— Как-то раз мне приснился сон, — рассказывала Оля, орудуя отверткой. — Собралась вся наша семья, а на ужин хотели нерпу. Нерпа тоже была — живая. У нее красивая мордочка и умные глаза. Я поняла, что ее убьют прямо тут. Мне стало ее ужасно жалко, когда представила, что она будет умирать долго. Говорят, звери, когда им очень больно, плачут как люди. И тянутся к людям за помощью. Я просила хотя бы быстро ее убить. Но мне объяснили, что быстро нельзя, ей надо слить кровь живой, иначе мясо будет невкусным. Ей перерезали горло. Я не смогла бы ее есть.

— Рыбки — не пострадают! — саркастически заметил Родион. — Спасибо, я понял, что ты имела в виду. Никто из них на суше не оказался, жалостливая ты наша. В реале вообще ничего не изменилось, вода где была, там и осталась. И рыбкам наша “рутовка” — по фигу.

— Там не только рыбки, — пробормотала Оля. — Там могут быть дельфины. А они вообще разумные.

— И дельфинам тоже по фигу! И даже людям.

Скрепив все дно, Оля выпрямилась, потерла занывшую поясницу. И тут же охнула, почувствовав, как погружаются ноги в дно. И не только погружаются — еще и разъезжаются!

— Стой! — крикнул ей Родион. — Не шевелись! Это главный разлом. Напряги ноги так, чтоб разлом не расходился в стороны. Я его сейчас заколочу.

Он нырнул, Оле стало легче. Но ненамного. Она старательно твердила себе, что это не реальная жизнь, это Поле, но сознание упорно трактовало происходящее в понятных ему физических терминах. Бедра, например, быстро онемели от напряжения, и все сильней становился страх, что разлом разорвет ее пополам, потому что она не могла вытащить утонувшие по колено ноги.

Родион справился быстро. Вынырнул, отбросил назад со лба мокрые волосы, подхватил Олю за пояс и выдернул. На месте, где были ее ноги, остались два колодца с неровными краями. Вода в них почему-то не заливалась.

— М-да, — сказал озадаченный Родион, потирая подбородок. — Чудо природы.

Походил вокруг. Колодцы, определенно, сами затягиваться не хотели.

— Ты как насчет сделать доброе дело? — спросил Родион. — Давай япошкам парочку новых островов подарим?

Они направились на поиски действующих вулканов. Колодцы надо чем-то заполнить, причем так, чтобы не пострадали другие участки суши. Самое идеальное — налить в них лавы, уже готовой выплеснуться из недр. Вулканы нашли, и долго курсировали между ними и Японией, таская в пригоршнях горячую кашу лавы.

— Ну вот, — сказал Родион, выравнивая ладонью поверхность. — Пусть живут. А то вечно жалуются, что им тесно. Я перед ними немного виноватым себя чувствую. У нас, на Венере в смысле, есть ничейная территория. И японцы попросили разрешения ее арендовать, ну, платить всем троим владельцам планеты. Американцы и европейцы согласились, а я заартачился. Потом подумал — а чего это я? Жили бы и жили, там все равно место такое, что я туда в жизни не пойду.

Оля наскребла со дна немного ила, положила сверху.

— Зачем? — изумился Родион.

— Говорят, ил — плодородный.

— Так это речной, а не морской! Да ну, это все чушь. Япошки все равно эти острова мгновенно на полезные ископаемые разберут. Да и черт с ними, это их дело. А вот территорию застолбить надо, а то начнутся всякие дрязги — их это земля или корейцев. Или китайцев. Или русских. Американцы влезут, как обычно.

Вытащил из кармана стило с красными чернилами и белый носовой платок, порвал его пополам. На каждом куске кое-как нарисовал кружок, закрасил его красным.

— Похоже на флаг?

Для ясности еще написал “Япония”, затем прибил лоскутки гвоздями к новым островам. Внимательно посмотрел на Олю:

— Тебе двигаться еще не тяжело? Нет ощущения, что в смоле плывешь? Или как во сне иногда бежишь, все силы вкладываешь, а скорость — черепашья?

— Н-нет, — помотала головой Оля. — А что?

— Как только такое ощущение появится — бегом из Поля! Иначе сил выйти не хватит.

— Хорошо, — кивнула Оля.

Она сидела на земле, прочно сшитой и сколоченной. Родион перешагнул через ее ноги, огляделся:

— Ну что, моя бравая команда расчистила нам рабочее пространство, так что можно приступать. — Покосился на Олю, усмехнулся: — Осталось самое тяжелое: отремонтировать материк. Идешь?

Оля радостно закивала и вскочила на ноги.

05-08-2084, суббота

14:25 по иркутскому времени

Селенград

Поспать Илье было необходимо, но уснуть он не мог. Так и просидел все ночь и еще полдня в большой зале.

— Понимаешь, это закон, — объяснял Лоханыч подавленному Илье. — То, что лежит на самом видном месте, замечаешь всегда в последнюю очередь. То, что Оля — “рут”, было слишком заметно. Поэтому все в упор этого не видели. Это свойство нашей психики: то, что на виду, внимания недостойно. Мы всегда ищем скрытое. А очевидное — отвергаем. Вот будь у нас посторонний наблюдатель, никак не участвующий в нашей жизни, он бы Олю вычислил мгновенно и еще поудивлялся бы нашей тупости и зашоренности…

Посторонний наблюдатель был, думал Илья. Он удивлялся. Только я ему не поверил.

— …на самом деле ничего удивительного, конечно. Просто со стороны всегда видней. Оля у нас постоянно на глазах была, мы к ней привыкли и внимания на нее не обращали. Но в нашей слепоте есть и свои плюсы: если б мы не сомневались, мы не нашли бы Робку. И сейчас мы бы его потеряли.

Робка мирно спал в соседней комнате на диванчике. По лицу новорожденного “рута” блуждала счастливая улыбка. Рядом с ним сопели носами индийские “руты”. У американцев работал уже резервный состав корректировщиков, и работал на своем побережье: толкаться под ногами у “рутовой команды” Стрельцова не имело смысла, а на тихоокеанское побережье обеих Америк катилась чудовищная цунами.

— А так мы потеряем Олю. Потому что ее нигде нет. Я перерыл уже весь город, я звонил всем ее подругам и знакомым, и у нас, и в Московье — она нигде не появлялась.

— Появится.

Краем глаза Илья следил за экранами. Золотая пленка на “полевом” экране сконцентрировалась вокруг Байкала. Количество работающих корректировщиков значительно сократилось: остались только самые сильные. И с каждой минутой их становилось все меньше. Землетрясения прекратились, и корректировщики из “рутовой команды” выполняли самую сложную часть операции: перемещение глубинных слоев коры с целью возвращения планете устойчивости. Илья всего один раз видел, как Стрельцов работает с корой, но было это на Венере и совсем не так. Что и как надо делать, чтобы восстановить информационный баланс Земли, Илья даже представить не мог. Тем не менее, никакого благоговения не испытывал. Отчего-то казалось, что люди просто выполняют очень тяжелую работу, а что остальные ее не понимают — так в двадцатом веке обыватели на владельцев компьютеров глазели с опаской.

В дальнем углу Попов и Добрынин негромко обсуждали план дальнейшей работы, намечая этапы и распределяя роли. Цыганков в обсуждении не участвовал, хотя его четвертая полная ступень подтвердилась: сразу сказал, что будет подчиняться, поскольку ни хрена не умеет. Илья старался не думать о том, что Цыганков всегда был дураком и сволочью, а вот теперь — “постовщик” четвертой ступени. А Илья так и остался со своей не то двойкой, не то тройкой — в зависимости от планеты.

Илья включил телевизор, решив послушать новости. Рассвет принес в Страну Восходящего Солнца ощущение тотальной безопасности. Замолкла даже вечно ворчавшая Фудзи-яма. Разрушения были велики, японцы деловито копошились, разгребая завалы. Там работали два японских “постовщика”, оба — третьей ступени.

— По заключению комиссии венерианских специалистов, — говорила дикторша с первого общесоюзного канала, — информационный баланс планеты нарушен настолько сильно, что работы по его восстановлению займут около ста лет. Самым рациональным решением, по их мнению, стало бы искусственное разделение Евразии на два материка. Предполагаемая линия разреза должна пройти через северные области Кореи и Китая, Монголию… — Она вывела карту. От Черного моря южней Кавказа, через Каспийское море и Тибет к Тихому океану тянулась ломаная линия. — Венерианские специалисты утверждают, что при согласованных действиях корректировщиков и правительств ни одно государство не потеряет и метра земли. Однако нельзя проводить разрез единовременно, потому что его наличие повлечет за собой существенные изменения климата. Если же отказаться от искусственного разделения материка, то сохраняется угроза повторения глобального катаклизма.

Доигрались, мрачно думал Илья. Нагадили уже так, что дальше ехать некуда. Чтобы спасти планету, приходится ломать материки. Через сто лет на планете изменится все. Остается только верить, что корректировщики все-таки выйдут из подполья и вместе с материками переделают и человечество.

— МИД Союза Независимых Государств предъявило Белому Дому ноту протеста по факту размещения ракет на базе “Чероки”, что является нарушением договора по Внешней Безопасности.

Базу во время “рутовки” сровняли с землей. От нее просто ничего не осталось. В таком же состоянии находились АЭС и многие предприятия в зоне вероятного разлома. И по этому поводу уже начались дрязги. Губернаторы областей риска вовсю заявляли о том, что из-за разрушений теперь не смогут погасить задолженность перед государством, и требовали дополнительных кредитов у стран, которые не подверглись разрушениям.

В Америке началась паника. Кто-то из “верхних” военных обнаружил в своем кармане странный порошок. Отправил на экспертизу, выяснили, что это измолотая в пыль начинка ядерных ракет того же типа, какие были размещены на пресловутой базе “Чероки”. Вся Америка кинулась проверять свои карманы. Еще у кого-то нашли. ФБР и ЦРУ выработали совместную версию об акции южно-африканских террористов. Средства массовой информации полагали, что в Японии у них был штаб, разрушенный землетрясением, и там бесславно погиб идейный вождь террористов Сэмюэль Бенджамен Ладенсон. Таким образом, подсыпание радиоактивного порошка было местью.

Ракеты, дислоцированные на пресловутой базе “Чероки”, пропали бесследно. Зато обнаружился живой и невредимый Сэм Ладенсон, уже третью неделю пребывавший со своей восьмой женой в свадебном путешествии по Бразилии. Он отмел все гнусные инсинуации в свой адрес, но пообещал, что и дальше будет бороться за предоставление южноафриканцам возможности создать свое государство на Венере.

Где же Оля?

Савельев, успевший выспаться, в дальнем углу зала строчил отчет. Он уже ничему не удивлялся. На Земле до сегодняшнего дня всего пятеро “рутов” было — и все не выше четвертой ступени. А тут в каком-то Богом забытом Селенграде в одночасье сразу двое инициировались. Причем один из них женщина. Ни в какие ворота не лезет со своей ступенью. Но самой сложной проблемой для Савельева оказалось решить: а себя-то в какую графу заносить со своей собственной инициацией?

— На самом деле ничего удивительного, — размеренно говорил Лоханыч. — Я последние два месяца плотно общаюсь с венерианскими психологами. Они пришли к удивительным выводам. Оказывается, ступень корректировщика зависит от его жизненного опыта. Чем больше поражений человеку довелось испытать, чем больше горьких потерь он пережил, тем выше его ступень. Причем в зависимости от ситуации ступень может повышаться. Ты, наверное, столкнулся с тем, что на Венере у тебя была не вторая, а третья ступень?

Илья кивнул.

— Тебе сказали, дескать, особенности Поля. Неправда. Я могу сейчас тебя протестировать — будет третья. Все дело в чувстве потери. Ты оказался на другой планете, оторванным от родины, ты понимал, что идешь на смертельный риск. Просто на Венере такой скачок за счет молодости Поля происходит безболезненно. Оля… Видишь ли, все относительно. Для кого-то потеря студенческой карты кажется концом света. А Рокфеллеру, скажем, нипочем. Корректировщики поголовно — гиперэмоциональные люди. Поэтому для них любая мелочь кажется трагедией. Так вот, женщины, в отличие от мужчин, умеют сбрасывать эмоциональное напряжение. Они более стойко переносят неудачи. Очевидно, Оля пережила ряд стрессов, в которых эта ее стойкость надломилась. Что и привело к развитию ее способностей.

— Но Фоменко же доказывал… — почти стонал Илья.

— Фоменко? — влез в разговор Добрынин. — Не свисти. Фоменко поигрался с прикладными направлениями информатики. Пытался создать универсальный математический метод для поиска корректировщиков. До того Новой Хронологией развлекался, потом новую игрушку нашел. Да ему по фигу было, что считать! Главное, чтоб метод математическим назывался. Только математики там не было, он статистику свел в единую базу. За “математику” скажи спасибо Стайнбергу. Фоменко игрался, и никогда сам не говорил, что доказал подобный бред. Это заявил Стайнберг, на всякий случай переложив львиную долю ответственности на мертвеца.

В Архангельске в единственный пункт приема цветных металлов, работающий круглосуточно, двое местных жителей приволокли бок от американской баллистической ракеты. Местным жителям было заплачено по тарифу: бок был алюминиевый.

Американский спутник-разведчик засек два ранее неизвестных необитаемых острова поблизости от японских берегов. Весь мир обошел снимок новой земли со штырем, на котором болталась простыня с красным кругом и кривой надписью “Япония”. На русском языке. Спустя двадцать минут на берега обоих островов плюхнулись японские вертолеты, и терра инкогнита необитаемой быть перестала.

Японский император выступил по телевидению. Он произнес благодарственную речь на неплохом русском (а фиг ли, если он в МГУ учился), в которой обещал, что Япония никогда не забудет помощи, оказанной ей Союзом в труднейшую минуту. Ну да, думал Илья, не забудет. Забыли же американцам бомбардировку Хиросимы и Нагасаки, думают, это русские их осчастливили. Хотя можно быть уверенным, что в течение ближайших пяти лет любой русский корректировщик-сан действительно будет в Японии желанным гостем.

Совершенно неожиданно явился Виктор Крюков — с початой бутылкой вина и синяком под глазом. Расстраивался:

— Илюх, ну западло же — в такую ночь по морде получить!

Оказалось, Виктор времени зря не терял. Как любой нормальный провидец, он еще накануне понял, что конец света отменяется. Но человечество-то об этом не знало! И Виктор решил, что ему предоставляется уникальный шанс собственными глазами увидеть подлинное лицо человечества, лицо, которое человечество по причине грядущей гибели больше не прятало. Поэтому Виктор возомнил себя летописцем и озаботился собиранием материала для книги.

Вечером он уехал в Улан-Удэ, где поучаствовал в эвакуации летнего лагеря и двух детских больниц. Остался доволен проявленным героизмом: взрослые, не помня о себе, спасали детишек. Потом поработал в стратопорту, наводя порядок среди запаниковавшего народа. Но все это, на взгляд Виктора, было не то. То, что он видел, — это люди при деле, занятые и потому позволившие себе не думать о нависшей угрозе. Виктору же хотелось посмотреть, как ведут себя те, кто не занят в спасательных операциях. Поэтому он пешочком потопал в Селенград — ни метро, ни маршрутка не ходили. С полдороги его подобрала попутная машина.

В Селенграде обошел всех знакомых, никого не было дома. Кто-то уехал на каникулы, кто-то нашел себе занятие в Улан-Удэ. Виктор заглянул к Яшке Ильину, не надеясь на успех: уж Яшкины-то предки наверняка загодя увезли сыночка в Америку. Яшка дома был. Оказалось, предки его действительно улетели в Америку, а Яшка выпросил себе недельку на “погулять”. Билет взял на четвертое августа, на восемь вечера. И всю неделю отрывался по полной программе, напрочь выпав из реальной жизни. А когда собрался распрощаться с Селенградом — тут-то его реальная жизнь по башке и отоварила: все рейсы после семи вечера в Улан-Удэ отменили, стратопорт работал только на эвакуацию. И Яшка в эвакуационные списки не попал. Тогда он вернулся в Селенград и решил, что если помирать, то весело.

— Прикинь, — рассказывал Виктор Илье, — захожу я — и не пойму, куда попал. Шесть комнат, везде пьяные. Пьяные за столом, под столом, на полу, в туалете — везде. Трахаются, рыдают, дерутся, блюют… Я им говорю — вы чего, вы ж люди, нельзя так. А они мне — да чего ты, все равно выхода нет, мы ничего сделать не можем.

— На самом деле не могут, — согласился Илья.

— Вранье! — взвился Виктор. — Когда ты ничего не может сделать — это значит, что делать ты можешь все, что угодно! И все это знают! Когда человеку говорят, что все, кирдык, у человека снимаются все запреты и тормоза с психики! И человек в такой ситуации делает то, что запрещал себе делать всю жизнь! А че, правильно — раньше боялся, а теперь все равно ничего не изменится. Только кто-то в такой ситуации подвиги совершает, а кто-то пир во время чумы устраивает. Человек в экстремальной ситуации, — Виктор назидательно поднял палец вверх, — спешит исполнить заветную мечту. Вот я и увидел, у кого какие мечты были.

Правильно, думал Илья. Савельев всю жизнь мечтал быть корректировщиком. Цыганков всю жизнь мечтал быть нужным и работать в Службе. Вот только сам Илья эту ночь провел в полном бездействии. Неужели он именно об этом и мечтал? О том, чтоб ничего не делать, ни за что не отвечать, и притом иметь уважительную причину для бездействия?

— А когда я им сказал, что они всю жизнь мечтали сдохнуть от обжорства, и это в их понимании высшее человеческое счастье, тут-то по морде и получил. Ну, я тогда взял у них бутылку в компенсацию, и ушел, — закончил Виктор.

Пришли Котляков с Черненко. Вечером они отпросились и присоседились к милицейскому патрулю — надо же что-то делать, хоть порядок в городе поддерживать. Вернулся из Улан-Удэ мотавшийся по своим делам Иосыч. Илья не мог смотреть им в глаза.

Машка приготовила обед. Цыганков перелил компот в свой Грааль, утащенный из больницы. Над ним подшучивали, но никто не удивлялся: каждый корректировщик имеет право на свои странности.

— Ребят, может, я чего не понял? — ни с того, ни с сего вслух изумился Бондарчук. — Ведь то, что Васька рассказал, — натуральная инициация Ильи Муромца. Классическая. И, главное, напарнички-то его нынешние — Попов и Добрынин. Хрестоматийная троица богатырей-спасителей. Но кто ж тогда Илюха?

— Третий лишний, — с жестким ехидством ответил Илья.

Все смутились.

— Вы уж меня извините, — сказал Попов, которому за долгие часы ожидания Цыганков выложил всю свою подноготную, — но только Василий не Илья и не Муромец. Натуральный Иван Дурак.

Цыганков не обиделся. Добрынин встал, похлопал его по плечу:

— Ладно, пошли работать, “руты” уже почти закончили. А если кому-то требуется непременный исторический прототип, то рекомендую вспомнить Ваську Буслаева, — он насмешливо посмотрел на Бондарчука. — Между прочим, как и апостол Павел, пример возможного перехода из антирежима в пост с высокой ступенью.

Савельев протянул ключи от “темной” комнаты, очень уютного и абсолютно тихого помещения, идеальной капсулы для работы “постовщиков”.

“Полевая” карта внезапно почти погасла: в полном составе ушли венерианские “руты”. Остался только самый сильный — Илья полагал, что Стрельцов. Ну, и прямоугольный Олин сигнал тоже не исчезал.

— Не нравится мне это, — пробормотал Бондарчук.

Будто услышав его, с монитора пропал сигнал Стрельцова, коротко вякнув на прощание. Прямоугольный сигнал остался. Илья метнул дикий взгляд в сторону сканера — нет, сигнал еще не слабел. Когда она выходить собирается?!

Дверь открылась, пропуская незнакомого человека. Иосыч окаменел лицом, глаза нехорошо сверкнули. Мужчина поднял руку в знак того, что его не мешало бы сначала выслушать. Уселся за стол на место Цыганкова, налил себе чаю в свободную чашку, причмокнул губами:

— Люблю чаек… Собственно, чего я пришел-то — я поблагодарить вас хотел. Классно вы сработали. Две тысячи лет у меня не было такой удачи.

Тишина. Мертвая.

— Вы даже не представляете, как сложно было организовать все так, как вышло. Вообще, любое сложное дело может сорваться из-за чепухи. А когда оно состоит из набора чепухи — вот тогда начинается подлинная мука.

Его не теребили с расспросами. Игорь — а это был тот самый загадочный Игорь, не то “мертвяк”, не то вирус Поля, — спокойно допил чай и только тогда продолжил:

— Вы все сделали одну-единственную ошибку. У вас же на руках был прогноз. Я приложил немало усилий, чтоб уничтожить его. Знаете, почему? Потому, что, действуя строго по нему, вы бы исключили возможность моей победы. Но вы меня не подвели. Я рад, — он широко улыбнулся. — Приятно, что тебе оказывают предпочтение перед тем, кто мог бы вас и спасти. Одна деталь: вас же предупредили о существовании промежутка, в который Поле теребить нельзя. Как вы полагаете, если бы от этого взрыва на базе действительно зависела судьба планеты, вас бы стали ограничивать?!

Илья закрыл глаза. Он начинал понимать, как их всех подставили. И на кого был приготовлен капкан в виде антикорректировочной пропаганды.

— Конечно, вы думаете, что от вас ничего не зависело, — смеялся Игорь, — что первый разряд принадлежал стихийному “руту” из Московья, знать не знавшему про прогнозы… Да? А вот и ошибаетесь. Стрельцов загодя заблокировал все “рутовые” входы. Как раз на тот случай, чтоб никто не сорвался с цепи раньше времени. Но его подвел… — Игорь обшарил взглядом зал, уставившись на Савельева. — Да-да, милейший Игорь Юрьевич. Первый выход был ваш. Случайный разряд, прекративший мерцание Поля, а оттого и не замеченный сканерами. Слабенький разряд. Решивший судьбу человечества.

Савельев смотрел прямо и строго. Мертвыми глазами.

— Все достаточно просто. В этот промежуток Поле перестраивалось на самостоятельную работу. Входить можно было либо раньше, тогда Поле вообще не дернулось бы, предоставив высшие права “рутам”, либо позже — и уже останавливать процесс распада, подчиняясь приказам Поля. А вы сунулись в момент переадминистрирования, и тем самым… — Игорь сделал многозначительную паузу. — Между прочим, я даже позволил себе рискованную шутку. Я подкинул идею о возможности зарождения нового Поля. Мне было интересно — додумаетесь или нет? Не додумались. А между тем, Поле, у которого появляется два администратора — внешний и внутренний, в роли которого выступает система саморегуляции, не может решить проблему, кто из них главней. Именно в этот промежуток времени “рут” и Поле обладают равными правами. А потому Поле начало процесс деления, чтобы выполнить два взаимоисключающих приказа. И процесс этот займет ровно тридцать часов. Если за тридцать часов не будет снят один из приказов, Поле разделится, разорвав планету надвое. В роли приказа “рутового” выступает вот этот самый сигнал, — Игорь показал на сканер. — Хотя он сейчас ничего и не делает, просто мечется в поисках выхода. Ваша Оля не может выйти самостоятельно. А потому обречена разделить судьбу всех прочих стихийников.

Илья смотрел в это непримечательное лицо. Остальные переглядывались. Тридцать часов. Оля в Поле уже почти двадцать. Осталось всего десять. А сигнал будет держаться, пока она не умрет. Еще месяц. И единственный выход — сделать так, чтобы сигнал оборвался раньше. Просто уничтожить организм, посылающий сигнал.

“Представь только, что тебе предложат твои тридцать сребреников, твой шанс спасти мир, — за то, чтоб ты меня убил. Неужели откажешься? От тебя уже ничего не зависит. Уже и финал определен. Сейчас ты, может, и скажешь, что не хочешь, а тогда… Когда наступит это “тогда”, ты меня убьешь”.

Она опять не ошиблась.

Игорь встал, горделиво щурясь. Потом пристально посмотрел на Илью, наклонился вперед, оперся о край стола:

— Ты ведь всегда мечтал спасти мир? Да? Даже говорил, мол, это твои тридцать сребреников, за которые ты предашь все и всех. Я дам тебе такую возможность. — Игорь выпрямился, вынул из наплечной кобуры пистолет, аккуратно положил перед Ильей. — Вот твоя возможность спасти мир. Твои тридцать сребреников. Только тебе решать, пристрелить ли Олю ради мира… или обречь человечество на гибель. И у тебя почти нет времени на принятие этого решения.

Илья взял пистолет. Оттянул затвор, проверил обойму. На ладонь выкатился один-единственный патрон.

— Я не стал портить тебе удовольствие, — усмехнулся Игорь. — Подумал, тебе, наверное, будет приятно стоять над ней, решая, куда стрелять. А потом передернуть затвор…

Илья так и сделал. Передернул затвор. Выстрелом Игорю снесло верхнюю половину черепа.

— Дурак, — сказало то, что осталось от головы Игоря. — Ты же все равно этим ничего не изменишь. Зло срываешь? Смешно. Ты вообще больше ничего не можешь изменить. Поздно.

Игорь задрожал и растворился в воздухе. Витька завистливо вздохнул:

— Всю жизнь мечтал услышать такие слова — и их сказали не мне!

Илья пристально посмотрел на него… и понял. Как там Игорь сказал? Стихийный “рут” из Московья? Поймал себя на том, что было у него такое подозрение, думал он, что Оля могла просто запереться дома и отключить телефон. И в самом-то деле, где ей будет безопасней всего? А о том, что она “рут”, она наверняка к этому моменту уже догадалась.

Виктор с тяжким вздохом протянул ему бутылку:

— На! От сердца отрываю.

— Зачем? — удивился Илья. — Я не пью.

— Вот и хорошо, — согласился Витька. — Пить вредно. Пьяным в Поле вход заказан.

— Не понял, — насторожился Илья.

— А чего тут непонятного? Кому на Руси везет? Дуракам и пьяным.

Илья, все равно ничего не понявший, спрятал бутылку за пазуху ветровки, огляделся по сторонам, проверяя, не понадобится ли ему что-нибудь. Вроде ничего не нужно. Направился к двери.

— Ты куда? — окликнул его Котляков.

— В Московье, — весело отозвался Илья. — Делать собачью работу — мир спасать.

— Погоди, я с тобой.

— И я тогда, — поднялся Черненко.

— Знаете что? — Бондарчук быстро вставил аккумуляторы в мобильный сканер. — Пойду-ка и я с ними.

И бегом догнал спасательную бригаду.

05-08-2084, суббота

Улан-Удэ — Московье

Стратолета пришлось ждать почти час. Сам прыжок показался невыносимо длинным. Илья физически ощущал мучительно медленное течение времени. Секунды черепашьими темпами наползали на него, потом лениво стекали, как смола при минус тридцати.

Московье. “Ступино”. Два с половиной часа на метро до Дубны. Илья скрипнул зубами, но сдержался, чтоб не пнуть какой-нибудь угол.

— Сигнал держится, — сухо проинформировал Бондарчук.

Они шли по улице как зондеркоманда. Народ разбегался в стороны. Илья готов был снести любого, кто окажется на пути.

На лестничной клетке чуть не повернул влево, по привычке. Вовремя вспомнил, что Оля живет напротив квартиры его родителей. Положил руку на косяк. Он и без сканера мог бы сказать, что Оля внутри. И одна. Такую напряженность Поля нормальный человек вынести не может, уйдет. Тут блокатору через два часа дурно станет. А сигнал держится больше суток… И до конца света осталось менее пяти часов.

Отошел на шаг, осмотрел дверь. Открывается наружу, без ключей не открыть, а без домкрата не выбить. Ч-черт, они еще и здесь провозятся…

— Шур, у тебя пушка есть? А то я свою сдал, когда увольнялся.

В ладонь лег плоский табельный пистолет. Двадцать второй калибр, мелочь, но чтоб высадить замок, хватит.

Дверь загородил Котляков. Бледный до синевы, глаза сверкают:

— Ты что, убьешь ее?!

Илья молчал.

— Ты не имеешь права. Ты не можешь этого сделать! — возмущался Котляков. — Если ты… Ты обязан сначала перепробовать все другие пути.

— Их нет, — невыразительно сказал Илья. — Тебе ж русским языком сказали.

— А мне плевать! Ты… слушай, если ты сам перессал, тогда пусти меня. У меня тоже есть ступень, дай тогда мне хоть попытаться.

— Да что ты сделаешь со своей половинкой, да еще и после того, как на Филькиного кретина выложился?!

— Я попробую, — настаивал Котляков.

За спиной послышался скрип, Илья обернулся:

— Привет, пап.

Отец смотрел на него дикими глазами.

— У тебя домкрата не найдется? — шутливым тоном, совершенно не вязавшимся с холодными глазами, спросил Илья. — А то мне стрелять в подъезде придется.

— Зачем? — тихо спросил отец.

— Чтоб дверь открыть.

Отец молчал и не двигался. Илья подошел ближе:

— Пап, Оля оказалась “рутом”. С высшей ступенью.

Отец смотрел ему в глаза. Как же он постарел, думал Илья…

— Ты понимаешь, что это чужая квартира? И что вламываться в нее — преступление? — выговаривал отец.

Илья не мог понять, зачем отец говорит ему все это. И с грустью думал, что в последнее время он разучился понимать даже родного отца.

— Оля там. И она двадцать пять часов в Поле. Она не может выйти сама, а если не выйдет, то вот тут-то и будет разделение Поля, — терпеливо объяснил Илья.

— Ты ей уже ничем не поможешь. И никому не поможешь. Звони в Особый отдел, они сами справятся.

Илья стоял, опираясь на косяк, и смотрел на отца. Спокойно смотрел. Он просто не мог понять, о чем говорит отец. Совсем.

— Так у тебя есть домкрат?

Отец недовольно скривился. Ушел, вернулся с набором ключей:

— Она их часто теряет, поэтому дубликат у нас оставляет.

Оттер Илью плечом, пошел вперед. Открыл замки.

В квартире было сухо. Так сухо, что воздух трещал. Илья почувствовал, как мгновенно пересыхают губы и слизистая глаз. От одуряющего запаха сандала кружилась голова. Ого…

Оля сидела за столом в гостиной. И со спины казалось, что просто задремала, уронив голову на руки. Вот только пальчики были покрыты облезлой бумагой вместо кожи, бумагой, давно расшелушившейся на суставах так, что были видны кости. Юра Семенов, умиравший на глазах Ильи, выглядел все-таки посвежей. Господи, как поздно…

— У-у-у, — сказал Бондарчук.

Илья увидел на столе флакон фрискала, покачал головой: фрискал снимал один из основных признаков, по которым Олю могли бы вычислить раньше. Посмотрел на отца:

— Ты снабдил?

Отец кивнул.

— Давно?

— Два года назад. Она еще здесь училась.

— А почему молчал?

— Кто мне поверил бы в Службе? А ее матери я просто не мог сказать, что у нее дочь — корректировщик. Это ж не благо, а божья кара, когда такой ребенок рождается.