После таких чтений Мишка белый был, как стена: "Как можно так прочесть мой текст!" Витька говорил: "Ну ты видишь, все подписали". А после выступлений начальство хваталось за голову: "Как это могли пропустить?" А мы: "Вот видите - печать стоит".
      - У Вити не было проблем с начальством, а у вас?
      - Ни я, ни Миша не умеем ладить с руководством. Потому что вот я что думаю, то в лоб и говорю. Поэтому в свое время ушел из театра Райкина.
      - А что это была за история, когда Райкин вас выгнал?
      - Я ушел из театра из-за чего? Мы с Витей репетировали одну сцену, мы там много всего придумали, и вдруг Райкин из зала говорит: "Это не смешно". Мы снова повторяем. "Это не смешно". Тогда я спрашиваю: "Почему, Аркадий Исаакович, по-моему, это смешно". "Ты понимаешь в юморе больше, чем я?" Я сказал: "Да". И подписал заявление об уходе. Вот такой у нас с ним был конфликт. Конечно, это была глупость. И все понятно. Но такой у меня характер. В отличие от Вити я сначала делаю, а потом думаю.
      Только раз Витя вспылил. Это была уникальная история. Это было в Киеве. Мы должны были в приказном порядке ЦК участвовать в концерте особой важности. Шесть юмористов, в том числе и мы с Витей, должны были выйти на сцену и играть интермедию. Когда мы ее прочитали, тут же сказали, что выступать не будем, потому что дорожим своим именем.
      "Вот народные согласились, а вы тут, понимаете, строите из себя артистов", - сказали нам. И артисты, которые прежде разделяли наше мнение, не поддержали нас. Тогда Витя встал (он же с украин-ской фамилией, они же его за своего принимали), встал и сказал: "Идите вы все". И пошел такой текст матом. Я раскрыл рот. Немая сцена. В общем, мы сбежали из Киева.
      Как ни странно, мы с Витей были гораздо ближе, чем с Мишей.
      - А что же тут странного?
      - Ну, казалось бы - мы два одессита, два еврея. Нет, мы по духу близки с Мишей. Мы просто одинаковые по характеру. Поэтому нам надо очень часто расставаться. Я Мишу очень люблю и стараюсь ему не попадаться на глаза.
      - А кто из вас, одесситов, круче?
      - Я. Я вспыльчивый, но Миша очень крепкий. Он качается. Он до сих пор так может сжать руку, что умрешь на месте. Я легкий. Больше занимался акробатикой, прыжками в воду, бегом, футболом. Тут я ему дам форы. Здесь он слабак. А вот физически Миша очень крепкий. Тьфу-тьфу.
      - Роман, а почему вы о Вите говорите в настоящем времени на протяжении всей нашей беседы?
      - Потому что он есть для меня. Мне тяжело сейчас не физически, не материально. Только морально. Только не хватает Вити, его ума, его таланта.
      Знаете, мне сейчас звонят актеры, очень приличные, и предлагают работать вместе. Я отказываюсь и буду отказываться. Потому что есть две причины. Во-первых, это отсутствие репертуара. Миша не пишет уже для меня. Только иногда. А во-вторых, это самая главная причина - память Вити. Я однолюб. Влюбился в Жванецкого, влюбился в Витю, влюбился в свою жену. Мы почти никогда с ним не ссорились. Только один раз, из-за женщины. В молодости мы с ним влюбились в одну женщину и в один вечер чуть ли не до драки дошло. Мы с ним неделю не разговаривали. И это был единственный случай за тридцать лет.
      Сегодня в лодке он один. Он сосредоточен на себе ("у него богатая внутренняя жизнь", по Жванецкому) и упрямо налегает на весла. Он пытается плыть вперед, постоянно оглядываясь на лазурный берег, по которому идут три беспечных молодых одессита - Миша, Витя и Рома.
      Каждый артист мечтает отойти от маски, к которой все привыкли. Вот Ольга Аросева - не кокетка пани Моника, а женщина, которая ради своей семьи идет на преступление. А Спартак Мишулин - грустный неаполитанец, лучше других понимающий изнанку философии спасения любыми средствами. Хотя эту непростую тему веселая парочка обыгрывает уморительно смешно, потому что
      В "Сатире" объявились миллионеры
      Макаронная вакханалия не по-флотски
      Любовь на продуктовой почве
      Очень веселые похороны
      - Так, начинаем с макарон, - объявил режиссер и потребовал тишины. Ее было позволено нарушить только музыкантам, скромно притулившимся на лестнице слева от сцены. Аккордеон и гитара затянули что-то жалостливое, обозначив характер дальнейших событий.
      - Где мои макароны? - парень в спецовке (Борис Тенин) надвинулся на пожилого господина - своего папу. Папа - Спартак Мишулин - испуганно оправдывался перед сыном, занюхивая слова корочкой лежалого сыра.
      - Нет, я не понимаю, папа, вы же съели вчера свою порцию... Я не хочу, чтобы в этом доме трогали мою еду.
      Хорошенькое начало получит дальнейшее развитие с появлением на сцене главы семейства - Амалии, которую играет Ольга Аросева. О ее наступлении возвестил скандал за сценой, и появившаяся артистка, вся взлохмаченная и возбужденная, прокричала:
      - Дура! Она еще торчала в моем доме... Я ничего для нее не жалела - то тарелка макарон (дались им эти макароны. - М.Р.), то яички. По два яичка каждое утро. Одна Мадонна знает...
      Не знаю, как Мадонна, а всем уже известно, что в Театре Сатиры так репетировали спектакль "Неаполь - город миллионеров" по Эдуардо де Филиппо. На сцене - послевоенный голодный, разоренный город, примерно такой, как многие российские точки постреформенного и посткризисного периода. Что ж теперь удивляться, что у людей на уме одна шамовка. "Неаполь" на Садовом кольце, супротив главного китайского ресторана "Пекин" выстраивает режиссер Михаил Мокеев, который как-то странно притих в шестом ряду и наблюдает всю эту продуктовую вакханалию первого акта. Почему-то не останавливает действия и не делает замечаний артистам.
      - Яйца тухлые, макароны скисли, - противным голосом кричит подруга Амалии - артистка Фруктина - и убегает. В захлопнувшуюся за ней дверь летит, кажется, сковородка. Под мелодию явно неаполитанского происхождения выясняется, что семья Амалии, чтобы выжить, заводит частное дело - открывает кафешку, а под его прикрытием спекулирует дефицитными продуктами. Причем всем заправляет, естественно, Аросева, а муж ее, Мишулин, контуженный на войне, регулярно теряет память и временами сильно смахивает на идиота. Идиот у Мишулина растерянный и очень печальный с глазами цвета кофейных зерен. Он еще всех удивит - и как персонаж, и как артист... Впрочем, окончательным идиотом его делает все семейство в финале первого акта. Но до этого еще далеко.
      Пока же на сцене легкий хаос из фрагментов будущих декораций. Спартак Мишулин обсуждает с сыном - Тениным, как ему лучше высовываться из-за ширмы встать боком или в три четверти, чтобы не получить пустой миской по морде. В это время его дочь - Марина Ильина - болтает с актрисой Натальей Защипиной. Ольга Аросева устроила себе перекур. Режиссер Мокеев продолжает не вмешиваться, как будто объявил итальянскую забастовку.
      Затянувшись сигаретой, Аросева привычным движением заправила в лифчик мятую купюру.
      - Когда после репетиции я прихожу домой, - смеется она, - раздеваюсь, то из меня выпадают эти самые "деньги".
      - Ольга Александровна, а как вы думаете, России далеко до ситуации, описанной итальянским драматургом?
      - Это сложный философский вопрос. Но во всяком случае то, что все в жизни повторяется - и война, и передел собственности, и страдания простых людей, это есть. У моей героини своя правда, вполне уважаемая - она хочет, чтобы ее семья была сытой. Разве она плохо делает? Сегодня такой вопрос ребром стоит перед каждым - иметь дело с мафией, спекулянтами, чиновниками-взяточниками или не иметь: "Будем честными, но помрем с голоду". Вот, скажем, я же могу обмануть нашего директора и сказать, что отправляюсь в библиотеку, а сама махну на халтуры. С одной стороны - обман, но с другой - как мне жить на театральные гроши?
      А в это самое время Спартак Мишулин в розовой рубашке без пуговиц на животе и в приспущенных штанах произносит слова, близкие сердцу каждого россиянина. И очень убедительно, хотя вид у него еще тот...
      - Правительство старается доказать всем, что оно все делает для вашего же блага. Сначала мафия. Потом закон. Потом воруют. Потом... Но предупреждает, что если мы, то есть народ, ничего не понимаем в жизни, чтобы мы не болтались под ногами. Это же не правительство. Это же банда...
      Да, прозорлив был Эдуардо де Филиппо. Вот ведь, хоть и итальянец, а как все про нашу жизнь понимал. Если новые власти задумают реанимировать на театре цензуру, неореалисту Эдуардо явно не поздоровится.
      В декорациях вполне бытовых под названием "бедный итальян-ский квартал" Мишулину внимает компания из колоритных персонажей - красавчик (Евгений Графкин), нахальный тип (Михаил Владимиров) и приличный господин в черном костюме с газетой (Анатолий Гузенко). А Мишулин дальше толкает речь, размахивает руками, как истинный итальянец. По всему видно, что ставка делается на более чем актуальный текст и актерскую игру. Реализм же назначен основным стилем постановки, но режиссер явно готовит отрыв от быта - корабль, который в финале не то как мечта, не то как облако, пронесется из кулисы в кулису. Что несколько странновато для режиссера Мокеева, известного своими "завернутыми" спектаклями.
      В антракте он скажет, что самый сложный вопрос в "Неаполе" - это ускользнуть от реальности, но в то же время остаться в ней. Он уверяет, что у Аросевой и Мишулина есть качества, необходимые для этого: реализм и парадоксальность.
      Пока же весь реализм шит белыми нитками, артисты пробуют технически пристроиться друг к другу при странном невмешательстве постановщика.
      - Миша, вы специально не останавливаете артистов?
      - Да, специально.
      - Вы их боитесь, что ли?
      - Нет. Я люблю, чтобы актер существовал на репетиции большими эпизодами, и делаю замечания не там, где произошла ошибка, а там, где она родилась.
      - Я не верю в сказки про добрых режиссеров.
      - Добрый режиссер - это нонсенс. Я должен давить и все такое, но... Для меня важна ситуация творческого тупика, и пока я актера туда не приведу, с него бессмысленно что-либо требовать. Он должен возмутиться: "Режиссер ты или нет?!" Вот тогда мое давление будет естественно.
      Кто-то, как в ловушку, уже забрел в режиссерский тупик и нерв-ничает. А кто-то, например Ольга Аросева, покуривая, разгуливает по Неаполю и ведет свою Амалию к трагическому осознанию человеческой комедии.
      Заиграла музыка, обозначив наше возвращение к итальянской жизни. В насущную продуктовую тему наконец вплетается что-то нематериальное - любовь. Ее развивают Ольга Аросева и Евгений Графкин - партнер Амалии по пищевому бизнесу. Тут следует заметить, что Аросева и Графкин нашли друг друга как любовники еще задолго до "Неаполя". Их связь тянется много лет из спектакля в спектакль: в "Босиком по парку" и в "Как пришить старушку" у них любовь по-американски, а здесь - чисто итальянская.
      - С таким опытом пора в жизни заводить интрижку, - предполагаю я.
      - Мы тогда играть не сможем, - смеется Ольга Аросева. - Я вот что хочу сказать: мы хоть и играем любовь, но у моей героини есть чувство долга - она ждет мужа.
      Знаем. Слышали. Возвращается муж, а жена в это время... Нет - этот анекдот не про миллионеров из Неаполя. Вот, например, постельная сцена - эдакий перпендикуляр традиционным представлениям о подобных ситуациях.
      Пока еще не доведенная до ума кровать из металлических трубок и с никелированными шариками. Аросева и Графкин - по обе стороны кровати: глаза в глаза и рука в руке под матрасом. Однако эта кровать - не сексодром какой-нибудь, а, как говаривал Гоголь, - поднимай выше: оптовый склад, источник дохода. Во втором акте семейство фантастически разбогатеет. Под металлической сеткой - два центнера кофе, мясо и неизбывные макароны. Среди всего этого изобилия Амалия и красавчик. Сцена стыдливая, но по тексту парадоксальная. Держа руку Амалии в своей, красавчик говорит о харчах и благородно отказывается в ее пользу от барыша. За этим интересным занятием их и застукивает дочь Амалии Мария - Марина Ильина. Эта эффектная красотка из "Сатиры" предстает нелепым и угловатым существом, ходит бочком, бросает многозначительные взгляды и держит выразительные паузы.
      - Она вся зажатая и задавлена матерью, - объясняет она больше себе, чем мне, присев на край сцены. - А во втором акте это обернется другой крайностью - забеременеет от американского солдата.
      - Тебе-то что легче играть?
      - Мне интереснее играть в первом акте, такой роли у меня не было. Я хочу понять: почему и каким образом из этого угловатого существа потом вылезет дракон?
      - Всё! Мы пропали! - врывается в комнату сын и сообщает, что вот-вот в дом нагрянут полицейские. Все в ужасе. Немая сцена. И тут Амалия, как фельдмаршал Кутузов, принимает единственно верное решение - разыграть в доме похороны мужа. Несколько рук поднимают Мишулина, другие руки стаскивают с него брюки, пиджак. Напяливают серый саван, который в свою очередь снимают с Марии.
      - Что же это? - глупо таращится Спартак.
      - Помолчите, папа. У нас горе, - отвечает сын, и папу деловито укладывают на кровать, где какие-то женщины в черном укрывают его покрывалом и украшают искусственными цветами. Белый букетик скорбно ложится аккурат на причинное место. Такие шуточки с "покойниками" в "Сатире" завсегда уважали. Здесь вспоминают, что в спектакле "Самоубийца" Анатолий Папанов, лежа в бутафорском гробу, любил развлекаться тем, что держал гвоздичку на этом месте и то опускал, то поднимал ее. Всеобщему удовольствию не было предела.
      Однако приготовления к похоронам в "Неаполе" - как марш-бросок с полной выкладкой каждого участника. Режиссер просит еще раз повторить, как один несет, другой подает, третий подхватывает, и вот свеженький покойничек на коечке и готов прикрыть собственным телом контрабандный харч.
      На все про все ушло чуть больше трех минут.
      - Долго, - говорит Мокеев. - Сегодня мы технически пристраивали сцену. А так, я думаю, на минуту быстрее надо хоронить.
      Философский смысл этих действий не обсуждается. Само собой разумеется, что Аросева в паре с Мишулиным гарантируют класс.
      Ну и дела в "Сатире": начинают макаронами, заканчивают похоронами.
      Нет, что бы мне ни говорили, а звезды бывают разные. Наг-лые и скромные, расслабленные и закомплексованные, за-крытые и эксгибиционисты. Но одна среди них, как белая ворона, не подходит ни под одно определение, не соответствует ни одному правилу. В ее исключительности, вполне возможно, и заключен секрет звездности. Инна Чурикова. От количества обрушившихся на нее в последние годы доказательств материального признания - всевозможные призы и премии - она почему-то не стала уверенней в себе и не рассекает по театральным коридорам с видом матронши, разукрашенной блестками и перьями. Потому что она
      Звезда из другой галактики
      Командирство отменяется
      Подарок от президента
      В любви, как в огне, брода нет
      - Я хочу сказать о раздвоении своих чувств: с одной стороны, вы бесспорная звезда. С другой - совсем не звезда по жизни.
      - Нет, не звезда. А ты мне объясни, что такое звезда? Как себя звезды ведут? Ты мне скажи.
      (Через полчаса она получит наглядный ответ.)
      - Вот несколько видовых признаков отряда звездунов. Во-первых, тусуются.
      - Это я не люблю: время терять только. Я была на нескольких тусовках - там у всех белые глаза, все ищут бутерброд, как-то невнятно друг с другом разговаривают. Слишком много людей, дышать нечем. А чтобы встретиться с человеком, с ним же надо пообщаться так, чтобы потом вспоминать об этом. Почему мы в гости собираемся друг к другу? Чтобы думать потом о людях, а не только приятно провести вечер.
      - Во-вторых, эти самые звезды одеваются у модных модельеров, даже если они им не нравятся.
      - Вот я с Валей Юдашкиным познакомилась, и он мне очень понравился. Он модный? А мне кажется, он очень хороший человек, естественный, демократичный.
      - А еще общаются только с модными людьми...
      - Например, с тобой? Сейчас скажу - нет, мне не хочется общаться с модными людьми, чтобы быть звездой. У меня есть люди, которых я люблю. Во-первых, мои родные - замечательные люди. Я люблю родственников Глеба, которые живут в Свердловске: тетю Паничку, тетю Зишу, они такие талантливые женщины. С артистами общаюсь, конечно. Колечку люблю (Колечка - Николай Петрович Караченцов. - М.Р.).
      - Но самое главное, можно сказать, отличительное качество звезды истеричность, склонность к публичным скандалам. Чтобы все поняли, что не кто-нибудь, а звезда идет по коридору.
      (Через двадцать минут я увижу это в неприкрытом, практически исподнем виде.)
      - Да нет... Кто же это у нас такие? Нет, зачем же я буду обижать людей? Я знала актрис, которые перед выходом непременно должны оскорбить костюмера, гримера или кто попадется под руку. Причем чем сильнее оскорбить, тем лучше. А потом на сцене играют таких добрых, прекрасных, милых. Мне это куража не принесет. Если я обижу кого-то, я же и расстроюсь.
      - А как вы заводитесь на спектакль?
      - А я и не завожусь. Я себя не насилую. Я просто должна быть собрана, хорошо себя чувствовать. Вот и все. Я поражаюсь Саше Абдулову, который уже с самого начала спектакля (речь идет о "Варваре и еретике". - М.Р.) должен быть в нервно-тревожном, предельном состоянии. Достоевского же играем.
      (До спектакля с предельным состоянием его участников было недалеко.)
      - Сколько было ролей, близких вам, и... ни одной премии. А тут - прямо противоположная вам натура Антониды Васильевны из "Варвара и еретика" - и в десятку: все награды ваши. А может быть, и не такая противоположная? Может, вы властная, как бабка в "Игроке"?
      - Я не бабка. И не властная. Мне кажется, что эта женщина не глупая. Но и я не дурочка.
      - Инна Михайловна, Глеб Панфилов, который знает вас лучше всех, сказал, что вы - "мягкая сила". И в этом, как мне кажется, вы похожи на своих героинь. Скажите, а вы могли бы в определенных обстоятельствах поступить так же, как они?
      - Отравить мужа, что ли? Как Васса?
      - Ну или принять христианство во имя любимого человека, как Анна Петровна в пьесе "Иванов"?
      - Мне трудно оценивать себя с этой точки зрения. Но во всяком случае, я не отравила бы любимого человека, даже если бы он мне делал бесконечно больно. Я бы попыталась его понять.
      - А повелевать, командовать любите?
      - Командовать, приказывать - нет.
      - Азартная? Страстная?
      - Это мне свойственно.
      - Актрисы не любят, и их можно понять, играть роли старше своего возраста. Вам неприятно играть старуху?
      - Сейчас уже не неприятно. Хотя, когда я надеваю седой парик и черное платье, настроение немного портится: я сразу же ощущаю большой возраст, который на меня наваливается. Вообще-то я это уже проходила: я помню, как мне Глеб дал роль Анны в фильме "Валентина", там моей героине было сорок лет, а мне самой не было сорока. "Ну почему? Почему он дал мне роль этой пожилой тетеньки?" - думала я тогда. А одна женщина, глядя на мои страдания, сказала: "Господи, да это же такой прекрасный возраст".
      - Инна Михайловна, а почему вы машину не водите? Все время хватаете такси, случайных леваков... По-моему, вы единственная актриса без колес.
      - Знаешь, так судьба распорядилась: Борис Николаевич (первый Президент России. - М.Р.) подарил мне машину, и я ее уже приготовила, чтобы сесть за руль.
      - Какая машина, если не секрет?
      - "Жигуль". Семерка. Ее доделали, номер поставили... Я ведь училась, но это было очень давно. Я три раза сдавала. Но так сложилось, что меня всегда выручал Глеб, и он говорил, что из меня не получится хорошего водителя. А сейчас мне просто нужен человек, который бы натаскал меня. И я освою маршрут от дома до театра. А ты водишь? У тебя уже машина?
      - Водить я умею. Но машину водит муж, внушая мне комплекс неполноценности.
      - Вот, понимаешь, и у меня то же. Он мне говорит: "Ты можешь задуматься и врезаться". Причем мы вместе с ним закончили школу, у меня есть права, у меня нет страха, даже радостное чувство было, когда я садилась за руль. Теперь ты выйди, а я переоденусь. Ждите меня около гримерки.
      И тут, в длинном, как кишка, коридоре Ленкома, возле актерских гримерок, прямо передо мной возникает долговязая фигура. Александр Гаврилович Абдулов, как есть, весь в исподнем времен Первой мировой войны (костюм у него такой на спектакле), кричит на весь коридор: "Что вы тут ходите? Вынюхиваете, подслушиваете. Во все дырки лезете. Хамы... Хамы!" Показательные выступления народного артиста достигают кульминации, когда перепуганные им и ничего не понимающие артисты выскакивают в коридор: "Что случилось?" "Да вот, ходят тут хамы, все подслушивают, вынюхивают. Охрана, выведите их! Выведите немедленно! Ну что вы смотрите?" Артистам явно неловко за его поведение. Лучшего доказательства звезданутости отдельных народных граждан, слишком далеких от народа, не найти. Но обсуждать с Инной Чуриковой подобные глупости не хочется. Хотя настроение...
      - У вас бывают проблемы за границей?
      - Есть некая фатальность в моих заграничных поездках. Я не так много езжу, но как только попадаю за рубежи отечества, непременно что-то случается. Я помню, что когда мы с Глебом были в Венеции - он работал тогда в жюри кинофестиваля, - в это время наши военные расстреляли в воздухе корейский самолет. И мы вдруг почувствовали, что от нас отшатнулись даже те, кто был к нам близок.
      В общем, хочешь ты того или нет, но ты представляешь свою несчастную родину, которая все время что-то выкидывает: расстреливает чужие самолеты, вводит танки или начинает выполнять интернациональный долг. А в Чехословакии меня просто выбросили из лифта.
      - ???
      - Мы были гостями кинофестиваля. В гостинице, помню, я вошла в лифт. Был, как мне казалось, элегантно одета, в шляпе (я очень люблю шляпы). И сказала своей приятельнице, что только на минуту поднимусь в номер и тут же вернусь. И вдруг я чувствую, как вылетаю из лифта. Я даже не успела ничего сообразить, только увидела гневное лицо мужчины. Это он меня так... А потом стала оправдывать его: а вдруг у него кого-то наши солдаты убили? Я его оправдывала, хотя было очень горько. "За что? - думала я. - Руководители страны и наш чернобровый вождь ездят в бронированных машинах с усиленной охраной, а выбрасывают из лифта простых людей..."
      Вот наша картина "Мать" именно про это: безответственность властей и расплата за содеянное - чужой кровью. Ну что ты расстроилась? Я же вижу.
      - В общем-то неприятно. А какая из ролей, сыгранных вами в театре и кино, досталась с болью, с муками, как достается матери трудный ребенок?
      - "Сорри", может быть. Это очень трудная пьеса. Там никто не стреляет. Нет эротики, ноги-груди тоже отсутствуют. В этом плане она скромна. Просто два человека сидят и разговаривают. Да еще в морге. И при этом пьют, пьют...
      - Вот когда я смотрю "Сорри", все время думаю: а сложно ли вам играть пьющую женщину, которая в течение двух часов проходит разные стадии опьянения - от легкого кайфа до...
      - Вообще это чувство роли, интуиция. Я даже не знаю, что и сказать. Во всяком случае, эта пьеса опирается на жизнь, и в ней нет вещей, которые были бы мне непонятны. Но "Сорри"... пьеса ведь про другое. Она необычайно интересна. За два с половиной часа проходит вся жизнь: та, что была двадцать лет назад, та, что есть и та, которая будет. И вся на одном дыхании, моем и партнера.
      - А какие у вас взаимоотношения с Ириной Николаевной Аркадиной провинциальной примадонной из "Чайки"?
      - При первом знакомстве она была мне не слишком симпатична. Эгоцентричная натура очень. Но я с ужасом думаю о матери, которая потеряла сына. Сын-то застрелился. Можно сойти с ума.
      Вот что происходит: люди живут, играют в лото, влюбляются, а человек стреляется, и никто не заметил, что человеку было плохо. Может, это и есть человеческая комедия (так написано у Антона Павловича Чехова), когда люди не чувствуют, что происходит с теми, кто рядом.
      Ты понимаешь, какая странная история. Кажется, началась перестройка. Жизнь стала неузнаваемой, а человек не меняется. Как и в прошлом веке, люди вместе, но они одиноки. Им как бы не даны умение и желание понять друг друга. Никогда.
      Вот я где-то читала, что Чехов однажды пришел в гримерную комнату к своему товарищу и там встретил актера, который был весел, остроумен, похохатывал и рассказывал анекдоты. А когда тот вышел, Антон Павлович сказал другу: "Послушай, это - самоубийца". Так и случилось... Но это почувствовал Антон Павлович - человек уникальный, несуетящийся, который не любил праздновать Новый год и свой день рождения. Были ведь такие люди. А многие тогда и сейчас жизнь проводят в суете, довольствуясь поверхностными, мелкими радостями.
      Вот чтобы погрузиться во всю эту историю и так существовать в роли, когда не знаешь, хороша или плоха Аркадина, мы должны работать, искать. И, конечно, мне надо уединиться.
      - А вы можете себе это позволить?
      - Пока не получается: каждый день спектакли, дел невпроворот. Но я обязательно уеду, уединюсь... Вот ты говоришь - муки, а я не знаю, как это "мучиться над ролью", когда это так интересно, когда рождается то, что волнует, когда уже хочется жить в спектакле, постоянно возвращаться и не уходить...
      - В вашей семье кто хозяин?
      - Чего?
      - Ну, я имела в виду,что когда в семье есть режиссер, то актер все равно под ним "ходит".
      - Знаешь что? Я знаю одну пару творческих людей, которые друг о друге говорят так: "Мы оба пулеметчики. Вот только пулеметные ленты подносить некому". Иногда я ленту подношу. А иногда и Глеб подносит. Но кроме режиссера и артистки под одной крышей есть мужчина и женщина. И женщина должна понимать очень многое и владеть ситуацией.
      - Когда вы познакомились с Панфиловым, вы его выбрали или он вас?
      - Даже не знаю, как сказать... Мы познакомились на съемках фильма "В огне брода нет". Послушай, зачем тебе это?
      - Ну интересно же.
      - У него были замечательные артистки, которых он "пробовал" до меня. А меня, собственно, он раньше в "Морозко" видел, но не заинтересовался. Ему Ролан Быков обо мне говорил, и еще кто-то... А у меня было потрясение от этого человека, от Глеба. А потом были истории, которые говорили, что это - судьба.
      - В общем, я поняла: вы в него втрескались, а он - нет.
      - Я не знаю, влюбился он в меня или не влюбился, но мне кажется, что Глеб прежде всего был влюблен в эту историю, "В огне брода нет", и в свою героиню Таню Теткину. Худсовет фильма меня не утвердил: хотел других актрис. А Глеб почувствовал - что я могу и чего от меня ждать.
      - Скажите, а вы способны на безрассудные, неожиданные поступки?
      - Ты думаешь, я скромная? Я неожиданная. Я и для себя бываю неожиданной, и для Глеба. Он иногда меня не одобряет. Ему, например, нравится, когда у меня элегантный стиль в костюме, когда все скромно, но очень изысканно. Когда линия и силуэт говорят сами за себя, чрезмерностей не бывает.
      - А вам хочется нарушить?
      - Хочется. Я решила и купила себе сюртук: он мне понравился. Да, мне хочется иногда необычное надеть.
      - А слабо пойти на дискотеку?
      - Не слабо. Я говорила сыну: "Возьми меня на дискотеку". Мы однажды пошли с Лиечкой и Аллочкой (актрисы Ахеджакова и Будницкая. - М.Р.). И, как это говорится, - дискотировали? Я ведь очень люблю танцевать. Мне жаль, что меня мама не отдала в балет. Не получилось.
      - А в артистки отдала вас мама-ботаник?
      - Она не спорила. Она мне только посоветовала, как читать на вступительных серьезное стихотворение "Я помню чудное мгновенье": до этого на всех экзаменах я читала только смешное. "Дочка, а ты попробуй читать с закрытыми глазами". Я попробовала. "Вот так и читай", - одобрила она. Я помню, что, когда я это проделывала во МХАТе, там все умирали от хохота.
      - А слабо влюбиться?
      - Если встречу мужчину достойнее Глеба, не слабо. Пока не встретила. Думаю, и не встречу.
      - Когда вам плохо, что вы себе говорите, как успокаиваете?
      - Пытаюсь как-то из этой горькой ложбинки потихонечку выползти. С молитвой, думая, что, может быть, я обиду чем-то заслужила. И ситуация послана для того, чтобы я поняла что-то про себя. И тогда надо простить этого человека, который обидел.
      - Есть ли у актрисы Чуриковой запредельная мечта из области фантастики?
      - Есть всякие фантазии, которые я не могу осуществить. Это даже неприлично, дурной тон. Ну, например, когда я вижу какого-нибудь такого человека с лысиной, мне хочется его поцеловать в лысину, наговорить хороших слов. Мне хотелось бы входить в стену. Вот, пожалуй, еще летать. И, конечно же, мне хотелось бы предвидеть будущее. Так хочется...
      Сегодня это даже немодно - говорить об эмиграции, выжимая из темы скупую русскую слезу и тоску по березкам и отеческим гробам. На вопрос "А почему вы уехали?" давно привычно-равнодушно отвечают: "А захотел и уехал". В конце концов какая разница, где человек живет. "Земля везде тверда", - сказал Бродский, подтвердив это собственной судьбой. Интересно другое: как живет? Как выживает, приспосабливается, мимикрирует, превращаясь из гомо советикуса в нормального человека, живущего на другой социально-экономической почве. Тем более интересно, как это происходит с людьми, уехавшими из России в свое время: а) не самыми бедными и гонимыми, б) в зените славы, хлебнувшими вдоволь народной любви.
      Вот Нью-Йорк, угол 52-й улицы и 5-й авеню, ресторан "Самовар" - заведение с противоречивой репутацией в эмигрантских кругах, такой же противоречивой, как и сами эти круги. Посмотрим
      А ктой-то там
      из наших
      в "Самоваре"?
      Меню из русского ресторана
      Эмигранты плачут не под "Вечерний звон"
      Евреи про оленей не поют
      На Бродвее жонглируют только деньгами
      Тайны съемок товарища Сталина
      В "Самоваре" все как у русских - пахнет едой, накурено и громко разговаривают. По узкому заведению, напоминающему широкий вагон-ресторан с богатым интерьером, ходит хозяин Роман Каплан с внешностью "из недобитых белых офицеров": узкое лицо, короткая, ежиком, стрижка, черный френч - то ли Керенский, то ли барон Врангель. Время от времени он подсаживается за какой-нибудь столик или разговаривает с пианистом. В тот вечер в "Самоваре" играл композитор Александр Журбин.