Глава 31

Я подошел к тому моменту, к которому те, кто любят, всегда подходят. Они так счастливы, что не могут поверить, что заслуживают это счастье. И начинают думать, что все это только обман. Так и меня в полноте моего счастья в любви стали постоянно преследовать ревность и подозрительность.

Однажды ей надо было подучить роль, и она не поспела к моему самолету. В другой раз я так ее понял, что она остается на ночь у меня, а ей нужно было поехать домой, чтобы хорошо выспаться, потому что ей надо было рано вставать, чтобы в этот час быть в студии, куда ее вызывали. Если даже она любила меня днем, чтобы я не разочаровался и верил ей, я думал, что она лжет. И теперь, ожидая, что она соврет, я сказал ей:

— Сегодня за ленчем Доран сказал мне, что у тебя был четырнадцатилетний любовник, когда ты была южной красавицей.

Дженел слегка подняла голову и мягко, испытующе улыбнулась мне, и я забыл, какое отвращение чувствовал к ней за секунду до этого.

— Да, — сказала она. — Это было давно. — Она потупила взор. Выражение ее лица было рассеянным, каким-то забавным, когда она вспомнила об этом. Я знал, что она всегда вспоминает свои любовные истории эмоционально, даже если они плохо кончались. Она подняла голову.

— Это не коробит тебя? — спросила она.

— Нет, — сказал я. Но она знала, что коробит.

— Прости, — сказала она.

Мгновение она смотрела на меня, потом отвернулась. Она протянула ко мне руки, скользнула ими под рубашку и погладила мне спину.

— Он был невинен, как младенец, — сказала она.

Я не сказал ничего, только немного отстранился, потому что это прикосновение о многом мне напомнило и заставило все ей простить.

И опять, ожидая, что она солжет, я сказал:

— Доран сказал мне, что из-за этого четырнадцатилетнего мальчугана тебя судили за растление несовершеннолетних.

От всего сердца я желал, чтобы она солгала. Мне совершенно не было никакого дела до того, было ли это правдой, или нет. Так же как я бы не стал ее порицать или осуждать, если бы она оказалась алкоголиком, вымогателем или даже убийцей. Я хотел любить ее, и это было главное. Она смотрела на меня спокойным созерцательным взглядом, как будто готовясь сделать что-нибудь, чтобы угодить мне.

— Что ты хочешь, чтобы я рассказала тебе? — спросила она, глядя прямо мне в лицо.

— Расскажи мне правду, — сказал я.

— Ну хорошо, это правда, — сказала она. — Но меня оправдали. Судья прекратил дело.

Я почувствовал огромное облегчение.

— Значит ты ничего такого не совершала?

— Чего такого? — спросила она.

— Ты знаешь чего, — сказал я.

Она вновь ответила мне своей мягкой полуулыбкой. Но улыбка эта была какая-то грустно-насмешливая.

— Ты хочешь знать, была ли у меня связь с четырнадцатилетним мальчуганом? — спросила она. — Да, была.

Она подождала, не выйду ли я из комнаты. Я остался. Ее лицо стало еще более насмешливым.

— Он был очень большой для своего возраста, — сказала она.

Это вызвало у меня интерес. Мне стало интересно из-за наглости вызова.

— Тогда другое дело, — сухо сказал я. И посмотрел на нее; она восхитительно улыбнулась. Мы оба злились. Дженел сердилась, потому что я осмелился судить ее. Я уже хотел уходить, когда она сказала:

— Это неплохая история, она тебе понравится. — И она посмотрела на меня колючим взглядом. Мне всегда нравились истории, которые она рассказывала, как и сама любовь. Много вечеров я часами слушал ее, очарованный тем, как она рассказывает историю своей жизни, и строил догадки, что она выпускала или изменяла в ней, чтобы это не особенно коробило меня, так же как она наверняка изменит и этот рассказ об истории с мальчуганом.

За мою постоянную готовность слушать ее она меня любила больше всего, как она сама как-то призналась мне. Во мне постоянно жило это горячее желание слушать. И за мой отказ от высказывания каких-либо суждений об услышанном. Она постоянно видела, как я мысленно обсуждаю про себя то, что слышу, и она догадывалась, как бы я мог ей и что сказать, выслушав ее рассказ, или как бы я сам поступил на ее месте, По я никогда не осуждал ее, что бы она ни делала, как бы ни поступила. И теперь она знала, что я и сейчас не буду осуждать, если она расскажет мне эту свою историю.

После развода Дженел стала жить с Дораном Рад-дом. Он работал диктором на местном радио. Довольно высокий, несколько старше Дженел, очень энергичный, он всегда был обаятельным и веселым в обращении с другими, и, в конце концов, устроил ее на радиостанцию объявлять погоду. Работа эта была пустяковая. Но хорошо оплачиваемая для такого города, как Джонсон-сити.

Дорана постоянно преследовала навязчивая идея о том, чтобы быть оригиналом в этом городе. У него был огромный Кадиллак, он покупал одежду в Нью-Йорке и клялся, что когда-нибудь станет знаменитостью. Исполнители перед ним благоговели. Он посещал все представления заезжих ансамблей артистов на Бродвее, и всегда посылал записки какой-либо из актрис, с цветами и с предложениями отобедать вместе. Его поражало, как легко они соглашались остаться у него на ночь. Постепенно он понял, как одиноки они были в жизни. Эффектные, очаровательные на сцене, они становились маленькими забитыми созданиями в своих второсортных гостиничных апартаментах, обставленных второсортными холодильниками, и не вызывали ничего, кроме жалости. Он всегда рассказывал Дженел о своих приключениях. Они были скорее друзьями, чем любовниками.

Однажды у него появился шанс здорово преуспеть. Появилось объявление о концерте дуэта — отца и сына — в городском концертном зале. Отец был посредственным пианистом, который зарабатывал на жизнь, разгружая товарные вагоны в Нэшвилле, до тех пор, пока не обнаружил, что его девятилетний сын может петь. Отец — южанин, который дотоле трудился как каторжник и ненавидел свою работу, сразу же понял, что его сын — это его сбывающаяся мечта о счастье, о котором он и думать никогда не смел. С помощью сына он сможет навсегда распроститься со своей постылой каторжной работой.

Теперь он знал, что сын его талантлив, но не знал насколько. Он был вполне доволен, когда его сын разучил все духовные песни и он смог с ним совершать чудесные турне по тем местам, где библия была в особенном почете. Аудитория здесь была покорена молодым херувимом, воздающим хвалу Господу на чистейшем сопрано. Отец нашел, что эта новая жизнь чрезвычайно приятна. Он был общителен, заглядывался на красивых девушек и с удовольствием на некоторое время удалялся от своей постоянной усталой и измученной жены, которая, конечно же, оставалась дома.

Однако мать нового сопрано тоже мечтала о той роскошной жизни, которую должен был обеспечить ей чистейший голос ее сына. Оба они, отец и мать, были жадными дорваться, наконец, до жизни, но не в том смысле, как это бывает у богатых, которые хотят купаться в роскоши, наслаждаться всеми благами, нет, ко в том, как это происходит с погибающим на пустынном острове человеком, который вдруг оказывается спасенным и может, наконец, воплотить то, о чем мечтал на этом острове.

Поэтому, когда Доран прошел за кулисы, чтобы рассыпаться в хвалах голосу мальчика, а затем сделал предложение родителям, то нашел благодарную аудиторию. Доран понял, насколько талантлив мальчик и вскоре увидел, что талантлив один сын. Он заверил родителей, что не требует никаких процентов с заработка за пение церковных песен. Он будет курировать мальчика и возьмет лишь тридцать процентов с той суммы его заработков, которая превысит двадцать пять тысяч долларов в год.

Предложение было, конечно, неотразимо. Если они получат двадцать пять тысяч долларов за год, сумму невероятную для них, то почему бы им не согласиться па то, чтобы Доран с остальной части суммы, свыше этой, взял себе тридцать процентов? Да и как смог бы их мальчик, Рори, заработать больше? Это невозможно. Это и так было очень много. Доран также заверил мистера Грация Баскомба и миссис Эдит Баскомб, что они не будут нести никаких расходов. Итак, контракт был оформлен и подписан.

Доран сразу же развил бурную деятельность. Он занял денег, чтобы сделать альбом с церковными песнями. Этот ход оказался чрезвычайно удачным. За тот первый год мальчик Рори заработал больше пяти тысяч долларов, Доран немедленно отправился в Нэшвилл и завязал знакомства в музыкальных кругах города. Он взял с собой Дженел и сделал ее помощником по административным делам в своей новой музыкальной фирме. За второй год Рори заработал больше ста тысяч долларов, причем большую часть из них на одной-единственной старой церковной балладе, которую Дженел нашла в дикторских архивах Дорана. Доран абсолютно не обладал художественным чутьем, и никогда в дальнейшем так и не смог понять ценности и значимости песни.

Доран и Дженел теперь жили вместе. Но видела она его не часто. Он был постоянно в разъездах. То ехал в Голливуд по делам кино, то в Нью-Йорк для заключения контракта об исключительном праве с одной из крупных компаний звукозаписи. Они все станут миллионерами. Но потом вдруг все рухнуло. Рори сильно простудился и, казалось, совсем потерял голос. Доран отвез его в Нью-Йорк показать лучшим специалистам. Специалисты полностью вылечили Рори, но тут же, как бы невзначай, сказали Дорану:

— Знаете, его голос изменится, когда он будет переходить к половой зрелости.

Это было то, о чем Доран никогда не думал. Может быть потому, что Рори был таким крупным для своего возраста. А может потому, что Рори был совершенно невинным мальчиком, немногословным, скромным, ограждавшимся от появления подружек матерью и отцом. Он любил музыку и был настоящим свершившимся музыкантом. Собственно, до одиннадцати лет он постоянно пребывал в каком-то болезненном состоянии. Доран пришел в бешенство от отчаяния. Как человек, который знал расположение золотой россыпи, но пошел к ней не по той карте. Он рассчитывал сделать на Рори миллионы, а теперь видел, как все рушится, уходит от него. Миллионы долларов поставлены на карту. Буквально миллионы долларов!

И вдруг Дорану пришла на ум одна из великих идей, которые время от времени посещали его. Он провел медицинские изыскания на этот предмет. После того, как он собрал всю нужную ему информацию, он сообщил о своем плане Дженел. Она пришла в ужас.

— Ты ужасный сучий сын, — сказала она ему, чуть не плача.

Доран, однако, никак не мог понять того ужаса, который вселил в нее.

— Послушай, — сказал он ей, — ведь католическая церковь делала такие вещи.

— Но они делали это во имя Бога, — сказала Дженел, — а не ради золотого альбома.

Доран покачал головой.

— Будь добра и пойми. Мне придется убеждать мальчика, отца и мать, а это будет работка!

Дженел усмехнулась.

— Ты просто безумец. Я не стану тебе помогать, а если бы и помогала, то никогда не убедишь никого из них.

Доран улыбнулся ей.

— Главная загвоздка здесь отец. Я так подумал, что ты могла бы быть поласковей с ним. Ублажи его ради меня.

Это происходило еще до того, как Доран приобрел все качества чистого калифорнийца, изворотливого, ловкого. Поэтому когда Дженел метнула в него тяжелую пепельницу, он от неожиданности не сумел от нее увернуться. Пепельница выбила у него один зуб, и рот его залило кровью, но он не рассердился. Он лишь покачал головой в ответ на ее несговорчивость.

Дженел хотела тут же уйти, но она была слишком любопытна и хотела посмотреть, сможет ли Доран осуществить свой план.

Доран в общем хорошо разбирался в характерах людей и весьма преуспел в этом, так что ему удалось понять ситуацию правильно. Он знал, что одним из ключей здесь был господин Гораций Баскомб. Ему удалось убедить жену и сына. К тому же, отец был наиболее уязвим в житейском плане. Если бы его сын перестал приносить деньги, то ему пришлось бы вернуться к прежней жизни. И не было бы больше поездок по стране, игры на пианино, щекотания хорошеньких девушек, угощений экзотическими яствами. То же самое для его усталой жены. Но для отца на карту было поставлено больше, и потеря голоса Рори означала для него больше, чем для остальных.

Доран ублажил господина Баскомба с помощью хорошенькой маленькой певички из небольшого джаз-клуба Нэшвилла. Потом роскошный обед с сигарами на следующий день, вечером. За сигарами Доран начертал путь Рори, карьеру, которая его ожидает. Мюзикл на Бродвее, альбом со специальными песнями, написанными знаменитыми братьями Дин. Потом важная роль в фильме, которая может сделать Рори еще одним Джуди Гарланд или Элвисом Пресли.

— Вы не будете в состоянии сосчитать сыплющиеся деньги.

Баскомб впитывал все это, мурлыкая, как кот. Его даже не обуяло чувство алчности, хотя именно оно должно было проявиться. Но здесь оно было излишним, ибо все так или иначе, но так и будет. Он миллионер.

И тогда Доран приступил к делу.

— Лишь одно мешает, — сказал Доран. — Врачи говорят, что его голос должен поменяться. У него наступает половая зрелость.

В тоне Баскомба проступило некоторое беспокойство.

— Его голос станет несколько глубже. Может, он станет еще лучше.

Доран покачал головой.

— Суперзвездой его делает именно его высокий, чистый, мелодичный голос. Конечно, он может стать еще лучше. Но для этого ему придется упорно поработать еще пять лет и выйти в ином, новом образе. И потом, сто к одному в пользу того, что он станет великим благодаря своему теперешнему голосу. Я его продал всем с тем голосом, который у него сейчас.

— А может, его голос не изменится, — сказал Баскомб.

— Допустим, может, и не изменится, — сказал Доран и пока не стал продолжать.

Через два дня Баскомб пришел к нему сам. Дженел впустила Баскомба и предложила ему выпить. Он внимательно посмотрел на нее, но она словно не замечала его. А когда он и Доран начали разговаривать, она вышла из комнаты.

Ночью Дженел спросила Дорана:

— Как твой грязный план, двигается?

Доран ухмыльнулся. Он знал, что Дженел презирает его за то, что он делает, но она оказывала ему такую услугу, что поступала с ним так, как считала нужным, и, как Рори, еще не знала себе цены. Доран был доволен. Это то, что ему нравилось: когда тебе делают хорошую услугу.

— Я подцепил на крючок этого алчного старика, — сказал он. — Теперь мне надо поработать с матерью и сыном.

Доран, который думал, что он величайший торгаш к востоку от Скалистых гор, приписывал свой окончательный успех этой способности таких людей. Однако, правда была в том, что ему везло. Господин Баскомб был ублажен, собственно, своей чрезвычайно трудной жизнью, до того, как обнаружилось чудо с голосом его сына. Он не мог так просто отказаться от своей золотой мечты и вновь возвратиться в рабство. С ним дело не было таким уж необычным. Где Дорану и в самом деле повезло, так это с матерью Рори.

Миссис Баскомб была провинциальной красавицей — южанкой, которая в свои еще неполные двадцать лет не очень беспокоилась о своих знакомствах и, в конце концов, была вовлечена в супружество Горацием Баскомбом, плененная его игрой на пианино и южным обаянием провинциала. По мере того, как с годами ее красота угасала, она попала под влияние трясины южной религиозности. Когда ее муж стал проявлять к ней все меньше и меньше чувства, миссис Баскомб нашла, что более привлекателен для нее Иисус. Голос ее сына являлся ее проявлением любви к Христу. Доран воспользовался этим.

В комнату, где он беседовал с миссис Баскомб, он пригласил Дженел, чтобы та не чувствовала себя нервозно из-за деликатности предмета беседы, находясь с ним наедине. Доран был уважителен, обходителен и внимателен к миссис Баскомб. Он подчеркнул, что в грядущие годы сотни миллионов людей во всем мире будут слушать ее сына Рори, поющего славу Иисусу.

В католических странах, в мусульманских, в Израиле, в городах Африки. Ее сын станет самым влиятельным евангелистом христианского мира со времен Лютера. Он станет выше Билли Грехема, Орала Робертса, двух самых почитаемых миссис Баскомб святых. И ее сын будет спасен от самых ужасных грехов, в которые так легко впасть. Это, вне всякого сомнения, воля Господа.

Дженел наблюдала за обоими. Она была очарована Дораном. Тем, что он мог исполнять все это, не впадая в злобу и корысть. Он выглядел ребенком, крадущим мелочь из кошелька матери. И через час после начала этой страстной проповеди миссис Баскомб начала смягчаться. Доран доконал ее.

— Миссис Баскомб, я знаю, что вы идете на эту жертву во имя Иисуса. Большой проблемой здесь является ваш сын Рори. Он мальчик, а вы знаете, что это такое.

Миссис Баскомб печально усмехнулась.

— Да, — сказала она, — я знаю. — Она бросила злобный, ядовитый взгляд на Дженел. — Но мой Рори хороший мальчик. Он сделает так, как я ему скажу.

Доран вздохнул с облегчением.

— Я знал, что могу рассчитывать на вас.

Потом миссис Баскомб холодно сказала:

— Я делаю это ради Иисуса Христа. Но я хотела бы, чтобы был подписан новый контракт. Я хочу пятнадцать процентов от ваших тридцати процентов как его соруководительница. — Она на мгновение замолчала. — И мой муж не должен этого знать.

Доран вздохнул:

— Да поддержит меня эта старая религия, — сказал он. — Надеюсь, что это вам удастся.

Матери Рори это действительно удалось. Никто не знает как. Все было улажено. Единственный, кому не нравилась эта идея, была Дженел. Этот замысел приводил ее в ужас настолько, что она не могла уже спать вместе с Дораном, и он начал обдумывать, как бы отвязаться от нее. У Дорана осталась последняя проблема — найти врача, который бы произвел операцию по вырезанию у четырнадцатилетнего мальчика его яиц. Что было достаточно приемлемо для церковников в прежние времена, то было хорошо и для Дорана, ибо замысел в этом и состоял.

Но дело не выгорело, и разрушителем всего оказалась Дженел. Все они собрались на квартире у Дорана. Доран был поглощен тем, как отговорить миссис Баскомб от ее претензий на пятнадцать процентов за руководство, и он ни на что не обращал внимания. Дженел в это время встала со своего места, взяла Рори за руку и повела его в спальню.

Миссис Баскомб запротестовала:

— Что вы хотите сделать с моим мальчиком?

Дженел ответила своим приятным голосом: