- Еще секунду, Марио. - Голос, казалось, играл с ним: отпуская, не отпускал, что-то хотел сообщить и не договаривал, требовал серьезности, а сам посмеивался. - Говорят, ты приносишь несчастье, вокруг тебя беда ходит. Ведь наговор это и предрассудок - ты как, считаешь? А теперь иди. До встречи, мой роковой Сын.
      Никаких дел в городе у него не было, разве что заплатить за квартиру, в которой он уже неделю не жил, но съезжать окончательно пока не собирался. И вспомнил о ней лишь потому, что почувствовал потребность хоть на несколько часов выбраться из зоны. При всей своей благоустроенности Нью-Беверли оставался клеткой. Само сознание изоляции угнетало. Вид колючей проволоки и охранников у шлагбаума вызывал желание пересечь границу; словно по ту сторону ограждения был другой воздух и дышалось легче. За завтраком он объявил о своем намерении. Сидящие за столом ничего не сказали, только переглянулись. В отличие от Марио они были завалены работой, и проблема свободного времени их, видимо, не волновала. Да и привыкли уже: "святая троица" жила здесь со дня основания филиала. Отправляясь на свою "кухню", Сьюзен - пожелала: не потеряйся, затоскуешь дай знать, развеселим. Марио все еще с трудом понимал многое, что говорилось между ними: какое-то содержание сказанного и несказанного, но заложенного между слов, ускользало от него.
      На всякий случай он известил Полковника. Тот посмотрел на него бесстрастным птичьим взглядом:
      "Вольному - воля". Этим он давал понять, что никакого разрешения тут не требуется и вообще пора уяснить - здесь Марио сам себе голова. Запрещать ему что-то или как-то ограничивать никто не собирается, разве что посоветовать или порекомендовать. "Когда вас ждать?" - для порядка спросил Полковник.
      Машина подошла через минуту после вызова. За рулем сидел вислогубый. Везет же мне, неужели в гараже не нашлось никого другого, подумал Марио. Наверное, не только подумал.
      - Возить вас буду я. Всегда, - внес ясность, не глядя на него, водитель. - Меня зовут Джеймсом.
      - Хорошо, Джеймс, - миролюбиво сказал Марио и покосился на автомат, лежавший на сидении рядом с водителем. В его обязанности входило, видимо, не только крутить баранку. Надеюсь, со мной тебе потеть не придется.
      Пока ехали по шоссе, Джеймс не столько следил за дорогой, сколько высматривал что-то в зеркале заднего обзора. Несколько раз оборачивался, хотя шоссе было на удивление пустынным, и никто обгонять не собирался. Только уже на въезде в пригород увязалась какая-то замызганная колымага неопределенного цвета. Джеймс пропустил ее вперед, цепким взглядом проводив пассажиров - двух юнцов, у которых и времени не было, чтобы взглянуть на спидометр, - так они болтали.
      За неделю Марио успел отвыкнуть от скопища домов, автомашин, людей и теперь поглядывал на уличную суету с каким-то потусторонним любопытством. Так вглядывается в хорошо знакомые места человек после долгого отсутствия: ничего, вроде бы, не изменилось и в то же время все чужое, не принадлежащее ему. Он уже не частица этого бегущего, смердящего, тяжело дышащего чудища, а пришелец из другого мира. Глаз подмечал то, на что раньше не обращал внимания. Район, где он снимал квартиру и куда недавно еще, как к пристанищу, возвращался после безуспешных поисков работы, казался теперь и неуютней, и неопрятней. Бумага на тротуарах, переполненные мусорные баки, потеки на стенах, прокопченные стекла окон.
      Остановились, не доезжая до дома. Почему-то Марио не захотел, чтобы соседи видели его в компании с вислогубым. Тот и не собирался прятать автомат. Хотя бы прикрыл чем.
      - Мне с вами? - спросил Джеймс.
      - Оставайся, я скоро.
      Ему повезло: в подъезде он столкнулся с хозяйкой.
      Однако поведение этой степенной, всегда уравновешенной и, как предполагал Марио, хитроватой женщины показалось странным. Увидев его, она отступила в некотором замешательстве. На стареющем, но еще без заметных морщин лице изобразилось не то удивление, не то испуг.
      - Это вы, сэр?! - не поверила она своим глазам.
      - Кажется, это еще я, - подыгрывая ее состоянию, удостоверил он свое присутствие.
      - О, наконец-то! Вы пропали так неожиданно, не предупредив. Я не знала, что и подумать, собиралась в полицию звонить. Мало ли что. Вокруг каждый день столько случается...
      Она уже справилась с секундной растерянностью и изливала словесный поток, что, кстати, тоже было не в ее характере: разговорчивостью она не отличалась.
      - Я сменил работу и часто буду в разъездах. А когда вам звонить в полицию - непременно извещу телеграммой, - пообещал Марио.
      Она, похоже, обиделась на него, но теперь это не имело значения. Договорившись, что зайдет к ней минут через десять, чтобы расплатиться, он поднялся на третий этаж. От встречи с хозяйкой осталась оскомина: что-то в его отсутствие произошло, и это что-то имеет отношение к нему.
      Едва войдя в комнату, он увидел на полу оранжевый конверт. Подсунуть его под дверь не могли, мешал порожек. Кто-то входил и намеренно положил письмо на самое видное место. Оранжевый цвет тоже не случаен. Кому-то очень хотелось, чтобы на послание сразу же обратили внимание. Что ж, цель достигнута.
      Марио вскрыл письмо. В записке, отпечатанной на машинке, некий Роджер Гликоу назначал ему встречу в центральном павильоне выставки бытовых приборов, ежедневно с десяти до одиннадцати утра. Ни подписи, ни даты. Марио порылся в памяти: знакомых с такой фамилией не оказалось. Адрес выставки что-то напомнил. Да это же недалеко от офиса, где он встретился с Полковником. Возможно, кто-то из его парней запоздал с приглашением, и оно лежит здесь с того дня, как он перебрался в Нью-Беверли. Однако это предположение тут же отпало. Теперь, зная Полковника, он готов руку дать на отсечение: таких накладок у того просто быть не может.
      - Ко мне кто приходил или спрашивал? - буднично поинтересовался он, расплачиваясь с хозяйкой за квартиру. Та изобразила удивление. Лучше бы не притворялась - не так заметна была бы фальшь. Сама же отпирала для кого-то комнату и наверняка не бескорыстно. За негласные услуги всегда платили и еще больше - за умение молчать. Однако слишком уж перепугана, дело, пожалуй, не в одном только письме. Марио почему-то был уверен, что сейчас, когда он уйдет, она бросится к телефону, чтобы известить кого надо о его появлении, если еще не позвонила, пока он был у себя.
      Джеймс, похоже, не выбирался из машины. Он изучающе посмотрел на подошедшего Марио - все ли в порядке? - и взгляд его снова стал отсутствующим. На широком лице в обнимку спали лень и равнодушие. Вот только губа... Еще секунду назад имевшая вполне приличный вид, она поползла вперед, налилась, вспухла и, наконец, отбивной котлетой улеглась на подбородок. Замечательная губа! Не губа, а барометр. Марио дал себе слово научиться читать его показания. Сейчас Джеймс, должно быть, расслабился. А до этого? Что держало его в напряжении?
      - Случайно не знаешь такого - Роджер Гликоу? - спросил Марио, когда они миновали дом, в который он сам не знал когда еще заглянет.
      - Без понятия, - шлепнул губой Джеймс.
      Оранжевый конверт лежал в кармане. Марио попросил проехать той улицей, где находился офис, а когда они поровнялись с павильонами выставки, - сбавить скорость. Было без четверти одиннадцать. Еще не поздно познакомиться с тем, кто именовался Роджером Гликоу. Он терпеливо ждет. На входе в центральный павильон - женщина с двумя детьми. Дети доедают мороженое. Когда они войдут в павильон, их тоже ощупает не теряющий надежды взгляд.
      Он собирался еще походить по магазинам. Его гардероб нуждался в обновлении. Но когда они въехали в торговый квартал, передумал.
      - Правильно, - неожиданно одобрил Джеймс. - Что нужно, я привезу. Это тоже входит в мои обязанности.- Он подобрал губу. В боковом зеркале уже давно ползала темная мушка. За ними неотступно следовал черный "мустанг".
      - Быстро же ты затосковал, - насмешливо встретила его Сьюзен, когда он вышел из машины. Она стояла на высоком крыльце, руки в карманах халата, волосы подобраны. Подтянутая, собранная, строгая. - Что так? Отвык от городского шума?
      Марио, хотел он того или не хотел, застрял на первой ступеньке и снизу смотрел на голубое изваяние. О, черт, она же красивая!
      - Меня никак ждут? - сказал он и пожалел. Не следовало подчеркивать то, что и так было ясно. Сьюзен стала Кормилицей, то есть лицом должностным, как все здесь, и нечего пялить на нее глаза. Да, она ждала, но не потому, что ей этого хотелось, а так надо было - дело есть, пусть он ничего себе не воображает.
      - Оденься и приходи к Доктору, - сказала она. Прозвучало полуприказом.
      "Оденься" означало влезть в такой же голубой халат и напялить шапочку. Всякий раз, когда приходилось переодеваться, а в лаборатории иначе не пускали, он испытывал тоску одичавшего кота, попавшего в мешок, и стороной обходил зеркала, чтобы не встречаться с подозрительно замаскированным типом.
      Что-то в его отсутствие произошло. В кабинете Эгона собралась вся троица. Сам Доктор сидел за столом, поставив перед собой руки шалашиком, и целиком, казалось, был занят тем, что наблюдал, как пружинят пальцы, соприкасаясь подушечками друг с другом. Кормилица, обхватив себя за локти, стояла у окна. Спиной. Неизменно стройная, строгая. И тоже сама по себе, будто никакого отношения к происходящему не имела. Зато Учитель и не пытался скрыть возбуждение. Он чуть не налетел на Марио, опалив, его взглядом.
      - Объясни ему, Доктор! - Он был уже в другом конце кабинета.
      ...под утро их привезли на какой-то полустанок. Вывели из вагонов на платформу, построили. Стояли не по ранжиру, кто с кем. Справа от него оказался огненно-рыжий малый с сытой наглой рожей. Кажется, они ехали в одном купе. Потом его так и звали: Рыжий, и не столько за цвет волос, сколько за нахальство и пронырливость. Почему-то все считали, что рыжие и не могут быть другими. "Подвиньсь!" - повел плечом малый.
      Отвоевав пространство, он на какое-то время уго монился. Потом вдруг повел носом, повертел головой и уставился на Марио: "Так это ты вонял всю ночь! У, парфюмо!"...
      - Извините, Марио, так сложились обстоятельства, что мы вынуждены обратиться к вам за помощью. - Эгон Хаген единственный из троих, кто оставался с ним на "вы". У него в крови было то, что называют врожденной деликатностью.
      - Какие обстоятельства, какая помощь?! - взорвался Жан. Не мечи икру, мы не на ассамблее.
      - Дело в том, - продолжал спокойно Доктор, - что возник вопрос, разобраться в котором нам пока трудно. Вероятно, мы чего-то не знаем. Если вы поможете, то окажете...
      - О боже! - простонал Жан и направился к двери. Слушать дальше было выше его сил.
      Марио в какой-то степени разделял его нетерпение. Из слов Доктора он уяснил пока только одно: какая-то неприятность, причем большая, раз они так переполошились.
      - Присядьте, пожалуйста, - предложил, или скорее попросил Доктор. - Сейчас все объясню.
      Объяснение было долгим, туманным, что-то не договаривалось, возможно, намеренно, и позднее, переваривая пространный монолог Хагена, Марио с трудом составил более или менее ясную для себя картину "обстоятельств". Началось это еще несколько дней назад. Тревогу поднял сам Доктор. Ему не понравилось состояние Большого Мозга. Какие-то там у Него отклонения. "Будь это обычный пациент, я определил бы: невроз". Невроз - это понятно. Болезнь как болезнь, и ее следует лечить, вернее, не ее, а его. А чтобы лечить, надо знать первопричину. С чего вдруг? Не от сырости же. И это еще полбеды. Хуже, что сам БМ закапризничал, как малое дитя, лечиться не хочет. Попробовали подмешать лекарства в физраствор, чуть ли не истерика, заставил сменить меню. Это уже по части Кормилицы. Ей выговор и протест: если, заявил, еще раз без моего ведома попытаетесь сварить такое блюдо, объявлю; голодовку. Она вот сейчас стоит у окна и переживает... Ему объясняют: без лекарств нельзя, хуже будет. Да какой разговор с больным, неврастеник ведь. Слушать ничего не хочет: лучше вас, мол, знаю, что можно, а что нельзя. Устал я, говорит, отдых нужен, отпуск. Вот тут забегал кибернетик, то есть Учитель. Почему отпуск? Сколько лет без продыху - и ничего, а теперь вдруг устал. Отпуск - это катастрофа. Срывается не только рабочая программа (на это Учителю наплевать), рвется связь с миром, прерывается информационный поток. БМ отстанет от событий, вроде как школьник, прогулявший учебную четверть. Что потом спрашивать с отставшего ученика! В принципе Он может сам объявить себе каникулы, но тогда... Страшно даже представить, что тогда... Такая вот закрутилась карусель. И крутится не первый день, только Марио ничего не знал. С какого дня конкретно? Прикидывали, считали - выходит примерно с появлением в Нью-Беверли Сына, и получается, что он Марио Герреро, во всем виноват, если и не во всем, то все равно виноват. Потому и есть к нему вопросы.
      - Еще раз извините, мы вынуждены кое о чем спросить. Обстоятельства, сами понимаете, чрезвычайные. - Доктор не сразу решился сказать "чрезвычайные". Он старался подбирать слова нейтральные, спокойные, чтобы не оказать на собеседника эмоционального нажима. Давить на психику, как он считал, унизительно, а для людей его профессии - недостойно.
      К тому времени, поостыв, вернулся Жан, покинула свой пост у окна Сьюзен. Втроем они терзали вопросами Марио, пытаясь понять причину свалившихся на них проблем.
      - Ты поднялся на лифте, вошел в зал. Как Он встретил? Первые слова.
      - Спросил о звездах. В том смысле, люблю ли я смотреть на звезды.
      - И что? Ответ понравился?
      - Откуда мне знать. Поинтересовался, во что я верю.
      - Веришь или веруешь?
      - Для него это без разницы, я так понял.
      - Потом?
      - Немного поговорили о жизни и стали играть.
      - Как играть, во что?
      - Ну, вроде как с переодеванием, только на словах. Сам он был то прокурором, то проповедь читал, то дурачка из себя строил: а почему, отчего? И меня все время во что-то рядил. Представь, говорит, что ты женат, имеешь свой дом. Тут меня смех стал разбирать. Попугать хотел: зачем ты, Марио, в детстве деревья ломал? Потом вдруг: ты бог. Это я-то бог!.. Да вы все здесь во что-то играете.
      - Нет, так мы ничего не узнаем... У тебя хороший глаз, ты легко подмечаешь. Постарайся вспомнить. Что тебя особенно удивило?
      - Яйцо.
      - Не о том. Каким Он показался, в разговоре? Может, странность какая?
      - Яйцо сияло.
      - Хватит! - взметнулся Жан. - Он же нас дурачит. Разве вы не видите?! Молодец, Марио, всем нам носы утер. Нет, скажешь?
      ...все видели, как Рыжий заходил в каптерку. Он пробыл там минуты две и вышел, ухмыляясь. На вечерней поверке сержант спросил: "Кто?" Строй молчал. Сержант медленно обошел их, всматриваясь в каменные лица. "Ладно, - сказал он. - Наказывать всех не в моих правилах. Когда вся армия чистит нужник - это не армия, а ассенизаторы. Достаточно одного. Может, есть добровольцы?" Строй молчал. "Тогда сами решай: те кому". Строй молчал. "Что ж, подождем. Будете стоять до посинения". И тут подал голос Рыжий: "Парфюмо. Его хлебом не корми - лишь бы пахло. В нужнике ему самый раз". Сержант распустил строй. Марио пошел за шваброй...
      Когда они остались вдвоем. Доктор встал из-за стола, прошелся по кабинету. Он был явно расстроен. Это он предложил переговорить с Марио и, поскольку затея не оправдала связанных с нею надежд, чувствовал себя виноватым. Перед всеми. Перед Ж.аном и Сьюзен, что отнял у них время; перед Марио, что поставил его в неловкое положение. Сам он не считал, что этот загадочный избранник Большого Мозга морочит им голову. Тут что-то другое.
      Взяв стул, он сел напротив Марио.
      - Мне показалось, - тихо начал он, - иногда вы как бы отключаетесь, пропадаете куда-то. С вами часто так?
      Как ни странно, скандальный разговор у Доктора нисколько не испортил его отношений с троицей. Наоборот. Теперь он был посвящен в самую что ни на есть потаенную жизнь Нью-Беверли, и при нем в открытую обсуждались все дела и события, о которых сам он наверняка никогда бы не узнал.
      Обменивались новостями обычно за обеденным столом на общем сборе. Но не только. Случалось, Марио оставался с кем-либо наедине, и тогда, непроизвольно яли делалось это умышленно, в знак особого доверия, с ним делились тем, о чем умалчивалось в присутствии других. Были, оказывается, у них друг от друга секреты, и не только сугубо личного, интимного свойства, а, что самое неожиданное, - связанные с Башней.
      Удивила его прежде всего Сьюзен Маккали.
      В тот злополучный день, когда они чуть не перегрызлись у Доктора, она перехватила Марио на пути к коттеджу. Вначале он подумал, что начнет утешать или постарается как-то сгладить - допрос-то учинили они. Ничего подобного! Накинулась на него, что та пантера. Во всем, видите ли, он виноват; с ним просто страшно рядом стоять - обязательно история. (Это он уже слышал). Не успел появиться - и кругом черт знает что творится. Вандал, варвар, разрушитель. Где пройдет, там пепелище. (Зачем тогда его сюда затащили?). Доктора пожалела: деликатнейший человек, умница, молиться на таких надо. За Учителя горой: талант, гений, он и так по ночам не спит. (Но что он им сделал?).
      Другая женщина, наговорив такое, повернулась бы и ушла, унося с собой праведный гнев и распаленную гордыню. Только Сьюзен не относилась к тем, другим. Еще не закончив тираду, она уже поняла, что пересолила и переперчила... У нее хватило мужества вылить это варево и начать стряпать заново.
      - Не принимай все на свой счет, - сказала она. - Мы все здесь посходили с ума. У нас нет другой жизни, только Башня. И если с Ним что случится - всему конец. У меня такое ощущение, что мы - Его частица. Нет, это не женская фантазия. Мне уже не нужны часы, сама чувствую, когда зовет, без сигнала. Я, кажется, знаю, почему мы стали психами. Это от Него. "С ним что-то творится - и с нами тоже. Догадалась давно, но молчу. Однажды он такое выкинул... Об этом никому, выслушай и забудь... Попросил алкоголя. Ну да, выпить. Хочу, говорит, вкусить человеческого безумия. Представь мое положение. В голове не укладывалось: чтобы я, да своими руками... Поклялась: не дам. Пусть выгонят, пусть что угодно - не дам! Требовал, угрожал, умолял. Уговорил, конечно... Ты ничего не почувствовал там, у Него? Усталости или сонливости, как при гипнозе? Чудище какое-то, что хочет внушит... Сама влила полтора литра виски. Это не так много, в Нем веса две тонны. Но страха я натерпелась... Что же, думаю, теперь будет? И больше всего боюсь: вдруг еще потребует, во вкус войдет. А потом вижу - обошлось вроде. Никто не заметил. И сам Он разочарован: гадость, говорит, пойло для кретинов, ничего другого, мол, он и не ждал. Я цвету, у меня праздник. Подхожу к зеркалу - и ахнула: седая прядь... Так вот, когда я скормила ему эти полтора литра, вернулась к себе, и чувствую - под хмельком, будто сама приложилась. Не веришь? Жан свидетель, он как раз зашел. Ты, говорит, сегодня прямо сияешь, а у самого ноздри разбежались, стал принюхиваться. Честное слово, принюхивался.
      Марио поднял глаза на Сьюзен: где там седая прядь? Волосы спрятаны под голубой шапочкой, но он хорошо помнил, что никакой седины нет. Правда, она могла и подкрасить.
      - Хочешь, зайдем сейчас к Жану, и я помирю вас? - горячо предложила она, словно воодушевилась на невесть какой подвиг. С боевого коня она с ходу спрыгнула в телегу миротворца.
      Кажется, ее удивил ответ Марио.
      - Мы не ссорились, - сказал он.
      Если с кем и осложнились его отношения, так это с Доктором. Не очень-то приятно осознавать, что ты на подозрении, а Эгон Хаген буквально выслеживал его: ловил каждое слово, подмечал каждый жест. И это при его-то деликатности. Иногда он не успевал отвести взгляд и страшно конфузился. Как мальчишка, которого застали за шкодой. Он жалко улыбался, словно жаловался: вот видите, как неловко получается, вы уж извините, пожалуйста, я не хотел, почему бы вам самому не прийти ко мне и не сказать. Не ясно было лишь, каких признаний он ждал от Марио.
      Для чего-то он затребовал его медицинское досье. И узнал об этом Марио от Полковника. Тот позвонил по телефону и поинтересовался, у кого он лечился - фамилию и адрес врача. Марио развеселился: выходит, здесь не все еще о нем знают, раз задают вопросы. Полковника это задело. "Нужно не мне Доктору". Тут уж было не до смеха. "Передайте, - сказал Марио, - врача у меня нет и не было, я никогда не болел". И это так, если не считать детской скарлатины и той больницы, куда его привезли, искусанного рыжим псом. Что это за больница - он уже не помнил.
      Настал момент, когда он почувствовал потребность отвести с кем-нибудь душу, хотя бы посоветоваться. Раздражал Эгон. Злил Жан. Смущала Сьюзен. И в кармане еще лежал оранжевый конверт.
      Было бы все проще и понятней, знай он, на какую свадьбу его позвали. Во имя чего он здесь? Он ждал сигнала из Башни.
      ...было все равно, как она справилась с его уходом - все еще расстроена или успела забыть. Но ждал удивления. Что подумает, увидев его в дверях? Обрадуется? Испугается? Не знал и не хотел гадать. Но что удивится - это точно. Замрет, может, вскрикнет. Удивленно вскинутые глаза. В удивлении полураскрыт рот. И все лицо удивленное. Он это увидит, если даже будет совершенно темно, он уже видел, подходя к дому, в котором почему-то не горел свет. Но отчего человеку страшно, когда в знакомом созвездии исчезает звезда? Ведь это так далеко...
      Часы ожили в полдень, точнее - без пяти двенадцать. В такое время он никого еще не вызывал. Новый каприз?
      Марио почувствовал всю значимость неурочного вызова, когда вышел из коттеджа. Пошел он не через боковой ход, как в первый раз, а через парадную. С крыльца увидел стоящих поодаль людей в голубых халатах. Они дружно повернулись, прервав разговоры, и молча рассматривали его, будто ждали какого-то события - вот что-то произойдет.
      Голубые халаты он видел на всем пути к Башне. Люди выползли из лабораторий, разбрелись по парку, сходились группами и расходились на перекрестках аллей. Судя по их позам и жестам, они были крайне взволнованы и возбуждены.
      Нью-Беверли бурлил.
      Началось, как он потом узнал, еще утром, даже раньше - со вчерашнего вечера; это разговоры пошли лишь с утра. Ничто не парализует так работу, как слухи. Судачили все и везде. Новость передавали шепотом, а слышал весь филиал. Нашептали бурю. Просто удивительно, что не трещат стены зданий и не посрывало крыши. Рухни сейчас сама Башня - восприняли бы как должное. Что может быть ужасней того, что уже произошло.
      Первая тучка на беверлинском небосклоне показалась накануне, только никто не подумал, что это - предвестница надвигающейся грозы. По программе предстояло проконсультировать абонента НХ-78003. Рабочее время - двенадцать минут (гонорар - пятьдесят тысяч долларов). Исходные данные БМ получил вовремя, вопросы были поставлены корректно. И все шло своим чередом. Правда, Башня потребовала дополнительных сведений. Никого это не насторожило. Дали. И прежде случалось, что БМ что-то запрашивал или уточнял, если испытывал затруднения. Но затем последовал запрос: с какой целью абонент обратился за консультацией и как будет использована полученная информация? Это уже что-то новое. Никогда раньше Он такими вещами не интересовался. Связались с абонентом, тот на дыбы. Начались переговоры, согласования. Разумеется, ни одна фирма всех своих карт не раскроет, но в данном случае директорский совет уступил: чтото сообщили, что-то утаили. Но номер не прошел. Из Башни категоричное: расшифруйте код абонента! То есть назови Ему фирму - ни больше ни меньше. Это уж слишком. Филиал обслуживал анонимно, сведения о клиентуре держались в строжайшей тайне. Иначе сама консультация теряла смысл, конкурентам достаточно было узнать, чем занимается их соперник. К тому же услугами филиала пользовался не только деловой мир. (Полковник слукавил, сказав Марио, что никакого отношения к военному ведомству Нью-Беверли не не имеет. Имеет и самое прямое)... Получив отказ, БМ, казалось, смирился.
      Это было вчера. А утром, просматривая новый график, программисты обнаружили, что абонента НХ-78003 в программе нет. Двенадцать минут - прочерк, нулевое время. И если бы только это. Он все-таки расшифровал индекс, назвал фирму и отказался работать на нее наотрез, навсегда.
      Было, было отчего бурлить Нью-Беверли. А день стоял ясный, тихий, голубоглазый. Парк просвечивался насквозь, дышали смолой сосны, азартно пересвистывался птичий народ. И откуда света столько взялось, столько воздуха... Марио шел, жмуря глаза, с перехваченным дыханием - от солнца, от озона, а думалось ему, что это взгляды беверлинцев горячили кровь и несли его над землей.
      Он пересек поляну, не останавливаясь, прошел ворота. Бронированные створки были уже разведены. Часы показывали двенадцать. Пошло нулевое время. После яркого дневного света полумрак под сводами Башни казался непроглядным. Медленно, по частям, как проявляется изображение на фотобумаге, обозначилось слабое свечение, потом овал яйца, пока еще без постамента. Яйцо словно плыло, парило в воздухе. Сесть ему не предложили.
      - Мы теряем время, - прервал тишину голос. - Говори.
      - Сегодня такой день... - с ударением на "такой" сказал Марио.
      - Прекрасная погода, знаю. Или ты о событиях?
      - Тебя уничтожат. Когда всем надоест, тебя уничтожат.
      - Может, я этого и добиваюсь. Такое тебе не приходило в голову?
      - Зачем?
      - Спроси у самоубийц. Каждый день кто-то расстается с жизнью.
      - Они от отчаяния.
      - Я тоже в отчаянии. Или, считаешь, у меня такое не может быть? А ты представь. Попробуй.
      - Опять игра?
      - Хорошо, оставим... Я слушаю.
      Глаза освоились. Марио уже видел свое отражение в мраморе постамента. Неестественно вытянутая, сломанная фигура... Ее зовут Несса, восемь с половиной лет.
      - Я мог бы сходить к той девочке, о которой ты говорил. Если хочешь.
      - Нет, зачем же. Мне пока от тебя ничего не вадо.
      - Пока... Никто не может сказать, зачем я вообще здесь.
      - Тебя это беспокоит? Ты - Сын. Разве дети спрашивают, зачем они родителям?
      - Это тоже игра, да?
      - Марио, время на исходе. Ни о чем больше не хочешь спросить? Мне показалось...
      В кармане лежал оранжевый конверт.
      - Кто-то назначил мне свидание, - вспомнил о записке Марио.
      История с письмом, казалось, не произвела впечатления. Да и чего он ждал? В контексте всех событий это была такая мелочь!
      - А ты сходи, - сказал голос. - Даже любопытно.
      Улицу запрудил людской поток. Марио включил мотор, ожидание предстояло долгое. Вереница невесть где начиналась и невесть где кончалась. Транспаранты не оставляли сомнений антивоенная демонстрация. Люди шли неторопливо, вразброд, как на прогулке в праздничный день, переговаривались, улыбались, глазели по сторонам. Было что-то неестественно-противоречивое во всем этом шествии - гневно кричащие лозунги и праздный настрой толпы. Может, там, на месте сбора, когда они собьются, уплотнятся и над площадью загремят речи, - может, там все будет по-другому, но сейчас, казалось, им доставляло удовольствие идти по улице и вызывать любопытствующие взгляды.
      Опустив боковое стекло, он рассматривал демонстрантов. В основном молодежь и старики. Много женщин, некоторые с детьми. Почти нет мужчин средних лет, эти на работе. Хотя нет, попадаются. Вот этому лет тридцать. В отпуске или выходной. Может безработный. Конечно, безработный, на лице написано. Марио таких по выражению глаз узнавал.
      Сколько же еще ждать? Можно было дойти пешком, отсюда ходу минут семь, но машину посреди улицы не бросишь, и с места не сдвинуться - образовалась пробка. Марио даже пожалел, что за рулем не вислогубый. Джеймс только подогнал машину к коттеджу и сразу ушел. Это так Башня распорядилась - снять всякую опеку над Марио, что привело Полковника в замешательство. Переполох в Нью-Беверли разрастался.
      На перекрестке регулировщик. Он криком поторопил хвост колонны, открыл движение. Марио тронул машину.
      Как ни странно, без сопровождающего он чувствовал себя увереннее. Одно присутствие Джеймса - не то шофера, не то телохранителя - наводило на всякие мысли. Да еще автомат на сидении, непрерывные оглядывания, когда в каждом, кто пристраивался сзади, чудился преследователь. Зря он в тот раз не пошел по магазинам. И в павильон следовало бы зайти, повидаться с этим, будь он неладен, Роджером Гликоу, чтобы больше не думать о нем.
      Записка в оранжевом конверте уже утратила интригующее и даже несколько зловещее значение, которое придал ей поначалу Марио. Сейчас, подъезжая к выставке бытовых приборов, он не испытывал ни малейшего беспокойства. Разве что слегка разбирало любопытство.
      Выставка, похоже, особого ажиотажа не вызывала, тем не менее посетителей оказалось в этот час не так уж и мало. Автостоянка, рассчитанная на полтора десятка машин, была забита. Вовсю работали пищевые автоматы - почему-то каждый, прежде чем осмотреть экспозицию, считал необходимым подкрепиться. А у билетной кассы даже очередь. Есть, оказывается, люди, которые интересуются бытовыми приборами.
      Купив билет, Марио направился к наиболее внушительному по размерам и оформлению сооружению: надо полагать, это и был главный павильон.
      Он еще не представлял, как произойдет встреча, - ему ли присматриваться к окружающим и пытаться угадать, кто из них Гликоу, или тот подойдет сам. Произошло однако нечто неожиданное. Едва он вошел в павильон, как подкатил маленький, полный, пышущий энергией и оптимизмом мужчина. С сияющим невесть от какой радости лицом, он распростер объятия, словно встречал любимого родственника или закадычного друга.
      - Добро пожаловать, наш дорогой гость! - запел он сладким голосом. - Дирекция выставки приветствует и поздравляет вас - вы наш десятитысячный посетиталь. Право, для нас это знаменательное событие. Мы благодарим вас и в вашем лице уважаемую публику за то внимание...