— 1 —

Жослен Ролье Третий — на это имя я отзывался на поверках. Жослен Ролье — так когда-то звали известного легионера. Офицера, погибшего много десятилетий назад. Обычная практика — солдат умирает, его имя становится свободным и достается новичку в качестве наследства. Давая его повторно, к нему добавляют номер. Сколько раз дают вновь — столько раз и добавляют. Наверное, это имя приносит удачу владельцу. Третий — это очень мало смертей. Вокруг меня было полно парней с приставками «пятнадцатый» или, к примеру, «тридцать третий».

Кто-то из моих товарищей однажды сказал, что имена подбирает машина. Такая же, как ротный тактический компьютер. От нее они попадают в базу данных. И уже потом начинают свою бесконечную карусель. Конечно же, я этому не верю. Легион существовал всегда. Имена его личного состава — от Бога. Выбор имени — откровение Божье. Это имя будет существовать до тех пор, пока будет существовать Легион. То есть вечно. Или до тех пор, пока кто-нибудь его не опозорит. Тогда цепочка наследования прервется. Мою уверенность подтверждает тот факт, что я ни разу не слышал имен без номеров.

Жослен — это имя мне совершенно не подходит. Будь моя воля — я бы назвал себя Павлом. Если бы кому-то было дело до моего мнения. А на фамилию мне плевать. Фамилия мне безразлична.

Магия счастливого имени хранит меня. Имена моих товарищей, наверное, уже раздали новичкам, а я все еще жив и меня сносно кормят. Правда, мне не повезло — я в плену. Сдаваться в плен не велит Устав. Плен и Легион — понятия несовместимые. Но моя программа самоуничтожения почему-то не сработала. Возможно, это произошло вследствие того, что во мне однажды переплелись две личности. Первая — прямой и бесхитростный исполнитель, суровый воин, не имеющий иной цели, кроме служения Долгу и уничтожения врагов своей родины — Легиона. Вторая — хитрое, изворотливое, расчетливое существо, изобретательно манипулирующее окружающими для достижения своих скрытых целей. Мой солдатский мозг не рассчитан на подобные симбиозы. Возможно, из-за этого я периодически становлюсь склонным к сомнениям и самоанализу. Возможно, из-за этого часть моих базовых гипнопрограмм и вживленных инстинктов работают не так, как им следовало бы.

Как бы там ни было, каждое утро, просыпаясь, я внимательно рассматриваю свое лицо в зеркале. Я заглядываю в свои глаза и с тревогой прислушиваюсь к своим ощущениям — не шевельнется ли внутри что-то, отчего я потеряю желание дышать. Но день идет своим чередом, караульный солдат гремит бачками, ставит передо мной миску с густым супом, я жадно ем, потом мою посуду и ставлю ее у двери, прибираю постель, сажусь на привинченный к полу табурет и продолжаю думать на отвлеченные темы. Потому что я — бракованный экземпляр. Только бракованные экземпляры способны думать о чем-то, выходящем за рамки вводных. Но я не чувствую горечи, осознавая этот факт. Я вообще ничего не чувствую. После того, как пуля пробила мою броню и я потерял сознание от декомпрессии, чувства мои слились в ровную серую полосу. Не осталось ни жажды крови, ни надежды на похвалу, ни мечты о славе. Так бывает после смерти. Потому что вне строя я все равно, что умер.

Я не знаю, зачем меня здесь держат. Эти марсиане — похоже, они тоже не знают. С одной стороны, я являюсь представителем враждебной им военной организации. А с другой — вроде бы и нет. Мой статус вызывает жаркие споры в среде марсианских разведчиков. Воевать я больше не способен — во мне совершенно не осталось агрессии, следовательно, вреда им уже не принесу. Работать я не умею. Детей иметь не могу. Идти мне некуда. Убить меня им не позволяет мифическое милосердие. Они говорят, что уважают права моей личности. Я фыркаю. Это я-то — личность? Давайте-ка разберемся! Память моя работает, как надо, поэтому, когда я впервые услышал это определение, я запомнил его раз и навсегда. «Объединенная единством самосознания совокупность наиболее устойчивых воспоминаний, стремлений и чувствований, приуроченных к известному телу и имеющих определенное отношение к другим личностям», — вот как оно звучит.

Я разбираю это определение часть за частью, деталь за деталью. Как винтовку. Когда оно разложено по винтикам, мне хочется засмеяться, как смеются люди. Жаль, что я не умею этого делать. Это определение не имеет смысла.

Мои «стремления» — я стремлюсь к славе под знаменами Легиона. Мои «чувствования» — гордость за свое подразделение, презрение к жизни врага и преданность командиру и товарищам. Мои «определенные отношения к другим личностям» — это стремление убить врага. Либо совместные с этими «личностями» действия, направленные на повышение боевой готовности или выполнение боевой задачи. Мои «устойчивые воспоминания»? Вот они. Все, как одно, устойчивые — память у меня отменная. Заняться теперь мне все равно нечем, так что можете слушать, коли вам время девать некуда.

— 2 —

Я шеф-капрал Жослен Ролье Третий. Родился в 2180 году на борту линейного крейсера «Темза». Офицера, который, в числе прочих новичков, принял меня под свою команду, звали лейтенант Крис Бейкер Восьмой. Он погиб спустя несколько месяцев при высадке на Весту. Я знаю, я видел, как он умирал. Я прикрывал действия группы из Третьего инженерно-саперного батальона. Они латали потолок туннеля за моей спиной, восстанавливая его герметичность, а я прикрывал их огнем. В лейтенанта Бейкера Восьмого попала обычная пуля. Прямо в грудь. Скафандр герметизировал пробоину, и лейтенант продолжал руководить боем. Но потом он лег лицом вниз, и тактический компьютер передал командование его заместителю. Я вел огонь поверх его спины. Кровь стекала ему на лицевую пластину. С внутренней стороны. Из-за этого лица лейтенанта, когда его перевернули на спину, было не разглядеть. «Ушел дорогой славы», — так сказали про него на построении. Но тогда, в 2180 году, в марте, он еще был моим командиром. И мое первое подразделение — учебный взвод Десятой пехотной полубригады Инопланетного Легиона — запомнилось мне как лучшее место службы на свете. Возможно, произошло это потому, что там я еще был самим собой и не ведал сомнений.

Земляне склонны идеализировать свое детство. После долгих лет взрослой жизни почти все плохое выветривается из памяти, и период безмятежного существования вспоминается с тихой радостной грустью. Мой учебный взвод — своего рода детство. Только очень короткое.

Это кажется совершенно невероятным, но люди, в смысле — земляне, свободу и образ жизни которых мы защищаем, совершенно серьезно полагают, что легионеры подвергаются неимоверным истязаниям. Особенно новички. Якобы нас унижают старшие товарищи, сержанты, офицеры. Физические наказания, по их мнению, — единственная мера принуждения, способная заставить легионера выполнять свои обязанности. Я не обучен лгать, кроме как по приказу в целях дезинформации противника. Так как вы не считаетесь моими врагами, вы можете мне верить. Так вот, в источниках информации для граждан прямо упоминаются эти домыслы. Они описаны во всех деталях. Часто эти детали даже противоречат друг другу. Но это не мешает гражданам считать нас существами недостойными. Чем-то сродни разумным животным. По их мнению, если мы не обладаем способностью уважать достоинство даже своих товарищей, то, естественно, не можем называться полноправными членами демократического общества. Верьте мне. Эти источники зовутся книгами и газетами, я читал их, когда некоторое время находился на Земле. Но об этом позже.

В действительности, дело обстоит совершенно иначе. Легионер неспособен унизить своего товарища генетически. Он уважает его, ибо любой другой легионер — его брат. В повседневном общении с подчиненными сержанты, а уж тем более офицеры, очень доброжелательны. Я бы сказал — трогательно нежны, но уже вижу ваши ухмылки, поэтому выберу другое определение. Тепло и понимание, с которыми обращаются друг к другу легионеры, трудно передать словами. Даже сейчас, когда я говорю это, у меня внутри вновь просыпается это светлое чувство. Чувство братства. Оно неистребимо. Оно умрет вместе со мной.

Ни о каких физических наказаниях я никогда не слышал. Легионер, получивший приказ, стремится выполнить его во что бы то ни стало. Это его стремление так же естественно, как необходимость дышать. Рвение, с которым легионеры стремятся получить одобрение командира и прославить свое подразделение, не поддается описанию. Когда огромный валун катится в пропасть, его движение не остановить. Точно так же и стремление легионера к выполнению своего долга не знает преград. Это естественно — ведь он для этого создан. Он точно знает, в чем смысл его жизни. Это записано в Уставе. Смысл жизни легионера — в стремлении выполнить свой долг путем выполнения приказов своего командира. Лишите его возможности действовать согласно приказу, и он скорее умрет, чем найдет причину для оправдания. Теперь вы понимаете, почему я нахожу абсурдными сведения, которые обнаружил в земных источниках информации?

Первое, что я увидел, когда глаза мои смогли различать свет, было лицо лейтенанта. «Добро пожаловать в Легион», — сказал он. Я выскочил из бокса, встал смирно и представился по всей форме, как и положено, когда к тебе обращается офицер.

Естественно, тогда я еще не был шеф-капралом. Я родился обычным рядовым. Капралами не рождаются. Капралами становятся за заслуги. Можно родиться сержантом, можно родиться лейтенантом или майором, но капралом — никогда. И пока офицер обходил боксы с моими будущими товарищами, я стоял, вытянув руки по швам, и разглядывал свой новый мир. Ту его часть, что можно было рассмотреть, не поворачивая головы.

У этого мира была красивая серая палуба, покрытая негорючим сверхпрочным пластиком. Его переборки покрывали узоры трубопроводов и электрических магистралей. Каждый трубопровод, каждый жгут световодов снабжены аккуратными бирками, на которых нанесен их номер. Для каждого типа коммуникаций — бирки своего цвета. Подволок был низок — я едва не касался его макушкой — и забран техническими решетками. Белый свет падал с переборок, плафоны освещения шли под самым подволоком, этот свет окрашивал пластик палубы в жемчужный оттенок и отражался от надраенных до солнечного блеска маховиков переходных люков. Я ухватил все это одним коротким взглядом и мгновенно проникся уважением к безупречной и функциональной красоте. Этот мир — в нем единственно и может существовать настоящий легионер.

Мне понравился мой дом. Я полюбил его с первого взгляда. Каждый легионер мечтает когда-то вернуться в место, где он родился. Некоторым везет. Некоторым — нет. Ведь корабли стареют так же, как и их питомцы. И так же, как и их питомцы, они погибают в бою и их имена присваивают другим боевым единицам.

Когда мне выдали комплект обмундирования и скафандр — все новенькое, пахнущее складом, и я впервые встал на желтой линии в строй взвода, — чувство счастья переполняло меня. Это искрящееся нечто, заполняющее тебя до донышка и подталкивающее тебя всю оставшуюся жизнь. Мое счастье, в числе других, отштамповано здесь — в третьем кувезе десантного отсека линейного крейсера «Темза». Настоящего боевого корабля. Я горд этим. Ведь кто-то рождается на банальной орбитальной станции.

Те люди, что живут на Марсе, — они считают себя другими. На самом деле, они ничем не отличаются от тех, что на Земле. Так же обожают ниспровергать устои. Так же стремятся объяснить необъяснимое. Мое счастье они называют генетически запрограммированным гормональным всплеском. Фактически, они правы. Но я все равно считаю такое объяснение кощунством.

— 3 —

Легионер рождается годным для несения службы. Все необходимые навыки уже зашиты в его памяти. Равно как и полезные с точки зрения военных теоретиков знания по военной истории, физике, астрономии, топографии, баллистике, биологии и многие другие, без которых невозможно жить и воевать в космосе. Однако еще в течение целого месяца мы проходим дополнительную специализацию. Каждый новичок обязан в достаточной степени владеть двумя смежными специальностями. Кроме того, он должен уметь принять командование своим подразделением в случае гибели командного звена.

Обучение заканчивается в день праздника части. Все рождения новых легионеров приурочены к этим датам. Раз в год происходит списание в запас. Раз в год новички распределяются по подразделениям и встают в строй. Наш бригадный праздник — 23 апреля, в день Святого Георгия. Это позже, когда начнется война, традиция будет нарушена, и рождения будут производиться непрерывно в течение всего года. Судовые кувезы будут работать подобно конвейерам, спешно восполняя выбывший личный состав, а о списании и вовсе забудут. Но это будет потом, а тогда, 23 апреля, мы прошли парадным маршем по ангарной палубе десантного отсека, приветствуя свое знамя, и перед нами, на правом фланге, застыли ряды основного состава, предназначенного к списанию. Глядя на лица ветеранов, я как-то не верил, что обучение завершено. Месяц начальной подготовки, в течение которого отсеивается возможный брак и производится окончательная огранка новичка.

Я хочу вам кое в чем признаться. Я родился рядовым из-за досадной случайности. Оказывается, командование планировало произвести меня на свет лейтенантом. Но незадолго до закладки генетического материала легионер из третьего батальона погиб на учениях в результате несчастного случая, из-за чего возник некомплект личного состава, и очередь дополнили еще одной ячейкой. И лейтенантом стал кто-то другой. Но я ни о чем не жалею. Быть рядовым по-своему здорово. Каждый хорош на своем месте.

Меня будили в пять утра по бортовому времени. Вскакиваешь, скатываешь свою койку и голым мчишься в санблок. Эмульсионный душ, так называется гигиеническая процедура, с которой начинается день. Узкий отсек с решетчатым настилом на палубе, со всех сторон к центру отсека под давлением подается водно-воздушная смесь. Закрываешь глаза и вслед за другими медленно проходишь помещение насквозь, попадая затем в горячие объятия сушилки. К этой процедуре быстро привыкаешь и начинаешь получать от нее удовольствие. Иногда я просыпался за несколько минут до сигнала побудки и лежал с закрытыми глазами, предвкушая, как, подталкиваемый следующим номером, войду в душевую.

Затем короткий завтрак. Большая миска густого супа-пюре из пищевой массы. Такого же, как и на обед. И на ужин. Эту пищевую массу синтезируют на камбузе из продуктов корабельной гидропоники. Кроме трех порций супа, нам полагалась одна фляга воды в сутки. Физическая нагрузка была очень высока и пить хотелось постоянно. Я привык к ощущению постоянной жажды. Но на судне не было лишних ресурсов — все рассчитано с точностью до нескольких граммов. Медицинские нормы гласили, что того количества влаги, что мы получали, с учетом средней нагрузки, достаточно для нормальной жизнедеятельности. С нормами не поспоришь. Нормам нет дела до наших желаний и ощущений.

Потом нас распределяли по группам и мы приступали к обучению. За три часа, лежа на палубе с надетыми на голову шлемами гипнотрансляторов, мы поглощали уйму сведений. Устройство оружия, тактика десантного подразделения в различных климатических условиях нескольких планет, порядок действий по боевому расписанию на борту судна, с учетом его конструкции и боевых возможностей, описание государственного устройства вероятного противника — Марсианской Республики. Голова пухла от знаний, которые текли в нее бурным потоком. Но уже через минуту после сеанса, сразу после того, как голова прекращала кружиться, я открывал глаза и ощущал, что знакомый мир стал чуточку шире и понятней.

Затем нас распределяли в наряды на хозяйственные работы и для несения караула. Наверное, вы будете удивлены, если узнаете, сколько тяжелой ручной работы можно отыскать на забитом сложнейшим оборудованием боевом корабле. Я думаю, часть этой работы была оставлена специально для нас. Обычный солдат занят работами не более трех часов в сутки. Но нас, новичков, загружали ими по полной программе. Нас проверяли на прочность и на способность переносить лишения службы. Датчики брони исправно передавали контрольным компьютерам развернутые медицинские показатели и запись наших разговоров и поступков. За нами наблюдали день и ночь, ежесекундно.

Мы драили любые поверхности. Целые километры палуб и переборок. Чистили оборудование ангаров. Производили дезинфекцию кубриков. Вручную перегружали из гидропонных отсеков на камбуз массивные контейнеры с водорослями, а затем волокли их обратно наполненными водой. Чистили гальюны. Грузили боеприпасы в десантные боты перед учениями. Помогали техникам на тяжелых работах по обслуживанию двигателей. И, кроме этого, мы несли комендантскую службу у боевых постов корабля.

После любой работы легионер обязан привести себя в порядок. Даже если через минуту ему снова придется испачкаться — его броня и амуниция должны быть тщательно вычищены. Ты заканчиваешь приборку — и спешно начинаешь чиститься. Не успеваешь закончить чистку, как тебе уже дают следующее поручение. Только-только разогнешь спину, как командир делает тебе вежливое замечание за неопрятный внешний вид. И ты готов провалиться сквозь палубу от стыда и прячешь лицо от взглядов товарищей. А в комендантском наряде ты должен не просто быть опрятным — ты обязан быть образцом. Потому что ты находишься вне десантной палубы, кругом матросы и командный состав экипажа, и для них ты — олицетворение Легиона, символ нерушимого порядка, существо из другого мира.

Все твои действия и побуждения, способность переносить нагрузку, организовывать свое время и планировать ход выполнения задачи, — все это тщательно учитывается и анализируется. Легиону не нужны слабаки. Легиону не нужны дураки. Легион — место для настоящих бойцов. Мы — существа с доминирующей мотивацией. С рождения внутри нас упрятана такая тугая пружина, что до самого списания она не успевает развернуться до конца. Нас отправляют в утиль задолго до того момента, когда запас боевого духа внутри иссякнет.

— Жос, — мягко говорит сержант, — когда несешь этот контейнер, старайся идти в ногу с напарником. И иди на полусогнутых. От этого его содержимое не будет плескаться и нести значительно легче. Так ты сохранишь силы.

— Да, мой сержант! — с благодарностью отвечаю я.

— Жос, наклоняясь за тяжелым предметом, выпрямляй спину и приседай, прежде чем поднять его.

— Благодарю, мой сержант!

— Жос, меняй моющую жидкость через каждые пять плит. Иначе она теряет свойства и тебе придется затратить на уборку больше времени.

— Спасибо, мой сержант!

— Не надейся на систему прицеливания. Действуй интуитивно. Доверься своему естеству воина. Позволь духу войны взять верх над разумом.

— Так точно, сэр.

— Сила и честь! Маневр и огонь! Твой напарник — часть тебя. Почувствуй его движение. Прикрой его огнем! Разбуди свою ярость! Где твой боевой клич, легионер!?

— А-а-а-а-а!!!

И так — десятки раз на дню. Сержанты учат нас уму-разуму, мы слушаем их наставления, примечаем, как поучают других, и мгновенно ухватываем суть. У нас великолепная зрительная и мышечная память. Мы закрепляем рефлексы после нескольких повторений. Мы — идеальные солдаты. Должно быть, обычные граждане здорово завидуют нашим способностям, оттого и распространяют о нас нелепые слухи. Зависть — не лучшее в мире чувство.

Все новички, соревнуясь друг с другом, стараются добиться поощрения. Не обязательно явного. Иногда легкого кивка или просто внимательного взгляда, за которым не следует замечание, более чем достаточно. Мы с азартом бросаемся выполнять очередной приказ, ревниво следя друг за другом — а вдруг мой товарищ работает лучше меня? Мы понимаем, и это — часть нас: изнурительный труд — первый шаг на пути к славе.

Этот месяц, он нужен еще и для того, чтобы наносоединения, введенные в кровь, успели развиться и начать действовать. Для каждой специальности — свой вид. У танкистов и водителей инженерной техники — интерфейсы с системами управления. У артиллеристов — встроенные вычислители. Мы же рождены для пехотного подразделения, поэтому у нас — это средства прямой связи с тактическим компьютером, универсальные блоки управления ручным оружием и интерфейсы с датчиками общевойскового скафандра. Или брони, как мы иногда его называем. Моя винтовка или ракетная установка не станут стрелять в чужих руках — они просто не опознают хозяина.

Несколько моих товарищей не смогли завершить этот месяц. В этом нет ничего постыдного, потому что я знаю, как они старались. Я тоже мог оказаться на их месте. Именно поэтому я не испытываю чувства неловкости за них. У двоих не смогли развиться наносоединения. И один во время несения караула переусердствовал — не пропустил на боевой пост корабельного офицера, имеющего на это право. Они не прошли курс, но они не опозорили свои имена. Их спишут, потом их имена с тем же индексом присвоят другим новичкам. Цепочка наследования не прервется.

И вот, наконец, наступает 23 апреля, мы до блеска драим и без того стерильную броню, переодеваемся в свежие комбинезоны, а затем шествуем парадным шагом, обходя строй полубригады. Из уважения к традициям Легиона, на церемонии присутствует командное звено крейсера — командир и начальники основных служб. Их группа в белых парадных мундирах стоит в квадрате для гостей и выделяется на фоне серых узоров пехотной брони ярким бело-золотым пятном.

В числе других я четко печатаю шаг, наша взводная колонна идеально ровна, и слитный стук каблуков о металл палубы напоминает мне звуки выстрелов. Боковым зрением я вижу внимательные взгляды легионеров. Мы проходим вдоль строя, лейтенант командует остановку, мы приставляем ногу, выполняем поворот направо и оказываемся лицом к лицу с группой ветеранов. Их лица безмятежны и бесстрастны. Глаза не выражают ничего, кроме холодной отстраненности. Но я чувствую, как между ними — покидающими этот мир навеки, и нами — приходящими им на смену, протягивается незримая нить. И дух войны пропитывает нас.

В такие минуты слова излишни. Эти легионеры выслужили свой срок и готовы вернуть свои имена. Они выполнили свое предназначение. Лейтенант вновь подает команду. Мы размыкаем ряды, делаем пять шагов вперед и ветераны занимают наше место. В абсолютной тишине строй прощается с ними. Пять минут беззвучия. Затем командир бригады вскидывает руку к козырьку и оркестр начинает марш «Дорога к славе». Так ли уж важно, как живет солдат? Гораздо важнее, как он умирает. Под звуки марша сводный взвод отставников выполняет четкий поворот и марширует к выходу. Туда, где их ждут медики. В тесноте медицинских отсеков они получат последнюю команду. Их сердца перестанут биться. Их тела опустят в емкости с раствором, который со временем будет использован для рождения новых легионеров. Таким образом, они останутся в Легионе навеки. Вспоминая эту процедуру, я не могу избавиться от ощущения животной покорности судьбе, что накрепко впаяна в нас. Эта покорность входит в противоречие с нашей агрессивной сутью. Дикий волк, рожденный в неволе и добровольно плетущийся на заклание — что может быть более неестественным? Но тогда торжественность процедуры настраивала нас на возвышенный лад. Нас гипнотизировала величественная музыка. То, что происходит у нас на глазах — нас не касается. Мы страшно далеки от этого момента. Так далеки, что кажется, будто он не наступит для нас никогда.

Оркестр стихает. По традиции начальник штаба вслух зачитывает список назначений. Наши тактические блоки оживают, подтверждая получение распоряжения. «Рядовой Жослен Ролье Третий — седьмая рота третьего батальона, первый взвод». Чтение заканчивается, мы по одному, в порядке зачитывания, выходим из строя и занимаем места на левом фланге своих подразделений. В тот момент эмоции переполняли меня. Ведь я прошел проверку. Легион принял меня. Теперь у меня была родина.

— 4 —

Раз в месяц мы посещаем медицинский отсек для обязательного осмотра. Прием ведет командир медвзвода — лейтенант Пьер Легар Четвертый. В остальные дни, за исключением случаев травм и ранений, нас осматривают сержанты и взводные санинструкторы. Кроме того, все мы обучены навыкам оказания первой помощи и распознаванию симптомов основных заболеваний.

Батальонному медику не позавидуешь — работы всегда хоть отбавляй, а расти по службе некуда. Максимум, что ему светит, это назначение в медслужбу части, вакансий в которой — раз-два, и обчелся. Но молодой лейтенант, похоже, доволен судьбой — приветливая улыбка не сходит с его круглого веснушчатого лица. Улыбка его искренняя, не показушная. Он сначала медик, а уже потом офицер. И руки у него добрые, теплые. Я стою в очереди одинаковых голых тел, босиком на холодной палубе, и наблюдаю, как сноровисто и профессионально он проводит осмотр, как подталкивает к стойке диагноста очередного бойца, как задает ему вопросы и делает отметки на своем электронном планшете. Мне нравится смотреть на то, как он работает. С душой. Он относится к легионерам не как к расходному материалу. Уважительно. Это сразу бросается в глаза.

Возможно, моя приязнь возникает оттого, что наш медик — офицер. Мы уважаем офицеров генетически. Но, скорее, я просто любуюсь его четкими действиями. В Легионе любят профессионалов. Его помощники — два сержанта и капрал, изо всех сил подражают своему начальнику, но у них не очень получается. Их движения не такие отточенные, как у лейтенанта. А улыбки больше похожи на дежурные маски. «Следующий!», — выкрикивает капрал, протирая опору диагноста дезинфицирующим раствором. Я морщусь — этот раствор едко пахнет. Все сильные запахи на судне очень заметны. Выделяются среди привычных душноватых ароматов разогретой изоляции и с непривычки здорово тревожат: нас учили, что появление постороннего запаха в отсеках означает неисправность системы жизнеобеспечения.

Следующий — это я. Я делаю шаг, принимаю стойку «смирно» и рапортую офицеру о прибытии. Но вместо щелчка каблуков раздается мягкий шлепок босых пяток. Лейтенант улыбается, заметив мои затруднения.

— Не тушуйтесь, легионер! — ободряюще произносит он. — Жалобы на здоровье есть? Спите хорошо? Ничего не чешется под скафандром?

— Жалоб не имею, мой лейтенант!

— Ну-ну. Давай-ка мы тебя прозвоним. Ступай вот сюда. Глаза закрой. Сержант, сделайте-ка мне снимочек. Спасибо.

Он разглядывает мою проекцию на рабочем мониторе. Поднимает глаза. Кивает.

— У вас все в норме, рядовой, — говорит он.

— Спасибо, сэр.

— Ролье, проходи сюда, — зовет меня медицинский сержант. Берет у меня пробу крови. Вручает две пробирки и крохотную пластиковую загогулинку. — Гальюн там. Сюда мочу, сюда — кал. И побыстрее, не задерживай очередь. Результаты узнаешь у своего сержанта. Все, двигай.

Я топаю на выход.

— А чего это ты без талисмана, а, солдат? Не веришь в удачу? — неожиданно поворачивается ко мне лейтенант.

Его открытая улыбка здорово располагает к себе. И смущает отчего-то. Я скованно улыбаюсь в ответ.

— Не знаю, сэр. Я недавно служу. Не успел обзавестись, — отвечаю растерянно. Я не привык, что офицер может вот так запросто общаться с рядовым, да еще из новичков. Потом спохватываюсь и обещаю: — Я его обязательно изготовлю, сэр. Сразу после стрельб.

— Да брось, я же пошутил. — Глядя на смеющегося начальника, сержанты и капрал тоже растягивают губы в гримасе, означающей проявление радости. — Талисман в обязательную экипировку не входит.

— Я все равно сделаю, сэр! — растроганно заверяю я.

— Ладно-ладно, иди. Не забывай пищу получше пережевывать. Никакой талисман тебе не нужен — вон у тебя какие бицепсы. Не то что у меня, пробирочного червя, — шутит медик.

Я выскакиваю из отсека весь красный от смущения — офицер меня вроде как похвалил, хотя и в шутку. Одеваясь, замечаю, что, действительно, почти у всех наших на шее, на коротких пластиковых шнурках висят талисманы — обычные винтовочные патроны, отполированные вручную до блеска и с именем, выгравированным на донце. Это единственное украшение, что нам позволено носить. Патроны самые что ни на есть боевые. По традиции, когда кончаются боеприпасы, такой патрон можно вогнать в ствол перед последней атакой. Перед решающим боем нам разрешают вывесить талисманы поверх брони. «Свесить шнурки», так это у нас называют. Согласен — не слишком благозвучно.

Меня встречают шутками, от которых краснеют уже и мои уши:

— Что, Жос, не выдержал смотра? Наш медик солдата без патронов за здорового не считает? Ты только в следующий раз не перестарайся — один патрон на шею повесь, а не целый ящик! Да смотри — граната не подойдет, под скафандром мешать будет!

После очередных стрельб, спросив у сержанта разрешения, я оставляю себе новенький матово-сияющий патрон. И каждый вечер после отбоя тихо и осторожно, стараясь не разбудить товарищей, полирую его об одеяло. А однажды, когда представляется случай, заскакиваю к техникам из роты обслуживания и прошу их выгравировать на патроне свое имя.

— Тебе имя полностью, или как?

— А можно?

— Можно-то можно, но на донце все не войдет — слишком длинно. Если хочешь, на боку сделаю.

— Нет. На боку не надо — подаватель заклинит. Пиши на донце. Только фамилию.

— Ну-ка, дай глянуть! — просит меня в душевой взводный сержант Сорм.

Смущаясь, я протягиваю ему сияющий цилиндрик на новеньком мягком шнурке.

— А что неплохо вышло. Красиво. Только после отбоя теперь старайся спать, а не красоту наводить.

— Спасибо, сэр. Больше не повторится, — обещаю я.

— 5 —

Земля на экране внешнего обзора выглядела очень занимательно. Нельзя сказать, чтобы я не видел материнской планеты раньше. Видел, конечно, видел. Во время многочисленных тренировочных высадок на полигоны Луны яркий бело-голубой шар часто висел, казалось, над самой головой. Но сейчас все было по-другому. Из голубого шара Земля превращалась в гигантскую чашу, дымка облаков укутывала ее края, и, чем ниже мы опускались, тем больше казалось, что мы падаем на дно океана; материки раздвигались, будто живые, приобретали цвет, и постепенно голубой цвет над Африкой сменялся коричневым и буро-зеленым. Наш бот ощутимо трясло, это чувствовалось, несмотря на усилия гравитационных демпферов. Экран внешнего обзора по временам слегка расплывался от перегрузок, и лейтенант Бейкер Восьмой — его тоже перевели в первый взвод, — подбадривал нас по внутренней связи. Все это было несколько непривычно. До этого мне не приходилось совершать высадку на планету с атмосферой.

Состояние легкой отрешенности, сопутствующее ситуации, приближенной к боевой, охватывало меня. Я уже говорил — чувство страха у легионера отсутствует. Настороженность и трезвая оценка ситуации вполне заменяют его. Любуясь цветными видами, я прокручивал в голове варианты действий при повреждении бота зенитным огнем и повторял условия вводной. Лейтенант должен знать, что я спокоен. И командир отделения, сержант Васнецов Пятый, тоже. Я — самый молодой солдат в его отделении. Сквозь тусклые блики на лицевой пластине сержантского шлема я угадываю его напряженный взгляд. Он делает успокаивающий жест правой рукой, одной лишь ладонью — остальное намертво зафиксировано во избежание травм при торможении.

Россыпь домов вращается над нашими головами — по крутой дуге мы пикируем к самой поверхности, одновременно выполняя противоракетный маневр. Наверное, с Земли строй из сотен десантных судов, оставляющих за собой белые инверсионные следы, выглядит внушительно. Железный кулак, стремительно и неотвратимо падающий с неба. Демпферы воют, заглушая рев двигателей. Короткие, все учащающиеся уколы в голове — отсчет. Руки плотно охватывают цевье винтовки. Тело склоняется вперед. Короткий визг компенсаторов — как завершающий аккорд. Шипя, бот раскрывается, подобно майскому жуку. Борта поднимаются вверх. Десантные аппарели откидываются, превращая палубу под ногами в крутой склон. «Пи-ик!» — звучит последний сигнал. Страховочные скобы освобождают наши тела. Как один человек, мы молниеносно слетаем на землю. Глаза смотрят вперед, одновременно наблюдая за местностью и считывая показания прицельной панорамы со стекла шлема. Полупрозрачная пелена с цветными значками на ней — это не туман. Тактический блок подает сигнал непосредственно на зрительный нерв, отчего картинки причудливо накладываются друг на друга. Вспышки над головой не озаряют дома и странные поверхности из белых и серых камушков меж ними — бот не поддерживает нас огнем. Вместо этого он закрывает створки палубы и, тихо гудя, поднимается на тридцать метров вверх, где и зависает. За нашими спинами другие десантные средства, произведя высадку, поступают так же. Тени от недвижно висящих над землей судов уродуют нарядные дома неровными пятнами. Люди, стоящие на обочинах — пестрая галдящая масса, — задирают головы вверх. Мы движемся двумя колоннами, бежим трусцой в ногу, через пятьдесят метров взвод вливается в ровный прямоугольник батальонного строя и звучит команда «На пле-чо! Шлемы а-а-ткрыть!» Короткое шевеление серых спин. Успокаивающая тяжесть оружия на левом плече. И воздух Земли, напитанный сотнями незнакомых запахов и звуков, врывается в крохотный мир под броней, слепя ярким светом.

Нам запрещено появляться на материнской планете. Легион потому и называется Инопланетным, что несет службу вне Земли. На Земле службу несут военнослужащие из числа граждан. Сегодняшний день — исключение. Сегодня мы участвуем в патриотическом военном параде, вместе с земными войсками проходя по улицам ежегодной столицы. Наша показательная высадка — часть зрелищ, которыми мы радуем пресыщенные взгляды граждан. Моя винтовка не заряжена, подсумки пусты и для пущей страховки затворы заблокированы командой с корабля-носителя. В сияющей броне боевых машин Третьего бронетанкового полка, что пойдут за нами следом, отражаются деревья и солнечные искры — по случаю торжеств режим маскировки отключен. Мало кому покажется интересным вид приземистых колесных танков с мимикрирующей броней, которых не разглядишь на фоне узорчатых декоративных решеток и бело-розовых стен мадридских дворцов.

Мы быстро формируем парадные коробки. Толпа по обочинам густеет. Люди выглядывают из окон, свешиваются с резных балконов. Редкие дети, похожие на резвящихся зверьков, суетятся под ногами взрослых и, смеясь, бросают в наш строй конфеты и флажки с эмблемой Легиона.

Оркестр начинает Марш легионера, отсюда его почти не слышно за шелестом листвы и бормотанием толпы, но мелодия все равно звучит в ушах барабанным ритмом — ее транслируют на наши шлемные станции. Почему-то я не ощущаю никакой торжественности. На нас показывают пальцами, как на диковинных существ. Так непривычно видеть голубое бездонное небо над головой и под ним — множество людей, которым не требуются дыхательные маски и защитные скафандры.

Такблок сообщает о переходе к следующей части вводной. Над строем разносятся церемониальные команды. «К торжественному маршу… на одного линейного дистанции… по-батальонно… первый батальон прямо, остальные напра-во!» Слитное «клац-клац» в ответ. В числе других я превращаюсь в камень. Туловище напряжено и чуть подается вперед. Открыв рты, публика удивленно смотрит на невиданное действо. Многие забывают пить пиво и целоваться с кем ни попадя. Временами возникает ощущение, что они тут все непрерывно целуются. «Марш!» — батальон выбрасывает вперед правую ногу. Скользкая каменная палуба вздрагивает от одновременного удара сотен шипованных ботинок. Толпа очухивается от наваждения, голоса ее крепнут, люди вытягивают шеи, женщины восторженно визжат, кто-то аплодирует, кто-то поднимает бутылки в приветственных жестах. Десятая пехотная, развернув знамя, длинной серой змеей грохочет по нарядному проспекту Ла-Кастельяна, надраенные винтовки подрагивают над шлемами, солнце вспыхивает на примкнутых штыках. За нами на малом ходу катятся машины Третьего бронетанкового. Над головой, выдерживая дистанцию, крадутся наши десантные боты, я вижу, как их тени гасят яркие отражения в окнах на правом фланге и время от времени окрашивают голубую воду фонтанов в свинцовый цвет.

Позже, выстроившись на площади Колон, мы пропускаем мимо парадные расчеты земных войск. Стараясь не демонстрировать свой интерес, мы, тем не менее, ревниво следим за их прохождением. Необычное зрелище. Оказывается, местные солдаты-граждане все разного роста. Из-за этого начало каждой коробки составляют более высокие бойцы, замыкают ее самые низкорослые. Вся эта разношерстная масса в ярких парадных мундирах, такая пестрая и цветастая на фоне нашей брони в серых пятнах, усердно топает под звуки бравурных маршей, сжатые кулаки в белых перчатках старательно делают отмашку, до блеска начищенные ботинки отражают черное солнце, но мне кажется, что перед нами разыгрывают какой-то неубедительный спектакль, и его участники — не настоящие солдаты. Будто бы из них вытащили сердцевину. Слаженность их действий оставляет желать лучшего, повороты и перестроения выполняются ими старательно, но недостаточно синхронно. Из учебного курса мы знаем, что солдаты-граждане проводят на службе всего по восемь часов в день, по ночам спят дома в мягких постелях, имеют два выходных в неделю, бесплатное медицинское обслуживание и еще ежегодный тридцатисуточный отпуск. Неудивительно, что у них не хватает времени стать настоящей армией.

— 6 —

Этот парад был задуман правительством как акт единения нации перед лицом нависшей над ней опасности. Так сказано в нашей вводной. Не далее как месяц назад Лунная колония огласила собственную декларацию независимости, национализировала порты и промышленные предприятия, объявила об аннексии военных баз на своей территории, к коей отнесла и орбитальное пространство вокруг Луны. Под угрозой обстрела Легион прекратил отработку десантных операций на поверхности спутника. База Флота в кратере Тихо на осадном положении, отрезанная от всех наземных коммуникаций. За этот месяц грузооборот между Землей и поясом астероидов снизился в несколько раз. Ожидают, что вот-вот Луна заключит союз с мятежным Марсом. Ситуация была чрезвычайно напряженной — без промышленности спутника Земле долго не продержаться, и уже сейчас орбитальные верфи испытывают нехватку металла; земляне же при этом сохраняют контроль над большей частью энергостанций вокруг Луны и Флот блокирует любые попытки приблизиться к ним. Каждый день на утреннем построении мы получали пакет свежих данных о положении дел. «Темза» вместе с судами артиллерийской поддержки держалась на низкой орбите, контролируя подходы к базе.

По своему складу мы неспособны к проявлению широкого диапазона эмоций. Слушая сводки, мы лишь надеялись, что скоро отправимся в бой. Нам было все равно, кто станет противником. Солдат не выбирает свою сторону. Мы были рождены для войны и тренировки в мирное время представляли собой всего лишь жалкий ее суррогат, с трудом оправдывающий наше существование. Мы искренне стремились к славе и главной мечтой каждого было умереть в бою, выполняя приказ. Но вид землян, пьющих пиво, вдыхающих релаксанты, целующихся, смеющихся, радующихся жизни и солнцу, был удивителен. У меня возникло стойкое ощущение, что толпе вокруг нас было абсолютно наплевать на то, что происходило дальше границ их города. Главным их занятием было получение удовольствия.

После окончания парада нам разрешили сутки свободного времени. Это было так необычно — до сих пор моя жизнь представляла собой непрерывную череду нарядов, занятий, тренировок и судовых работ. Череду эту лишь изредка останавливали короткие перерывы для приема пищи, гигиенических процедур или сна. Да еще редкие прибытия «веселого транспорта», предназначенного для снятия сексуального напряжения. В моей голове не укладывалось понятие «отдых». Отдых и безделье для легионера — синонимы. Представить себе солдата, тупо сидящего на палубе или бесцельно разглядывающего облака, было попросту выше моих сил. Для этого требовалась фантазия, а ее у нас с успехом заменяло аналитическое мышление. Но командующий мадридским гарнизоном, который принял нас под временное управление, отдал такой приказ, и делать нечего — мы приступили к его выполнению. Группами в составе отделений под командой сержанта.

Штаб разработал маршруты для каждой группы, позволяющие охватить всю мировую столицу, группы получили список основных и вспомогательных целей, которые обязаны были посетить, броня и оружие были складированы на десантных ботах. Цели эти были классифицированы как «достопримечательности». В наших классификаторах числились такие категории, как «полевое укрепление», или «портовое сооружение». Ну, или, к примеру, «стратегически важный промышленный объект». Поэтому знакомство с объектами нового типа всех нас изрядно взволновало. Мы тщательно готовились к приему большого количества зрительной информации.

Сержант распределил обязанности. Движение в колонну по два. Первая пара ведет фронтальное наблюдение, замыкающие прикрывают тыл, оставшиеся обозревают фланги. Одна из пар по очереди следит за воздухом. Два бойца отвечают за продовольственное снабжение. Один раз в час отделение останавливается на привал и в течение двух минут каждый из бойцов делится с остальными результатами наблюдений, включая краткие выводы и обобщения увиденного. Еще мы обязаны следить за тем, чтобы гражданам не причинялся материальный или иной вред, обходить препятствия, не мешать движению транспорта, в контакты с гражданами вступать только в рамках выполнения своих задач.

— Приказ ясен?

— Да, мой сержант!

И мы отправились отдыхать.

— 7 —

Вести наблюдение без систем бронекостюма, полагаясь лишь на невооруженные слух и зрение, оказалось довольно трудно. У нас улучшенное, по сравнению с обычными гражданами, зрение, и слух более чуткий, да еще и то и другое усилено наносистемами, но все же я предпочел бы иметь под рукой датчики направленного действия и прямой канал с тактическим вычислителем. Тем более что все вокруг было незнакомым, и каждая мелочь требовала предельного внимания. Вот, к примеру, музей Прадо. Museo del Prado, так зовут его некоторые из местных жителей. Мы ходили по величественным залам, увешанным рисованными картинами, пытаясь понять их назначение. Особо вглядываться в них, как это делали многие из присутствующих здесь граждан, было некогда — мы шли слишком быстрым шагом. Вначале я просто считал картины в каждом зале. Потом попытался как-то классифицировать их — начал подсчитывать отдельно картины, изображавшие женщин, отдельно — мужчин и отдельно — группы людей. После, когда начали встречаться картины вовсе без людей, я начал считать и их. Но быстро обнаружил, что и они, в свою очередь, делятся на классы — на них изображается или море, или заснеженные горы, или фрагменты лесистой местности. Дальше — больше. Обнаружились изображения продуктов питания в виде плодов или частей убитых животных в окружении предметов интерьера. Затем — различные цветы в вазах. После — просто предметы, разложенные на столе.

— Это натюрморт, молодой человек, — сказал мне служитель, заметивший мой интерес к одной из картин. — Луис Эухенио Мелендес. Восемнадцатый век. Натюрморт с инжиром.

— Спасибо, сэр, — вежливо ответил я, запоминая сказанное, и поспешил занять свое место в строю, оставив гражданина стоять с раскрытым от удивления ртом.

От непрерывного потока новых данных моя голова немного кружилась. Кроме картин, я примечал цвет стен, количество дверей, их форму, запоминал маршрут, по которому мы двигались, высоту лестниц и количество ступеней в пролетах, схватывал привычки и особенности поведения граждан. Мы почти не разговаривали — каждый из нас старался выполнить поставленную задачу как можно лучше. Впрочем, как и всегда.

— Молодец, Жос, — кивнув, сказал мне сержант после того, как я, торопясь уложиться в отведенные для доклада две минуты, скороговоркой изложил внимательно слушающим товарищам результаты своих наблюдений.

Мне стало тепло от похвалы. Это ведь не просто одобрительный взгляд или отсутствие замечания. Это — устная благодарность от непосредственного командира. Я сразу вырос в глазах товарищей. Мой доклад оказался самым подробным и информативным. Впрочем, другие легионеры тоже не подкачали. Слушая их, я немного досадовал на себя за то, что пропустил такие важные и значащие детали.

— Граждане имеют разные цвет кожи, рост, вес. Среди граждан встречаются существа не только мужского, но и женского пола, о чем свидетельствует наличие молочных желез на груди, — докладывает капрал Имберт Второй. — Часть граждан маскирует свою половую принадлежность, часть, наоборот, всячески демонстрирует, привлекая к ней внимание окружающих. Пол некоторых граждан определить не представляется возможным: судя по внешним признакам, они относятся к мужчинам, но при этом в их поведении присутствуют черты, присущие женским особям, к тому же они выделяют феромоны, также характерные для женщин. Встречаются особи, имеющие вторичные половые признаки, характерные для обоих полов. Их классификация затруднительна. Капрал склонен считать, что они являются жертвами мутагенных факторов, возможно, искусственного происхождения. Форма одежды граждан не поддается классификации, определенных правил ее ношения не выявлено, похоже, она не служит для целей определения профессиональной принадлежности. Время от времени встречаются объекты, часть одежды на которых отсутствует. Соответственно, затруднительно определить род занятий граждан. Практически все встреченные особи выполняли действия, цель которых определить не удалось.

— Следующий, — кивает сержант.

— Рядовой Кацман Третий! Многие из граждан вне всякой связи с родом занятий или наличием мышечной усталости употребляют сильнодействующие препараты-релаксанты и эйфорики. Значительная часть демонстрирует в присутствии окружающих потребность в половой связи и ее признаки — эрекцию, касание частей тела партнера, поцелуи, разговоры на интимные темы…

— Следующий…

— …Здания мало приспособлены для организации обороны и уязвимы для артиллерийского огня, не выявлено также никаких специализированных оборонительных сооружений, мест сосредоточения боевой техники и живой силы. Коммуникации пригодны для прослушивания и легкодоступны. Имеется множество мест, удобных для размещения снайперов. Местность идеально приспособлена для ночной разведки в пешем строю…

— …Транспорт разнообразен, преимущественно колесный, с водородно-метановыми двигателями внутреннего сгорания, однако встречаются редкие транспортные средства с гравитационным приводом. Последние, как правило, сопровождаются большим количеством других транспортных средств, оснащенных световыми и акустическими устройствами, привлекающими внимание окружающих. Весь транспорт, за исключением последнего вида, подчиняется определенным правилам передвижения. Замечено также большое количество подземных коммуникаций, по которым в строго определенных направлениях через равномерные интервалы движутся транспортные средства, вмещающие большое количество граждан. Кроме того…

— …Воздушное пространство не патрулируется, визуально следов присутствия вооруженных судов обнаружить не удалось. Имеется некоторое количество воздушных транспортных средств гражданского назначения…

— …Распределение необходимых гражданам продуктов питания, одежды и амуниции производится в специализированных пунктах под общим названием «магазин» или «торговый центр». Кроме того, обнаружено значительное число пунктов приема пищи. Закономерность в процессе распределения пищи не выявлена — граждане употребляют ее непрерывно, группами различной численности и поодиночке…

— …Температура наружного воздуха колеблется от плюс двадцати девяти до плюс тридцати двух градусов Цельсия. Атмосфера пригодна для дыхания, ношения защитных средств не требуется. Замечено большое количество растений различных видов, свободно произрастающих в открытом грунте. Условно, растения можно разделить на деревья, кустарники и травяной покров…

…И так далее. Мы насыщались новыми знаниями, как огромные губки. Эта Земля оказалась довольно неизученным местом — большее число выявленных в результате наблюдения фактов было нам неизвестно. Мы старались, как могли, предвкушая, какую пользу Легиону могут принести собранные нами сведения.

— 8 —

Наступило время обеда. Мы стояли, выстроившись в тени у стены дома, — сержант приказал нам беречь кожу от прямых солнечных лучей, — и ждали фуражиров, отправленных за продовольствием. Проходящие мимо граждане с любопытством смотрели на нас, впрочем, не слишком афишируя свое любопытство — пристальное внимание способно вызвать недовольство, а этого здесь тщательно избегают. Некоторые молодые женщины и мужчины приветливо улыбались, и иногда делали нам знаки непонятного назначения, которые мы по незнанию оставляли без внимания. В этот момент я заметил группу людей, стоящих на углу, по внешнему виду напоминавших граждан. То есть, они выглядели, как граждане, но не являлись ими. Правда, это выяснилось позже. А сначала я обратил внимание, что это были первые из разумных существ, встреченных нами, которые занимались определенной деятельностью. А именно — целенаправленно обращались к прохожим с целью получения от них местного эквивалента материального обеспечения. Денег. Надо сказать, что нам выдали с собой некоторое количество этих предметов. Аккуратные жетоны, по составу напоминающие бумагу. И у сержанта — расчетный чип на пластиковой карточке.

— Это асоциалы. Побираются, как всегда, — хмыкнув, сказал мне проходящий мимо гражданин.

— Побираются, сэр? — не понял я.

Гражданин — высокий молодой человек с выбритой головой и в легкой белой рубахе, посмотрел на меня странно. Как смотрит сержант на солдата, который не может уяснить суть полученного распоряжения. Таких у нас быстро списывают, поэтому я поспешил извиниться:

— Извините, гражданин, сэр. Мы здесь недавно и многие термины мне неизвестны. Буду чрезвычайно благодарен вам за разъяснение.

Несмотря на то, что я обратился к нему с учетом всех правил вежливости, предусмотренных Уставом при общении с гражданским населением, молодой человек оказался немногословен. Коротко пробурчал что-то непонятное и ушел. Из услышанного я понял только, что люди на углу не имеют средств к существованию. Попросту говоря — им и их детям нечего есть. Почему так произошло, я не вникал. Это было неважно. Важно, что мы обязаны были вмешаться. Ведь одной из обязанностей легионера является защита граждан Земной Федерации, а без еды гражданам грозит смерть.

— Мой сержант, рядовой Ролье Третий просит разрешения обратиться!

В этот день устные благодарности на меня так и сыплются:

— Я все слышал, Ролье. Ты быстро ориентируешься. Что предлагаешь?

— Отдать этим гражданам жетоны для получения довольствия, сэр!

Другие солдаты, хоть и не посмели выразить свое согласие вслух, однако же всем своим видом изображали готовность действовать.

— Так и поступим. Собрать все деньги! — приказывает сержант. — Капрал Имберт Второй!

— Сэр!

— Передайте этим гражданам деньги. Принесите им извинения за нашу неосведомленность. Уведомьте старшего их группы о том, что мною будет подан рапорт о недостатках системы обеспечения.

— Есть, мой сержант! — и капрал бегом отправился выполнять распоряжение.

Наши действия несказанно изумили попрошаек. Оборванные, худые, они опасливо смотрели на ворох денег, которые протягивал им капрал. Граждане же вокруг нас удивленно наблюдали за происходящим. Мне сложно судить о том, какие чувства проявились на их лицах. Я в этом не разбираюсь. Но мне показалось, что большинство смотрят на нас со смесью презрения и неодобрения. В минуту вокруг собралась небольшая толпа из праздношатающихся.

— Нашли себе друзей, штамповки, — так они говорили, улыбаясь, друг другу. — Таких же животных, как и сами.

— Надо же, подкормили бедолаг. Теперь они разродятся еще одним выводком.

— Вы должны уважать человеческие права, — пыталась увещевать их одна из откровенно одетых женщин. — Они же страдают от недоедания!

— Какие еще права! — возражал ей мужчина, по виду — находящийся под действием какого-то возбудителя. — Это не люди. Это животные. Такие же, как биороботы.

— Они тоже испытывают боль!

— А кто им мешает явиться в клинику и пройти курс коррекции? У них на это мозгов не хватает. Животные и есть!

Они говорили так, чтобы нам не было слышно, забывая о том, что наш слух значительно острее человеческого. Их поведение казалось мне очень необычным. То, что люди не испытывают сострадания к своим собратьям, оказалось для меня неприятным открытием. И еще я понял, что те, кому мы помогли спастись от смерти, вовсе не являются гражданами. Их тут называют асоциалами. Людьми, находящимися вне социума. Позже я узнал, что это определение относится к людям, родившихся вне государственных родильных домов от настоящих биологических родителей и без разрешения государства. Граждане стараются не прикасаться к открытой коже асоциалов. Боятся заразиться. Этим людям никто не проводит генетическую коррекцию, после которой не страшны большинство болезней. Этим людям вообще ничего не проводят. Они рожают детей когда и сколько им вздумается, не в состоянии позаботиться об их будущем. У них нет денег на программирование будущего потомства. Они не подпадают под государственную программу оздоровления нации. Они вне социальных программ. Они живут, как встарь. Шьют из обрывков, собранных на свалках, одежду, выращивают на клочках бросовой земли овощи. Еды постоянно не хватает, и они вынуждены побираться — наказание за кражу следует мгновенно. Болеют, умирают. Их лечат редкие врачи-энтузиасты, используя примитивное списанное оборудование. В их домах часто нет даже визора. Одним словом, эти люди ведут животный образ жизни. «Спасибо, господин», — робко говорит капралу изможденный человек, принимая деньги. Настороженно оглядываясь на зевак, асоциалы быстро ретируются, оставляя нас в смущении.

Вернулись фуражиры. Наши желудки способны переваривать практически любую органику, однако то, что я увидел, мало напоминало известную мне еду. Кому-то достались желтовато-коричневые предметы под названием «хлеб». Кому-то — «мясные консервы». У меня в руках оказалась остро пахнущая масса под наименованием «сыр». Несмотря на непривычный вид пищи, пришлось поторапливаться — время обеда истекало. И мы приступили к трапезе. Сыр этот оказался довольно вкусной субстанцией желтого цвета, хотя и необычной на вкус. Судя по его консистенции, он содержал довольно много протеинов животного происхождения. Вот только его оболочка была какой-то безвкусной и все время липла к зубам. Но легионеру не пристало привередничать. Обед должен быть съеден, иначе солдат не сможет оставаться в должной форме и быстро окажется непригодным для несения службы. Мои товарищи тоже встретили затруднения, они никак не могли сообразить, каким образом открываются емкости с консервами внутри.

Граждане по сторонам старались не смотреть на нас. Здесь существует правило: невежливо разглядывать человека — это может его оскорбить. Тем не менее, временами я слышал тихие шепотки со стороны прохожих:

— Смотрите, этот ест сыр вместе с оболочкой! А эти — умора — рвут банки руками!

После обеда сержант потребовал у фуражиров объяснить причину задержки питания. Готовые сгореть со стыда, те пояснили, что их отказывались обслужить в пунктах под названием «магазин», мотивируя это тем, что «здесь только для граждан». Только в одном месте под надписью «обслуживаем биороботов» им удалось приобрести продукты, но для этого пришлось пройти значительное расстояние, что и послужило причиной опоздания.

Поразмыслив, сержант решил не объявлять им взыскание, и мы двинулись дальше. Про себя я порадовался за своих товарищей. Их запросто могли лишить на трое суток права исполнять обязанности по службе. Такой наказанный обычно стоит у входа в кубрик по стойке «смирно» и с тоской в глазах наблюдает, как легионеры занимаются приборкой или отрабатывают действия при пожаре.

И еще эти граждане, хоть и не подают вида, очень нас боятся. Рекламная кампания, проводимая во славу Легиона и направленная на устрашение врага, ударила совсем не там и не в тех. Рядовой обыватель на все сто уверен, будто инстинкт убийства в нас так силен, что мы готовы лить кровь налево и направо, и потому не стоит нам давать повода спускаться в их райские кущи. Они никак не могут взять в толк, что инстинкт этот в полной мере проявляется в нас только по приказу. И опасливо сторонятся, нечаянно оставаясь с нами наедине.

— 9 —

Через час мы едва не нарушили местный закон. На одной из красивых площадей у фонтана мы увидели большую группу граждан странного вида. Они были одеты в несвежие одежды и их длинные спутанные волосы явно были немыты вот уже несколько недель. Об этом же свидетельствовал запах — ветер как раз дул в нашу сторону. Эти граждане держали большие плакаты и громко выкрикивали однообразные предложения, заставляя прохожих обходить их по проезжей части. «Уберите с наших улиц исчадий ада! Нет машинам-убийцам! Долой искусственных солдат!», — вот что они скандировали. Вид этих людей был так необычен, а поведение так агрессивно, что сержант вынужден был остановить отделение и обратиться с вопросом к ближайшему гражданину:

— Прошу простить мое любопытство, сэр. Не будете ли вы так любезны пояснить мне, что это за люди вон у того фонтана?

— Члены политического и общественного движения, которое ратует за отмену генетических улучшений и возврат к природному естеству. Кстати, это они против вас сейчас митингуют, — охотно ответил прохожий.

— Прошу прощения, сэр — это традиционалисты? — уточнил сержант.

— Можно и так сказать. Во всяком случае — сочувствуют им.

Тут я вынужден на минуту прерваться и сделать небольшое пояснение. Думаю, вы сочтете, что я тяну время, но без этого пояснения наше поведение может показаться немотивированным и нелогичным.

Итак, в далеком 2006 году, после семилетнего полета к комете Wild2 вернулся американский (не удивляйтесь — Земля тогда делилась на множество государств) кометный зонд «Stardust». После тщательного исследования кометного вещества, запечатанного в аэрогеле зонда, выяснилось, что на 98% процентов оно состоит из обычной пыли — карбонов, воды и аммиака. Оставшееся же количество субмикронных включений состояло из следов практически всех элементов таблицы Менделеева. Попытки датировать возраст этих включений давали значение в 7-12 миллиардов лет, причем в поле вероятной ошибки в 90%. Было решено, что количество полученного вещества просто находится за гранью чувствительности аппаратуры, поэтому результаты не приняли во внимание. Но позднее, через десять лет, об этих результатах снова вспомнили. Очередной американский зонд зачерпнул и вернул на Землю образцы вещества из нерегулярной кометы, пришедшей из пояса Койпера. Он доставил образцы гораздо большего размера, поэтому удалось провести их детальный спектральный и структурный анализ. Они оказались ничем иным, как простыми конгломератами, состоящими из атомарной смеси почти всех первичных элементов периодической таблицы, за исключением сверхтяжелых. Было решено, что эти частицы являются остатками гипотетического протовещества, которое оказалось законсервировано в облаке Оорта на окраинах Солнечной системы. Исследования продолжались, и после получения достаточного количества образцов выяснилось, что это отличное сырье, из которого можно получать практически все металлы, но еще более важным оказалось, что оно — практически идеальный «питательный бульон» для роботов-наноассемблеров. Элементы, входящие в протовещество, имели высокую степень чистоты, находились в легко преобразуемой молекулярной форме и были, что называется, готовы к употреблению. Единственная трудность — необходимость хранения протовещества в вакууме при температуре не выше -270 градусов, с одновременной защитой от солнечного излучения. Исследования Солнечной системы, тем временем, шли своим чередом и вот, наконец, в поясе астероидов за орбитой Марса была найдена масса мелких, размером не более метра, тел, состоящих из протовещества, хранящегося в естественных и идеальных для него условиях. А именно — в вакууме и покрытых обычной метеоритной пылью и грязным аммиачным льдом. С этого момента человечество рванулось в космос.

Минули эпоха гипертрофированной демократии, религиозных и экономических войн, генетическая революция, Декларация об объединении Земли. Менялся климат — часть гренландских льдов все же растаяла, затопив огромные участки суши. Исчезло множество языков. Человечество осваивало интерлингву. Нефтяная энергетика сменилась метановой, а впоследствии — термоядерной, чуть позднее материнская планета окуталась сетью солнечных энергостанций. Пояс астероидов превратился в мощный производственный конгломерат, усеянный тысячами дешевых заводов по производству всякой всячины. Луна производила сплавы металлов и добывала гелий-3 для реакторов. На ней же сходились транзитные маршруты — она стала огромной перевалочной базой для транспортных потоков с Цереры, Весты и десятков других планетоидов. Вокруг Земли на орбитальных верфях собирались тысячи межпланетных грузовиков. Земля превратилась в сытую метрополию, населенную миллиардами генетически усовершенствованных бездельников с гарантированными правами под защитой доктрины доминирования личности над обществом. А Марс… Марс в то время был ничем иным, как гигантским, совершенно фантастическим по своим масштабам борделем для десятков миллионов рабочих и горняков с астероидов. То есть, назывался он, конечно, по-другому. Человеку, долгое время находившемуся в невесомости, вне привычного магнитного поля, под воздействием космического излучения и десятков других вредных факторов, был необходим эффективный курс реабилитации. Марс как нельзя лучше подходил для этой цели. Прежде всего, по соображениям расстояния. Никому не хотелось лететь за тридевять земель и возвращаться на перенаселенную родину человечества. Но как-то так получилось, что вместе с курсом лечения красная планета начала предлагать и отдых для измученной души, постепенно превращаясь в масштабнейшее царство развлечений. Я не говорю «порока» потому, что к тому времени это понятие… э-э-э… несколько устарело. Смена пола по желанию, культ удовольствия, узаконенные наркотики — все это стало привычным для большинства граждан и давно смыло привычные представления о границах разумного.

Но, вместе с тем, на самой Земле оставались люди, получавшие удовольствие от тяжелого труда или опасностей. Встречались и те, кто не желал вести растительную жизнь в перенаселенных мегаполисах. И те, и другие переселялись на Луну или в Пояс. Для жизни в условиях низкого тяготения их организмы модифицировались. Так что выходило, что они брали билет в один конец — обратная дорога фактически была им заказана. Оставались люди, убежденные в том, что путь развития, выбранный человечеством, ведет его в тупик. Они протестовали против модели развития, при которой некуда стремиться, где нет ничего, кроме желания получать удовольствие, и которая ведет к деградации и вырождению человека. Любое развитие происходит за счет разрушения. В случае общества потребления — за счет разрушения среды обитания и более слабых стран. В случае трансгуманизма, с его универсальным принципом «от каждого — по способности, каждому — всё», — за счет разрушения внутренней структуры самого человека. Генетическая чистота расы превратилась в фикцию, биологическое рождение стало исключением из правил, пресыщенная наслаждениями жизнь потеряла всякую цель, и люди постепенно становились расой пресыщенных индивидуалистов. В век, когда большинство граждан предпочитает заплатить взнос в родильном доме, сдать образец ткани, своей и партнера, оговорить пол, внешние признаки, набор дополнительных изменений, дать имя будущему дитяти и через некоторое время получить извещение о рождении, традиционалисты, так стало называться это движение, ратовали за возвращение к природным началам, за отказ от чрезмерного потребления, за гармонию с природой. Их движение ширилось, отчасти за счет убежденных людей, отчасти — за счет примкнувших к ним скучающих обывателей. Они тоже эмигрировали, причем большей частью — на Марс. Марс — какая-никакая, но все же планета. Они мечтали построить там новое общество и в конце концов устроили переворот. Жуткую резню, в которой гибли и правые, и виноватые. Объявили о создании республики. Их радикальные идеи, вкупе с агрессивной внешней политикой и усиливающимся недовольством инопланетных поселений бременем Земли, ее контролем над перевозками — основой существования Земной Федерации — привели к длинной цепи провокаций и терактов, вылившихся в Первую Марсианскую войну, в результате которой Земля обзавелась Флотом, создала Легион и привела к покорности большую часть пояса астероидов. Влияние традиционалистов, их воинственная пропаганда до сих пор разлагает население Земли и ее сателлитов, играя на руку бывшей колонии. Во всяком случае, так гласили программы обучения в Легионе. Так что наше желание задержать подрывные элементы было вполне естественным для солдат, не имевших ни малейшего понятия о сложностях человеческих взаимоотношений.

Сержант Васнецов Пятый принял единственно верное решение.

— Отделению оцепить площадь! Не выпускать граждан, внешне похожих на подрывные элементы! Капрал, разыщите и приведите полицейского! Выполнять!

И мы разбежались, радуясь возможности проявить себя. Среди граждан возникла легкая паника, на нас смотрели со страхом, несмотря на то, что мы были не вооружены. Традиционалисты прекратили свои крики — по всей видимости, до этого им не приходилось сталкиваться с открытым противодействием в обществе, где свободное высказывание своего мнения стало нормой, да и проявления насилия на Земле стали такой редкостью, что одна только мысль о том, что личность может быть подвергнута физическому воздействию, была способна серьезно деморализовать человека. Некоторые из пикетчиков, побросав свои плакаты, попытались даже скрыться, но были тут же остановлены легионерами.

Неожиданно меня захватило чувство власти над этими людьми. Оно было сродни жажде уничтожить врага, но, так как приказа на уничтожение не поступило, мы балансировали на шаткой грани между желанием убить противника и сохранить ему жизнь для получения разведывательных данных. Это чувство опьянило меня, ноздри мои раздувались, мир приобрел неожиданную четкость, и я понял, что нахожусь в состоянии странного наслаждения, которое впоследствии не раз испытывал, убивая врага. Но тогда это состояние было мне в новинку. Я еще не знал, что при нашем создании люди руководствовались общей для того времени доктриной — существо, выполняя возложенные на него обязанности, должно испытывать удовольствие от их выполнения и удовольствием же вознаграждаться. Видимо, именно по этой причине нам были оставлены половые органы, хотя и видоизмененные. Как и большинство современных граждан, мы должны были любить свою работу и иметь возможность получать вознаграждение за нее. К тому же, было решено, что лишить нас признаков пола и сексуального удовольствия — негуманно. Рабство должно быть изжито, сказали они. Рабство — унизительное понятие. Получая наслаждение от выполнения своей работы и вознаграждаясь за ее результаты, существо не может считаться рабом. Только впоследствии меня поразило странное несоответствие целей нашего создания и принципов, которыми руководствовались создатели. Посылать нас на смерть вместо своих опереточных войск оказалось гуманно, а лишить пола — нет. Странная логика, не находите?

Вернулся капрал в сопровождении местных полицейских. Узнав, что произошло, стражи порядка пришли в сильное смущение — они попросту не знали, как с нами поступить. Оказывается, мы нарушили основополагающий принцип местной демократии — воспрепятствовали волеизъявлению граждан. С другой стороны — мы находились вне юрисдикции местных властей, как и все военнослужащие. Сержант Васнецов был шокирован таким оборотом событий, хотя и не подавал вида.

— Сэр, — обратился к нему начальник полицейского патруля. — Предлагаю вам покинуть место происшествия, предварительно извинившись перед гражданами за доставленные по незнанию неудобства. Таким образом, мы избежим крупного политического скандала, да еще в преддверии военного положения.

Это самое «сэр» в его исполнении, скажу я вам, звучало так, будто его вытянули клещами. Этот полицейский был единственным гражданином в патруле — остальные его члены оказались биороботами.

Что такое биороботы и чем они отличаются от граждан, спросите вы? Отвечу: я до сих пор этого не знаю. Единственное их отличие от полноправных членов общества состояло в том, что они были рождены не по взаимному согласию и на основе образцов двух граждан, оплативших набор генных изменений и услуги по выращиванию плода, а по решению правительственного органа или лицензированной частной компании. В последнем случае набор изменений в организме варьировался в зависимости от цели рождения. Попросту говоря — от той работы, для которой биоробот предназначался. Я сказал — «рождение»? Прошу меня извинить. Конечно же, я имел ввиду определение «производство». Ибо к традиционному рождению этот процесс не имеет никакого отношения.

Согласно этой квалификации, все мы — и легионеры, и флотские — также являемся биороботами. Наделенными способностями к убийству живых существ, но это не меняет сути дела. Часто, осмысливая различие понятий «гражданин» и «биоробот», я удивлялся капризам судьбы. Поневоле слово «бог» мелькало у меня в голове, хотя я знал, что Бог или Всевышний, или Господь — это мифическое существо, которому земляне приписывают все непознанные явления, обнаруженные во Вселенной. Кому-то это непознанное явление дозволяло быть свободнорожденным, а кому-то — наслаждаться исполнением своего Долга. Как мне, например. И уж если между нами, рабами Долга, и ими — гражданами, повелевавшими нами, не было никакой разницы, то, сравнивая себя и их, я испытывал невольную гордость. Ибо я — совершеннее их. Осознание этого простого факта не раз помогало мне в моменты сомнений и нерешительности принимать правильное решение. Я — существо из плоти и крови. У меня есть родина — Легион. И у меня есть цель в жизни — стремление исполнять свой долг. Бедные бледные черви, где попало спаривающиеся, предварительно наширявшись до безумия! Мне не раз было жаль их. На таких, как я, держится мир.

Так что мы дружно извинились перед перепуганным стадом и продолжили свой путь.

Кстати — у нас есть свой собственный Бог. Мы свято верим в его незримое существование. Так же, как многие земляне верят в то, что после смерти попадут в рай, мы верим, что не исчезнем бесследно. Но, в отличие от них, попадающих в свой пресный рай только после бараньей невнятной жизни, главной добродетелью которой является стремление быть как все и не высовываться (они называют это смирением), наш загробный мир — мир воинов. Имя ему — Валгалла. Ведет туда дорога Славы, устланная телами поверженных врагов. Даже после смерти мы продолжаем услаждать себя битвой и наш Господь — Бог Легиона — сидит во главе пира. Нам разрешено пить, сколько влезет, чистой воды на том бесконечном пиру. И даже прикладываться к вину. Не допьяна — иначе нарушится координация движений, и наши показательные сражения превратятся в свалку. Но все же — можно. Там есть женщины — много настоящих земных женщин, а не наших боевых подруг с «веселых» транспортов, все они молоды, все длинноноги, они щеголяют прозрачными одеждами, они с улыбками прислуживают нам за столом, выполняя все наши прихоти. Наш Бог — он наверняка генерал в загробной табели о рангах. На плечах его — погоны с большой звездой. И если земные священники не лгут, и их боги все же существуют, то мы не будем чиниться и от души нальем им чарку-другую, коли им случится заглянуть к нам на огонек. Проявим солдатское гостеприимство. Мы напоим их допьяна и вместе с ними будем горланить веселые песни. А низкие поклоны в пояс пусть останутся для их райской паствы. Не к лицу боевым ветеранам гнуть спину перед какими-то штафирками.

— 10 —

Центр развлечений — так называлось место, куда мы попали после досадного инцидента. Огромный комплекс, в котором причудливо смешивались достижения научно-технического прогресса, медицины и психологии. Под одной крышей этого удивительного здания можно было найти библиотеку с образцами литературы, начиная с древнейших времен, свежей периодикой (да-да — те самые газеты, о которых я толковал вначале), комфортабельные кинозалы с развлекательными голофильмами, спортивные сооружения, курительные комнаты с широчайшей гаммой наркотиков, массажные и увеселительные заведения различного толка. Чьи только услуги там не предлагались! Мужчины, женщины всех возрастов и расцветок, существа непонятного пола, смешные карлики и даже специально выведенные животные. Мне сразу вспомнился «веселый транспорт» — судно, раз в месяц подходившее к борту нашего крейсера, которое посещают легионеры, не имеющие замечаний по службе. Существа женского пола, что обслуживали нас, были почти на одно лицо и, как и мы, имели одинаковый рост. Здешние же услуги подобного рода были не в пример богаче. От разнообразия лиц, оттенков и соблазнительных поз разбегались глаза — мы едва успевали фиксировать увиденное. Правда, после долгих консультаций с каким-то важным чином, молодой человек, отвечавший за порядок в заведении, виновато улыбнувшись, сказал, что нам разрешено пользоваться только образовательными услугами. Теми самыми, где книги, газеты и фильмы. Остальные, как он пояснил, имеют строгий статус «только для граждан». «Кто ж станет пользоваться услугами биоробота, который обслуживал других биороботов… извините…», — так он выдал, совсем смешавшись. Видимо, зрелище неграждан, вошедших сюда в качестве клиентов, было ему в диковинку. Впрочем, оно и к лучшему. Долгих четыре часа я жадно глотал страницы электронных книг (бумажных нам не дали, сославшись на их ценность) и газет, сосредоточившись на сведениях о Легионе. Мне было интересно все, что касалось моей родины. Там я и узнал, что Легион в глазах граждан — не что иное, как сборище неотесанных болванов, грубых, жестоких к врагам и друг к другу, только и умеющих, что убивать и не заслуживающих иной доли, кроме как погибнуть однажды во славу Земли. Встречались тут и совсем бредовые источники, главными героями в которых были легионеры, но я быстро понял, что они имеют к действительности еще меньшее отношение, чем газетные статьи. Сержант назвал их «развлекательной беллетристикой». Как я понял, это такое чтиво для тех, кому некуда девать время. И мы бы долго еще находились в библиотеке, тем более, что кроме ложных сведений о Легионе, мне удалось обнаружить немало действительно полезной информации об истории и предпосылках его создания, но тут сержант получил спутниковый вызов, и мы узнали, что бригада спешно собирает личный состав. Наш отдых закончился. Мы выдвинулись к месту временной дислокации ускоренным маршем. На пути нам встречались другие группы — они тоже получили сигнал общего сбора.

Впоследствии, лежа в койке после отбоя, я неоднократно гадал, что же послужило причиной внепланового возвращения? Наше неадекватное поведение на улицах Мадрида? Наша непохожесть на обычных биороботов? Страх, который мы рождали у обывателей? То, что произошло между нами и традиционалистами, оказывается, имело место повсеместно. Практически все командиры групп реагировали на антивоенные выступления одинаково. Штаб был попросту завален докладами о различных нарушениях, творящихся на улицах города и свидетельствующих о безобразном функционировании многих муниципальных или государственных служб. Естественно, командир части передал обобщенные сведения командующему гарнизоном. Я представляю, как багровела сытая физиономия этого напыщенного земного генерала, когда он читал рапорт. Конечно же, дело именно в этом. Кому сегодня приятно знать правду, как она есть, о недостатках во вверенном тебе хозяйстве? Особенно когда об этом имеют наглость докладывать какие-то биороботы. Куда проще гневно поджать губы и приказать: «Передайте командирам частей Инопланетного Легиона — немедленно приступить к погрузке. Вернуться к месту постоянной дислокации сразу после получения воздушного коридора». Как бы то ни было — для меня было большим облегчением вновь почувствовать на плечах привычную тяжесть боевого костюма. Жесткие объятия ложемента напомнили мне о корабле. И еще я подумал — настоящим генерал становится только тогда, когда он один. Легионом командует всего один Генерал. Когда их образуются тысячи, как на Земле, возникает подспудное ощущение какой-то нереальности здешней жизни.

А потом бот вздрогнул, взвыли компенсаторы, и мы стартовали. Когда в экране внешнего обзора высветился привычный голубой шар, мне в голову пришла мысль о том, что издали материнская планета выглядит гораздо более привлекательной, чем вблизи.

— 11 —

— Эй, Жос!

Я останавливаю свой бег из душевой в кубрик и вытягиваюсь смирно.

— Слушаю, мой сержант!

— После завтрака зайди к командиру медвзвода. Какая-то ерунда с твоими анализами.

— Слушаюсь, мой сержант!

Потом до меня доходит сказанное.

— Плохие анализы? Я что, болен, сэр?

— Откуда мне знать? Думаю, ничего серьезного. Иначе тебя бы уже забрали, а весь кубрик залили дезинфекцией. Да не волнуйся ты так. Надеюсь, все обойдется.

— Спасибо, мой сержант.

Медицинские отсеки — как мрачные безжизненные пещеры. Ни одной живой души в коридорах. Слабо пахнет озоном. Работает только дежурное освещение, да синие лампы дезинфекции, отчего по углам темных переборок пульсируют жутковатые фиолетовые тени. Кажется, я один в этом царстве покоя. Топот ног, выкрики команд, суматоха приборок и разводов на занятия — все это осталось там, за тяжелой плитой переходного люка. Быстро нахожу отсек 7-131. Глухой стук вязнет в теплом воздухе. Я думаю, что сержант ошибся — в это время суток тут никого нет. Но потом люк уезжает в потолок и поток света слепит меня. Я делаю шаг вперед и представляюсь. Не ошибся сержант. Меня ждут.

— Садитесь, рядовой, — приветливо говорит лейтенант Легар.

— Спасибо, сэр! — я скованно присаживаюсь на краешек круглого одноногого табурета.

Люк за спиной опускается. Пауза затягивается. Незаметно оглядываюсь. Мы одни. Нет никаких помощников. Все медицинское оборудование зафиксировано на переборках в походном положении. Лишь светится над столиком лейтенанта пятно дисплея, да яркий свет от светильников заливает кажущийся пустым отсек.

— Хочу вас успокоить, рядовой Ролье Третий — ничего страшного в ваших анализах нет. Небольшой недостаток витаминов, только и всего. Вот, возьмите, — он протягивает непонятно каким образом возникший в руке пузырек. — Принимайте по одной капле каждое утро после завтрака. Передайте своему сержанту: никаких ограничений по службе — вы практически здоровы.

— Спасибо, сэр!

Я вскакиваю и тянусь за пузырьком. Напряжение мгновенно покидает меня. От спокойного голоса лейтенанта становится легко. Меня не спишут и не отстранят от занятий, я здоров — что может быть лучше?

Лейтенант отчего-то медлит. Улыбка его странно застывает. Блестит влажная полоска зубов под напряженно растянутыми губами. Взгляд останавливается. Перемена, произошедшая с лейтенантом, разительна — передо мной вдруг оказывается совершенно незнакомый человек. Я успеваю подумать, как его лицо похоже на безжизненную маску, и медик, пристально глядя мне в глаза, произносит какую-то абракадабру:

— Голубые ели висели в воздухе под порывами штормового ветра и не было такой силы, которая могла бы сдвинуть их с места.

— Простите, мой лейтенант? — озадаченно лепечу я.

И тут свет моргает. Я напрягаюсь и пытаюсь отдать мысленный приказ о герметизации скафандра — любое нештатное явление на борту может быть признаком аварии, опасной для жизни. Но ничего не происходит. Я хлопаю глазами — почему-то обнаруживая себя сидящим на полу и ухватившимся за привинченный к палубе табурет — и вскакиваю.

— Виноват, сэр! — выдавливаю я, вытягиваясь смирно. В голове кавардак и смятение — неужели я все-таки болен?

— Как чувствуешь себя, Жос? — участливо интересуется офицер.

— Немного шумит в голове, мой лейтенант, — убито признаюсь я.

— И все?

— Все…

— Поздравляю, мой мальчик, инициация прошла успешно, — улыбаясь, лейтенант протягивает мне руку. Я быстро сдергиваю перчатку и суетливо пожимаю крепкую ладонь.

— Что прошло успешно, мой…

И тут шум в голове прекращается, как по мановению руки. Мир становится кристально чистым и ясным.

— Благодарю, мой лейтенант! — произношу я бодрым звенящим голосом.

— Я сожалею, мой мальчик, — грустно отвечает медик.

— О чем, сэр?

— Ты должен был родиться офицером. Лейтенантом. Твоя программа внедрения была тщательно продумана. Мне стоило немалых усилий проделать изменения в генетическом материале. Сам знаешь — рождение происходит раз в год, а к работам с кувезами персонал медвзводов привлекают редко. Этот досадный несчастный случай на учениях — из-за него очередь сдвинули, и ты стал простым солдатом.

— Я буду полезен и в этом качестве, мой лейтенант! — заверяю я.

— Конечно, Жос. Я не сомневаюсь. Службе нужны люди на всех уровнях. Тебе придется постараться, чтобы компенсировать перекос в системе поставки информации, вызванный этой случайностью. Ты изготовил талисман?

— Да, сэр! Вот он.

— Я немного поколдую над ним. Правда, стрелять он больше не будет. Но внешне останется таким же. Через него будешь получать пакеты с заданиями и поддерживать связь со мной. Твой имплантат будет воспринимать новое устройство как часть стандартного оборудования. Вот эта кодовая фраза, произнесенная вслух, будет означать сигнал провала. Произнеси ее, и я получу оповещение, а начинка твоего талисмана самоуничтожится.

— Ясно, мой лейтенант.

— Твоя задача — стать лучшим.

— Да, сэр. Я и сам стремлюсь к этому.

— Нет, Жос. Ты не понял. Я не имею в виду твое обычное стремление к славе. Ты должен стать лучшим во что бы то ни стало. Даже ценой нарушения Устава. В этом случае интересы Службы должны доминировать над интересами твоего подразделения. Твое главное предназначение — работать на контрразведку. Все остальное — вторично. Помни: твоя цель — собирать и анализировать информацию. Делая это, ты приносишь Легиону большую пользу, чем просто убивая врагов. Тебе оказана высокая честь. Очень высокая. Ты понимаешь это?

Я облизываю пересохшие губы.

— Да, сэр. Я понимаю. Я горжусь тем, что вы выбрали именно меня. Я не подведу.

— Слушай внимательно. На первом этапе твоя задача — проявить активность в военных действиях и быть очень исполнительным солдатом.

— В военных действиях, сэр?

— Они скоро начнутся, не волнуйся. Далее: необходимо обратить на себя внимание руководящего звена части и, по возможности, Легиона с помощью чрезвычайной эффективности и колоритности своих действий, а также — демонстрации верности Долгу.

— Понял, сэр.

— Твоя популярность в среде товарищей должна быть чрезмерно высокой. Достигни ее дерзкими и красочными акциями. Ты должен быть отменно информированным в самых разных вопросах, чтобы всегда представить нужные кому-то сведения, либо высказать необходимый дельный совет.

— Да, сэр.

— В процессе твоего становления у тебя могут появиться недоброжелатели.

— У меня нет врагов, сэр! Товарищи меня уважают, — замечаю я.

— Они могут появиться. Тщательно следи за своим окружением. Выявляй таких недоброжелателей, анализируй причину их неприязни, чтобы иметь возможность дискредитировать их, либо обратить на свою сторону. Хороший результат для их дискредитации дают слухи. Ты умеешь создавать их. Ты умеешь все то, что должен уметь хороший оперативный работник Службы. Прислушайся к себе.

Я следую совету. Прислушиваюсь. Мое удивление растет. Я осознаю, что действительно знаю, как выявлять и оценивать потенциального информатора, как проводить его проверку и вербовку, помню способы удержания и причины прекращения связи, умею обнаруживать слежку и обеспечивать себе прикрытие. Я четко представляю методы конспиративной связи с контактером, способы перехвата и анализа информации, умею пользоваться огромным спектром технических средств, о наличии которых раньше и подозревать не мог. Я могу вычленять суть из обрывков обычный повседневных разговоров и складывать гипотезу из калейдоскопа отрывочных данных. Я способен анализировать данные и высказывать мотивированные суждения по заданной тематике. Я растерянно хлопаю глазами.

— Вот это да! — только и могу сказать.

— Итак, помни: достижение тобой высоких результатов в официальной деятельности и приобретение безупречной репутации способствует успешному осуществлению заданий Службы. И, наоборот, пренебрежение обязанностями по «прикрытию» сказывается на разведывательной деятельности крайне негативно.

Я предельно собран. Лейтенант делает короткую паузу, чтобы я мог четче осознать сказанное.

— Запомню, сэр.

Он кивает, внимательно глядя мне в глаза.

— На первый этап тебе отводится не более полугода. Желательно уложиться быстрее. После того, как твоя карьера пойдет вверх, ты можешь получить доступ к интересующей нас информации. Ты — не просто информатор. Ты — агент под прикрытием. Служба никогда не признает твоего существования. Это залог твоей анонимности. Разведка марсиан очень активна. Любой из твоих товарищей или даже командиров, вольно или невольно, может оказаться внедренным агентом.

Пауза. Я киваю.

— Задание номер два: представь краткие характеристики своего окружения — всех, с кем ты сталкиваешься по службе. Раз в неделю сообщай свои соображения по поводу особенностей поведения товарищей, фиксируй их настроение, основные темы разговоров. Оценка морального климата мне очень важна.

— Принял, сэр.

— Способы связи. Основные пакеты данных будешь сбрасывать во время медосмотра. Короткий импульс твоего «талисмана» будет незаметен на фоне сканирующего излучения диагноста. В случае появления нового задания, ты будешь получать указания через одноразовые ретрансляторы в местах общего пользования. Текущие доклады передавай через скрытые каналы связи. Вот схема точек их выхода, запомни. Твой чип, приведенный в состояние готовности к передаче, произведет ее автоматически при обнаружении приемного устройства. Для срочной личной встречи проглоти эту капсулу. У тебя возникнет сильная тошнота и озноб, причины которых не будут определяться средствами диагностики взводного санинструктора, так что тебя доставят для обследования ко мне. Но пользуйся этим способом не чаще одного раза в год. Иначе твою карьеру зарубят по причине плохого состояния здоровья.

— Я запомнил, сэр.

— Ну, все, иди. Время вышло. Веди себя естественно. И не позволяй солдатской сущности доминировать над твоим истинным "я". Я надеюсь на тебя, Жос.

Я принимаю стойку «смирно».

— Сэр, вы можете на меня положиться! — с чувством чеканю я.

— Знаю. Иначе и быть не может. Не забудь про витамины. И успокой сержанта.

— Конечно, сэр.

— И выбери себе оперативный псевдоним. Что-нибудь нейтральное.

— Можно, я буду Павлом, сэр?

— Павел… Павел… — лейтенант будто перекатывает это слово во рту. Улыбается: — А почему бы и нет? Простенько и без намеков. Свои донесения адресуй Атилле. Это я.

Вот так началась моя двойная жизнь.

— 12 —

Некоторое время все идет как обычно. Тот же воздух, отдающий металлом, та же пища. Сосредоточенные лица сержантов на поверках. Скрупулезная точность в выполнении приказов. Крейсер постоянно маневрирует в глубинах пространства, так что мы даже не имеем представления, где находимся, — легионеру не положено знать лишнего. Но неуловимое напряжение в отсеках нарастает день за днем. Ожидание пропитывает нас с ног до головы. Сами того не осознавая, мы дрожим, как голодные волки, почуявшие добычу. Все туже взводятся незаметные глазу пружины. Каждое утреннее сообщение о действиях мятежной Луны — новый камень на чаше нашего терпения. И потому в день, когда палуба «Темзы» начинает характерно вздрагивать под ногами, я решаю — началось. И предвкушение предстоящего боя начинает исподволь прокрадываться в мозг, придавая привычным будничным действиям волнующий незнакомый оттенок. Подрагивание палубы — это крейсер ведет огонь главным калибром. Каждую минуту я ждал объявления повышенной готовности, но про нас будто забыли. Как ни в чем не бывало, мы продолжаем действовать по распорядку. Уборка, душ, завтрак, развод на занятия, чистка оружия, полоса препятствий, силовые тренажеры, тир, обслуживание скафандра… Руки мои двигаются, как во сне. Ощущение, будто смотришь на свои действия со стороны. Отсоединить магазин. Отключить батарею. Передернуть затвор. Отсоединить компенсатор отдачи. Вытащить возвратный механизм. Повернуть толкатель на 90 градусов, потянуть на себя и отсоединить его…

— Рядовой Ролье Третий просит разрешения обратиться к сержанту Васнецову! Мой сержант, рядовой Ролье чистку и профилактику оружия закончил!

— Оружие к осмотру! Осмотрено!

— Первые номера, упражнение номер восемь, сериями — огонь! Вторые номера — заряжай!

— Рядовой Ролье Третий стрельбу закончил!

— Осмотрено!

— Первое отделение, упражнение номер тридцать — «Развертывание в боевой порядок после десантирования», гравитация — ноль точка двадцать два метра в секунду за секунду. Вводная передана. Внимание… марш!

А палуба время от времени продолжает вздрагивать.

Судя по величине гравитации, по которой мы живем и тренируемся последние две недели, нашей первой целью будет Веста. Планетоид во внутреннем поясе, то есть к Солнцу от раздела Кирквуда. Вслед за Луной планетоид объявил о своей независимости. В отличие от Луны, его поселенцы имели глупость сразу же заявить о присоединении к Марсианской Республике. Наверное, решили, что удаленность от Земли является весомым оборонительным фактором.

Ноль двадцать две — это примерно одна сорок пятая от земной. Почти невесомость. Действовать на поверхности при такой ничтожной силе тяжести чрезвычайно трудно. Каждый выстрел, несмотря на систему компенсации отдачи, отталкивает тебя назад. Очередь способна превратить тебя в независимый космический объект. Неверный шаг или неосторожный толчок усилителей — и тело твое возносится на невообразимую высоту. Счастье, если ты останешься на орбите планетоида и до того, как задохнешься или будешь сожжен из стационарного лазера, тебя выловит эвакуационная бригада. Иначе астрономы когда-нибудь зафиксируют новый малый космический объект в поясе астероидов. Отвратительная смерть, что и говорить. Я не имею в виду муки удушья — одна из заложенных в нас гипнопрограмм остановит сердце еще до того, как легионер почувствует приближение конца. (Снова этот любимый земной конек — гуманность, мать ее! Переход стрелки давления за границу красной зоны шкалы автоматически включит гипнопрограмму.) Я говорю о полной бессмысленности такого конца. О бесполезности твоей смерти для Легиона. Где-то там, в черноте пространства, на уплывающей от тебя далекой белой искорке твои товарищи будут пытаться выполнить боевую задачу, и кто-то из них примет на себя твою цель и твой сектор обстрела, в то время как сам ты будешь бесцельно болтаться в вакууме и твоя винтовка, твой скафандр и твое тренированное тело превратятся в бесполезный набор высокотехнологичных запчастей. Такая смерть действительно мучительна. И потому, чтобы избежать ее, я всеми фибрами впитываю голос взводного и раз за разом, перед тем, как прикоснуться к спусковому сенсору, старательно учусь нырять вперед и отталкиваться от грунта, заставляя тело выработать рефлекс, который в момент выстрела придаст ему нужное ускорение и вектор движения относительно поверхности. Рефлексы — лучшее в нас, что мы можем противопоставить противнику. Можете мне поверить — бой при малой гравитации гораздо труднее действий в условиях полной невесомости. Даже несмотря на современные устройства ориентации и стабилизации скафандра.

В полной выкладке пехотинец-легионер похож на округлое неуклюжее животное. Для того чтобы просто сносно передвигаться с кучей барахла, что на нас навешано, нужно иметь прочные навыки, намертво вбитые в подкорку. А чтобы двигаться быстро — в бою это твой единственный шанс выжить, — ты должен ежесекундно находиться в состоянии высочайшей собранности, одновременно считывая показания такблока, следя за местностью, действиями противника, инструкциями системы управления боем, просеивая через себя потоки данных от внешних датчиков, управляя огнем и поддерживая связь с командиром. Каждый шаг вне корабельных переборок — смертельная опасность сама по себе. Космос не прощает ошибок. Малейшая каверна, образовавшаяся в манжете уплотнителя в результате небрежного осмотра — и ты труп. Сбой системы охлаждения или выбор неправильного климатического режима — та же история. Ледники из замерзшего азота и метана, скрывающие под собой предательские трещины. Рыхлые камни, рассыпающиеся под ногами на склонах глубоких кратеров. Вездесущая мелкодисперсная пыль, нарушающая видимость, блокирующая работу радаров и систем связи, облепляющая тебя с ног до головы плотным мохнатым коконом, пока кровь твоя не закипит из-за нарушения работы теплообменников. Жар плавильной печи на солнечной стороне поверхности и бесконечный холод на темной. Космические частицы сводят с ума измерители излучений. Если добавить к этому десятки способов, которыми противник старается нас убить, — выполнение легионером боевой задачи превращается в сложнейшее уравнение со многими неизвестными. Решить его в реальном бою под силу немногим. Я во что бы то ни стало стараюсь остаться в числе счастливчиков. Среди тех, кто выполняет боевую задачу. Тех, кто остается в живых. Этого требует мое истинное предназначение.

Ткань скафандра на ощупь мягкая и эластичная. Лишь в плечах — там, где сквозь нее проходят шланги и элементы внешних креплений, — да на бедрах и голенях она оснащена армированными пластинами. Даже не верится, что эта упругая тряпка выдерживает удар большинства видов известного пулевого оружия и способна поглощать радарные лучи. Весь скафандр пронизан микроскопическими нитями теплообменников. Правильно обернуть вокруг себя кучу амуниции, чтобы не уменьшить чрезмерно площадь охлаждения — искусство почище японской чайной церемонии. Цена ошибки… впрочем, я уже повторяюсь.

За плечами — горб ранцевого четырехсоплового водородного двигателя. «Крест» — так мы его называем за характерную форму. На бедрах — клапаны магазинных карманов. Как и остальной скафандр, они пронизаны нитями теплообмена. Такие же карманы, но уже для пары бинарных гранат — на голенях, чуть выше ботиночных манжет. На груди, на специальной легкой раме, — штурмовой ранец с кучей необходимой всячины. Складные резервные моче— и калоприемники, плитки сухого пищевого концентрата, ремкомплект скафандра, штык-нож в ножнах на правой боковой поверхности, специальные гнезда заполнены свернутыми мешками и баллонами затвердителей для создания полевых укрытий, там же уложены запасные выстрелы к подствольнику, светящиеся трубки и сигнальная ракета. Слева снаружи к ранцу прикручен тонкий цилиндрический контейнер с невесомой тканью аварийной герметичной палатки. Простая эта штука с момента создания Легиона спасла жизнь сотням солдат. Ремни разгрузки пропущены сквозь арматуру рамы. На них, в зависимости от задачи и условий боя вывешиваются дополнительные подсумки с боеприпасами и фляги с водой и бульоном в специальном термопокрытии. Или особое снаряжение. Ткань скафандра способна мимикрировать под управлением такблока. Правда, пользоваться этой полезной возможностью в открытом космосе приходится редко — при действиях вблизи Солнца все наружные поверхности переводятся на максимальное отражение. Из-за этого легионер ослепительно сияет в солнечном свете и в отсутствие пылевого шлейфа виден за много километров.

Штатных мест для укладки магазинов недостаточно для мало-мальски серьезного боя. Мы используем малейшую возможность для создания запаса. Но необоснованный выбор лишней пары внешних подсумков при действиях на солнечной стороне чреват тем, что патроны в магазинах попросту приварятся друг к другу и в какой-то момент превратят твое оружие — штурмовую винтовку «Геката» — в бесполезный кусок железа. Скобы гранат на солнце намертво прикипают к держателям. Самое неприятное последствие — заклинивание заряда переносной ракетной установки. Например, из-за спекания той же пыли в направляющих пускового канала. Пехотинец попросту взлетает вместе со своей толстой трубой, а затем сработавшая боевая часть разносит его в клочья. В общем, правильный выбор экипировки, места размещения носимых боеприпасов и времени их приведения в боевое положение имеют значение. Как и выбор режима маскировки, когда ты решаешь — стать заметным или свариться заживо. В нашей работе имеет значение абсолютно все. Любая мелочь. Каждую секунду мы балансируем на грани. Неудивительно, что мы так суеверны.

Во время одной из тренировок, вскоре после инициации, мне пришла в голову крамольная мысль: наши боевые костюмы и оружие могли бы быть гораздо совершеннее. Настолько, чтобы мы не думали о посторонних вещах, нажимая на курок, и не рисковали жизнью по малейшему поводу. Но при этом наше оснащение станет дороже, и потеря легионера перестанет быть малозначимым для Легиона фактором. Ведь самое ценное, что в нас есть, — это оружие и амуниция. Тело легионера и его нанодобавки стоят сущие гроши. Даже такой далекий от экономики тип, вроде меня, это понимает. Потеря оружия — значительный удар по боевой мощи Легиона, и чем дороже это невосстановимое оружие — тем чувствительнее удар. Тело же, призванное управлять оружием, — совершеннейший пшик, кусок выращенной в чане протоплазмы, по странному капризу создателей способный мыслить и чувствовать. Так я впервые осознал, что, кроме долга и пути к славе, существует и некий их противовес. Экономическая составляющая, переводящая капли нашей крови в денежный эквивалент. Создающая разумный баланс между стоимостью нашей жизни и ценой победы. Из этой мысли почти автоматически возникла другая: наша разумность — вовсе не дань гуманизму, как уверяют книги и командиры. Это одна из составляющих нашей эффективности. То, во что мы превращаемся благодаря способности мыслить и принимать решения, принято называть интеллектуальным оружием. Эти мысли заставили меня вздрогнуть. От стыда, что кто-то может догадаться, о чем я думаю, лоб мой покрылся испариной. Но сержант решил, что это у меня от усердия.

— Не волнуйся, Жос, у тебя все получается. Но старайся отталкиваться плавнее.

— Да, мой сержант, — выдавливаю я в ответ, вызвав новый пристальный взгляд командира.

С этого момента посторонние мысли посещали меня все чаще. Это происходило в самые неожиданные моменты. Я думаю, что этот недостаток — следствие моей особой миссии. Существу-солдату ни к чему долгие раздумья. Способность быстро ориентироваться в боевой обстановке — предел его возможностей. А существо-агент, напротив, должно иметь склонность к аналитическому мышлению. Наверное, сшибка двух противоположностей и порождала паразитные завихрения в моем котелке. Моя голова просто не выдерживала двойной нагрузки. Меня тянуло одновременно в разные стороны. Я стремился стать идеальным бойцом, я искренне любил своих товарищей, и одновременно должен был анализировать их слова и поступки, а после сообщать о своих выводах контактеру, невольно предавая наше братство. Я убеждал себя, что поступая таким образом, я жертвую собой ради процветания Легиона. И что работа на контрразведку является почетной, хотя и тайной обязанностью каждого легионера, в конечном счете повышая нашу боеготовность. И что любой на моем месте был бы горд возложенной на него ответственной миссией. Но ничего не мог с собой поделать — постоянно вынужденный говорить не то, что думаю, я стал походить на рыбу, вытащенную из воды.

Заградительный огонь, так нам позже пояснили причину стрельбы. Станция наблюдения обнаружила перемещения живой силы в районе лунной базы Тихо. Но это была еще не война. «Живой силой» на подступах к базе оказалась группа рабочих обогатительной фабрики с потерпевшего аварию колесного транспортера. В своих легких скафандрах, не имеющих мощных передатчиков, они шли к нам за помощью, и им было наплевать на политику. Они пытались выжить, только и всего, когда крейсер вдарил по поверхности главным калибром.

— 13 —

Я могу заснуть просто усилием воли. И знаю, что три часа сна ежесуточно — необходимый и разумный минимум, при котором моя жизнедеятельность будет идти нормально. Несколько пропущенных циклов отдыха — и мое внимание начнет рассеиваться, а рефлексы притупятся. И тем не менее, сегодня после отбоя я лежу без сна. Прислушиваюсь к себе и к тому, что меня окружает. Я чувствую, как мой сосед слева тоже не спит. И сосед справа — тоже, хотя оба старательно имитируют ровный ритм дыхания спящего. Что-то происходит. Что-то едва уловимое, но наши тренированные тела замечают эти изменения.

— Жос, не спишь? — шепотом интересуется сосед слева — Кацман.

Пару секунд я молчу, боясь выдать себя. Но осознание того, что товарищ тоже не спит, и я не один такой, а значит моя ненормальность тут ни при чем, позволяет мне на секунду расслабиться.

— Не сплю.

— Чувствуешь? Двигатели ориентации работают…

Прислушиваюсь к себе. Анализирую чувства. Действительно, есть едва заметное угловое ускорение. Возможно, «Темза» просто корректирует орбиту.

— Теперь чувствую. Думаешь, началось?

— Не знаю. Хотелось бы.

— Уже полчаса подрабатываем, — вмешивается в разговор Жерарден, он лежит справа от меня. — Для коррекции многовато. Я стоял сегодня в карауле у мостика. У флотских — суета. Когда стрельба началась, такой суеты не было. Мы уходим, точно.

И тут же, словно подтверждая его слова, палуба мягко валится в сторону. Пара секунд — и гравикомпенсаторы восстанавливают тяготение. Наверняка теперь уже весь кубрик не спит.

— Импульс ходовыми, — шепотом комментирует Кацман.

— Точно. Значит, все же уходим. Скорей бы в дело, — отвечаю я. — Правда, до Весты ползти пару недель.

— С чего ты взял, что идем на Весту? — спрашивает Жерарден.

Разговаривать на обе стороны неудобно — приходится вертеть головой туда-сюда, того и гляди, сержант заметит.

— Ну, как, тренировки при такой гравитации… Такие условия только там, — бормочу я.

— Так мы и ушли! Сначала Луна! — шепот Жерардена проникнут уверенностью. — Никто ее в тылу не оставит. Иначе ее китайцы к рукам приберут.

Китайцы — это Новый Китай. Обширная территория на обратной стороне Луны, колонизированная Китаем полтора века назад. В 2030-м, наплевав на протесты мирового сообщества, Китай вышел из международного договора о принципах деятельности государств по исследованию и использованию космического пространства от 1967 года. В короткий срок население китайской лунной колонии увеличилось до нескольких десятков миллионов человек. А затем зона оказалась закрытой от внешних контактов. В 2095-м, после вхождения Китая в состав Земной Федерации, его лунная территория провозгласила свою независимость и туда устремились миллионы эмигрантов, не согласных с политикой объединения. Дел у объединенного земного правительства тогда было по горло, да и серьезных космических сил, способных вести масштабную войну в космосе, в то время еще не существовало. И Новый Китай оставили в покое. Что происходит под поверхностью Луны в этой зоне, никто давно не знает. Новый Китай не принимает иммигрантов. Не торгует с соседями. Многочисленные изощренные попытки различных разведывательных служб проникнуть в их города окончились плачевно. У китайцев свой грузовой флот, впрочем, он не конкурирует с земным и работает исключительно на собственные нужды. Они не используют солнечные станции — только подземные гелиевые реакторы. И еще: сохраняя видимый нейтралитет и не вступая ни в какие союзы, китайцы ревностно оберегают свои границы. Известен случай, когда пуском с поверхности был сбит случайно вторгшийся в их пространство военный катер. Новый Китай убедительно продемонстрировал всему миру, что ему плевать на мнение других государств. И если надо применить силу для своей защиты — он ее применит. Хотя я не афиширую своих симпатий, мне такая позиция импонирует. Она совпадает с принципами Легиона. Конечно же, обескровленную экономической и энергетической блокадой Луну внешне нейтральный Китай проглотит в два счета. Для этого даже не нужна экспансия — мятежному государству достаточно заключить с таинственным и грозным соседом военный союз. И никакой Флот впоследствии не сможет выколупать миллионы фанатичных бойцов из тысяч километров глубоких нор, которыми источена кора земного спутника. И тогда — прощай Луна, прощайте транзитные порты и доки, прощай производство дешевого алюминия и гелия-3 для реакторов. Подумав, я соглашаюсь с Жерарденом. Конечно, сначала Луна. Веста может и подождать.

— Ты прав, Ив. Я сразу не сообразил, — шепчу я. Машинально я делаю зарубку в памяти — содержание этого разговора четко позиционирует настроение бойцов и может заинтересовать доктора. То, что бойцы проявляют патриотический порыв, характеризует их положительно, а значит докладывать об этом мне будет легче обычного.

Шепот сержанта Васнецова громче крика:

— Первое отделение — соблюдать тишину! Всем спать!

— Извините, сержант!

Кацман вздрагивает, возится в темноте, я слышу исходящие от него царапающие металлические звуки — он на ощупь пристегивает карабины подвесной системы. Вот раздается последний металлический щелчок — и мой сосед замирает. Я медленно выдыхаю, расслабляю живот, и сон окутывает меня.

Во сне я чувствую, как подрагивает палуба, и время от времени ускорение шевелит мое тело под привязным ремнем. Крейсер продолжает маневрировать. Во сне в моем черепке мелькают неясные образы, похожие на отрывки из развлекательных фильмов. Я скачу по лунной поверхности, вздымая за собой султаны неопадающей пыли, я почему-то один, вовсю палю из своей «Гекаты» и точно знаю, что цели на тактической карте не учебные. Яркие точки-росчерки от реактивных пуль красиво уходят за горизонт. Я ощущаю дикий азарт погони. Вот только фигур тех, в кого я стреляю, мне почему-то не видно. Мои цели на поверку оказываются обычными булыжниками.

Даже подскочив от рева колоколов громкого боя, продирая глаза на бегу и щурясь от сполохов тревожной сигнализации, я все еще гадал, кем был этот неизвестный противник во сне? Но потом окончательно проснулся и обнаружил себя в длинной шеренге получающих оружие. «Боевая тревога. Действия по ситуации номер восемь — высадка десанта на искусственный космический объект. Трехминутная готовность», — произнес внутри бестелесный голос.

— 14 —

Сейчас, вспоминая свой первый бой, мне все больше кажется, что сама операция была пустяковой. Гораздо более важным оказался безошибочный выбор стратегии — решительными действиями мы должны были лишить мятежников остатков энергии и вынудить их сдаться без боя. Место удара — пять оставшихся в руках лунного персонала энергостанций. Мощности энергоблоков на поверхности Луны едва ли хватит для поддержания даже аварийных служб жизнеобеспечения Селена-сити. Селена — это название столичного и единственного лунного города. Настоящего подземного мегаполиса. Остальные поселения — крохотные вахтовые поселки при заводах и шахтах. Вся гидропонные системы, все заводы по производству и регенерации воды, доки, портовые сооружения — все это давным-давно выстыло и покрылось толстым инеем замерзшего воздуха, — энергии оставшихся солнечных станций хватало лишь на самое необходимое. Кое-как действовала система регенерации воздуха в жилых кварталах. Питание выдавалось по карточкам, по урезанным нормам. Консервами. Суточные нормы воды падали с каждым днем. Температура в больницах, детских учреждениях и бункерах гражданской обороны поддерживалась на минимально допустимом для жизни уровне. Большинство населения перемещалось между домами-отсеками в скафандрах, лишь изредка имея возможность снять и обслужить их в переполненных убежищах. Наша атака лишила мятежников и этого.

Очевидно, поднимая мятеж, селениты рассчитывали на нерешительность и несогласованность земного руководства. На принципы гуманизма и уважения жизни как вершины эволюции. Земля просто свихнулась, доказывая себе и всем вокруг незыблемость своих высоких убеждений. Мятеж прошел максимально бескровно, как и было задумано: парламент Луны на внеочередном заседании принял Декларацию независимости, граждане, давным-давно чуявшие, куда дует ветер, с радостью поддержали свой выборный орган, военным представителям Земной Федерации в корректной форме было предложено покинуть территорию Луны и те подчинились, предварительно уничтожив секретные документы. В конце концов — селениты не хотели дурного. Будучи сообществом активных и уважающих экономическую прибыль существ, они решили, что договорные отношения с материнской планетой значительно выгоднее, чем узаконенное положение экономической резервации, а открытие торговли с прежде враждебной Марсианской Республикой даст планете новый толчок развития. Но они не учли главного — лишенная алюминия для строительства флота и гелия-3 для реакторов, Земля долго не протянет. И демократическое правительство, перед которым встала извечная дилемма «что лучше — умереть от голода или отобрать еду силой?», недолго поколебавшись, выбрало второе. Ибо демократия демократией, но, когда нельзя, однако очень нужно, то тогда — можно. В качестве исключения, конечно. И уж коли в космосе болтается Флот с Легионом на борту, предназначенные для обеспечения интересов Земли в Солнечной системе и защите ее граждан, так почему бы не передать инициативу им в руки?

Собственно, тогда мне было плевать на эти измышления. Как, наверное, и всем остальным в Легионе. Война — что может быть лучше? Если бы Генерал распорядился — мы захватили бы и саму Землю. С превеликим удовольствием. Вряд ли распорядитель центра удовольствий посмел бы тогда отказать легионеру в обслуживании.

Я лежу в ложементе десантного бота и таращусь в потолочный экран. Искра солнечной станции, едва заметная на фоне лунной поверхности, быстро приближается. Серебристый крестик визира указывает нам точку назначения. Все сосредоточенно разглядывают растущее веретено с гигантской черной шляпой над ним — полями солнечных батарей. Мы еще не настолько просолились, чтобы игнорировать вид цели и дремать во время маневра сближения. Это наш первый бой.

Наверное, в сотый раз я проверяю оружие, прогоняю тест систем брони и перечитываю вводную. Меня лихорадит от нетерпения, хотя внешне я абсолютно спокоен. Думаю, даже ветераны, которых во взводе не меньше половины, испытывают сейчас то же самое. Но мне сейчас труднее всех. Потому как просто выполнить задачу — мало. Мне необходимо отличиться во что бы то ни стало. От внутреннего напряжения нервы мои вибрируют натянутыми струнами.

Взводный не говорит ни слова. Как и все, вперился внимательным взглядом в экран. Все, что он мог нам сказать, давно усвоено нами на сотнях тренировок. Я понимаю, как трудно ему дается сейчас выражение напускного спокойствия на лице. Наверное, как и я, он снова и снова прокручивает перед глазами условия вводной. Все мы новички на этой войне.

Мы сближаемся с целью стремительно, я вижу яркую рыбку справа у самой границы видимости — это бот второго взвода, и где-то снизу в атаку идут еще два судна нашей роты, пока для нас невидимые. Мы не стреляем, и крейсер не прикрывает нас огнем: станция — имущество Федерации и его необходимо захватить в целости. Через десять секунд мы войдем в зону действия ее излучателей. Наш крейсер так близко, что может применить весь спектр своих приемов для введения противника в заблуждение, я знаю, что все радиодиапазоны сейчас забиты вихрем помех и электронные мозги систем управления огнем клинит от дикого количества заполонивших пространство ложных целей. Когда станция заполняет собой весь экран, ложемент подо мной ощутимо вздрагивает — на таком расстоянии помехи уже не помогают и оптика систем наведения берет нас на крючок. Палуба встает на дыбы, потом куда-то проваливается, мы ввинчиваемся в пространство, выписывая немыслимые кульбиты: флотский пилот, как может, уклоняется от огня в упор. Моргнув, отключается освещение, затем тускло загораются красные аварийные плафоны, еще несколько секунд экран демонстрирует нам скачущую громаду станционного борта, потом окончательно гаснет. Становится темно. И тут же тяжелая кувалда обрушивается на мою многострадальную голову. Ощущение — будто врезался в бетонную стену. Дыхание перешибает от нескомпенсированной перегрузки — прямое попадание, и система стабилизации сдохла. Все происходит так быстро, что не успеваю удивиться: раз — и события несутся вскачь, яркие кадры стремительно сменяют друг друга, и тело мое действует абсолютно без моего участия. «Вариант три, катапультирование», — звучит в голове, и я не понимаю даже, кому принадлежит голос — лейтенанту или системе управления боем. Дикое кружение продолжается, я чувствую сильное боковое ускорение — мы потеряли управление, борта распахиваются, солнце заливает прежде тусклую раковину отсека кипящим светом, фильтры превращают картину в игру теней, на мгновенье звенящая чернота пронзает мозг — лицевая пластина окончательно затемнилась, и, когда я вновь обретаю способность видеть, обнаруживаю, что рядом со мной, подняв руки и неуклюже растопырив ноги, болтается Кацман и страховочные скобы на нем оплавлены и немыслимо переплетены, и сам он — кукла с огромной дырой в пустом животе, и сквозь дыру эту видно оплывший металл палубы. Полупрозрачная туманная дымка вокруг — водород из пробитого топливного танка вырывается на свободу. И сразу две точки в ровных зеленых шеренгах на моем тактическом дисплее, моргнув, исчезают. «Попадание, десантный отсек», — комментирует голос в голове — это еще живы остатки системы управления судном. Я успеваю сгруппироваться как раз в тот момент, когда катапульта отстреливает меня. Искры вокруг — легионеры горохом разлетаются по сторонам, сияя в белом солнечном свете.

Космос принимает меня в свои объятия. Я падаю на огромную серебристую поверхность станции, гашу беспорядочные кувыркания короткими импульсами ранцевого двигателя, я управляю им, почти не осознавая, что делаю. Позади меня уносится прочь туша изувеченного бота и время все еще похоже на сгусток тягучей смолы. Мысли мои увязли в этом сгустке, я лихорадочно привожу их в порядок, я удивлен своим состоянием, я гадаю — не ранен ли? Нет, уверяет такблок, все системы в норме. Я пропускаю сквозь мозг доклады своих товарищей, не успеваю осмыслить их, но каким-то образом все же понимаю: двое не сумели катапультироваться — пандусы правого борта раскрылись не полностью — и теперь медленно выбираются из разбитого судна, правый фланг сообщает о направлении вражеского огня, и взводный перераспределяет цели. Такблок тут же отзывается, высвечивая окруженные комментариями красные точки, по-прежнему пребывая в ступоре, я вытягиваюсь ногами вперед по направлению к станции и превращаюсь в неуклюжий снаряд. Яркая вспышка справа, тут же затемненная шлемом, — гаснет еще одна точка, это еще один мой товарищ отправился в рай, раскинув руки, — разорванный скафандр в облачке красного льда медленно кувыркается прочь. И быстрее, чем могу понять, что делаю, я бормочу: «Ролье Третий, расстояние до основной цели — восемьсот метров, цель номер три принял, веду огонь». Торопливые вздрагивания моей винтовки, моей ненаглядной «Гекаты» приводят меня в чувство, я оживаю среди бешеного хоровода серебристых тел, я накручиваю себя, повторяя, как заведенный: «Легион! Легион!», — и рои реактивных гранат, уносящихся от нас, рождают внутри долгожданное упоение битвой.

— Спокойно, Ролье, не суетись. Идешь слишком быстро, не успеешь затормозить, — слышится на удивление спокойный голос Васнецова.

Закрываю глаза — я снова на учениях.

— Принял, — откликаюсь автоматически.

Злость на мгновенье сменяется светлым чувством от мысли, что мой командир отделения еще жив. «Ты обязан быть первым, Жослен!» Я слышу негромкий глуховатый говорок доктора-Атиллы так же четко, как и тогда в медотсеке. И неожиданно решившись, даю максимальную тягу. Я надеюсь на то, что мои неоправданные действия можно будет списать на неопытность и на горячку первого боя. А потом все опасения попросту сдувает. Я — метеор. Я — снаряд. Я свешиваю шнурок. Про таких, как я, после говорят: «Подпалил себе задницу». Выражение это буквально — струя ранцевого двигателя на закритичном режиме действительно нестабильна.

Вспышки продолжают мелькать, но уже позади меня. Нас остается все меньше, но все ближе серебристая громада, уже без всяких оптических усилителей я могу разглядеть шевеление стволов излучателей, тусклые отблески ее иллюминаторов, антенн, ремонтных беседок… Сотни различных деталей впечатываются в память, борт стремительно надвигается на меня, я сжимаю зубы, выпускаю в ненавистный блеск перед собой вышибной заряд и даю полный реверс. Мне везет. Я попал удачно, легкий металл внешнего корпуса между стрингерами раскрывается уродливой дырой, облако замерзшего воздуха выхлестывает мне навстречу. Я щелкаю целеуказателем, докладывая взводному о проходе, туман из ледяных кристаллов в доли секунды проносится вокруг шлема, меня закручивает, и в следующее мгновение огнедышащим локомотивом я влетаю в черную дыру, чудом не размазавшись о рваные края. Попав в поле гравитации станции, тяжело обрушиваюсь на то, что мгновенье назад казалось потолком, миллионное по счету синтетическое чувство определяет опасность и глушит ранец, я качусь по пружинящему пластику кучей неуклюжего железа, пока что-то хрупкое и массивное, рассыпавшись заледеневшими обломками, не останавливает мое движение. Еще чуть-чуть, и мое рвение превратило бы меня в бесполезный мерзлый труп.

Но уже в следующее мгновенье я забываю про доктора. Я вскакиваю на ноги. Я не чувствую боли — очередная гипноустановка выключила мою плоть, превратив меня в часть боевого комплекса. Жажда крови охватывает меня, точно пламя. Я завожу себя мыслями о только что погибших товарищах, я вновь представляю, как испаряется половина тела Кацмана в соседнем ложементе, вижу, как после короткой вспышки кувыркаются в пустоте неуклюжие фигуры, и одна за другой гаснут отметки на тактическом блоке. В ярости я бью ногой случившийся поблизости белый заиндевевший труп, нога трупа внутри штанины подламывается и рассыпается, будто сделана из стекла, я перепрыгиваю через него и устремляюсь вперед по длинному коридору, расстреливая по пути паучьи тельца семенящих навстречу ремонтных роботов.

Здесь когда-то было красиво. Ледяные раскоряки в кадках, одна из которых остановила мое падение, — трупики декоративных деревьев.