бена, и он так был добр ко мне и знал, что сказать. Когда я проснулся, то долго лежал, вспоминая, что произошло между нами после всех этих лет, когда мы вместе плавали, играли в теннис и покупали мой первый настоящий костюм.
Я так ужасно рассердился на него, особенно из-за мамы. Наверное, все-таки это не мое дело. Он так говорил. И правда, что ни он, ни она никогда не спрашивали меня о моих личных делах. Уехав так далеко и увидев так много, я стал спокойнее все воспринимать. Возможно, это началось еще до отъезда. Я начал немного по-другому смотреть на вещи. Мы спорили о войне, и Поль презирал Оксфордскую клятву. Мне кажется, я вскоре понял, что он прав.
Жаль, что я не сказал ему это при прощании. Но когда вы так сдержанны долгое время, тяжело протянуть руку. Это как письмо, оставшееся без ответа. Вы откладываете сначала, а потом оказывается, что слишком поздно отвечать, и вы выбрасываете письмо.
Июль, 29, 1944
Впереди наступление. Мы теперь редко видим немецкие самолеты. Ходят слухи, что у них нет топлива. Не знаю, правда ли это. Все равно, мы все ближе и ближе к Парижу.
«Куин Элизабет», плывущая слишком быстро для своего конвоя, зигзагами пересекала Атлантику. Плавание отличалось от прежних для Поля – на этот раз на борту было пятнадцать тысяч человек. Он думал, что будет чувствовать напряжение все время в ожидании торпедной атаки, вместо этого он замечательно расслабился, читал, гулял и иногда играл в шашки.
Лондон был неузнаваем, в мешках с песком, с воронками от бомбежек, заполненный иностранными военными. За обедом с английскими друзьями в затемненной столовой он впервые узнал о новой опасности с воздуха: ему рассказали о самолетах без пилотов, наполненных взрывчаткой. Что ж, это был предвестник будущего, так же как одинокие бипланы старой войны были предвестниками современных воздушных армад. Перспектива была слишком реальной, и он не высказал ее.
Несколько раз он предпринимал попытки разыскать Хенка, чья часть находилась где-то на юге, без сомнения готовая для высадки на континент. Не имея возможности связаться с Хенком, он стоял как-то вечером на Шекспировском утесе, возле Дувра, и наблюдал, как волна за волной возвращались американские бомбардировщики из Германии, а навстречу им волна за волной летели английские. И он понимал, что приближается знаменательный день.
Ему не пришлось долго ждать. Через неделю после того, как союзники под командованием Эйзенхауэра высадились на побережье Нормандии, Поль в составе группы наблюдателей пересек пролив. Тогда он не знал, что движется по следам Хенка к Сан-Ло и Шербуру, в направлении к Парижу.
