Во время перелета в Вашингтон Кейт вспоминала о том, как они вместе с Виллой летали на арендованной маленькой «сессне» на свой родной Чинкотиг. Это было захватывающее путешествие над зелеными просторами, начинающееся над голубой лентой Потомака и заканчивающееся на маленьком острове с песчаными берегами. Воспоминания об этом были такими яркими и радостными, что, закрывая глаза, Кейт даже чувствовала запах морской воды и скошенной соленой травы.
      В то же время ее переполняли и другие, совсем свежие ощущения: она вспоминала обнимающие ее руки Джона, чувствовала на губах его поцелуй… и ей было радостно от осознания того, что она снова могла любить и быть любимой.
      Однако мысли о Джоне возвращали ее и к тому страшному известию, которое он ей сообщил: пути Виллы и Меррилла все же пересеклись…
      Выйдя из самолета, приземлившегося в аэропорту Рейгана, Кейт не имела ни малейшего желания ехать в свой пустой вашингтонский дом. Они с Бонни прошли через терминал и направились прямо к ангару частной авиакомпании. Кейт воспользовалась своей кредитной картой «Амекс» и взяла напрокат маленький четырехместный самолет – ту самую старую желтую «сессну», на которой они столько раз путешествовали вместе с Виллой.
      Внутри самолета она, как всегда, почувствовала себя очень уютно, взглянув на потертые кожаные сиденья, смотровое стекло в кабине пилота и хорошо знакомую панель управления. Бонни, уже знающая по своему опыту, что сейчас произойдет, свернулась в клубок и приготовилась к взлету. Все проверив, Кейт запустила двигатель, и самолет, разогнавшись, оторвался от земли и полетел в бескрайнюю голубую высь – туда, откуда она только что возвратилась. Непроизвольно Кейт дотронулась до шеи, чтобы проверить, на месте ли ее белый шарф, но тут же вспомнила, что подарила его Мэгги.
      Этот шарф – подарок Виллы, с любовью выбранный в парижском бутике и купленный на сэкономленные ею самой деньги – был одной из самых дорогих для Кейт вещей. Его нежный шелк так приятно ласкал шею, а длинная бахрома делала его таким забавным и стильным.
      «У настоящей летчицы обязательно должен быть такой шарф!» – сказала тогда Вилла.
      Именно поэтому Кейт решила подарить его Мэгги. Было в этой девочке – такой ранимой и вместе с тем отчаянно смелой – что-то такое, что поразило Кейт до глубины души. Вилла в этом возрасте была точно такой же.
      Кейт думала о Мэгги, о ее брате и отце, пытаясь представить, что они сейчас делают. Их семьи оказались соединены какой-то таинственной нитью. Их сближал не только поцелуй на той автостоянке, где исчезла Вилла и, возможно, была убита клиентом Джона… Кейт чувствовала, что это было нечто большее, хотя именно тот поцелуй заставил ее осознать существование объединяющей их невидимой нити. Благодаря ему она поняла, что ее тело, сердце и душа, несмотря ни на что, все еще могут любить.
      «Это непостижимо, – думала Кейт, – моей сестры больше нет, а я до сих пор живу. Как такое возможно?» Она никак не могла понять это. Она размышляла о том, что произошло с Виллой, но ее разум и сердце, все ее существо до кончиков пальцев отказывалось воспринимать эту реальность. Реальным для нее был поцелуй Джона, и сейчас Кейт испытывала чувство стыда за то, что так ясно его помнила. Губы все еще хранили воспоминание о волнующем, горячем и нежном прикосновении мужских губ.
      Гул мотора, как всегда, действовал на Кейт успокаивающе. Она любила летать на самолете – особенно с Виллой, которая так забавно подпрыгивала на сиденье и верещала, когда они попадали в воздушные ямы. И сейчас, когда Кейт, держа курс на восток, летела к своему родному острову, ей казалось, что Вилла находится рядом с ней.
      Как она могла поверить в то, что сестры больше нет, если она все время чувствовала ее присутствие? Кейт отогнала от себя мысли о том, что произошло в Фэрхейвене, и, стараясь больше вообще ни о чем не думать, сосредоточилась на управлении самолетом. Она пролетела над Чесапикским заливом, над восточным побережьем Мэриленда, а затем – вдоль побережья Виргинии и приземлилась на чинкотигском аэродроме – таком родном и любимом.
      Выйдя из самолета, Кейт вызвала такси, чтобы поехать к брату. Дорис Марлей, таксистка, всю дорогу болтала без умолку, и за то время, пока они ехали, Кейт узнала все последние сплетни и новости острова: кто умер, кто женился, кто развелся и вел судебную тяжбу за опеку над детьми. Кроме того, Дорис посвятила ее и во все проблемы своей собственной жизни: ей нужно было и выплачивать ипотечный кредит, и раскошелиться за обновление септического резервуара, и раздобыть денег на обучение сына… – такие сетования на свою тяжкую долю приходится выслушивать от водителя такси каждому приехавшему из большого города.
      Дорис все говорила и говорила:
      – Опять зима наступает… А у меня вечно какие-нибудь проблемы… На днях была у стоматолога – и что ты думаешь? Еще один зуб пришлось удалить… Джо, мой сын, хочет поехать учиться в колледж… вот пытаюсь наскрести ему денег на обучение, но это не так-то просто, особенно сейчас, после того как нам пришлось обновлять этот проклятый септический резервуар…
      – Спасибо, Дорис, – поблагодарила Кейт, когда они приехали на пустынную южную окраину острова, где не было абсолютно ничего, кроме песка и сосен.
      Она протянула таксистке двадцать долларов, сказала, что сдачи не надо, и, попросив заехать за ней через час, направилась к спрятанному среди деревьев домику Мэтта.
      – Скоро День благодарения! – крикнула Дорис ей вслед. – Передай своему брату, что мы приглашаем его к нашему столу… и тебя тоже, конечно, если ты приедешь домой из Вашингтона на праздники.
      Кейт не очень хорошо расслышала ее слова, однако от нее не ускользнуло то, что Дорис не упомянула в своем приглашении Виллу. Исчезновение их сестры было уже давно замечено на Чинкотиге, но, поскольку Кейт с братом никак это не объясняли, никто не знал, как на это реагировать.
      Обшарпанный домишко Мэтта, приютившийся в небольшой впадине между низкорослыми чахлыми соснами, среди песка, глины и осыпавшихся сосновых иголок, прекрасно гармонировал с окружающей его природой. В дуплах засохших деревьев устроили свои гнезда совы. При приближении Кейт они громко захлопали крыльями, и Бонни, испугавшись, прижалась к ее ногам.
      Рядом с домом стоял красный, местами поржавевший пикап брата – его кузов был заполнен синими пластиковыми бочонками, от которых исходил сильный запах соленых устриц. Горы устричных раковин, доходившие до крыши дома, блестели и переливались даже при слабом свете осеннего солнца. У Кейт перехватило дыхание: брат до сих пор искал Королевскую жемчужину.
      Она постучала в дверь, но ей никто не открыл. Из дома не доносилось ни звука. Кейт постучала снова и, приложив ухо к потрескавшейся деревянной двери, прислушалась: в доме стояла мертвая тишина. Можно было подумать, что там никого не было, однако, потянув носом, Кейт почувствовала вездесущий запах сигаретного дыма.
      – Я знаю, что ты там! – закричала она. – Открывай, Мэтт!
      Однако брат по-прежнему не откликался. На гору устричных раковин приземлилась чайка, и с вершины, как снежная лавина, стали осыпаться ракушки. Следом прилетели еще чайки, вероятно, надеявшиеся чем-то поживиться вблизи человеческого жилища. В кустах кто-то зашевелился, и Кейт, обернувшись, увидела, что на нее смотрит пара грязно-бурых диких пони. Бонни глухо зарычала, прижавшись к земле.
      Наконец, дверь дома распахнулась.
      – Привет, Мэтт, – сказала Кейт.
      – Привет, Кейт.
      Мэтт был высокий, худощавый и сгорбленный, как старик. Его грязные спутанные волосы, спадающие на плечи, стали похожи на коричневые сосновые иголки, которыми была усыпана вся земля вокруг. Присев, он почесал Бонни за ухом, и та радостно завиляла хвостом, узнав Мэтта. Потом, подняв голову, он посмотрел своим мутным взглядом на пони – на их грустные морды, огромные задумчивые глаза и грязно-бурые шкуры с белыми пятнами.
      – Они голодные, – заметил он. – Ведь скоро зима, и им сейчас нечего есть.
      – Да, я знаю.
      Мэтт подошел к своему пикапу и достал из него большой ящик с отбросами, добытыми, вероятно, у какого-нибудь местного ресторана. Сердце Кейт сжалось: она знала, что ее брат рылся в мусорных баках, ища еду для себя и для пони. Он открыл ящик и бросил животным увядшие листья салата, подпорченную морковь и несвежую шинкованную капусту.
      У Мэтта была длинная, почти седая борода. Вид брата, как всегда, разрывал Кейт сердце.
      – Ты не пригласишь меня войти в дом?
      Он молча отступил в сторону, пропуская ее в дверь.
      В доме царил обычный для Мэтта беспорядок. На столе и в раковине были груды грязной посуды. В переполненной пепельнице дымилась недокуренная сигарета, и от стойкого едкого запаха табака в доме было тяжело дышать. Бонни, побегав по комнате, свернулась в клубок у растопленной дровяной печки.
      Единственное в комнате кресло стояло у широкого стола, на котором лежал нож для устриц. Рядом с креслом стояло ведро, наполовину заполненное раковинами, а в другом ведре виднелись блестящие устрицы, приготовленные на продажу. На столе стояла небольшая тарелка, полная переливающихся жемчужин.
      – Все еще ищешь? – спросила Кейт, кивнув на тарелку и невольно улыбнувшись.
      – Да, – нахмурившись, ответил Мэтт и, взяв из пепельницы сигарету, глубоко затянулся. Его пальцы и борода вокруг рта были желтыми от табачного дыма. Он хотел отвернуться, чтобы не смотреть на Кейт, но ей удалось поймать взгляд брата, и его глаза неохотно начали улыбаться. – Я должен найти Королевскую жемчужину, – сказал он, и его губы тоже растянулись в улыбке.
      Мэтт передал тарелку сестре и смотрел, как Кейт стала разглядывать ее содержимое, пропуская сквозь пальцы белые, кремовые, бледно-розовые, серебристые и почти черные жемчужины. Некоторые из них были идеально правильной формы, другие – немного неровные.
      Это были удивительные подарки моря, которые Мэтт находил внутри некоторых устриц, добытых им из морских глубин.
      – Какая красота… – произнесла Кейт.
      – Красота, да. Но ты знаешь, сколько мучений стоит она устрице? Когда песчинка попадает внутрь раковины, устрице больно, потому что она раздражает ее тело… Но – вот какой парадокс – благодаря боли, рождается такая красота: устрица пытается избавиться от песчинки, и в результате, образуется жемчужина.
      – Благодаря боли, рождается красота, – задумчиво прошептала Кейт, закрыв глаза и слушая стук ветвей по жестяной крыше и радостное ржание пони, скакавших вдоль берега.
      – Я должен найти Королевскую жемчужину, – повторил Мэтт. – Я подарю ее Вилле, когда она вернется домой…
      – Мэтт, мне нужно сообщить тебе кое-что, – широко раскрыв глаза, произнесла Кейт.
      Она взяла брата за руку и попыталась усадить его в кресло, но Мэтт не поддался.
      – Говори, – скрипнув зубами, сказал он. – Я могу слушать стоя.
      – Вилла не вернется домой, Мэтт.
      – Что значит «не вернется»? Почему?
      – Помнишь, я рассказывала тебе о маньяке из Коннектикута, который убивал молодых девушек? Я говорила с его адвокатом, и мне удалось выяснить, что этот маньяк и Вилла были в одном месте в одно и то же время. Они встретились, Мэтт…
      – И что?
      – И он напал на нее.
      Мэтт около тридцати секунд стоял, как статуя, не двигаясь и не дыша, но Кейт видела по его сверкающим глазам, что внутри у него все кипело, и он напряженно осмысливал услышанное. В конце концов, Мэтт покачал головой:
      – Я в это не верю. С Виллой ничего не могло случиться.
      – Но почему тогда она не возвращается домой? Неужели ты думаешь, что она может где-то прятаться, зная, что мы сходим с ума от переживаний?
      – У нее был роман с твоим мужем, – ответил Мэтт. – И теперь ей стыдно за себя – вот и все.
      – Между мной и Виллой все уже стало налаживаться. Она знала, что я уже готова ее простить, – сказала Кейт, и ей стало больно от этих слов, напомнивших ей о том, какая огромная пропасть разделила их с сестрой из-за Эндрю.
      – Может быть, она сама себя еще не простила – тебе это не приходило в голову?
      – Вилла написала мне письмо. Я знаю, что она собиралась вернуться! Она уже сделала шаг мне навстречу… она хотела, чтобы мы поговорили. Она хотела, чтобы мы встретились, и я тоже этого хотела. Мы были уже близки к примирению!
      – Стыд – очень сильное чувство, и он не пускает ее к нам, – добавил Мэтт.
      Он говорил спокойно, как будто все тревоги и переживания иссякли в его душе. Потом он зажег новую сигарету и глубоко затянулся.
      Кейт с негодованием смотрела на Мэтта, не в силах произнести ни слова. Она всегда знала, что ее брат был странным, нелюдимым и, возможно, не совсем психически здоровым человеком, Но, в конце концов, думала она, неужели он не мог хоть раз прислушаться к тому, что ему говорят, и не гнуть свое, закрывая глаза на правду?
      – Ты уже совсем сошел с ума, – сказала Кейт.
      – Возможно.
      – Если ты мне не веришь, почему ты сам со мной не поехал? – продолжала она. – В том городке в Массачусетсе ты чувствовал бы себя как дома – там повсюду ржавые рыболовные снасти и старые лодки… Когда я приехала туда, я сразу подумала, что тебе бы понравилось там… И ты увидел бы все своими глазами и сам бы во всем убедился. Но ты предпочел сидеть дома, а я побывала везде – и, главное, на той автозаправке, где Вилла в последний раз покупала бензин. Я приехала туда поздно вечером, и знаешь, кого я встретила неподалеку оттуда на автостоянке?
      Адвоката Грега Меррилла собственной персоной! Нас обоих привела туда одна и та же причина.
      – Ну и?
      – Все совпадает, Мэтт. Совпадает! Адвокат Меррилла мне все рассказал. Его клиент признался, что был там.
      – Признался кому?
      – Ему, своему адвокату! Ему незачем было лгать.
      – И он признался, что увез Виллу?
      – Нет, но…
      – Он признался, что он что-то с ней сделал?
      – Нет! Но послушай…
      – Нет, это ты послушай! – прорычал Мэтт и, резко отступив назад, опрокинул ведро с ракушками и тарелку с жемчужинами, которые тотчас рассыпались по полу, как шарики для игры в пинбол.
      Кейт, напуганная яростной вспышкой брата, застыла на месте.
      – Она не умерла! Ты слышишь? Она не могла умереть! – закричал Мэтт.
      Сигарета прыгала в его потрескавшихся губах, и он нервно тер свои обветренные мозолистые руки…
      – Мэтт…
      – Она не могла умереть! – повторил он, сверкая глазами. – Она ведь наша младшая сестренка… Сначала уйду я, потом ты, и уж только потом Вилла. Ведь мы вырастили ее, Кети. Мы были для нее как родители…
      – Да, да, – со слезами на глазах произнесла Кейт.
      – Она ведь наша крошка, наша любимица. Она мне дороже всего на свете. Это ради нее я выхожу каждый день в море, чтобы найти Королевскую жемчужину… Это только ради нее, Кейт. Ты… у тебя есть все. Ученая степень, хорошая работа, таунхаус на Капитолийском холме…
      Кейт молча слушала, и по лицу ее текли слезы: ей было горько, оттого, что у Мэтта ничего этого не было, а у Виллы уже не могло быть.
      – Именно поэтому она связалась с этим самодовольным козлом, твоим мужем, – продолжал Мэтт. – Она хотела для себя кусочек той жизни, которая была у ее старшей сестры… Она хотела немного побыть тобой…
      – Перестань, Мэтт!
      – И не говори, что он любил ее – я никогда в это не поверю. У него, у этого идиота, уже была ты. У него уже была одна жемчужина – зачем ему понадобилось искать другую? Это он во всем виноват, Кети! И, если хочешь узнать, кто отнял у нас Виллу, – опять повышая голос, зарычал Мэтт, – далеко не нужно ходить: я и так тебе это скажу!
      – Мэтт!
      – Твой тупой, самовлюбленный, эгоистичный муж! Исчезновение Виллы – на его совести. Где бы она сейчас ни была, в этом виноват он. И не надо приплетать сюда Грега Меррилла – во всем виноват Эндрю!
      – О, Мэтт! – воскликнула Кейт. «Я знаю, – хотелось сказать ей, – я тоже так думаю».
      Но она запрещала себе произносить эти слова даже мысленно. Какая теперь разница, кто виноват в том, что Вилла уехала? Бессмысленно было кого-то винить – и тогда, когда еще была надежда на то, что Вилла жива, и теперь, когда стало ясно, что ее уже не вернуть.
      – Это на его совести, Кети.
      – Эндрю не убивал ее, – обессилено произнесла Кейт.
      – То, что он сделал, равносильно убийству. Он впутал ее в эту грязную историю, и она покинула нас, свою семью – тебя и меня.
      – Да, это так, – прошептала Кейт.
      – Я с удовольствием убил бы его своими руками, – прорычал Мэтт. – Хоть он и был мне зятем… Я убью его! Убью!
      – Даже не думай об этом, Мэтт! – всхлипнула Кейт. – Я не хочу потерять и тебя тоже…
      И эти слова – или, возможно, горестный тон ее голоса – заставили Мэтта наконец успокоиться. Он опустился на колени и принялся ползать по полу, собирая рассыпавшиеся жемчужины. Пепел падал с его зажатой в зубах сигареты.
      – Оставь меня, Кети, – дрогнувшим голосом попросил Мэтт.
      Он смотрел в пол, и Кейт не видела его глаз, но по его прерывающемуся дыханию брата она поняла, что тот плачет.
      – Я не хочу оставлять тебя в таком состоянии, – сказала она, коснувшись его спины.
      Мэтт замер на несколько секунд, но потом, резко стряхнув с себя руку Кейт, вновь пополз за очередной жемчужиной.
      – Жизнь иногда наносит жестокие удары, Мэтт. Но мы должны встречать их вместе – и вместе смотреть правде в лицо. Мы ведь всегда так делали…
      – О какой правде ты говоришь? Мы все живы-здоровы – Вилла, ты, я… Мы все в полном порядке! И я больше ничего не хочу знать! Слышишь меня?
      – Вот именно: ты ничего не хочешь знать – это точно. Ты прячешься от всего остального мира и зарываешь голову в песок, чтобы ничего не видеть. Ты обманываешь сам себя, потому что боишься правды!
      – Ах, вот как?! – воскликнул Мэтт. – Уходи!
      – Мэтт, пожалуйста…
      – Уходи, – повторил он, повысив голос, и в конце концов закричал: – Уходи, уходи!
      Кейт глубоко вздохнула. Чувствуя тошноту от табачного дыма, она медленно отступила к двери и вышла наружу. Воздух был свежий, соленый и холодный – он тотчас обжег ей легкие и иссушил губы. Чайки с громкими криками кружили над домом. Был слышен стук копыт резвившихся у берега пони.
      Ей хотелось поскорее сесть в свой маленький желтый самолет и улететь с острова.
      Благоразумнее было дождаться такси, но Кейт не выдержала и пошла пешком. Она шагала по занесенной песком дороге, и все, связанное с островом ее юности – устрицы, чайки, пони, Вилла и Мэтт – вихрем кружилось в ее воображении. Бонни торопливо семенила рядом. Кейт шла все быстрее и быстрее и, наконец, побежала. Ей не терпелось запустить двигатель самолета и взлететь в небо. При мысли о самолете она опять вспомнила про свой белый шелковый шарф: эта частичка ее и Виллы принадлежала теперь Мэгги.
      Семья О'Рурков была для Кейт олицетворением жизни и правды. Адом ее брата – логовом смерти и лжи: Мэтт медленно умирал, убивая себя никотином, и прятал голову в песок, не желая видеть ничего, что могло бы причинить ему боль.
      «Жемчужины, устрицы и пони, – сказала себе Кейт. – Вот и вся семья Мэтта теперь». Она бежала по дороге и плакала, думая о своей жизни – о том, что она потеряла и что обрела, что у нее было и что осталось. Размышляя о том новом, что появилось в ее жизни, Кейт не могла не удивляться тому, насколько дорогой и близкой стала ей семья, которую она знала всего несколько дней.
      Казалось, их связывал лишь белый шарф и единственный поцелуй, но воспоминания об этом подхватывали Кейт, как морской ветер Чинкотига, и, кружа, уносили за собой далеко на север в Сильвер Бэй, к семье О'Рурк.

      Мэгги терпеть не могла писать письма с выражением благодарности. Это занятие обычно требовало слишком много времени и отрывало ее от игр и чтения книг. Но самое главное, что, когда она потом перечитывала написанное, оказывалось, что оно звучит ужасно глупо. Все слова получались какими-то напыщенными и фальшивыми, независимо от того, насколько искренне она все это писала.
      Однако письмо, которое она собиралась написать сейчас, было совершенно особенным.
      Мэгги сидела в своей спальне, расположенной на втором этаже. Они все еще жили в доме деда: за это время не нашлось ни одной няни, которая пожелала бы у них работать. Мэгги даже стала думать, что, вероятно, они с Тедди чем-то очень не нравятся няням, раз никто у них надолго не задерживается. У всех ее знакомых детей, чьи мамы работали, всегда были няни, и никаких проблем с этим не возникало. Мэгги вздохнула и, склонившись над столом, принялась писать.
 
       «Дорогая Кейт!
       Мне так нравится ваш шарф – я с ним никогда не расстаюсь! Спасибо вам за этот подарок, он мне очень пригодился для маскарадного костюма. На Хэллоуине я была самой настоящей Эмилией Эрхарт, хотя вначале никто об этом не догадался (это же не Бритни Спирс, вампир или самурай, которыми все одеваются!). Но когда я объяснила, кто я такая, все были в восторге.
       А теперь я ношу этот шарф все время – уже просто как Мэгги, а не как Эмилия Эрхарт. Он и сейчас намотан у меня на шее, хотя я сижу в пижаме. Я уже приготовилась ложиться спать, сделала все уроки. Абсолютно все! Представляете? Пусть только попробуют не поставить мне «отлично» за такое усердие! (шутка).
       Я стараюсь, но, по правде говоря, я не очень-то люблю школу. Будь моя воля, я вообще бы не делала уроки (шучу, конечно). Просто я не такая, как Тедди, который по всем предметам учится на отлично. Он лучший ученик в своем классе – причем вовсе не потому, что он целыми днями зубрит уроки, а потому, что он ужасно способный. Как папа. И как дедушка. Наверное, он тоже станет «блестящим юристом». Но, правда, это выражение мне уже порядком надоело – вокруг меня одни только «блестящие юристы»!
       Ну, а я не такая – я больше похожа на маму, за исключением того, что мама очень любила ходить по магазинам, а я нет, я люблю покупать только книги и мягкие игрушки. И еще: я ведь как мальчишка, а моя мама была очень красивой – настоящая супермодель. Это на самом деле так. Я не преувеличиваю. Модели из журналов не могли бы сравниться с моей мамой. Даже самые шикарные из них.
       А теперь новость: у меня в комнате новые шторы!
       Плотные, в клеточку, из красно-синей шотландки. Папа купил их, чтобы «защитить меня от посторонних глаз», чтобы никто с улицы не мог за мной подсматривать. Будто бы кому-то это интересно! Но папу не переубедишь, он всегда слишком беспокоится за нас, и мы за это его еще больше любим. А когда мы вернемся домой (это случится, когда какая-нибудь Мэри Поппинс решит, наконец, осчастливить нас своим появлением), мы тоже повесим в моей комнате новые шторы – так сказал папа.
       Он сейчас просто помешан на этом – наверное, это из-за подонка, которого он защищает. И из-за того, что всякие хулиганы шпионят за нами, чтобы чем-нибудь нам напакостить. Да, нелегко жить, когда твой отец – известный адвокат…
       Я никогда не говорю папе, что его клиенты «подонки», но так их называет у нас почти весь город! Мама моей подружки Карли говорила это каждый раз, когда я приходила к ним домой. И поэтому я перестала у них бывать… Наверное, вы удивлены, что я, в свои одиннадцать лет, уже употребляю в своем письме сноски? Не забывайте, что я выросла в семье юристов!
       Ну, что ж, мне пора уже ложиться спать, пойду чистить зубы. Кстати, Тедди передает вам привет. И папа тоже. Когда я спрашивала у папы ваш адрес и объяснила, что буду писать вам письмо, он сказал, чтобы я обязательно написала про шторы, и просил передать, чтобы вы тоже плотно завесили окна у себя дома. Как там у вас в Вашингтоне? Вы видели президента? Там ведь у вас и президент, и сенаторы и другие важные люди. Наверное, это так интересно – жить в Вашингтоне! В прошлом году девятый класс из нашей школы ездил в Вашингтон на весенние каникулы.
       Может быть, когда я буду в девятом классе, мы тоже туда поедем, и тогда я смогу встретиться с вами! Осталось подождать всего несколько лет… Но это так долго! Я по вам очень скучаю, Кейт. Как было бы здорово, если бы вы жили в нашем городе и были бы нашей няней, но от папы мы уже знаем, что вы ученый и занимаетесь морской экологией. Жаль, конечно, что вы не няня, но, наверное, быть ученым тоже очень интересно.
       Еще раз огромное спасибо за шарф!
       Целую,
       Мэгги О'Рурк».
 
      Когда Мэгги попросила брата отнести письмо в офис отца, чтобы оттуда его отправили по почте, Тедди выразил желание приписать несколько строк от себя. Мэгги согласилась – с условием, что он не будет читать то, что написала она. С тех пор, как отец повесил в ее комнате новые шторы, Мэгги стала вдруг напускать на себя невероятную таинственность, и это очень забавляло Тедди. Однако он сдержал обещание и, когда стал писать Кейт, сразу же закрыл письмо Мэгги, чтобы случайно не увидеть, что она там написала. У него тоже получилось целое послание:
 
       «Здравствуйте, дорогая Кейт!
       Как у вас дела? Как прошла ваша последняя поездка, вернее, как вы написали в письме Мэгги, ваше путешествие?
       Слово «путешествие» звучит так заманчиво, что мне сразу хочется сорваться с места и отправиться в путь. На самолете, на поезде, на теплоходе – все равно… Просто сесть и поехать куда-нибудь. Это не означает, что я не люблю свой город – я люблю его. И я очень люблю свою семью. Но я считаю, что для человека очень важно повидать мир собственными глазами.
       И в продолжение этой темы, я бы хотел спросить у вас: не могли бы мы с вами как-нибудь встретиться в Вашингтоне?
       Конечно, мы еще не очень хорошо друг друга знаем, но помните, как мы с вами разговаривали о наших сестрах? Вы просто читали мои мысли… А потом вы еще и вымыли нашего Брейнера… Кейт, вы необыкновенная! Я должен вам это сказать, потому, что это чистая правда.
       В общем, как-нибудь я обязательно приеду в Вашингтон: я хочу побывать в Верховном суде и в юридической школе, где учился мой отец. Если вы мне сообщите, когда вы будете свободны, то я могу приехать как раз к этому времени.
       Надеюсь, у вас все хорошо. Передайте Бонни привет от меня. Брейнер уже опять весь грязный, и мы с Мэгги решили вымыть его на автомойке – так же, как это сделали вы! Футбольный сезон этого года закончился. Мы заняли второе место, а команда Ривердейла – третье (мы их обставили!). Большое спасибо, что вы пришли тогда на нашу игру.
       Берегите себя, Кейт.
       Ваш друг,
       Тедди О'Рурк».
 
      Сидя в своем офисе, Джон достал из бумажника визитку Кейт Хэррис. Он внимательно посмотрел на нее и написал адрес офиса Кейт на конверте с письмом Мэгги. Потом он положил конверт в специальный ящик, чтобы Дамарис наклеила на него марку и отправила по почте.
      При одном только взгляде на имя Кейт сердце у Джона дрогнуло. Он знал, что в значительной степени это было связано с его переживаниями из-за нарушения адвокатской этики: он все ждал, что ему позвонят из Главного полицейского управления Коннектикута и спросят, какими сведениями он располагает о причастности его клиента к исчезновению еще одной девушки.
      Однако Джон чувствовал, что главная причина его волнения при воспоминании о Кейт была все же в другом. Он не мог забыть их поцелуй. Воспоминание о нем неотступно преследовало его и завладевало всеми его мыслями и чувствами, как будто он был подростком, впервые обнявшим девушку. Эта картина вставала перед его глазами, по меньшей мере, раз двадцать на дню: темная автостоянка, горящие глаза Кейт, радость от того, что они только что помогли одной семье защитить их ребенка, и потом – внезапная вспышка страсти между ними…
      Это было просто какое-то наваждение, и Джон никак не мог от него избавиться.
      Вчера, сидя напротив Меррилла и Фила Беквита, он опять унесся мыслями к Кейт и их поцелую. Меррилл что-то сказал, потом повторил еще и еще, но Джон, витающий в облаках, никак не реагировал.
      – Кажется, вас это настигло, Джон? – наконец донесся до него многозначительно вкрадчивый голос Меррилла.