Привалов Борис
      Сказ про Игната-Хитрого Солдата
      Из предисловия: Сказки да анекдоты о бывалом солдате родились сравнительно недавно - лет двести с небольшим назад, тогда, когда Пётр Великий создал первые на Руси армейские полки. В те времена солдаты служили в армии по нескольку десятков лет - почти всю жизнь. Редко кто из них возвращался в родные сёла и деревни, но уж если попадал под отчий кров, то сразу же, вольно или невольно, становился заметной фигурой среди своих земляков. Да и как могло быть иначе? Кто ещё из крестьян-хлеборобов прошёл через огонь, пули, пороховой дым? Кто протопал тысячу вёрст по степям, лесам, топям? Кто не только за себя постоять умеет, но и превосходящего силой противника смёткой-смекалкой победить может? Солдат на чужую беду отзывчив, всегда готов слабого поддержать, бедному - помочь, злого наказать, жадного - проучить. Но самое главное, солдат - сын своей земли, своего народа, и нет для него ничего дороже Родины, драгоценнее её счастья. Он всегда на стороне бедняка-земляка - против богатея-помещика, всегда с батраком - против попа и купца. Как же не любить солдата? А о тех, кого любят, вспоминают часто. Вот и пошли гулять из конца в конец по бескрайним просторам великой Руси присказки, байки, анекдоты и сказки о похождениях и приключениях смышлёного мужика в солдатском мундире, вдоволь на своём веку пороха понюхавшего, не верящего ни в сон, ни в чох, горой стоящего за справедливость.
      С о д е р ж а н и е
      Шёл солдат...
      1. Ать-два, ать-два, горе - не беда
      2. Лесные тени
      3. Ночной князь
      4 Чёрт, чёрт, поиграй да отдай!
      5. Сапоги с княжеской ноги
      6. Пузырьки на реке
      7. Житиё земное и небесное
      8. Крылья ветряные
      9. Сказка о хитром лапте
      10. Как заварилась каша
      11. Не в деньгах счастье
      12. Пусто в клети, хоть шаром покати
      13. Солдат и граф
      14. Вот и весь сказ
      Шёл солдат
      Шёл солдат, отдохнул солдат, ушёл солдат - что осталось?
      Народная загадка-шутка
      Действительно, что же осталось?
      В шуточных, или, как их часто ещё называют, шутейных, народных загадках ответы всегда неожиданны. Так и в этой: оказывается, осталась на память о солдате занимательная история, которую он рассказывал во время привала.
      О чём эта история? Может быть, о сражениях, в которых солдат отличился. Или о каком-то забавном случае из походной жизни. А может, о заморских странах, о тридевятых царствах, тридесятых государствах, куда не раз забрасывала солдата ратная нелёгкая служба.
      Сказки да анекдоты о бывалом солдате родились сравнительно недавно лет двести с небольшим назад, тогда, когда Пётр Великий создал первые на Руси армейские полки.
      В те времена солдаты служили в армии по нескольку десятков лет - почти всю жизнь. Редко кто из них возвращался в родные сёла и деревни, но уж если попадал под отчий кров, то сразу же, вольно или невольно, становился заметной фигурой среди своих земляков. Да и как могло быть иначе? Кто ещё из крестьян-хлеборобов прошёл через огонь, пули, пороховой дым? Кто протопал тысячу вёрст по степям, лесам, топям? Кто не только за себя постоять умеет, но и превосходящего силой противника смёткой-смекалкой победить может?
      - Раз уж ты сумел землю родную от врага-супостата уберечь, то сумей и нас от злыдней-богатеев защитить! - наказывали мужики своему же брату-мужику, ещё не успевшему снять солдатский мундир.
      Вот так и не получалось обычно отдыха у солдата: снова нужно было воевать, но уже другим оружием - смекалкой, хитростью, острым словом.
      Солдат на чужую беду отзывчив, всегда готов слабого поддержать, бедному - помочь, злого - наказать, жадного - проучить.
      Но самое главное, солдат - сын своей земли, своего народа, и нет для него ничего дороже Родины, драгоценнее её счастья. Он всегда на стороне бедняка-земляка - против богатея-помещика, всегда с батраком - против попа и купца.
      Как же не любить солдата?
      А о тех, кого любят, вспоминают часто. Вот и пошли гулять из конца в конец по бескрайним просторам великой Руси присказки, байки, анекдоты и сказки о похождениях и приключениях смышлёного мужика в солдатском мундире, вдоволь на своём веку пороха понюхавшего, не верящего ни в сон, ни в чох, горой стоящего за справедливость.
      Одну из историй про хитрого солдата мне и хочется рассказать вам, дорогие читатели.
      1. Ать-два, ать-два, горе - не беда
      ... Дорожка солдатская - от села до села,
      А по всей по земле ты меня провела...
      Из старинной солдатской песни
      В это лето на небе пожар полыхал. Солнце-огнестой жгло всё нещадно, палило немилосердно. Висело оно над землёй от зари до зари красной раскалённой сковородкой. Лишь на восходе да на заходе голубел небосвод, а весь день он был пепельным, сумрачным, будто выцветал от зноя и великой суши.
      Савка, по прозванию Бобыль, прожил одиноким на свете годов не один десяток, а в Савелии не вышел: по бедности своей барского уважения не заслужил, так и оставался Савкой. Друзья кликали Савушкой - и на том спасибо.
      На мельницу, где Савушка ходил в работниках, в эту пору зерно никто не вёз, поэтому взял Савушка кошель, из липового лыка плетённый, положил в него хлебец, пополам с травой печённый, косу - на плечо и отправился в путь-дорогу.
      Шёл через деревню. Тишина: собака не тявкнет, петух не крикнет, всё живое в тени попряталось.
      Длинный, нескладный Савушка, ероша белёсые пряди волос, ждал-пождал немного на околице: не подвезёт ли кто? Но мужики через час-другой после восхода солнца уже боялись лошадей запрягать: человек ко всему привык, и то ему от лихой жары этой тошно, а скотине бессловесной и вовсе невмоготу. Долго ли: сморит солнце коня, падёт он, что тогда мужику делать? Нет, никто из хлеборобов в такую пору лошадь в путь не погонит.
      И Савушка запылил босыми ногами по дороге к лесу.
      В поле тоже тихо: кузнечики не стрекочут, жаворонков не слышно. На реке тишь да гладь: камышинка не шелохнётся, рыба не всплеснёт.
      "Рыбе хорошо, - подумал Савушка, - забилась в омут, поглубже, попрохладнее... Человеку бы так остудиться!"
      И в лесу, как в поле: птицы не поют - позатаились, деревья не шумят.
      - Видно, ветер-хитрец тоже где-то в холодке прячется. Боится усохнуть в этом пекле! - вслух подумал Савушка.
      Свернул он с дороги на лесную тропу, с той тропы - на еле приметную тропку-ниточку, а там и ниточка оборвалась.
      Колол-колол Савушка пятки о сухую траву, пока не увидел, наконец, то самое чудо-чудное, к которому шёл.
      Среди пожухлых травинок, кустарника-сушняка да квёлых, зноем пригнутых деревьев расстилалась без конца и краю луговина изумрудно-зелёная; тянуло с неё непривычной, уже почти забытой прохладой, травы яркие, сочные колыхались, манили, бабочки над ними порхали, как ожившие цветы.
      Савушка знал, что увидит эту красоту ненаглядную, это диво-дивное, но всё-таки сам себя по носу щёлкнул на всякий случай: не сон ли?..
      Чудо прозывалось Чёртовой топью. Трясина эта с незапамятных времён по-хозяйски расположилась средь бескрайнего леса. Из-за неё повернули в обход дороги, пролегли в стороне торговые пути, а весь край стали называть Болотным. Не любили в Болотный край заворачивать коробейники да купцы, проезжие люди из других городов, бродячие музыканты и лекари. Даже царские сборщики податей и жадные монахи ближайшего монастыря старались избегать Болотной стороны.
      - Через лесную чащобу за день не проедешь, - судили да рядили они. - А в том лесу ночевать нельзя: если не к лешему, так уж к чёрту в зубы прямиком попадёшь. И поминай как звали!
      Болотный лес почитали все местом смутным, гиблым. Верили: кто в ночную пору голоса в лесу том услышит - на всю жизнь хворым останется, памяти лишится.
      Чёртова топь, сказывали, была без дна. Жили в ней да поживали всякие злыдни, черти с чертенятами, дьяволы с дьяволятами. Ночью нечисть эта вылезала по лесу гулять, бедокурила, незваных гостей к себе в болото тащила. А из трясины, да ещё в ночную пору - про то старый и малый знает дороги нет.
      Сказки да страшные истории про Чёртову топь любили слушать все, кто жил в Болотной стороне.
      И не только слушали, но и сами, когда приходилось выбираться из своих дремучих мест в иные края, охотно сказывали, приукрашивая самыми различными подробностями, ссылаясь на собственные глаза и уши: "Сам видел, сам слышал, не ведаю, как жив остался!"
      - Пускай пугаются, - хитро пересмеивались меж собою рассказчики, авось не захотят к нам нос совать. Мы и со своими-то попами да боярами не совладаем никак, нам пришлых ненадобно...
      Сами же Болотного края крестьяне Чёртовой топи не боялись, но и не жаловали её: жили сами по себе, а болото было само по себе. Что с него толку? Пугает бродяг да гостей незваных, и на том спасибо.
      Но даже в сушь великую трясине засуха не страшна, на ней трава хорошо растёт. Раз есть трава, то будет и сено. А сено будет - значит, скотина зиму переживёт, хозяевам с голоду умереть не даст.
      Вот и отправился Савушка к Чёртовой топи. Как думал, так оно и оказалось: стеной стоит трава-мурава! Да какая пригожая! Сено из неё получится на загляденье, что каша - хоть самого барина корми!
      Вынул Савушка из кошеля завёрнутый в тряпицу точильный камень-брусок, зачиркал им по лезвию косы. И коса зазвенела весело - будто соскучилась по работе.
      Савушка отбивал косу и соображал: добро бы кочки подсохли от жары, смогли бы человека удержать. В обычное время к трясине и подойти-то боязно - нога уходит в топь, словно и впрямь черти вниз тянут, где уж там косить! Но ныне-то какая трава! Словно сон! Неужто так и останется, нескошенная, гнить?!
      Убрав камень в кошель, Савушка отложил косу в сторонку и попробовал сделать шаг-другой по болоту. Первая кочка выдержала Савушкину поступь, а вторая нежно забулькала и плавно, словно нехотя, начала опускаться.
      Савушка отпрянул назад, на твёрдую землю.
      Стёр с лица выступившие от испуга мелкие росинки пота, плюнул на кочку:
      - Вот проклятущее болото! Такое пекло стоит, А ему хоть бы что! Видно, истинно старики сказывают - нет у трясины дна!
      Солнце уже за верхушки деревьев начало сползать, сухие тонкие тени легли на зелёную шерсть болота, а Савушка всё прыгал вдоль болотной кромки, всё надеялся найти местечко потвёрже.
      Но кочки по-прежнему не позволяли сделать больше шага-другого в глубь трясины: они мягко, ласково обнимали его босые ступни и тотчас же с ласковым журчанием проваливались в топкую бездну.
      Савушка сноровисто прыгал назад, на край земли, а кочки как ни в чём не бывало всплывали.
      - Поплавки, ну прямо поплавки! - злился Савушка. - Только на реке поплавки мне помогают рыбу словить, а тут я сам вместо рыбы, того и гляди, поймаюсь!
      Усталый Савушка вернулся к своей сверкающей, как ручеёк в сухой траве, косе: присел, прислонился к тёплому стволу дерева. Вынул из кошеля завёрнутый в чистую тряпицу ломоть.
      Совсем уже было примерился Савушка куснуть хлеба, но... замер от удивления: среди болотной вязкой тишины откуда-то издали, словно из самой топи, послышалась ему песня.
      - Чур меня, чур! - забормотал Савушка и щёлкнул себя по носу: не мерещится ли?
      ... А родные детки - наши пули метки!
      Ать-два, ать-два, с ними горе - не беда!
      выводил далёкий мужской голос.
      "Может, взаправду тут черти водятся? - подумал Савушка и, опустив хлеб в кошель, взял в руки косу. - Кто ж, кроме них, по болоту может ходить, песни петь?"
      Песня же становилась всё ближе, всё яснее, всё громче.
      А родные сестры - наши сабли остры!
      Ать-два, ать-два, с ними горе - не беда!
      Вот хлюпанье шагов слышно.
      Вот уже и фигура певца видна.
      Только шагает он как-то странно, не по-человечески высоко поднимая ноги.
      Мы лихого ворога били любо-дорого!
      Ать-два, ать-два, ему горе и беда!..
      Савушка убрал хлеб в кошель, встал и, сжимая косу в руках, внимательно и насторожённо смотрел на идущего по болоту человека.
      На нём был зелёный кафтан, из-под которого виднелся красный камзол. На ногах - сапоги, а на голове - солдатская шапка.
      "Солдат! - чуть не воскликнул Савушка. - Соллат, к нам, в Болотные края? По какой причине?
      Что ому за нужда?"
      Солдат заметил Савушку и, круто повернув, направился к нему. Теперь стало хорошо видно: к солдатским сапогам привязаны сплетённые из гибких прутьев круги, похожие на днища бочек или печные заслонки. Из-за них и приходилось ходоку высоко поднимать ноги, зато "заслонки" не давали проваливаться, держали ходока.
      "Ишь занятно надумал! - покачал головой Савушка. - Надо перенять!"
      На плече солдат нёс посох - больше у него ничего и руках не было.
      "Верно, из наших... Отслужил своё, возвращается, - подумал Савушка, чужой по болоту не пошёл бы нипочём..."
      Солдат увидел, как воинственно Савушка держит косу. Светло-бурое, словно кора сосны, лицо солдатское расплылось в улыбке. Мохнатые, ворсистые брови поползли вверх, блеснули острые голубые глаза. Безвольно висящие длинные, как ветки плакучей ивы, усы зашевелились - будто весёлым ветерком подуло.
      Солдат ступил на твёрдую землю. Обрывки мха и зелёные нитки тонких водяных трав опутывали круги-плетёнки, привязанные лыком к солдатским сапогам.
      - Эй, босой с косой! - усмехнулся солдат и опёрся на посох. - С кем ты воевать-то собрался?
      Неужто я на ворога похож?
      Савушка косу опустил, но продолжал недоверчиво рассматривать неожиданного пришельца.
      - Чего тебе в нашем краю Болотном понадобилось, служба? - спросил он. - Что потерял, чего найти хочешь?
      Солдат сел под берёзу, принялся откручивать задубевшее лыко с сапог.
      - Я, мил человек, - сказал солдат, - двадцать пять годов на царской службе лямку тянул, ружьё таскал. Топором, приходилось, помахивал - струги строил, дома ставил... Сквозь вьюги и жару шёл, через лес прорубался, в горах мёрз, в ста реках тонул, в ста огнях горел... Сто боёв отвоевал яичной скорлупки не выслужил. Теперь, после смерти царя-государя нашего Петра Алексеевича, по прозванию Великого, отпущен на все четыре стороны. Иду, мил человек, в родное сельцо.
      Савушка прислонил косу к берёзке, подсел на корточках к солдату:
      - А где сельцо твоё, служба?
      - Ежели оно ещё на месте стоит, то я уже дома, - улыбнулся солдат, и мохнатые брови его заходили ходуном. - Через речку, мимо мельницы - рукой подать!
      Савушка внимательно всмотрелся в лицо солдета, проговорил неуверенно:
      - Ты, случаем, не Игнат, Захаровны-травницы сын?
      - Верно твоё слово! - Солдат отвязал наконец круги-заслонки от сапог, блаженно вытянул ноги. - Игнатом меня кличут. А вот тебя, мил челоиск, не признаю...
      - Я ж Савушка, однолетка твой! Княжеского конюха сын меньшой! Помнишь, тонули вместе в омуте, под мельницей?!
      - Сава - на всю деревню слава! Ты?! Не признал, лопни мои глаза! Ах ты чертовщина какая!
      Сава! - Игнат вскочил на ноги. - Савелий!
      Они обнялись.
      Белобокая сорока, усевшись на куст, удивлённо крутила головой и смотрела на мужчин, молча сжимавших друг друга в объятиях. Потом сорвались с ветки и помчалась, виляя среди деревьев, видимо, заторопилась рассказать всем птицам о встрече старых друзей, которые не видели друг друга четверть века.
      А старые друзья уселись на сухую, выжженную траву и, разделив по-братски хлеб, принялись есть его и рассказывать друг другу о житье-бытье.
      - Что мать умерла, я перед самой Полтавской битвой узнал, - сказал Игнат. - Мне наш командир накануне посулил побывку: отпущу, говорит, тебя в деревню на целую неделю. Как шведа разобьём, так и пойдёшь... А тут эта весточка. Ох осерчал я на шведа! Ну чтоб ему пораньше к нам на битву-то явиться, тогда б я, - может, ещё к матери успел. А теперь и побывка-то вроде уже ни к чему... Да, было дело под Полтавой! Дали мы шведам жару!
      - Медаль полтавская? - почтительно рассматривая прикреплённый к кафтану серебряный кружочек, спросил Савушка.
      - А про что тут писано не разумеешь? - показал Игнат медаль. - За Полтавскую баталию 1709 года!
      - Я ж грамоты не разумею, - ответил Савушка. - Во всём селе только два брата - Спирька-Чёрт да Парамон-поп - учёные.
      - А тётка моя Ульяна жива ещё?
      - В твоей избе живёт, - улыбнулся Савушка. - Как же, егоза-бабка! И травы тоже сушит-варит, как Захаровна. Тебя-то уж Ульяна и ждать перестала. Не иначе, говорит, племянника моего или генералом сделали, или убили.
      Потом Савушка рассказал, что княжит теперь в Болотном краю сын старого князя Михаилы Стоеросова - Данила.
      - Чудной барин вырос, - усмехнулся Савушка. - Плач от него стоит по всему краю. Нынешний год подати среди лета собирает - где ж это видано? Больше всего любит наш князь кольца да камни самоцветные. Все пальцы в кольцах. А каждое кольцо - это сельцо. Сколько у него колец, столько он сёл сменял-продал. А дворов погубил - не счесть... Худо живём, Игнат, тяжко.
      Печальные усы Игната повисли бессильно, мохнатые брови насупились.
      Савушка с отчаянием взглянул на сизое, знойное небо:
      - На полях скоро будет труха одна. Горит всё как есть. Не только скотине - птице на гнездо соломы не найти. Спасибо тебе за науку надоумил, как по топи ходить...
      - Бери мои плетёнки? - Игнат подмигнул старому другу. - Рад я, Савелий, что в родные края вернулся. Не захотелось мне по дороге пыль месить, крюк делать в сорок с лишком вёрст. Что ж, говорю себе, солдат, ты по какому-то Чёртову болоту пройти не можешь? Припомнил: раз в топи тонул корзинка грибная меня спасла. Вот и сплёл два блина из прутьев. Видишь, помогли. Бери, бери их, ежели нужно!
      Игнат бережно ссыпал из одной ладони в другую хлебные крохи, отправил их в рот.
      - Наш хлебушко калачу дедушка! - весело молвил он и одним махом вскочил на ноги. - Негоже мне на привал вставать, когда крышу родную, ежели на дерево залезть, приметить можно.
      Солнце опустилось ещё ниже, тени на болоте стали густыми, чёрными.
      - Да отдохни, устал ведь небось! - попросил Савушка.
      - Сапоги у меня самоходные: ать-два - и я в селе! - улыбнулся Игнат.
      - Чего же ты в сапогах-самоходах по болоту шагал, кочки месил? усмехнулся Савушка.
      Игнат хитро поглядел на друга, покрутил ус:
      - А может, и волшебные сапоги устают? Ведаешь, Савелий, сколько им работы-то было меня носить, по всей земле туда-сюда? От Полтавы до моря студёного, а оттуда в степь южную, а оттуда опять же в снега вечные... Притомились сапоги, вот я и дал им отдохнуть, сам замаршировал.
      - И посох-то у тебя какой-то чудной, - разглядывая палку, которую Игнат нёс на плече, сказал
      Савушка. - Ох, тяжёл... Никак, чугунный?
      - Не чугун, а железо. - Игнат нежно погладил посох. - Ствол от ружья-фузеи. С ружьём этим я десять лет не разлучался. Жизнь он мне спас от сабли вражеской уберёг. Потом разбило ружьё ядром. Ствол я себе взял вместо клюки. Я ж, Сава, старый да хромой малость... Без третьей ноги уже не обойтись.
      Сумерки опускались на лес.
      - Раз на привал становиться не желаешь, то надо поспешать, - сказал Савушка. - Уж косить-то я буду завтра, с зари. А сейчас идём, я тебе покажу тропку, короткую, быструю...
      Длинноногий, как журавль, Савушка пошёл впереди. Игнату приходилось на два Савиных шага делать три своих.
      - Слушай, Игнат, - вдруг остановился Савушка на развилке двух троп. До ночи близко, а до села далеко. Может, заночуем на хуторе у моего кума? Он тут недалече живёт, тоже бобыль, как я.
      - Спасибо, мил человек, - ответил Игнат, - Я к ходьбе приучен, ночи не боюсь. Тебе завтра на болото от кума идти ближе. А я хочу домой попасть. Ежели не успею дойти - тоже не беда. Солдат что муха: где щель, там и постель, где забор, там и двор. Чертей болотных я не боюсь. Пусть они меня боятся!
      Савушка довёл Игната до дороги.
      Плотно сплетённые корни деревьев делали лесную дорогу твёрдой, как камень, и звонкой, как сухие доски, из которых музыканты мастерят свои инструменты. Но сейчас сухая пыль покрывала лесную дорогу мягким ковром.
      - Ну, Савелий, спасибо за хлеб-соль, - подмигнул другу Игнат. Прощевай, босой с косой!
      И солдат, слегка прихрамывая, зашагал по пыльной дороге.
      - Ать-два, ать-два, горе - не беда! - вновь зазвучала песня.
      "Были бы у меня сапоги, - с добродушной завистью подумал Савушка, смотря вслед Игнату, - и я шагал бы целый день без устали!"
      Он уже повернулся было к лесу, чтобы идти к куму ночевать, когда заметил на дороге чёткие следы ног Игната.
      Заметил и склонился в недоумении над ними: сапоги солдата оставляли следы... босых ног!
      У самоходных сапог не было подмёток.
      2. Лесные тени
      Козла опасайся спереди, коня - сзади, а злого человека - всегда и везде.
      Старинная поговорка
      К тому времени, когда поползли на дорогу из чащобы ночные тени, Игнат успел отшагать версты три.
      Солнце алым факелом горело где-то за лесом, на самой земле. В небе ещё было сиреневато-светло, но среди дремучих древесных стволов уже наступил вечер.
      - В походе солдат без песни - всё одно что в бою без штыка! - громко сказал Игнат. - Ну-ка, рота, ать-два, ать-два... запе-е-вай!
      Солдат живёт не тужит,
      По белу свету кружит...
      И стоящие по обе стороны деревья сразу напомнили солдату шеренги выстроившихся на плацу пехотинцев, а смутно белеющие стволы берёзок - стяги боевых знамён.
      Кончив одну песню, Игнат тотчас же запевал другую. А в лесу становилось всё темнее. Раз споткнулся Игнат о притаившийся под пылью дороги корень, другой...
      - Ро-та, стой! - скомандовал себе солдат.
      Он остановился, потёр ушибленный о корневище палец ноги, вздохнул:
      - Недалече я уйду таким манером! Придётся на ночлег располагаться! Что ж, солдат небом укроется, стоя выспится, росой умоется, ветром причешется, в бою погреется, на одной ноге отдохнёт - и снова в поход!
      Игнат облюбовал себе ветвистый коренастый дубок шагах в десяти от дороги. Снял бесподмётные сапоги-самоходы, привязал их к посоху, забросил железный посох на нижний, толстый сук. Босыми ногами обнимая корявый ствол, Игнат полез на дуб.
      В широкой развилке сучьев Игнат устроился совсем неплохо.
      - На брюхо ло-жись! - скомандовал он. - Спиной укры-вайсь!
      Пошевелился, устраиваясь поудобнее.
      - Спи, солдат, спи, во сне есть не хочется! - пробормотал Игнат и задремал.
      За двадцать пять лет службы Игнату сны ни разу не снились: не до них было, лишь бы голову приклонить, поспать бы вполглаза. А в эти дни, когда он шёл к дому, сны начали возвращаться. Сначала неуверенно, понемногу старые сраженья, в которых случалось рубиться, случаи из казарменной жизни. Но чем ближе подходил солдат к родным краям, чем легче становился узелок с хлебом, тем чаще снилась еда. А когда узелок совсем усох и последний кусок был съеден, то все сны стали съедобными. В них непрестанно дымились котлы с кашей и щами, жарилось мясо и караваи душистого хлеба сами катились в рот. Ручьями лилось молоко, а весёлая белолицая яичница-глазунья зазывно шипела на сковороде, подмигивая круглым жёлтым глазом.
      - Чего от снов ждать, когда ими живот командует, - смеялся утром Игнат, вспоминая ночные видения и угощаясь "утиным квасом" - водой из ближайшего ручья.
      И на этот раз стоило солдату глаза закрыть, как вновь увидел он различную снедь - пироги с горохом, наваристую янтарную уху, медовые соты и котёл сметаны...
      А потом явился полковой командир и стал жарить целого быка. Вместо вертела сквозь быка продели пику и вращали его над огнём, чтобы со всех сторон ровно поджарился.
      Но бык жариться почему-то не захотел, соскочил с пики, заржал по-лошадиному и помчался по двору.
      "Морду, морду ему держи! - кричал полковой командир. - У-у, ирод, ржёт на весь свет!"
      Игнат метнулся было наперерез недожаренному быку, но начал куда-то падать. И... проснулся вовремя: ещё бы чуть-чуть, одно движение - и слетел бы Игнат с дубовой своей постели прямо в обятия сухих колючих кустов.
      - Морду, морду ему крепче держи! - послышался злой хриплый голос.
      - Так не видать же ничего, - отвечал густой бас.
      - Сейчас посвечу!
      "Истину старики говорят, - подумал Игнат, - наш лес-бор - смутное место..."
      Игнат увидел светлое пятно, которое двигалось шагах в двадцати от дубка. Деревья мешали разглядеть лица людей.
      По теням можно было различить только, что тот, кто вёл коня, был высок и могуч, а тот, кто нёс фонарь, телом мелок и ростом короток.
      Неожиданно тишину ночного леса разорвало оглушительное ржание коня.
      - Чтоб тебе, ироду! - послышался бас. - Выкрутился! Но-но, замолкни сей минут!
      - Недаром тебя Дурындой кличут, - со злой хрипотцой произнёс тот, кто нёс фонарь. - Ты и есть Дурында. Наказывал ведь тебе: держи крепче!
      - Куда дальше-то идти? - пробасил Дурында. - Бурелом начинается. Не то что конь, чёрт ногу сломит.
      - А ты смотри по сторонам-то, смотри! - размахивал фонарём коротенький человечек. - Здесь старая кузня где-то рядом...
      Фонарь всё ближе и ближе придвигался к дубку, на котором сидел Игнат.
      Ветки загораживали дорогу, коротышка с фонарём отводил их свободной рукой, а миновав, отпускал:
      - Хе-хе, Дурында, дубина стоеросовая, остерегись, ухнет!
      Но говорил он это поздно, когда удара ветки тот, кого кликали Дурындой, избежать уже не мог.
      И ветка хлестала Дурынду по лицу.
      - Хе-хе! - радостно скрипел коротышка. - Меня благодари, что придержал, а то бы тебя до смерти зашибло!
      - Семь сестёр, примечаешь, Дурында? - после недолгого молчания молвил коротенький и помахал фонарём возле берёз. - Значит, тут кузня прячется.
      Игнату берёзы показались было обычными, неприметными деревьями, но, когда свет приблизился, он увидел, что все семь берёз растут из одного корня.
      - Да вот она, треклятая, - прогудел Дурында. - Ишь спряталась, что гриб во мху.
      За сестрами-берёзками шагах в десяти виднелась мшистая крыша брошенной кузницы. Стены её, сложенные из толстых брёвен, походили в зыбком свете фонаря на крепостной вал.
      - Сюда ни волк, ни медведь не заскочат, - забасил Дурында. - Видишь, сколько царапин на стене? Пытался медведь, лесной боярин, в неё залезть, да только когти затупил!
      Дурында легко, одним движением могучего плеча отвалил от двери громадный, как печь, камень.
      - Посвети-ка! - попросил он. - Добро... До зари конь простоит, ничего с ним не станется.
      - Морду ему завяжи получше! А то голос подаст - беды не оберёшься! беспокойно произнёс коротенький человечек.
      - Так чем же завязать-то? - удивился Дурында. - Кафтаном моим, что ли?
      - А, дьявол тебя побери! - заскулил коротенький, поставил фонарь на землю и начал раздеваться. - Гол как сокол, а туда же... в сотоварищи... Пояса и то за душой нет!
      Продолжая ругать Дурынду, он снял кафтан, потом холщовую длинную рубаху. Поёжился с непривычки, быстро влез в кафтан.
      Дурында взял рубаху, разорвал её вдоль.
      - Злыдень, ты и есть злыдень! - запричитал коротенький. - Своё бы рвал!
      - Так завязать-то чем же? - пробасил Дурында. - Зато уж не гугукнет.
      Он ловко спеленал морду коню, закрепил узел на шее. Потом загнал коня в кузницу, вновь завалил дверь камнем.
      Коротышка за это время обошёл вокруг кузницы с фонарём.
      - Кажись, всё, - сказал он, возвращаясь к двери. - Теперь назад, а то, не ровён час, схватится нас князь.
      - Кабы не приметили конюхи чего, - опасливо произнёс Дурында. Несдобровать тогда нам.
      - Нам? Хе-хе, - не то закашлялся, не то засмеялся коротышка. - Не с нас, а с конюхов за коня спросят. Запорют двух-трёх - велика ли беда? А мы без барыша не будем!
      Конокрады двинулись назад, к дороге. Под тяжёлыми шагами Дурынды ломались сучья и ветви кустарников.
      - Не топай, ирод, не топай! - озлился коротышка. - Тебя за версту слышно, медведь ты этакий. Всё дело погубишь!
      Игнат спустился с дубка, захватил своё имущество и, спотыкаясь, проваливаясь в трухлявые пни, пошёл, стараясь не упустить из виду конокрадов.
      Вот и дорога. Пыль глушила шаги. Дурында с коротышкой, а за ними Игнат шли беззвучно.
      Пройдя версты полторы, коротышка сказал Дурынде:
      - Вместе нам являться негоже. Ты заходи на поляну с одной стороны, а я с другой!
      Дурында свернул в лес, а коротышка, помахивая фонарём, двинулся дальше.
      Игнат затаился, долго глядел вслед удаляющемуся светлому пятну.
      Затихли в лесу могучие шаги Дурынды.
      "Куда ж двинулись лиходеи? - задумался Игнат. - Не иначе тут лагерь у них..."
      Солдат отвязал сапоги с железного посоха, надел их на ноги, пошевелил пальцами:
      - Ну, самоходы, ать-два!
      Игнат зашагал в ту сторону, куда скрылся коротышка с фонарём.
      Через некоторое время справа от дороги, в лесу, услышал он какой-то неясный шум, голоса.
      Осторожно пробираясь сквозь кусты, Игнат вышел на тропу, а она вывела его на большую поляну. На дальнем конце поляны пылали факелы, освещая небольшой шатёр.
      Громко ржали лошади, раздавались крики челяди. В отдалении, за стеной деревьев, пылали два больших костра.
      - Ого-го! - обрадовался Игнат. - Сон, кажется, в руку: найдётся и мне тут что-нибудь на зубок!
      Стараясь всё время быть в густой тени деревьев, он пошёл вокруг поляны, подбираясь к шатру.
      Возле шатра на коврах и подушках возлежал большой толстый человек в богатом кафтане и сафьяновых расшитых сапожках. В ногах у него блестело соболье одеяло - чтобы прикрыться в случае тумана.
      Но не дорогое убранство удивило Игната: у толстяка на груди полотенцем висела светлая борода.
      Она упиралась в толстый круглый живот, который нылезал из кафтана, как тесто из опары.
      - Растил барин бороду на посмешище городу, - пробормотал Игнат. - Вот чудеса-то: я таких бород давненько не видывал! А брюхо-то нажевал боярин! За целую роту небось ест и пьёт! Рот до ушей, хоть завязки пришей! Чудно!