Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Пусть умирают дураки

ModernLib.Net / Детективы / Пьюзо Марио / Пусть умирают дураки - Чтение (стр. 35)
Автор: Пьюзо Марио
Жанр: Детективы

 

 


Я слушал, ничего не отвечая. Оба мы знали, что Осано не мог бы быть никем, кроме как писателем, что он просто следовал сейчас одному из причудливых извивов собственной фантазии.

— Ага, — продолжал Осано, — и я набрал бы здоровенный оркестр народных инструментов и назвал бы его “Раздолбай ради Христа”. Мне нравится, с каким смирением они проповедуют и молятся в своих церквах, и насколько отвратительны и горделивы бывают в обычной жизни. Они будто обезьяны, которых вывели на дрессировку. Они не связывают действие с его последствиями, хотя, наверное, это можно сказать и про любую религию. Как тебе эти вонючие иудеи и Израиле? Нельзя, видите ли, по субботам ничего делать, даже ездить в автомобиле, а воевать с арабами можно. А эти ублюдки из Италии со своим долбанным Папой? Эх, я бы навел порядок в Ватикане. Выдвинул бы лозунг: “Каждый священник — вор”. Это был бы наш девиз. Наша цель. Но все дело портит тот факт, что в католицизме еще осталась парочка честных священников.

Трепотня про религию продолжалась еще пятьдесят миль. Потом он переключился на литературу, потом болтал про политиков, и уже под конец нашего путешествия перешел на феминисток.

— Ты знаешь, — сказал он, — но это действительно забавно. Я ведь обеими руками за них. Я всегда считал, что женщинам здорово достается, даже когда они получали это от меня. И эти сучки, представь, даже не дали мне закончить речь. С женщинами так всегда. У них нет ни грамма чувства юмора. Ну, что, они не понимали, что я шутил, что я обернул бы все потом в их же пользу?

Я предложил ему:

— Почему бы тебе не опубликовать свою речь? Вот тогда они и поймут. В “Эсквайр” ее возьмут, наверное?

— А что, — заметил Осано, — вот когда немножко осмотрюсь здесь, на толстяцкой ферме, тогда, возможно и займусь этим, чтоб она толково смотрелась в печатном виде.

В итоге я провел с Осано в клинике Дьюкского университета целую неделю. За эту неделю я увидел больше толстяков, (а я говорю о тех, кто весит от ста до ста шестидесяти килограммов) чем я видел за всю свою жизнь. С той недели я уже больше не верил девчонкам, которые носят накидки, они ведь считают, что свою сотню килограммов можно скрыть, задрапировавшись в некое подобие мексиканского одеяла или плаща, какие носят французские полицейские. На самом-то деле, когда встречаешь на улице такую огромную, устрашающую массу, на ум приходят ассоциации с дико объевшимся Зорро или Суперменом.

Дьюкский Медицинский Центр был серьезным учреждением, ориентированным не на уменьшение веса в косметических целях, но на восстановление организма и устранение того вреда, что нанесли ему долгие годы переедания. Каждый новый пациент в течение нескольких дней проходил всевозможные обследования, включая анализы крови и рентгеноскопию. Я был рядом с Осано и следил, чтобы в ресторанах, куда мы ходим, подавали блюда, основанные на рисовой диете.

Только здесь я понял, насколько мне повезло. Ведь сколько бы я ни ел, я никогда не прибавлял ни килограмма. Один виденный здесь эпизод я никогда не забуду три девчонки килограммов эдак под сто пятьдесят каждая, прыгающие на батуте… А еще одного двухсоткилограммового парня повезли на железнодорожную станцию, чтобы взвесить на грузовых весах. Было в этом зрелище что-то грустное: эта неестественно огромная фигура, неуклюже топающая в сумерках, будто слон, которого ведут на кладбище, где, он знает, ему предстоит умереть.

Осано поселился в многокомнатном номере в гостинице Холидей Инн, неподалеку от медицинского центра. Там было немало пациентов центра, и они собирались группками для прогулок или чтоб поиграть в карты, а то и просто сидели парами, пытаясь завязать роман. Много сплетничали. Стокилограммовый парень пригласил стопятидесятикилограммовую девчонку на уик-энд в Новый Орлеан. К несчастью, в Новом Орлеане настолько великолепные рестораны, что все два дня парочка только тем и занималась, что ела. Назад они вернулись, прибавив по пять килограммов. Рассмешило меня здесь больше всего то, что гораздо более тяжким грехом посчитали набранные килограммы, а не их предполагаемую аморальность.

Как— то раз в четыре утра нас с Осано разбудили душераздирающие крики. Похоже, человек находился в смертельной агонии. Прямо под нашим окном на лужайке мы увидели распростертое тело одного из пациентов-мужчин, ему удалось-таки сбросить вес до девяноста килограммов. Впечатление было такое, что он на последнем издыхании. Со всех сторон к нему бежали люди, рядом с ним уже был доктор из клиники. Потом его увезли на “скорой”. На следующий день нам стало известно, что с ним случилось: этот пациент обожрался шоколадом, опустошив все торговые автоматы в отеле. Когда подсчитали обертки, разбросанные по лужайке, их оказалось сто шестнадцать. Никому и в голову не пришло считать это чем-то особенным. А парень тот поправился и вернулся к программе похудания.

— Ты здесь отлично проведешь время, — сказал я Осано. — Смотри, сколько материала!

— Не-а, — задумчиво сказал Осано. — Можно написать трагедию о худых людях, но невозможно написать трагедию о толстяках. Помнишь, как популярен был туберкулез? Можно проливать слезы по Камилле, но как можно рыдать по мешку, набитому сотней килограммов жира? Это трагично, но должного эффекта не дает. Искусству не все подвластно.

На следующий день обследование Осано должно было окончиться, и я тем же вечером намеревался лететь обратно. Все эти дни Осано вел себя выше всяких похвал. Строго следовал рисовой диете и был в отличном настроении, потому что я составлял ему компанию. Осано пошел в клинику за результатами обследования, а я, ожидая его, паковал вещи.

Появился он лишь четыре часа спустя. Вид у него был оживленный и возбужденный. В зеленых глазах появился прежний блеск.

— Ну как, все в порядке? — поинтересовался я.

— А ты думал?

На какую-то секунду я не поверил ему. Он выглядел слишком веселым, слишком счастливым.

— Все отлично, лучше быть не может. Так что лети сегодня домой, и я должен сказать, что ты настоящий друг. Кто бы еще оказался способен на такое, каждый день есть этот рис, но, самое главное, наблюдать, как прогуливаются стопятидесятикилограммовые бабы, тряся телесами? Прощаю тебе все твои грехи, все, что ты совершил против меня.

На мгновение глаза его стали очень добрыми и серьезными, в лице появилась мягкость.

— Я прощаю тебя, — сказал он. — Помни это, ты ведь бываешь таким виноватым, и я хочу чтоб ты это знал.

И он обнял меня. За все время, что я знал его, такие проявления сентиментальности можно было пересчитать по пальцам. Я знал, что он ненавидит физические прикосновения, за исключением женских. Меня это очень удивило, хотя я догадывался, что он имеет в виду, говоря, что прощает меня. Он всегда был очень наблюдательным, и более умного и проницательного человека я еще не встречал, поэтому он все-таки понял причину, по которой я не предложил ему работу над сценарием в Три-Калчер Студиоз. Он меня простил, и это было замечательно, это было так похоже на Осано. Он и вправду был великим человеком. Трудность заключалась только в том, что я сам себя еще не простил.

В тот вечер я оставил Осано в клинике и полетел в Нью-Йорк. Через неделю мне позвонила Чарли Браун. Впервые за все время я разговаривал с ней по телефону. Голос ее звучал мягко, невинно, по-детски. Она сказала:

— Мерлин, ты должен помочь мне.

— Что случилось?

— Осано умирает, он в больнице. Пожалуйста, пожалуйста приезжай, — попросила она.


Глава 50

Чарли уже перевезла Осано в больницу Сен-Винсента, и мы договорились встретиться там. Осано лежал в отдельной палате, и с ним была Чарли. Она сидела на постели Осано так, чтобы он мог положить руку ей на колени. Рука Чарли лежала на голом животе Осано, его больничная пижама валялась на полу, и все это, видимо, привело его в хорошее настроение, так как он бодро сидел в постели. Мне не показалось, что он выглядит совсем уж плохо. Он, похоже, даже сбросил несколько килограммов.

Я быстро окинул взглядом помещение. Никаких установок для внутривенного вливания, никаких дежурных медсестер, и, когда я шел сюда по коридору, я не видел ничего такого, что свидетельствовало бы, что это отделение интенсивной терапии. И я почувствовал громадное облегчение: Чарли, вероятно, что-то напутала, Осано и не собирался умирать.

Осано сказал спокойно:

— Мерлин, привет. Ты, должно быть, и в самом деле волшебник. Как ты узнал, где я нахожусь? Ведь это как бы секрет.

Мне не хотелось ходить вокруг да около, поэтому я честно признался:

— Чарли Браун сказала.

Возможно, она не должна была мне говорить, но лгать мне не хотелось.

Осано приподнял брови, и Чарли улыбнулась. Он сказал ей:

— Я ж тебе говорил, что либо только ты и я, либо только я. Нравится тебе или нет. И больше никто.

Почти отсутствующим тоном Чарли произнесла:

— Я знаю, что Мерлин тебе нужен.

— О’кей, — вздохнул Осано. — Ты здесь уже целый день, Чарли. Почему бы тебе не пойти куда-нибудь — в киношку, или переспи с кем-нибудь, или съешь шоколадного мороженого, или закажи десяток китайских блюд. Короче говоря, возьми на ночь выходной, а утром встретимся.

— Хорошо, — сказала она и поднялась с постели.

Она стояла очень близко к Осано и он, движением даже не развратным, а как бы просто желая вспомнить ощущение, сунул руку ей под платье, лаская внутреннюю поверхность ее бедер. Она склонилась над кроватью, чтобы поцеловать его.

И на лице Осано, когда он ласкал ее теплую плоть, появилось выражение покоя и удовлетворения, словно он получил подтверждение своей веры во что-то святое.

Когда Чарли вышла из комнаты, Осано вздохнул и сказал мне:

— Мерлин, поверь мне. Я написал тонны всякой ерунды в своих книгах, статьях и лекциях. Скажу тебе единственную настоящую истину. Маленькая женская штучка — вот где все начинается и где все кончается. Она — единственное, ради чего стоит жить. А все остальное — это иллюзия, обман и просто дерьмо.

Я сел на стул рядом с кроватью.

— Ну хорошо, а власть? — спросил я. — Ты ведь всегда любил и власть, и деньги.

— Ты еще забыл искусство.

— Ладно, — сказал я. — Добавим сюда искусство. Так как же насчет денег, власти и искусства?

С ними все в порядке. Их я не стану отвергать. Подойдут. Но вообще-то, они не так уж необходимы. Это как глазурь на пирожном.

И я вспомнил нашу первую встречу с Осано, и подумал, что тогда я знал правду о нем, хотя он сам не знал этой правды. И вот теперь он мне говорит об этом, но так ли это на самом деле? Ведь он любил и то, и другое, и третье. Он просто хочет сказать, что все эти вещи — и искусство, и деньги, и слава, и власть — это не то, с чем ему жалко расставаться.

— Ты выглядишь лучше, чем в нашу последнюю встречу, — заметил я. — Как ты оказался в больнице? Чарли Браун говорит, что на этот раз дело очень серьезно. Но ты не похож на умирающего.

— Правда? — спросил Осано. Он был доволен. — Это замечательно. Ты знаешь, плохие новости я получил еще там, на толстяцкой ферме, когда они проводили анализы. Если коротко, то дело обстоит так. Я насрал себе тем, что принимал эти таблетки с пенициллином всякий раз перед тем, как трахнуться, ну вот, и я подцепил сифилис, а таблетки скрыли все симптомы, но дозировка была недостаточной, чтобы убить болезнь. Или, возможно, эти долбаные спирохеты изобрели способ борьбы с лекарством. Это, видимо, случилось лет пятнадцать назад. И все это время спирохеты выедали мне мозг, забрались в мои кости и сердце. Теперь мне говорят, что у меня осталось от шести месяцев до года, прежде чем парез превратит меня в слабоумного, если только сердце не откажет раньше.

Меня будто громом поразило. Я просто не мог в это поверить. Осано выглядел таким бодрым, его живые глаза вновь светились своим зеленым светом.

— Неужели ничего нельзя сделать?

— Ничего, — ответил Осано. — Но это не так уж ужасно. Отдохну здесь пару недель, пока они будут колоть меня, и у меня останется по крайней мере месяца два, чтобы провести это время в городе, и вот тогда ты мне понадобишься.

Я не знал, что мне и сказать. Просто был в растерянности, верить ему, или нет. Выглядел он лучше, чем обычно, насколько я мог судить.

— Ну, ладно… — пробормотал я.

— У меня вот какая идея, — продолжал Осано, — ты время от времени будешь заходить ко мне в больницу, а потом поможешь добраться мне до дома. Дожидаться, когда я стану слабоумным, мне не хочется, поэтому, когда я решу, что пора — я отъеду. В день, когда я решу это сделать, хочу, чтобы ты пришел в мою квартиру составить мне компанию. Ты и Чарли Браун. А потом можешь взять на себя заботу обо всех хлопотах.

Осано пристально смотрел на меня.

— Ты не обязан это делать.

Теперь я поверил ему.

— Ну, конечно, я все сделаю, — сказал я. — Я твой должник. Нужное вещество у тебя есть?

— Я достану его, — сказал Осано. — Об этом не волнуйся.

Я поговорил с врачами Осано, и они сказали, что в больнице ему предстоит пробыть долго. Может быть, очень долго. Я почувствовал облегчение.

Валери я ничего не рассказал, даже того, что Осано умирает. Через два дня я снова пошел в больницу к Осано. В прошлый раз он просил принести ему обед из китайского ресторана. И вот, когда я шел по коридору с бумажными пакетами, набитыми едой, я услышал вопли и ругань. Доносились они из палаты Осано. Это меня не удивило. Поставив коробки на пол рядом с дверью чьей-то палаты, я ринулся по коридору.

В палате Осано находились доктор, две медсестры и старшая медсестра. Все они орали на Осано. Чарли наблюдала за этим, стоя в уголке. На ее побледневшем лице отчетливо выделялись веснушки, в глазах стояли слезы. Осано сидел на кровати, абсолютно голый, и орал на доктора:

— Принесите мою одежду! Я сматываюсь отсюда к чертям собачьим.

Доктор тоже почти закричал на него:

— Я не собираюсь отвечать, если вы покинете больницу! Я не собираюсь отвечать.

Осано сказал ему со смехом:

— Да ты никогда ни за что не отвечаешь, засранец хренов. Принесите одежду, и все.

Старшая медсестра, женщина устрашающей наружности, сказала со злостью:

— Мне наплевать на вашу известность, и я не позволю превращать нашу больницу в бордель!

Осано уставился на нее:

— На х…! — сказал он. — На х… пошла из этой палаты!

Он поднялся с кровати, и я увидел, насколько серьезным было его состояние. Неуверенно сделав шаг, он стал падать на бок. Сестра сразу же подскочила, чтобы помочь ему: она уже успокоилась, и ею двигала жалость. Но Осано выпрямился сам. И тут он увидел меня, стоящего возле двери, и сказал спокойно:

— Мерлин, забери меня отсюда.

Презрение этих людей меня поразило. Ясно, что и до этого им приходилось ловить пациентов на сексе. Я посмотрел на Чарли Браун. На ней была короткая тесная юбка, под которой, похоже, ничего не было. Она походила на малолетнюю проститутку. И огромное, гниющее изнутри тело Осано… Их негодование, скорее всего, имело эстетическую, а не моральную основу.

Теперь и остальные заметили мое присутствие.

Я обратился к доктору:

— Я забираю его отсюда, под свою ответственность. Доктор начал было возражать, почти умолять, но потом повернулся к старшей сестре и распорядился, чтоб Осано принесли одежду. Он сделал Осано укол и сказал:

— Это чтобы вы чувствовали себя более комфортно в дороге.

Все оказалось очень просто. Я заплатил по счету, и они выписали Осано. Потом я заказал машину и мы отвезли Осано домой. Немного поспав, он позвал меня в спальню и рассказал, что произошло в больнице. Что он заставил Чарли раздеться и залезть к нему в постель, потому как почувствовал себя настолько хреново, что подумал, что умирает.

Осано чуть отвернулся и сказал:

— Ты знаешь, самая ужасная вещь в современной жизни, это что мы все умираем в одиночестве в собственных постелях. Когда вся семья собирается вокруг, никто ведь не предложит залезть в постель к умирающему. А если ты умираешь дома, твоя жена не предложит лечь к тебе в постель.

Он снова посмотрел на меня и улыбнулся той милой улыбкой, которая иногда играла у него на губах.

— Вот такая у меня мечта. Чтоб Чарли, когда я буду умирать, была рядом со мной в постели, в тот самый момент, и тогда я почувствую, что получил все сполна, что это была не плохая жизнь, и уж точно не плохой конец. И чертовски символический, верно? Подходящий для писателя и для его критиков.

— Как ты узнаешь, что этот момент наступает? — спросил я.

— А я думаю, что уже пора, — ответил Осано. — Я и вправду считаю, что ждать дальше нет смысла.

Теперь я испытывал настоящий шок и ужас.

— Но почему бы не подождать хотя бы день? — сказал я. — Завтра ты почувствуешь себя лучше. Ведь еще есть немного времени. Шесть месяцев это не так уж плохо.

— Ты что, испытываешь угрызения совести по поводу того, что я собираюсь сделать? Предрассудки морального плана?

Я покачал головой.

— Да просто, куда торопиться?

Осано поглядел на меня в задумчивости.

— Нет, — сказал он. — Это падение, когда я попытался встать с кровати — последний звоночек. Слушай, я назначил тебя своим душеприказчиком по литературным вопросам, так что твои решения окончательные. Денег никаких не осталось, только выплаты за копирайт, и они идут моим бывшим женам, думаю, и моим детям. Книги мои все еще неплохо раскупаются, так что беспокоиться о них нечего. Я хотел сделать что-то для Чарли Браун, но она не позволила, и, может быть, она права.

И я сказал вещь, в общем-то, нехарактерную для меня:

— Шлюха с золотым сердцем. Совсем как в романах.

Осано прикрыл глаза.

— Ты знаешь, мне всегда нравилось в тебе, что ты никогда не произносил этого слова, “шлюха”. Сам я, может быть, и говорил так, но никогда так не думал.

— Ладно, — проговорил я. — Может быть, ты хочешь позвонить кому-нибудь или увидеться с кем-нибудь? Или, может быть, ты хочешь выпить?

— Нет, — сказал Осано. — Наелся всем этим по уши. У меня было семь жен, девятеро детей, у меня две тысячи друзей и миллионы поклонников. Никто из них не может ничего исправить, и я никого не желаю видеть. — Он широко улыбнулся. — И не забывай, я прожил счастливую жизнь. — Он покачал головой. — Те, которых любишь больше всех, сводят тебя в могилу.

Я сел рядом с кроватью, и мы несколько часов проговорили с ним о всяких книгах, которые читали. Он рассказал мне о всех женщинах, с которыми занимался любовью, и все пытался вспомнить ту девушку, которая заразила его пятнадцать лет назад. Но ему не удалось напасть на ее след в памяти.

— И все они были красавицами, — сказал он. — Все они стоили того. А, черт, да какая теперь разница? Все это чистая случайность.

Осано протянул руку, и я сильно пожал ее, и Осано сказал:

— Скажи Чарли, чтоб пришла сюда, а сам подожди в другой комнате.

Я уже уходил, когда он снова окликнул меня:

— Эй, погоди. Жизнь художника — незавершенная жизнь. Пусть выбьют это на моем надгробии.

Я ждал довольно долго, сидя в гостиной. Иногда доносились какие-то звуки, один раз мне показалось, что я слышу чьи-то всхлипывания, а потом ничего не стало слышно. Я пошел в кухню и сварил кофе и поставил две чашечки на стол. Потом вернулся в гостиную и подождал еще немного. И вдруг услышал ее голос — не вопль, не призыв о помощи, в нем даже не было горя или отчаяния — голос Чарли, очень мелодичный и чистый, зовущий меня по имени.

Я зашел в спальню. На ночном столике лежала его золотистая коробочка, в которой он обычно держал свои таблетки с пенициллином. Коробочка была пуста. Свет был включен, Осано лежал на спине, а его глаза смотрели в потолок. Казалось, что даже теперь они излучают свет. Угнездившись под его обнимающей рукой, прижатая к груди, виднелась золотистая голова Чарли. Чтоб прикрыть их наготу, она подтянула одеяло.

— Тебе нужно одеться, — сказал я.

Она приподнялась на локте и поцеловала Осано в губы. А потом она долго стояла, глядя на его лежащее тело.

— Тебе нужно одеться и уйти, — повторил я. — Будет много всякой суеты, а Осано, я думаю, не хотел, чтобы тебя эта суета как-то коснулась.

И я пошел в гостиную. И стал ждать. Я слышал как она принимает душ, а спустя пятнадцать минут она вошла в комнату.

— Ни о чем не беспокойся, — сказал я. — Я обо всем позабочусь.

Она подошла ко мне и очутилась в моих объятиях. Впервые я ощущал ее тело и в какой-то мере мог теперь понять, почему Осано так долго любил ее. От нее шел аромат свежести и чистоты.

— Кроме тебя ему никого не хотелось видеть, — сказала Чарли, — Тебя и меня. Ты позвонишь мне после похорон?

И я ответил, да, позвоню, и она ушла, оставив меня наедине с Осано.

Я подождал до утра, а утром позвонил в полицию и сказал им, что обнаружил Осано мертвым. И что он, по-видимому, покончил жизнь самоубийством. У меня мелькнула мысль, не спрятать ли пустую коробочку. Но Осано на это было бы ровным счетом наплевать, даже если бы мне удалось договориться с газетчиками и полицией. Я им сказал, какой важной персоной был Осано, чтобы “скорая” ехала сюда тотчас же. Затем я позвонил адвокатам Осано и уполномочил их сообщить всем женам и детям. Позвонил я и в издательство, поскольку знал, что они захотят опубликовать пресс-релиз и поместить в “Нью-Йорк Таймс” сообщение о смерти. Почему-то мне хотелось, чтобы Осано были оказаны все эти почести.

У полиции и прокурора округа оказалось ко мне множество вопросов, словно меня подозревали в убийстве. Но все это довольно быстро рассеялось. Похоже, что Осано послал в издательство записку, в которой говорилось, что он не будет иметь возможности представить рукопись своего романа вследствие того факта, что планирует убить себя.

Похороны, проходившие в Хэмптонс, были пышными. Присутствовали семь его жен, девять детей, литературные критики из “Нью-Йорк Таймс”, “Нью-Йорк Ревью оф Букс”, “Комментари”, журналов “Харперз” и “Нью-оркер”. Друзья, приехавшие на автобусе прямо из ресторана, зная, что Осано бы это одобрил, имели с собой бочонок пива и переносной бар. Приехали они изрядно навеселе. Осано был бы счастлив.

В течение следующих недель сотни тысяч слов были написаны об Осано как о первой великой литературной фигуре итальянского происхождения в истории нашей культуры. Вот это покоробило бы Осано. Никогда он не считал себя итальянским американцем. Но одна вещь точно доставила бы ему удовольствие. Все критики в один голос утверждали, что, успей он закончить свой большой роман, он бы несомненно принес Осано Нобелевскую премию.

Через неделю после похорон Осано мне позвонил его издатель с просьбой, чтобы я встретился с ним за ленчем на следующей неделе. И я согласился.

Издательство “Аркадия” считалось одним из самых классных, наиболее “литературных” издательств в стране. На его счету имелось с полдюжины вещей, получивших Нобелевскую премию и множество награжденных Пулитцеровскими премиями и Национальными книжными премиями. Оно было знаменито тем, что больше интересовалось серьезной литературой, чем бестселлерами. А главный редактор, Хенри Стайлз, мог бы сойти за профессора из Оксфорда. Однако перешел к делу буквально тут же, будто какой-нибудь Бэббит *.

* Бэббит — герой одноименного романа С. Льюиса; символ морали и вкусов среднего американского дельца.

— Господин Мерлин, — начал он, — я в восхищении от ваших романов. Надеюсь, когда-нибудь и вы будете в нашем списке.

— Я просмотрел материал, оставленный мне Осано, как своему душеприказчику, — сказал я.

— Отлично, — сказал господин Стайлз. — Возможно, вы и не знаете, так как это финансовый аспект жизни господина Осано, что мы выплатили ему аванс в сто тысяч долларов за роман, над которым он работал. Поэтому мы первые, кто может претендовать на его книгу. Я просто хочу удостовериться, что вы знаете об этом.

— Конечно, — подтвердил я. — Я знаю, что желанием Осано было, чтобы вы опубликовали ее. Вам всегда хорошо удавались его книги.

На лице господина Стайлза появилась благодарная улыбка. Он откинулся назад.

— Тогда никаких проблем? — спросил он. — Я так понимаю, что вы просмотрели его заметки и бумаги и нашли рукопись.

Я сказал:

— Вот тут-то и проблема. Дело в том, что рукописи нет; никакого романа нет, есть только пятьсот страниц заметок.

Стайлз был шокирован, выражение ужаса появилось на его лице, и я знал, что он в эту минуту думает: “Эти долбанные писатели, аванс в сто тысяч, столько лет ожидания, и все, что у него есть — это заметки!” Но он быстро взял себя в руки.

— Вы хотите сказать, что нет ни одной страницы рукописи?

— Нет, — ответил я. Я лгал, но он все равно никогда об этом не узнает. Было — шесть страниц.

— Ладно, — сказал господин Стайлз. — Обычно мы этого не делаем, но так поступают многие издательства.

Мы знаем, что вы помогали господину Осано писать некоторые его статьи, имея основные тезисы, и хорошо научились имитировать его стиль. Это должно оставаться в секрете, но почему бы вам не написать книгу господина Осано в шестимесячный срок и не издать ее под его именем? Мы могли бы заработать кучу денег. Вы сами понимаете, что это не может быть отражено ни в каком контракте, но мы могли бы подписать отдельный, очень выгодный контракт относительно ваших будущих книг.

Удивительно! Самое респектабельное издательство в Америке предлагает сделку, на которую пошел бы разве что Голливуд или Вегасский отель! Хотя, какого хрена я удивляюсь?

— Нет, — твердо сказал я господину Стайлзу. — Будучи его литературным душеприказчиком я имею все права и полномочия не допускать издания его книги на основании заметок. Если же вы захотите опубликовать сами заметки, я дам вам такое разрешение.

— Ну, ладно, вы подумайте, — сказал господин Стайлз. — Мы еще поговорим об этом. Кстати сказать, было очень приятно с вами познакомиться.

Он грустно покачал головой:

— Осано был гением. Какая жалость.

Г— н Стайлз так никогда и не узнал, что Осано все же написал несколько страниц своего романа, первые шесть. К ним была приложена адресованная мне записка:

МЕРЛИН:

Вот шесть страниц моей книги. Отдаю их тебе. Посмотрим, что ты сможешь из них сделать. Заметки не бери в голову, это все мура.

Осано.

Я прочитал эти страницы и решил оставить их себе. Дома я еще раз перечитал их, очень медленно, слово за словом.

“Послушай-ка. Я расскажу тебе правду о жизни мужчины. Я расскажу тебе правду о его любви к женщинам. О том, что он никогда не сможет их ненавидеть.

Ты уже думаешь, что я на ложном пути. Побудь со мной. Поверь — я мастер волшебного.

Веришь ли ты, что мужчина может по-настоящему любить женщину и постоянно изменять ей? Не будем говорить о плотской измене, а в мыслях, в “самой поэзии души”. Возможно, это трудно понять, но мужчины всегда так делают.

Хочешь узнать, как женщины могут любить тебя, намеренно вскармливая тебя этой любовью, чтобы отравить твое тело и разум, просто затем, чтобы уничтожить тебя? И страстно любя решают не любить тебя больше? И в то же время одуряют тебя идиотским экстазом? Невозможно? Да ведь это очень просто.

Но не убегай. Это не любовная история.

Я дам тебе почувствовать мучительную красоту ребенка, животное желание юноши, томительно-самоубийственное состояние молодой женщины. А потом (что самое трудное) покажу тебе, как время выворачивает мужчину и женщину, проводя их по полному кругу, меняя им тело и душу.

Конечно, есть НАСТОЯЩАЯ ЛЮБОВЬ. Не уходи! Она существует, или я заставлю ее существовать. Я ведь не зря мастер волшебного. Не оправдывает ли это цену? А как насчет половой верности? Дает ли она что-нибудь? Любовь ли это? И даже — гуманна ли она, эта извращенная страсть быть только с одним человеком? А если нет, стоит ли награждать такую попытку? Даст ли это что-нибудь в обоих случаях? Конечно нет, это же так просто. И все же -

Жизнь — смешное дело, и ничего нет забавнее любви, проходящей через время. Но подлинный мастер волшебного умеет заставить своих слушателей смеяться и плакать одновременно. Смерть — это другая история. Я никогда не стану шутить со смертью. Это за пределом моих возможностей.

Я всегда бдителен к смерти. Она не проведет меня. Я сразу ее обнаружу. Она любит приходить, прикинувшись неотесанным провинциалом; смешная бородавочка внезапно разрастается; темный волосатый крот, роющий свои норы в каждой кости; или она прячется за маленькой простудой. Потом внезапно появляется этот ухмыляющийся череп, чтобы застать жертву врасплох. Но не меня. Я ее жду. Я принял меры.

Как и смерть, любовь — утомительное, ребячье дело, хотя мужчины верят больше в любовь, чем в смерть. Женщины — другая история. У них есть полезный секрет. Они не принимают любовь всерьез и никогда так не делали.

Но опять-таки: не уходи. Опять-таки: это не любовная история. Забудь о любви. Я покажу тебе все виды власти. Сначала жизнь бедного писателя, борющегося за выживание. Чувствительного. Талантливого. Может быть, даже в некотором роде гения. Я покажу тебе художника, получившего по мозгам ради собственного искусства. И почему он всецело заслуживает этого. Потом я выведу его как хитроумного преступника, достигшего вершины жизни. Ах, какую радость чувствует настоящий художник, когда наконец становится жуликом. Теперь его внутренняя природа наконец выходит наружу. Не надо больше нянчиться с собственной честью. Напористый сукин сын, нашел товарищей. Враг общества, прямой и открытый, вместо того, чтобы прятаться под сучьим подолом искусства. Какое облегчение. Какое удовольствие. Какое тайное наслаждение. А потом — как он снова становится честным человеком. Быть жуликом требует ужасного напряжения.

Но это помогает принять общество и простить своих ближних. Когда это достигнуто, никто не останется жуликом, разве что ему действительно нужны деньги.

Теперь обратимся к одной из наиболее поразительных повестей об успехе и истории литературы. Интимные жизни гигантов нашей культуры. Особенно одного безумного выродка. Шикарный мир. Итак, теперь мы имеем мир бедного, борющегося за выживание гения, преступный мир и шикарный литературный мир. Все это перемешано со множеством секса и некоторыми общими идеями, которые, однако, не оглушают тебя, а, возможно, даже покажутся интересными. И наконец, финальная сцена в Голливуде, где наш герой получает все свои награды, деньги, славу, прекрасных женщин. И… Не уходи — не уходи — как все это обращается в прах.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38