На пальцах княжеской руки играли, искрились в неверном свете факелов кольца с камнями-самоцветами.
      "Князь Данила! Сельцо - за кольцо! - припомнились Игнату слова бобыля Савелия. - Эх, сковать бы из тех колец цепь, да князя на неё!"
      Из-за шатра вышел коротышка-конокрад, поклонился.
      - Где был? - спросил князь.
      - За охотничками присматривал, князь-отец, - доставая лбом до подушки поклонился коротышка. - Будет завтра дичина, Данила Михайлович, непременно к столу будет.
      "Ого, сам Данила Стоеросов! - обрадовался подтверждению своей догадки Игнат. - На ночную прохладу глядя, вылез остудиться! Вот так оказия!"
      Рядом с князем валялся на ковре бритый мужчина неопределённых годов не то чтобы толстый, а весь пухлый, будто налитой жиром. Щёчки его набрякли, как воск на свече, которая только-только начала оплывать. Толстые бледные губы болтались - казалось, что он запихал в рот блин, да не мог его проглотить, и края блина так и остались висеть наружу. Когда бритый поднимал свою пухлую руку, чтобы взять ковш с вином, то рука просвечивала розово, сквозилась жирком.
      - Наш род, род бояр Голянских, всегда славен был конями, - пришлёпывая при каждом слове губами-блинами, вяло молвил пухлый барин. - Тебе, князь, вестимо, из каких конюшен был игреневой масти жеребец царя-батюшки Алексея Михайловича?
      - Неужто из твоих, из голянских? - равнодушно спросил Стоеросов.
      - Истинно, князь, истинно! - захлебнулся радостным смехом пухлый барин. - Конь, что ты у меня купить хочешь, из того же рода. Если его из Болотного края увести да в столицу доставить, большие деньги взять можно.
      - Я тебя, боярин, не неволю, - сказал князь, - продавай кому хочешь.
      - Уговор дороже денег, князюшка, - зашлёпал губами Голянский. - Раз я тебе слово дал, то сдержу, хоть себе в убыток...
      Слуги сменили факелы, принесли свечи.
      Игнат всё прикидывал и примеривал, как бы ему половчее выйти к шатру, на свет.
      Голянский начал хвастать, как его любит какой-то граф Темитов и как могущественный граф шагу без него ступить не может.
      А потом князь Данила начал вздыхать о прошлом:
      - Да, были времена... ох! Вот прежде... ох! При царе Алексее Михайловиче...
      Пламя свечей не колыхалось в тихом воздухе. Только когда слуги по команде коротышки расстелили на ковре скатерть, то все лепестки пламени сразу метнулись в сторону, легли, чуть не погасли.
      Голянский, испугавшись рывка пламени, тоже было дёрнулся, сполз в сторону.
      - Не бойся, боярин! - лениво проговорил князь. - Я слышал, твой граф Темитов трусов не балует.
      - Я, князюшко, никогда ничего не боюсь, - зашлёпал губами Голянский. Вчера, когда к тебе ехал ночью по лесу, на меня набросилось сто волов! Я схватил кнут - раз, два, три! - всех разогнал. Один меня даже успел поцарапать - вот след на руке, видишь?
      Голянский показал свою розовую, словно из сала слепленную ладошку.
      - У нас-то, гостюшко дорогой, почитай, и во всей округе ста волков не наберётся, - с поклоном молвил коротышка-конокрад.
      - Да ты что? Мне, боярину, не веришь? - опешил Голянский.
      - Право слово, не наберётся! - подтвердил князь.
      - Ну, может, полсотни - я их во тьме не перечитывал! - согласился Голянский. - Схватил кнут да ка-а-ак пошёл их крестить...
      - Наверно, волков-то дюжина была, - произнёс коротышка, - большая стая...
      - Да, дюжина, это точно, - подхватил Голянкий.
      - А может, и полдюжины? - задумчиво, словно рассуждая сам с собой, проговорил князь.
      - Разве полдюжины мало? - спросил Голянский. - Ведь волки, чай, не воробьи!
      - Да нынче-то, гостюшко дорогой, из-за жары волки отсюда в болота ушли, - сказал коротышка. - Может, один какой набежал бешеный.
      - Бешеный, вестимо, бешеный! - обрадовался пухленький Голянский, не ведая, видно, как закончить неприятный разговор. - Он один дюжины обычных стоит!
      - А ты его видел? - спросил князь.
      - Как же! Вот так, справа, куст и что-то шевелится. Я хватаю кнут раз, два, три!
      - Ну, а руку-то, гостюшко, кхе-кхе, где оцарапал? - едва сдерживая смех, спросил князь.
      - А ты, Данила Михайлович, чем надсмехаться, попробовал бы ночью по лесу бежать! - обиженно проговорил Голянский. - Так исцарапаешься - себя не признаешь! Колючки кругом, рвут одежду, как собаки!
      Князь, а за ним коротышка-конокрад и другие слуги рассмеялись.
      Голянский растерянно поглядывал на смеющихся.
      - Что тут смешного? - бормотал он, шлёпая губами больше, чем обычно. Ей-богу, за кустом что-то шевелилось: хрясь-хрясь...
      Князь хохотал - рот нараспашку, а глаза - круглые, совиные оставались сонными, словно незрячими.
      - Потешил ты меня, боярин, - сказал Стоеросов. - Теперь и за трапезу приняться в самый раз. Эй, Спирька! - кивнул он коротышке. - Прикажи, чтоб подавали!
      Спирька поспешил к котлам. А Игнат вновь почувствовал, как голод мучительно наполняет всё тело. "Пора и мне в бой вступать!" - решил он, одёрнул кафтан, посох железный положил, как ружьё, на плечо и шагнул из кустов к шатру.
      - А-а, солдаты! - взвизгнул Голянский и опрокинулся на ковёр.
      - Что-о-о? - уставился на Игната князь. - Кто это?
      Заслышав визг пухлого боярина, коротышка Спирька повернул от котлов назад.
      Подбежали слуги, встали кругом, но подойти к Игнату боялись.
      Спирька растолкал всех, глазами-зёрнышками солдата оглядел с головы до ног, сказал князю с поклоном:
      - Это, батюшка Данила Михайлович, отставной солдат. - И строго, с презрением к Игнату: - Ты кто, солдатик?
      - Прохожий, обшитый кожей! - беря посох, как ружьё "на караул", гаркнул Игнат.
      - Как зовут? - продолжал Спирька.
      - Зовут зовуткой!
      - Идёшь откуда? - спросил князь.
      - Где был, там нет. А где шёл, там след! - отрапортовал Игнат.
      Кто-то из слуг засмеялся.
      - Я тебе покажу, как нужно с князем разговаривать! - зашипел на Игната Спирька, и змеиные глазки его блеснули злобой. - Эй, Дурында!
      Легко, одной рукой отодвинув с дороги слуг, появился великан Дурында.
      - Это... это... ещё кто таков? - вновь задрожал от страха губошлёпый боярин.
      - Мой телохранитель и оруженосец, рында, - гордо молвил князь. - А вот Спирька его по-своему кличет - Дурындой! Пошто, Спирька, так его пронываешь?
      - За глупость, князь-отец, за глупость, - поклонился Спирька. Силёнкой его бог не обидел, а умишком обделил. Одно слово - Дурында.
      - Звали? Ну так тут я, - пробасил Дурында.
      - Вот солдатик заявился неизвестно с каких краёв, - ткнул пальцем в Игната Спирька, - разговаривать не желает, шутки шутит. Развяжи-ка ему, солдатику, язык! Чтоб знал, как с князем-батюшкой говорить положено!
      - Эх, доля солдатская, - с притворным вздохом сказал Игнат, недошагнёшь - бьют, перешагнёшь - бьют...
      - Говори всё толком, пока не проучили! - зашипел Спирька. - Кто таков, как сюда попал, что в мыслях таишь?
      - Стой, конь лихой! - усмехнулся Игнат. - Ты языком-то мели, да не забывай: на Руси не одни караси, есть и ёршики. А Дурынде, раз он твою команду слушает, так в дураках и жить.
      - Свернуть его в бараний рог, смутьяна! - закричал Спирька.
      - Что глядишь, как змея из-за пазухи? - рассмеялся Игнат. - Зубы показываешь, а кусать боишься? Я - солдат русский. Сам не дерусь, а семерых, ежели придётся, не боюсь...
      Уловив ободряющий кивок князя. Дурында, растопырив руки, двинулся на Игната.
      - Так тебя ж, детину, свалить легче, чем камышину, - рассмеялся Игнат. - Ладно, убивать не убью, а на землю уложу.
      Он спокойно, как на штыковом учении, сделал мгновенный выпад железным своим посохом. Железный тупой удар пришёлся великану в грудь. Дурында охнул, руки его повисли безжизненно, он упал на колени, застонал, затем свалился на бок.
      - Да, силушка у него отменная! - сказал Игнат. - Очнётся, авось и поумнеет!
      Слуги бросились к Дурынде.
      - Ну, погоди... - зашипел Спирька Игнату в ухо. - Посчитаемся!
      - Вижу, вижу, солдат ты бравый, - растерянно молвил князь. - Штыковой бой разумеешь. Лихо ты его положил, лихо!
      - Рад стараться! - приставил к ноге свой посох Игнат. - Я Захаровны-травницы сын Игнат. Двадцать пять лет отслужил под знаменами царя-батюшки Петра Алексеевича. Иду домой.
      - Ночью, по этому лесу? - удивился Голянский.
      - Так я ж у себя дома, - улыбнулся Игнат. - Чего бояться? Взять с меня нечего, а съесть меня некому.
      - Какие вести принёс? - спросил князь, - Что видел в дороге, что слыхивал?
      - Ах, люди добрые, - проникновенно сказал Игнат и погладил усы, - не дали вы мне с дальнего похода отдохнуть да начали спрашивать. Вы бы прежде накормили меня, напоили, отдохнуть положили, да тогда бы и вестей спрашивали.
      - Хам, ирод! - запричитал Спирька, буравя Игната своими змеиными немигающими глазками. - С кем говоришь? Как осмелился князю-батюшке указывать?
      - Ты, змей, вот что разумей, - грозно произнёс Игнат, - у меня под ногами не вейся! При всём честном народе тебя упреждаю. Ещё раз под руку подвернёшься - головы не сносишь. Ты не Дурында - удара солдатского не выдюжишь!
      - Не трогай Спирьку, солдат, - сказал князь. - Он слуга наш верный... Иди пока к поварам, тебя накормят. Потом явишься, вести скажешь.
      - Рад стараться! - гаркнул Игнат. - Спасибо на добром слове! А то за весь день полкуска хлеба, всего и съел.
      - Чудно! - улыбнулся князь. - А я вот, почитай, уже года три хлеба не ем.
      - Вот лихо! - удивился Игнат. - Да как же это прожить без хлеба можно?
      - Живу, - продолжал князь с усмешкой. - То блины, то пироги, то калачи... Так без хлеба и обхожусь.
      Пухлый боярин закатился смехом, повалился на ковёр, чуть было не опрокинул шандал со свечами.
      "Наш князь Стоеросов хоть куда, - думал Игнат, шагая через поляну к зазывному свету поварских костров, - голова - грош, борода - сто рублей".
      Когда Игнат уселся возле котла и принялся уписывать всё подряд, что ему с уважением подносили повара, Спирька направился к шатру.
      Князь и его гость ели жареную рыбу и запивали её бражкой.
      - Как у тебя, князь, всегда потешно, - восторгался Голянский, - то драка, то ещё что-нибудь...
      - Гей, Спирька! - Князь покосился на слугу. - Проучил тебя солдат?
      - Поживём - увидим, - мрачно молвил Спирька. - Ох, князь-батюшка, и натерпимся мы горя с этим солдатом, чует моё сердце.
      - Не каркай, не каркай... - замахал жирной ручкой Голянский, - ты всегда плохое говоришь...
      - Вот помяните моё слово, боярин, - не унимался Спирька. - Беду он нам принёс, солдат этот.
      - Вот, помню, в прежние времена... - начал было князь, но на дальнем конце поляны послышался тревожный шум.
      Стоеросов, Голянский, Спирька, слуги замолкли, насторожились.
      Слышно стало, как кто-то бежит по поляне, тяжело дышит.
      - Князь-батюшка! - закричала тёмная фигура, приближаясь к костру. - Не вели казнить...
      Из темноты выбежал старший конюх - бородатый, в рваной рубахе, рухнул на землю, к ногам князя.
      - Беда, князь, беда... - бормотал, едва переводя дух, конюх.
      - Что, ирод, что ещё? - пихнул конюха ногой в бок Спирька.
      - Господи спаси и помилуй! Господи спаси и помилуй! - мелко закрестился Голянский. - Гос...
      - Коня боярского воры свели! - одним духом выпалил конюх и снова уткнулся головой в траву.
      - Не усмотрел! Не уберёг! - продолжал пинать сапогами в бок конюха Спирька. - Изведу, ирод!
      Голянский от испуга губы совсем распустил, уши развесил, глаза растопырил. Язык во рту вспух, еле-еле ворочался:
      - Ко...ко...ко...ня мо...мо...мо...его...
      - Живьём сожгу! - зашипел Спирька.
      - Не погуби, князь-батюшка! - снова закричал конюх.
      Голянский наконец смог заговорить, тяжело ворочая языком:
      - Знаешь, сколько этот конь стоит? А? Что ж это... господи... князь... как же это... Я графу буду челом бить... обижают меня тут...
      - Конь мною ещё куплен не был, - спокойно сказал князь. - Твой конь, боярин, украден... твои деньги сгинули...
      - Мой? - завизжал Голянский. - Ах, он ещё мой! Не твои ли тогда, князь, слуги его и украли? Я графу всё поведаю!
      - Что? - грозно вскинул голову князь. - Я - конокрад? Да за такие слова...
      - Что мне слова! - всё громче визжал Голянский. - Мне деньги подавай, князь! Твои сторожа его проспали, с тебя и спрос!
      - Спирька! - сказал князь с затаённой угрозой в голосе. - Ежели не найдёшь коня, не сносить тебе головы! Ты за сторожей и конюхов в ответе!
      - Ведаю, князь-батюшка, кто коня свёл, - склонился в поклоне Спирька. - Солдатик этот, Игнат, не иначе. Ночью он по лесу бродяжил? Бродяжил. Явился тут, аки дух бесплотный? Явился. Такой хоть какого сторожа обведёт-обманет! С него спрос, с вора!
      - Истинно, князь, истинно, - зашлёпал губами Голянский. - Солдат сейчас по дороге шёл, должен был воров видеть. А нам того не сказал. За шуточку-прибауточку спрятался! Значит сие: либо сам солдат вор, либо с ворами заодно...
      Князь ухватился за слова боярина, как голодный волк за ягнёнка:
      - Или вор... или с ворами заодно?! Взять его! Связать! Порешу конокрада!..
      - Теперь посмотрим, кто кого! - зашипел Спирька и, подобрав полы кафтана, бросился к поварам.
      ... Игнат сидел в тепле костра, выскребал ложкой десятую миску ухи и успевал ещё байки сказывать:
      - Кончилось Полтавское сражение. Сижу я на барабане, пироги ем... Съел сто пирогов. Ем дальше, вдруг слышу - что-то лопнуло. Ну, смекаю - живот лопнул. Ан нет...
      - Что ж лопнуло? - спросил самый молодой из поваров.
      - Ремень с пряжкой, вот что! - подмигнул Игнат и отправил в рот последнюю ложку ухи.
      Ложка осталась торчать во рту Игната: так быстро набросили на него скатерть и связали по ногам, по рукам.
      - К батюшке-князю несите вора, - услышал Игнат торжествующий хриплый голос Спирьки. - Данила Михалыч сказать изволил: "Пусть за это перед богом отвечу, но конокрада головы лишу".
      3. Ночной князь
      Лучше споткнуться ногой, чем языком
      Народная пословица
      Князь Данила Михайлович Стоеросов рос баловнем. С младенчества славился леностью и строптивостью. А в юные годы к этому прибавилась ещё слепая вера во всякие приметы да предсказания. Вот эти свойства характера и сыграли коварную роль в жизни князя.
      Из-за веры в различные приметы и предсказания князь в своей жизни превратил ночь в день, а день в ночь.
      Дело было так: некая старуха-ворожея чуть не из самой туретчины забрела в Болотный край и сразу же начала гадать на воске, на пепле, предсказывать судьбу, лечить скотину от дурного глаза. Заодно она изгоняла мышей из изб, заговаривала зубную боль и бессонницу.
      - В добрый час молвить, в худой промолчать, - начинала она. - Ни днём, ни ночью, ни по утренней заре, ни по вечерней, а стала я ворожить, как нечего стало в рот положить. Не жалейте, люди добрые, добра за слово вещее... Скажу всю правду - что было, что будет, чем закончится.
      Ворожея была хитрой и смышлёной: предсказания её сразу раскусить не каждый мог - к чему бабка клонит?
      Князю Даниле Михайловичу она при первой встрече предсказала, что ждёт его плохая новость, которая в своё время обернётся и не такой уж плохой, но всё же князь будет сильно гневаться, хотя потом остынет, потому что от судьбы не уйдёшь, а лето мокрое, видно, небо на землю обиделось, кабы реки из берегов не вышли, кабы потоп не начался.
      И ещё наговорила старуха сорок коробов всяких небылиц. А лето и впрямь стояло очень дождливое: хлеб на полях чуть не на корню загнивал, крестьяне, кто мог, из Болотного края бежали в Заболотье - ходили слухи, что там урожай ожидается богатый, ноги с голодухи не протянешь.
      Каждый день приносил князю неприятности: то беглого мужика поймать не успели, то из болота вода потекла на поле, то ручей какой-нибудь до того разбух, что начал избы подмывать и крушить. Для того чтобы предсказать худую весть, никакого колдовства не нужно было!
      На следующий день после "предсказания" князь узнал, что его лучшая, любимая борзая собака улизнула ночью из псарни, пыталась зачем-то перебраться на другой берег мелкой речушки - видно, там какой-то приблудный пёс полуночничал, - да не справилась с усилившимся из-за ливней течением. Поток понёс борзую, а в Бесовом омуте её закрутило и она утопла.
      Стоеросов кричал на псарей так, что крестьяне ближайшего села приняли раскаты княжеского голоса за гром и ворчание надвигающейся грозы.
      - Вот и плохие вести, - вздохнул князь, когда немного отлегло от сердца. - Всё верно бабка-ворожея сказала...
      К вечеру, однако, борзая нашлась: оказывается, хотя её и унесло течением далеко, но всё-таки она выбралась на берег. А в Весовом омуте закрутило и утянуло на дно какую-то дворняжку без роду и племени, которую в предрассветных сумерках перепуганные псари приняли за княжескую любимицу.
      - И про это ворожея угадала! - радовался князь. - Говорила же бабка: всё добром кончится, гнев мой остынет... Вещая старуха!
      Во время второй встречи с ворожеей князь велел ей сказать доподлинно: когда он, Стоеросов, умрёт?
      Старуха крутила и так и этак, но князь требовал точного ответа.
      - Пока не скажешь - сидеть тебе в яме! - вспылил было Стоеросов.
      Но тут ворожея упала ему в ноги и запричитала:
      - Ой, княженька, не губи мою душеньку! Одно могу сказать: большая беда к тебе придёт во сне, ночью. А вот когда помрёшь, не вижу, всё во мраке... Видно, долго жить будешь! Но бойся сна ночного, княженька!
      Ворожею из хором княжеских отпустили, и она, уразумев, что шутки со взбалмошным Стоеросовым плохи, поторопилась исчезнуть из Болотного края.
      Однако бабка хитрющая была: за испуг свой князю отомстила - ночного сна его лишила.
      Князь сперва загрустил: как быть? А потом нашёл выход: спать он стал днём, а всё, что люди испокон веку делают днём, стал делать ночью.
      По ночам он, выслушав доклады слуг, решал все вопросы, совершал прогулки, принимал гостей.
      Завтракал он вечером, обедал среди ночи, а ужинал рано утром.
      Сразу же после восхода солнца он ложился спать. Летом просыпался среди дня, съедал что-нибудь, немного гулял и снова заваливался на боковую.
      Зимой, когда ночи длинны, а дни коротки, Стоеросов не высыпался, поэтому по ночам был вял, сонлив и злобен не в меру. В это время слуги старались на глаза ему не попадаться. Но одиночества князь тоже боялся и, не видя никого рядом, злился ещё больше. Тогда в хоромах начиналась гроза кричали избитые слуги, летела щепа от столов и лавок.
      ... Сидел же Стоеросов в Болотном краю безвыездно из-за собственного упрямства.
      В молодые годы князь часто выезжал в Заболотье. Живал подолгу в Москве белокаменной, где у него был свой дом, в новой столице - Санкт-Петербурге бывал.
      Как раз в это время царь Пётр повелел боярам и прочим знатным лицам бороды брить.
      А большие бороды издавна считались боярским украшением. Чем борода гуще да обширнее, тем славы и знатности боярскому роду больше.
      - Не борода уважение приносит, а дело! - сказал царь Пётр. - Чтоб духу от боярских бород не осталось! А кто упрямиться будет, тот мне враг!
      Неизвестно, точно ли эти слова молвил Пётр Великий: одни говорили так, другие - этак. Однако бороды начали стричь и брить.
      Стоеросов же недаром отличался с ранних дней своих завидным упрямством и строптивостью. Рос он в Болотном краю под крылышком отца, старого князя Михаилы, ни в чём не ведал отказа, никто ему никогда не перечил.
      А тут вдруг как снег на голову царский указ: бороды долой!
      У молодого же князя Стоеросова, как нарочно, всей гордости-то было одна борода, в Болотном краю отращённая и взлелеянная. Приехал он в Москву, думал поразить всех своим бородатым великолепием - и, словно назло, такая конфузия!
      Взыграли в князе упрямство да строптивость:
      - Не стану брить: как жил с бородой, так и буду. Моя борода, что с ней хочу, то и ворочу! Борода должна быть в чести, а усы и у собаки есть!
      Сказывают, что про слова эти узнал царь-государь Пётр Алексеевич и приказал:
      - Князя этого болотного привести немедля ко мне на ассамблею, сам буду брить его при всём честном народе! Не будет в другой раз болтать лишку!
      Послали за князем. Однако кто-то из друзей предупредил молодого Стоеросова, и тот успел удрать в свои дремучие края.
      На городской заставе князя Данилу остановили солдаты-будочники и потребовали уплатить пошлину за бороду.
      - В Петербурге дрова рубят, по всей Руси щепки летят, - пробурчал Стоеросов.
      - Любишь кататься - люби саночки возить! - захохотали стражники. Хочешь бороду носить - плати, боярин!
      Стоеросов побоялся будочников укорить каким-нибудь жарким словом помнил, как только что из - за языка своего чуть в большую беду не попал.Заплатил пошлину, получил бороденный знак - квадратный, медный, - на котором, как на монете, буквы выбиты: "С бороды пошлина взята".
      - Не потеряй, боярин, - сказали стражники, - а то снова платить пошлину будешь! Не суй бороду близко к городу!
      С той поры князь из Болотного края - ни ногой. Сначала боялся: как бы не побрили.
      А потом уже и в привычку вошло в своей вотчине родовой сидеть, править по старинке, по-боярски.
      - Ежели я государю понадоблюсь, - гордо говаривал князь, - то ко мне курьера пришлют, позовут, поклонятся!
      Но, видно, Пётр Великий и без Стоеросова со своими делами управлялся царёвы гонцы так и не примчались в Болотный край.
      Князь продолжал жить по своему разумению. Только имя Петра запретил своей челяди произносить. А тех крестьян, кого Петрами кликали, начльно перекрестил в Павлов.
      После того как Стоеросов день на ночь сменял, народ уже иначе и не называл его, как Ночным князем.
      - Наш Данила-то Михайлович, сказывают, по ночам свои хоромы обхаживает да собакой взлаивает, - говорили мужики меж собой.
      Вздохнул Стоеросов облегчённо, когда до него весть дошла о смерти Петра Великого. И ещё пуще возгордился. Бороду чуть не на блюдо золотое клал, когда за стол садился. Однако обычаев своих не изменил: из вотчины своей - ни на шаг.
      Да и как Ночному князю выезжать в Заболотье: ведь там-то люди жили днём, а ночью спали!
      - Мне и тут хорошо, - хвастал обычно князь редкому гостю. - Лучше моих краёв и нет на свете ничего!
      Заезжий гость молчал, кивал головой: что ж, недаром в пословице молвится - всяк кулик своё болото хвалит.
      Похвальба похвальбой, однако дела на княжеской земле шли плохо.
      Крестьяне были в полной кабале у князя и нищали год от года.
      Всё меньше становилось рабочих рук в деревнях и сёлах, всё больше хирела земля.
      Те, кто помоложе да похрабрее, уходили через леса и топи в Заболотье, подальше от Стоеросова и его слуг. Но большая часть крестьян с места не трогалась.
      - Это ещё вилами на воде писано, - рассуждали мужики, - либо лучше в других местах живётся, либо нет. Князьёв да бояр и там хватает. Тут же, как ни кинь, всё край родной. А в родном-то краю и беда горем не кажется...
      ... В это лето небывалая засуха обрушилась на стоеросовские владения.
      Стоеросов запечалился: поля горели, никаких доходов княжеской мошне не предвиделось. Значит, нужно что-то хитрое измыслить, а то, не ровён час, до того обнищаешь, что с одной бородой останешься.
      Вместе с верными слугами своими стал князь думу думать: как из лихолетья выгоду себе получить, как крестьянское горе-злосчастье в золото превратить?
      Людей, которым Стоеросов доверял, как себе самому, в Болотном краю имелось двое: братья-богатеи Спирька и Парамон.
      Спирька, по прозвищу Черт, был хитёр и коварен. Его безбровое, словно пылью посыпанное лицо с еле видными, серыми, как кусочки коры осиновой, немигающими глазками постоянно маячило рядом с князем.
      Стоило Стоеросову взглянуть на чубук, как Спирька уже набивал его табаком, приносил мерцающий алый уголёк для прикуривания.
      Если князь сердился, то Спирька тащил плётку и сам первый спину подставлял: дескать, от любимой руки и побои сладки.
      Но окончательно князь стал доверять Спирьке потому, что уж очень ловко тот отгадывал княжеские сны и знал великое множество примет.
      - Сегодня, князь-батюшка, виделось тебе море синее, волны бурные, паруса белокрылые, - вкрадчиво говорил Спирька, когда в начале ночи князь садился за завтрак. - А потом приключалась буря... ветер поднялся... страсть!
      - Чудеса! Одни у нас думы, Спирька, - с благодарностью молвил Стоеросов. - Потому что предан ты мне и своих мыслей не имеешь.
      - Не имею, князь-батюшка, - целуя руку Стоеросову, бормотал Спирька, не имею... Разве с отцом родным можно мысли разные иметь?
      А секрет отгадывания был прост: князь имел привычку разговаривать во сне. Уж какой днём сон, когда солнышко на небе, птицы поют, ветерок листвой играет, вся природа жизни радуется! Чёрт подслушивал княжеской бормотание, соображал, что к чему. Вот и все чудеса!
      Приметы Спирька чаще всего придумывал сам.
      - Рога у месяца нынче круты. К чему бы это? - спрашивал, к примеру, Стоеросов.
      - К добру, князь-батюшка, - не задумываясь, отвечал Чёрт. - Овёс хороший уродится. Верная примета.
      Бывало, схватится Стоеросов за бок:
      - Ой, Спирька, колет! К чему бы это?
      - Левый бок колет? Это, князь-батюшка, всё одно что увидеть, как заяц лапой умывается. Верная примета, дедовская.
      - А заяц... лапой... к чему? - пугался князь.
      - К радости, беспременно к нежданной радости! Либо охота будет удачной, либо сон весёлый привидится!
      Перед князем Спирька расстилался блином: хоть режь его, хоть ешь, хоть выброси. Но для слуг не было злее и страшнее пса, чем Спирька-Чёрт.
      Когда он видел какой-нибудь, как ему казалось, неполадок, то немигающие бисеринки Спирькиных глаз начинали сверкать со змеиной яростью, и никогда нельзя было угадать, какую пакость Чёрт сотворит через мгновение.
      Мечтою всей Спирькиной жизни было найти клад - одно из тех многочисленных сокровищ, которые, по преданию, таились в землях Болотного края. Из поколения в поколение передавались легенды о спрятанных и закопанных сундуках с золотом и коробах, наполненных самоцветами.
      - Ханские орды совсем рядом стояли, - сказывали старики, - да болото переступить побоялись. А здесь со всех краёв бояре скопились - убегали от хана... боялись, как бы в плен не попасть.Ну и прятали всё, кто чем богат был.
      О кладах и о своей преданности Стоеросову Спирька-Чёрт мог говорить без передышки целую ночь. Но это не мешало ему, используя своё положение управляющего, обворовывать князя при всям удобном и зачастую не слишком удобном случае.
      ... Вторым по влиянию на князя человеком в Болотном краю считался брат Спирьки - Парамон, сельский поп.
      Такой же коротенький, как Спирька, Парамон отличался необычайным тщедушием - был худенький, словно подросток.
      А на мелком теле, как тыква на колышке, сидела лысая голова с едва приметной жёлто-рыжей бородёнкой.
      - У самого плечи уже лба, - зло шипел Спирька, - а хлебом не корми, дай покрасоваться!
      Поп Парамон любил быть на виду. Когда оказывался в княжеских сводчатых палатах, то непременно садился поближе к Стоеросову - всё позаметнее.
      Скамью выбирал повыше - пусть даже ноги до половиц не доставали, мол, я не ниже других.
      Ковш для питья выбирал большой - дескать, и мы не лыком шиты, не менее других выпить можем.
      Рот у попа Парамона был мокрый, толстый. Он шевелился, топорщился на жёлтом, как старая свечи, лице алой тряпицей.
      Парамон стал любимцем князя вопреки желанию Спирьки.
      Спирька боялся брата. Знал, что Парамошка если и не хитрее, то уж, во всяком случае, учёнее - недаром его наукам всяким мудрёным в городе обучали, попом сделали.
      - У-у, Чёрт! - ругал поп Спирьку. - На брата единокровного наушничаешь! Каким ты только зельем князя приворожил? Да ладно, дай срок, будет и на моей улице праздник!
      Долго выжидал Парамон подходящего момента и дождался.
      То ли Стоеросов переспал, то ли объелся, то ли опился - только занедужил крепко. Лежал, стонал, всех гнал прочь, временами даже в забытьё впадал. Весь день князь глаз не сомкнул, а чем ближе к ночи, тем больше страху терпел - боялся он ночного сна, запомнил предсказание ворожеи. А вдруг после бессонного дня ночью сон сморит, что тогда? Может, в эту именно ночь беда и придёт! Одолеет хворь, подрубит под корень!
      Спирька с ног сбился - искал знахаря. Бабка-травница Захаровна на неделю в лес ушла, травы целебные собирать - не сыщешь, не кликнешь.
      За лекарем в Заболотье ехать? Пока туда да пока обратно, что от князя останется за это время?
      Тут-то и взял своё Парамон. Обучили его в городе, видно, не только поповской премудрости, но и многому другому. Взялся он вылечить князя.
      - Избавишь меня от хвори, - в промежутке меж двумя стонами изрёк князь, - первым другом будешь. Ежели твоё лекарство не поможет, сгною в яме, не погляжу, что ты поп. Вот в прежние времена были лекари... эх... ой... ой...
      - Отступись, Парамошка, отступись! - шипел Спирька. - Голове твоей надоело на плечах сидеть, что ли?
      - Усидит голова, усидит, - спокойно отвечал Парамон.
      Он достал из-под рясы кривой бычий рог, закнутый тряпицей. Поднёс рог к свече, вынул трячицу, заглянул внутрь.
      Спирька, сгорая от любопытства, тоже сунулся к рогу, чуть головой с братом не стукнулся.
      - Смотри, смотри, - усмехнулся Парамон, - тайны тут нет.
      В роге плескалась вода. Пламя свечи отражалось в ней.
      - Ничего не вижу, - пролепетал Спирька. - Пусто вроде.
      - Ан нет. - Парамон запустил свои тонкие, почти ребячьи, пальцы в рог и вытащил оттуда лоснящуюся чёрную ленточку.
      - Пиявка! - ахнул Спирька.
      - Догадлив, Чёрт! - снова усмехнулся Парамон и, подойдя к лежащему на перинах князю, ловко приложил ему пиявку за ухо. - Ну-ка, пиявица, оттяни дурную кровь!
      Пиявок у Парамона было семь, и все они пошли в дело.
      Князю полегчало, и он заснул, несмотря на то, что уже наступил вечер.