И. Н. Посохов
      "Иваны"
      В этой повести рассказывается о событиях, происходящих в нашей стране на рубеже тысячелетий, о людях, живущих в современной России.
      ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
      Взявшись хлопотать об издании повестей И.П.Белкина, предлагаемых ныне публике, мы желаем к оным присовокупить...
      А.П.
      И события, которые принудили меня "хлопотать об издании повестей И.
      Постного, "предлагаемых ныне публике", я тоже "желал бы к оным присовокупить"...
      Вот уже полгода, как вернулся я из-за рубежа, а все еще не могу постичь происходящего в родной России. Никак не могу понять ни повальной нищеты, ни богатства кучки избранных, ни бандитизма и террора, захвативших всю Россию, ни, наконец, отчужденности, склочности, мелочности, раздражительности.
      Оказавшись как-то на рынке, я бесцельно бродил вдоль лотков и киосков.
      Вдруг мое внимание привлек громкий скандал около высокого ларька под огромным, ярким зонтом. "Лотерея Global"... Когда до этого я проходил этой дорожкой между бесконечно длинных рядов, ко мне подлетела девица и протянула закнопленные сбоку пакетики.
      - Оторвите кнопочку, - предложила она. Я машинально взял узкий пакетик, оторвал. Выигрыш был на сумму в пять рублей.
      - Возьмите себе, - вернул я выигравший билет. - Я в эти игры не играю.
      - Да вы за кого меня принимаете? - деланно возмутилась девица, пытаясь всучить мне выигравший билет и загораживая дорогу. Но я решительно надавил на нее плечом, и она, отступив с кошачьей ловкостью, обошла меня и переключилась на других...
      Около ларька стояли двое мужчин, женщина и высокий худой человек неопределенной национальности.
      Ведущая торг под огромным зонтом вещала троим, что возможен приз: телевизор фирмы "Sоny" стоимостью 3000 рублей, но приз целесообразно получить деньгами, прямо у нее, а не на фирме. Она даже начинала отсчитывать женщине тысячу рублей, однако потом, как бы сбившись, забрала деньги...
      - Давайте побыстрей получим каждый по "лимону", - повторила женщина.
      Высокий худой мужчина, стоящий справа, никак ничего не мог понять, противился, просил объяснить условия лотереи еще раз. Ведущая торг, недовольная поведением "непонятливого", тут же предложила женщине объединиться с мужчиной, стоящим слева. "Непонятливый" сделал вид, что ему все равно, и сделал новую ставку...
      Вскоре у мужчины слева денег в кошельке не оказалось. Мужчина рядом предложил ему взаймы, но так, чтобы в случае выигрыша тот вернул бы долг с процентами.
      Ставки дошли уже до 1000 рублей. И, конечно, время, отведенное на ставки играющих мужчины и женщины скоро вышло, и "непонятливый" человек "неопределенной национальности" грубо отрезал спиной отступление от ларька. Но "игравшая"
      женщина успела ускользнуть.
      - Плати долг! - потребовал тот, который давал взаймы.
      - Так уговор был, если я в-в-выиграю, - пролопотал пострадавший, сильно заикаясь. - В-в-вы же с-с-сами мне п-п-предложили.
      - Когда я прэдлагал? Ты просыл - я давал. Ну-ка, падла, платы, или отойдем.
      К спорящей компании быстро подошли еще двое дюжих парней. И я видел, как человека, у которого в кошельке не оказалось денег, сшибли на бетон и стали бить ногами. Подняли, прижав к двери павильона и держали так, словно, распятого на кресте. Было страшно смотреть на его разбитое лицо! Как мел белое, забрызганное кровью. Все произошло так быстро, что я даже не успел подумать, чтобы что-то предпринять...
      - Так ему и надо, - услышал я от стоящего рядом молодого человека, который, как и я, был свидетелем этой истории.
      Меня же увиденное так потрясло, что я вбежал внутрь павильона, ища поддержки очевидцев. Но никто ничего не видел и не хотел знать...
      - Ты же все видел! - вернулся я к очевидцу.
      - Ну и что? - сказал тот. - Берут дураков на доверчивость. Выигрыша не дают, а предлагают разыграть побольше. Лохи клюют. И этот начал со стольника.
      - Что, сам отдал? - спросил я.
      - Да нет, сумели выманить... - сказал парень. - Еще одним Иваном будет меньше.
      - Откуда ты знаешь, как его звали? - спохватился я.
      - Слышал, - ответил свидетель и ушел.
      Да что это я! Я не могу постичь, что творится в моей семье. Все не могу спасти нормальные отношения со своей женой Мариной...
      * * *
      Тогда Марина пришла ко мне на работу с десятилетней дочкой Машей. Младшая, Дашутка, осталась с бабушкой, 75-летней тещей, сохранившей, невзирая на преклонный возраст, почти здравый рассудок. По крайней мере, когда при нашей игре в шахматы Маша ходила конем, теща вдруг протестовала.
      - Меня так учил папа, - защищалась Маша.
      - Отец тебя ничему путному не научит, - парировала теща.
      Маша села играть на компьютере. Я все никак не мог закончить переговоры по телефону. Марина от скуки стала рассматривать картины на стенах. Прямо над компьютером висела акварель, выполненная в модернистской манере. На противоположной стене темнела икона...
      - Вот блин, опять сгорела, - выпалила вдруг Маша, увлекшись игрой.
      - Что такое, Маша! Разве так можно говорить? - заметил я, вставая из-за стола. Марина тоже встала.
      - Пойдем домой, Маша! Понавешал тут всякого, - злобно сказала Марина и повела дочь за руку к двери.
      Я бросился с телефонной трубкой им наперерез, но получил грубый толчок локтем.
      - Марина, объясни, пожалуйста, в чем дело? В чем я не прав? - спросил я, но Марина молча отвернулась и хлопнула дверью...
      Как бешеный метался я из угла в угол. В безысходном отчаянии с огромной силой ударил рукой в перегородку, отделяющую кабинет от приемной, и перегородка вдруг треснула, открылась корявая дыра над столом секретарши. На руку пришлось наложить гипс - перелом.
      Я совершенно не мог понять, какое отношение висящие картины имеют к игре Маши на компьютере. Как не мог сейчас понять, почему на моих глазах уничтожили человека лишь за то, что он поверил в выигравший билетик...
      Ведь и он во что-то Верил, на что-то Надеялся, кого-то Любил. И никто не встал на его защиту. Довели страну до ручки, до заикания, думал я. Рынок, дикий и неуправляемый, задушил все то живое, что было в христианских заповедях.
      Бульварные, рублевые газетенки заполнили все переходы, проходы и выходы.
      "Первый кобель Америки..." - вспомнил я заголовок в одной из этих бульварных газет. "Вы перепутали"... - смеялся коллаж на соседней полосе той же газеты.
      Оппозиционные газеты не находят ничего лучшего, кроме как классифицировать недостатки. Никак не могут оставить без внимания, например, художественный кинофильм нашумевшего журналиста-репортера о чеченской войне. Вот уж поистине, кто умеет, тот делает. А кто ничего не делает, тот придумывает классификации.
      А кто и этого не может, тот лезет с предложениями, как лучше классифицировать, думал я.
      Остро чувствовал я свою беспомощность в нынешнем мире и душевную опустошенность.
      * * *
      Мне надо было обрести равновесие. Даже не покой, нет! Хотя бы равновесие.
      Марину я любил. Любил спокойной любовью много видевшего в жизни человека, и разбалансированные отношения с ней никак не принимались моей душой. Душой долго бывшего в отъезде и истосковавшегося по семье человека...
      О девочках я скучал безмерно. В их отсутствие вдруг раскрылась огромная пустота, в которой было пугающе тесно.
      Эти их коробочки от жуков, эти не доклеенные переводные картинки, эти физические следы их детской неугомонности, живости.
      - Компьютер, ты не грусти. Я скоро приду и поиграю с тобой, прощебетала в день разрыва Дашутка. Перед глазами стояла ее неподдельная растерянность до слез. И все слышалось ее звонкое: "Папа! Папа!.." Я любил детей. Они часто играли у меня по вечерам, когда я работал...
      * * *
      Рука в гипсе сильно болела. Физическая боль странным образом усиливала боль душевную. И я согласился на предложение коллеги - бросить все дела и махнуть в дом отдыха. Надо было сменить обстановку.
      Дом отдыха "Буревестник" разместился на территории бывшей княжеской усадьбы в Подмосковье. Это место очаровывало душу...
      Длинные липовые аллеи в парке в пору цветения успокаивали медовым ароматом.
      В жару под липы тянуло укрыться. Круглая, с овальным куполом беседка еще манит уединиться за мраморными колоннами.
      Сказывают, что в княжеские времена флигелей было больше и они разбросаны были по всему парку. "Не чуй горе!", "Приют для приятелей!" носили когда-то такие названия эти флигели.
      Речку, опоясывавшую усадьбу с трех сторон, когда-то трудно было переплыть.
      Теперь, правда, ее легко перешагнуть. Усадьба была действительно местом, где легко жилось, дышалось, работалось.
      Все номера в доме отдыха размещались на втором этаже одного из главных домов усадьбы. Это были бывшие княжеские спальни. К ним вела лестница, поднимающаяся изнутри круглой башни. Лестница, сделав полный виток, приводила на второй этаж, прямо к княжеским покоям, палатам для отдыхающих.
      На первом этаже размещались огромная библиотека, бильярдная, комнаты отдыха и столовая.
      - Ты вот что, уе...-ка отсюдова подобру-поздорову, - сказал лысый здоровяк, который делал в палате погоду. - Нам академики мешают жить, добавил он для убедительности.
      Я мог бы сорваться, возмутиться, однако благоразумие пересилило и я сдержался. Нашел другую палату, в которой были двое, так как другие двое почти никогда не ночевали.
      Климат в палате задавал такой же крутой. Но я учел предыдущий опыт, купил бутылку в магазине, который обслуживал соседнюю с домом отдыха текстильную фабрику.
      Крутой достал из холодильника еще бутылку водки. - Знаешь, почему я разливаю сразу из двух бутылок? - спросил он. - Твоя очень теплая, - и подмигнул соседу, намекая на мое усилие получить их расположение.
      Был час ужина, и мы спустились в столовую на первый этаж, под купол башни...
      * * *
      Мое внимание привлекла только что появившаяся в столовой компания. Они громко разговаривали, шутили, смеялись. Видно, компания журналистов, заехавших поужинать в дом отдыха. Они весело рассаживались за столом.
      - Еда - это наслаждение, - сказала черноволосая женщина.
      - Вот-вот! Тоня, ты абсолютно права, - передразнила надоевшую рекламу крашеная блондинка. - Наслаждение вкусом. - И лукаво спросила: - А любовь?
      Это тоже наслаждение?
      - Это точно! Только вот чем? - спросил смазливый шутник.
      - "Кто не знает - тот отдыхает", - вставила крашеная блондинка безграмотный текст другой рекламы...
      "Видно, в этой стране реклама заменила все, даже начальное образование...
      - с горечью подумал я. - И те же журналисты могут демонстрировать свою чувствительность к языку".
      Конечно, если перевести на русский, то надо было бы просто сказать:
      "Вкусная еда - это наслаждение". И то высокопарно. "Не ходи по косогору - сапоги стопчешь", - усмехнулся я, вспомнив К. Пруткова.
      Я внимательно присмотрелся к той, которая откликнулась на имя Тоня, и, может, даже стал прислушиваться.
      Это была небольшого роста брюнетка с серыми красивыми глазами. У нее была такая теплая фигура, что перехватывало дыхание. Она была так привлекательно проста в общении и так гармонична...
      - Что имеем - не жалеем! Потеряем - плачем, - расслышал я ответ Тони своему невзрачному собеседнику. Интонации в ее голосе точно передавали подавленное душевное состояние.
      - Не печаль бровей, Тоня, - подбодрил ее смазливый. - Что грустить, если мы потеряли даже то, чего не имели, хотя иметь могли бы. И в это твердо верили!
      - Держи хвост морковкой! - сказала ей крашеная блондинка...
      * * *
      Мы с соседями заканчивали трапезу, когда представители второй древнейшей профессии куда-то заторопились, встали и исчезли. Щебетание журналистов, уход Тони взволновали меня. А на душе на удивление стало спокойно.
      В памяти всплыло воспоминание. Как давно это было...
      Я возвратился с работы, как обычно, поздно. Позвонил в дверь - никто не отвечал. Позвонил еще и еще раз - молчание... Пришлось искать ключи в набитом всякой всячиной дипломате.
      Марина лежала около дивана без сознания. Я бросился к ней, положил ее на диван. Дышит, но в себя не приходит. Вызвал бригаду "скорой помощи".
      Губы Марины показались мне синими. Я испугался, не зная, что предпринять.
      Метнулся к столу. На столе на видном месте лежало письмо. Я лихорадочно стал читать:
      "Мой любимый! - писала Марина.- У меня никогда не было никого родней и ближе тебя. Я даже не знала, что я смогу так полюбить.
      Ты так много для меня значишь. Меня никто никогда не любил, не жалел, не ласкал, как ты. Мне так повезло в жизни, что я тебя встретила. Теперь я знаю, что такое любовь..."
      Я попытался нащупать ее пульс. Или мне показалось, что сердце билось?
      Я стал читать дальше.
      "Ты такой чистый, честный человек. Ты очень страдал в жизни за других.
      Так трудно тебе. Я очень хотела, чтобы ты был счастлив. Мне казалось, что я смогу, что я все-таки способна сделать человека, самого мне дорогого, счастливым, спокойным. Чтобы ты забыл обо всем, что было, обо всем том горе, какое ты пережил..."
      "Какая я сволочь! - покраснел я. - А все - этот дикий бизнес. Сделки, сделки... Сделки с совестью..."
      "Я занимаюсь всем и не имею ничего. Я теряю с каждым днем тебя и твою любовь. Я ничего тебе не даю. Такая моя любовь тебе не нужна, ведь тебе плохо, и я не знаю и не могу сделать хорошо, - читал я дальше. Почерк потерял устойчивость.- Но я тебя очень люблю. Я так ждала в жизни тебя.
      Нет, я не ждала, я думала, что ничего такого у меня в жизни не будет. Может быть, выйду замуж, чтобы не быть одной или убить себя на общественной работе.
      Только ты обо мне не думай плохо. Я жила только одним тобой, у меня никого никогда не было и уже не будет. Ты очень хороший. Прости меня за эту последнюю ьолью Я в бога не верю, значит, и никому не нужна. Я не могу без тебя и не могу все бросить ради тебя. Я недостойна твоей любви, - раз я даже не понимаю тебя. Но без тебя я не могу жить, поэтому я решила умереть..."
      Я прекратил чтение, сел рядом с Мариной. Стал внимательно рассматривать черты до боли знакомого лица...
      Бригада "скорой помощи" потребовала ее госпитализации. Я упросил, чтобы Марина осталась дома, чтобы случившееся осталось тайной. Сделал все возможное, и, убедившись, что жизнь Марины вне опасности, бригада уехала.
      - Ты здесь, Илюша? - спросила Марина, очнувшись ночью. - А что со мной?..
      * * *
      Поужинав и проходя мимо стула, на котором сидела Тоня, я обнаружил забытый сверток. Взял его, отделался от сотрапезников шуткой и пошел в парк...
      Дежурный сказал, что журналисты здесь не отдыхают, просто заскочили поужинать.
      Я и сейчас не понимаю, почему я взял этот сверток.
      "Что ж! Случай, точно, не надежен, но щедр!" - думал я, читая повести И. Постного, которые оказались в этом свертке.
      "Главное - отделить человека от семьи и заставить его потерять семейные привычки", - резанули меня в рукописи слова основателя тайной ложи карбонариев.
      "Человек рожден непокорным. Разжигайте в нем это чувство непокорности до пожара. Сейте в семьях отчуждение, раздражительность, склочность, мелочность...."
      - вещал мордастый Пикколо-Тигр.
      Вот они, эти повести.
      И.П.
      ПОВЕСТЬ ПЕРВАЯ
      Памяти Юрия Романькова
      1. ДРУЗЬЯ
      Однако, - нужды нет лукавить,- Душа, минуя давность лет, Той горькой памяти оставить Еще не может, и - нет-нет - В тот самый заступает след.
      А.Твардовский, "За далью даль."
      Словно легкая лента, брошено Калужское шоссе по холмам и лесным массивам.
      В окружении тополей и ракит стада коров безмятежно лежали вдоль него. Журавлиным клином уплывало шоссе в туманную даль. Места эти славились своими березовыми и ореховыми лесами, прозрачными и звонкими. Грибов, орехов в этих местах было так много, что их возили возами, машинами. Места эти славились и вишневыми садами. Весной едва не вся Москва стекалась смотреть бушующее белое море цветущих вишневых деревьев. Славились эти места и боевыми событиями, бывшими и во времена нашествия Наполеона, и в более поздние времена. В честь победы над Наполеоном была поставлена стела у села Коньково. А доты были сооружены защитниками Москвы в период Великой Отечественной войны...
      * * *
      Совхоз "Воронцово", разместившийся по преданию на территории бывшей усадьбы графа Воронцова, когда-то процветал, уходил своими огромными пространствами далеко за горизонт.
      Совхоз снабжал ОГПУ свининой, свежими ягодами и фруктами...
      Отец и мать мои, крестьянские дети, оказались в совхозе "Воронцово"
      по вербовке. Отец работал в совхозе на лошади, мать - в поле.
      - Вместе с председателем раскулачивать дедушку твоего пришли трое, вспоминал отец.
      Обычно малоразговорчивый и кроткий, отец, видно, не мог забыть эту кровоточащую рану.
      - Дедушка твой был хорошим хозяином, как и все в округе. Продавать не продавали, но себя кормили, и гостей было чем накормить, напоить. А нас было семеро: три сына и четыре дочери. Отнимать-то было нечего - корова да хромая лошадь... Ан нет же! Чтоб знали впредь! Не задавались чтоб лишний раз. Знали, чья возьмет и всегда брать будет! - вздыхал отец. - Это относилось больше к дяде твоему, Ивану. Иван председателю был как бельмо на глазу.
      Очень уж они соперничали, любили одну и ту же...
      Отец мой любил своего старшего брата. Деревенские дети всегда тянутся к старшим - словно им не хватает родительского тепла и ласки.
      - Я и тебя-то назвал Иваном в честь брата, - вспомнил отец. - Иван в молодости был красивый. Это теперь сморщился, только и остались орлиные острые глаза над острым носом с горбинкой. А был высокий, стройный, отчаянно смелый!..
      "Ты што пришел-то?" - спросил твой дедушка председателя.
      "Давай-ка составим опись имущества. Того требуют революсьонные правила", - ответил председатель.
      Отец задумчиво помолчал, потом решительно продолжил:
      - По лицу видно было, что врет, оттого становится еще наглее...
      "Ну, что надулась-то? Не обижали пока, а ты уж надулась!" - сказал председатель, глядя на бабушкин живот.
      Председатель всегда все начинал со склоки, с обидного. Установка была такая, что ли? Охоч был до склоки!
      "Ты пока што бабу не трогай!", - сказал дедушка.
      "Не дам я вам никакого имущества", - запричитала в голос бабушка.
      Обида вышибла слезы. Иван загородил мать, увел в сени...
      "Как это не дашь? Будем мы тут с вами вожжаться!" - закричал раздраженно председатель.
      - Не счел даже нужным больше разговаривать с твоим дедом. Конечно же, пришел взять все, и никакая тут не опись!..
      Отец сплюнул с досады.
      - Когда выводили корову, Иван вдруг выскочил из сеней. Вырвал из плетня кол. Со страшной, дикой силой опустил кол на голову председателя. И началась драка... А потом... судили всех. Приписали коллективное убийство. Ивану дали пятнадцать лет, дедушке и двум подбежавшим помочь соседям - по десять лет. Нас с Илюхой не тронули, мы были малы еще, - на этом отец обычно и заканчивал свои воспоминания.
      Хамское отношение ко всему прошлому уничтожило совхоз "Воронцово".
      Красивейшие, круглые башни у въезда в усадьбу превратились словно в беззубых старух. Горько и обидно сейчас смотреть на валяющиеся повсюду груды белых камней, когда-то бисером украшавших эти башни.
      Уничтожен и знаменитый дубовый парк. От парка остались лишь убогий клочок да еще название остановки "Воронцовский парк". Сохранившейся чудом церкви отведен лишь скромный уголок в углу парка...
      Варварское отношение уничтожило даже ту дивную стелу с могучим орлом, распластавшим крылья над вечностью. Разорены доты Великой Отечественной войны.
      * * *
      В той местности, которая примыкала к городской черте Москвы со стороны Калужского шоссе, кроме Cеменовской средней школы ? 55, другой не было.
      Два раза в день к школе тянулись школьники. Цепочка высоковольтных вышек, торопясь мимо парка совхоза "Воронцово", мимо церкви, легко взбегала на школьный холм. Потом, словно получив новый заряд энергии, высотки, также ажурной строчкой, выстроившись в затылок друг к другу, катились к Москве дальше.
      Школа гордо стояла на вершине холма. В ней учились ребята из всех окрестных сел: и из села Семеновское, и из совхоза "Воронцово", и из сел Коньково, Деревлево, Беляево, из Теплого Стана, и санатория "Узкое", и из Мамырей...
      Мы с Иваном Романовым тоже учились в этой школе. Ивана звали дразливые мальчишки Романьком. Был Романек воспитанником детского дома времен войны.
      Как это бывает только в детстве, нас никто, никогда, кроме как по кличкам, не называл. И у меня была кличка Постный. И это было как нельзя кстати - ведь мы были тезки...
      Как и все в те годы, мы были и пионерами, и комсомольцами. А я даже секретарем комитета комсомола школы. Три года подряд...
      Да и то правда - я легко учился и все успевал. И оставалось еще время, которое я с охотой отдавал другим.
      Романек окончил школу на год раньше меня с золотой медалью. Я слышал, что он поступил на химический факультет МГУ, из-за этого теперь мы встречались редко.
      Я тоже, как и Романек, тянул в школе на золото, но меня не утвердили в РОНО, поставили тройку по геометрии.
      Словно громом был я поражен случившимся. Сидел на скамеечке напротив входа в школу и никак не мог отойти от этого потрясения. Я же болтался по райкомам, хорошо знал высокий авторитет школы и не допускал даже мысли, что наша Нина Дмитриевна, обожаемая всеми директриса, могла быть так унижена.
      Нина Дмитриевна, выйдя из школы, подошла, положила мне руку на плечо и сказала:
      - Не горюй, Ваня! Ты все можешь.
      "Ты, Постный, как Иманнуил Кант, - вспомнил я, как сказал Романек, когда пришел как-то в школу навестить Нину Дмитриевну. - По тебе можно часы сверять".
      - А все-таки, что же случилось? - спросил я директрису. - - Да просто твоя работа попала к ним на стол до перерыва на обед, - отшутилась она...
      Экзамены я сдавал теперь на общих основаниях. Я не добрал одного балла в МИФИ и пошел работать монтером на косметическую фабрику неподалеку от дома. Но теперь я пошел на фабрику рабочим, наотрез отказавшись от работы в райкоме комсомола.
      * * *
      - Поступай к нам, - позвал Романек, который был уже на втором курсе химического факультета МГУ.
      И на следующий год я тоже стал студентом МГУ, студентом физического факультета.
      Годы студенчества - лучшие годы в жизни. Нам, студентам, было хорошо, но хотелось, чтобы было еще лучше. Мы верили в свое будущее! Мы надеялись на будущее! Мы любили и были любимы. Наши родные и близкие не чаяли видеть в нас ученых, инженеров, профессоров, академиков...
      Вместе мы встречали пробежками утро. Ходили по выставкам. Вместе проводили все вечера: дискуссии, вечные разговоры о литературе, искусстве, поэзии.
      Вместе мы занимались спортом в сборной МГУ, соперничали в борьбе за факультетские первенства МГУ. И Ломоносов всегда встречал нас, из стоящих друг против друга факультетов, будущих ученых.
      Чарующие похождения на танцы оставили неизгладимые следы в наших молодых душах. Танцы бывали во всех зонах, где жили студенты. И мы ходили во все зоны друг к другу на танцы...
      На одном из вечеров Романек познакомился с русоволосой девушкой Зиной Хлоповой. Зикой, как ее звал Романек. Танцы были в зоне "Е", в которой жили журналисты.
      Сколько восторгов выложил Романек передо мной в те долгие вечера наших бесед о жизни, о счастье! Но никогда еще не говорил столько нежных слов о девушках вообще и об этой девушке с факультета журналистики.
      Романек любил и умел находить людей. И я невольно, как его друг, купался в теплых лучах славы и успеха Ивана Романова...
      Вскоре Зина, окончив факультет, уехала в кемеровскую газету. Романек через год также окончил свой факультет и остался в аспирантуре. Они писали друг другу замечательные письма. "Мне хочется тебя обнять! Ведь не чужие мы друг другу. Иль не в тебе нашел подругу, любимую, сестру и мать!" писал Романек...
      Однажды осенним солнечным днем Зина прилетела в Москву, чтобы быть свидетелем выходящей замуж подруги Гали. Зина позвонила и попросила Романька быть свидетелем от жениха на свадьбе.
      Радости Романька не было предела! Тем более что он знал Илью, который учился курсом старше.
      Едва ли не первый раз в жизни Романек надевал галстук, тщательно причесывался перед зеркалом, словно женился сам.
      - Ты умеешь вязать эти проклятые галстуки? - спросил Романек.
      - Конечно, - ответил я. - А ты распарился-то с чего? - спросил я.
      - У меня предчувствие. Должно что-то произойти, - ответил Романек.
      - Как же может быть иначе-то? Свадьба же, - ответил я. Романек рассеянно смолчал...
      На свадьбе в кафе "Под интегралом" гостям, как обычно, было весело и "горько". Но, когда гости пришли к выводу, что им "горько" и от свидетелей, Зина поцеловала Романька так страстно и так долго, что в тот же вечер Романек предложил Зике руку и сердце...
      * * *
      Галя с Ильей укатили в отпуск, оставив маленькую свою комнатушку пустой.
      На следующий день в той же комнатушке собрались идти в загс уже Романек и Зина.
      Я не мог не быть свидетелем на свадьбе со стороны Романька. Свидетельницей со стороны Зины должна была быть сокурсница, которая собиралась подъехать прямо в загс.
      Я пришел в комнатушку на пять минут раньше, и очень огорчился, что Романек опаздывает. Зина успокоила меня...
      Мы стали ждать, сварили кофе. В окно, словно в зеркало, смотрелся солнечный день бабьего лета. Зина налила в кофе коньяку. Вскоре мы перешли на коньяк без кофе, выпили. Потом выпили еще. И еще...
      Зина села ко мне на колени и зашептала:
      - Ах, мой милый Ванечка! Ванечка! Ванечка!
      Все во мне мутилось, крутилось, дыбилось. И не только от выпитого коньяка...
      Романек пришел слишком поздно.
      Предательство мое мы обсудили с ним на другой день.
      - Мне будет очень жаль, если Зике с тобой будет плохо, - только и сказал Романек...
      А я и в мыслях не мог допустить, что Зине со мной может быть плохо!
      Мы верили в свою порядочность. Мы считали себя энциклопедистами, все и вся знающими наперед.
      Мы думали, что мы правим бал!..
      2. НА ДАЧЕ
      Нет! Ты не прав, ты не прав, ты не прав!
      Я сейчас чувством жизни, как никогда, болен.
      Мне хотелось бы, как мальчишке, кувыркаться по золоту трав И сшибать черных галок с крестов голубых колоколен.
      С. Есенин. "Пугачев."
      Я ходил по дорожке вдоль озорных и веселых цветов "Невеста", когда мой сын, тоненький и загорелый, выскочив на крыльцо, неожиданно остановился.
      - Папа, я себе недоволен, - сказал мальчик. Он и я ухмыльнулись.
      - А собой ты доволен? - спросил я, принимая первую у малыша встречу с самим собой.
      - Я доволен... собой, - неуверенно сказал сын.
      - А чем же ты недоволен?
      - Мама мне книжку не читает.
      Я вошел в домик, который мы снимали на лето в Подмосковье. Домик был зеленый, с низкой крышей, как дорожный вагончик. И мне все время приходилось при моем высоком росте наклоняться при входе, чтобы не удариться головой о дверной косяк.
      Зина лежала на диване, розовая и жаркая. Льняные шторы в огромных черно-зеленых цветах и листьях тяжело обвисали в душном, горячем полумраке комнаты. Она читала...
      - Может, ты хочешь прочитать стишок? - повернулся я к сыну.
      Он молчал, его белесо-серые, как у меня, глаза выражали недовольство.
      - Мы займемся стишком завтра, - сказал сын.
      - Хорошо, мы займемся этим вечером, - сказал я. - Теперь мы пойдем на пшеничное поле.
      * * *
      Сын скакал, держась за мою руку.
      - Папа, если завтра - это завтрак, то обед - это сегодник?.. - звенел он, не останавливаясь. - Мама, мама, мы идем ловить кузнечиков!
      - вдруг закричал он, вырвавшись вперед. Зина шла с бидоном керосина в руках, взопревшая от жары и тяжести. Слипшиеся волосы делали ее голову маленькой, несоизмеримой с телом.
      - А я думала, вы идете встречать меня, - сказала она просто. - Ну, ничего, это не тяжело...
      Я прошел мимо твердой, собранной походкой, видя ее уголками глаз.
      Любви к Зине в моем сердце давно не было. Я не любил ни ее фигуру, ни ее губы, ни ее стан, образ жизни...
      Воспоминание нового впечатления всплыло из памяти, словно опалило..
      На поэтическом вечере я встретил черноволосую красавицу. Небольшого роста, с серыми глазами. У нее была такая фигура, от которой перехватывало дыхание...
      Все началось просто - я нечаянно наступил ей на ногу, когда крутился вокруг модного поэта, чтобы показать ему свое "творчество". Известный поэт срывал аплодисменты. Она тоже крутилась вокруг модного поэта, чтоб сделать репортаж в газету. Она была фотожурналисткой.
      И я нечаянно оттоптал ей ногу. Просто пятился назад, а было тесно.
      - Простите, Бога ради! - воскликнул я, готовый сгореть от своей вины.
      Но она была занята так, что только поежилась. Глазами, однако, стрельнула в мою сторону. Меня же просто поразила ее красота...
      В тот же вечер я увидел ее по дороге на автобус. Она слегка прихрамывала.
      Я догнал ее.
      - Давайте понесу вашу камеру, - предложил я.
      Она легко и просто согласилась.
      - Может, пойдемте до следующей остановки? - спросил я. Совсем забыл, что она хромает и, спохватившись, что сказал, чуть покраснел.
      - Пойдемте, - легко согласилась она, опять кольнув меня взглядом.
      - Как вас зовут?
      - Тоня.
      Я чувствовал себя с нею легко. Она была так проста в общении и гармонична.
      Я позвонил по телефону. Оказалось, что номер верен...
      Была весна. Я пригласил Тоню в общежитие к другу. Никого не было. Бутылку вина мы выпили быстро. Шутили, смеялись...
      - Я люблю тебя, слышишь! - шептал я.
      Мы оказались на диване. Я задыхался, срывал с нее платье. Целовал ее губы, руки, шею. Она так была мне нужна...