Глава 33

Дебаты в парламенте относительно судьбы Почтового закона достигли высшего накала. Алекс целыми днями пропадал на заседаниях, пожимая руки, убеждая, предсказывая. Раз или два ненадолго заходил Франклин, рассказать Эвелин об успехах мужа, но и он не мог предугадать, как все решится. Перспектива войны с колониями будоражила воображение слишком многих сторонников жестких действий в правительстве.

Беременность Эвелин протекала легко, она будто лучилась тихой радостью, которая вызывала улыбки умиления на лицах окружающих. Радостные вопли Алекса из спальни правильно истолковали не только слуги, скоро уже весь Лондон знал о его предстоящем отцовстве. Неожиданно ласковая, беззащитная улыбка стала гораздо чаще появляться у него на губах, даже когда он возвращался из парламента усталый и раздраженный. Хотя дома был настоящий кавардак.

Плотники закончили свое стенокрушение, и на смену им пришли менее шумные водопроводчики, которые тянули трубы и устанавливали ванну в покоях Алекса. Зато стенокрушение началось в покоях Дейдры, тоже захотевшей себе ванную комнату. И среди всего этого Эвелин постоянно принимала политиков с женами, беседы с которыми часто затягивались надолго после вечернего чая. Маргарет тоже постоянно напоминала о своем существовании: то высказывая недовольство слишком модными нарядами, которые заказывались для нее, то гоняясь по дому за своей полудикой кошкой, то сцепляясь по любому поводу с леди Бартон, которая не упускала случая высказаться по поводу обитателей Грэнвилл-хауса.

Возвратясь как-то позже обычного, Алекс, уже из передней, услышал яростную перебранку между бабушкой и внучкой. Он возвел глаза к небу, пальцы невольно сжали увесистую трость. Но навстречу к нему уже спешила Эвелин. Алекс, сразу забыв обо всех неурядицах, невзирая на смущенные взгляды слуг, обнял ее и стал покрывать поцелуями лицо и шею.

— Давай поднимемся сразу наверх, где никто нас не найдет. Я хочу посмотреть, насколько уже вырос маленький разбойник, и…

Он прошептал еще несколько слов, совсем тихо, но лицо Эвелин вспыхнуло, и она с шутливым негодованием оттолкнула мужа.

Но сама направилась к лестнице, оглядываясь и лукаво улыбаясь.

— Вы не джентльмен, Александр Хэмптон. Я готова принести ужин вам в комнату, но меня в меню не будет.

Поднимаясь следом за ней, он рокотал с веселой улыбкой:

— Во-первых, обращайтесь ко мне «лорд Грэнвилл». А во-вторых, вам разве не говорили, что мы, благородные драконы, как раз и любим на ужин больше всего таких вот сочных янки? К утру от вас не останется ничего, кроме приятных воспоминаний и тяжести в желудке.

Потом из полумрака были слышны только раскаты его голоса и хихиканье Эвелин. В холл вышла Дейдра и с улыбкой прислушалась. Голоса сверху внезапно затихли. Слуги, не знавшие до этого момента, трепетать им или радоваться, с облегчением переглянулись. Они помнили другие вечера, когда Их лордству, возвращавшемуся домой, лучше не попадаться на глаза, и успокаивалось оно, лишь отчитав всех по первое число, с бутылкой бренди у себя в комнате. А теперь даже собственная матушка, как ни старалась, была бессильна разозлить его. Все ее попытки лишь усиливали нетерпение Алекса отправить ее домой тотчас как только установятся дороги.

Алекс не обратил внимания на громкий стук в парадную дверь. Шаловливое создание у него под боком расстегнуло ему жилет, отвязало жабо и теперь трудилось над пуговицами рубашки. Тонкие пальчики щекотали грудь. По всему телу разливалась приятная истома, и теперь единственным его желанием было как можно скорее добраться до спальни.

Внизу открылась дверь, послышались встревоженные голоса, потом — возглас дворецкого, пославшего лакея позвать хозяина. Торопливо, на повышенных тонах, заговорила Дейдра, но и это не встревожило Алекса. И только ощущение, что Эвелин, вся напрягшись, пытается оттолкнуть его, вернуло Алекса к реальности. Перед ним стоял слишком хорошо изучивший нрав хозяина, а потому испуганный, лакей. И только присутствие Эвелин дало ему смелость сообщить хозяину, что нужно срочно спуститься вниз.

— Если это не стоит того, Эймс, клянусь, повешу тебя на первом канделябре.

Алекс стоял, все еще обнимая жену за талию. Рубашка его была расстегнута почти до пояса, что повергало лакея в неизбывный страх.

— Посыльный сказал — очень срочно, милорд, — выдавил он из себя. — Вести из колоний. Он привез их из Плимута, от капитана какого-то колониального корабля.

Эвелин затаила дыхание, глядя, как Алекс взял пакет и сломал печати. В таких срочных посланиях редко бывают хорошие вести.

— Требуется ответ? — спросил Алекс, еще не прочтя.

— Нет, милорд. Посыльный уже ушел.

— Можете идти.

Отпустив лакея кивком, Алекс опять повлек Эвелин к спальне.

— Ты не собираешься читать? — спросила она нетерпеливо.

— А ты так спешишь узнать дурные вести?.. Потерпи немного. Пара часов — ничто по сравнению с теми неделями, пока это письмо болталось среди океана.

Алекс распахнул дверь в спальню, почти втолкнул туда Эвелин и задвинул засов. Бросив письмо на тумбочку, он принялся окончательно освобождать себя от жилета и рубашки. Эвелин смотрела на него, не зная, что делать. Ей очень хотелось узнать, что в письме. И не меньше хотелось Алекса.

А он уже подошел к Эвелин и стал раздевать ее. Через минуту платье соскользнуло с ее плеч, но нижних юбок и завязок сегодня оказалось непостижимо много. Его пальцы становились все более нетерпеливыми.

— Когда ты перестанешь носить все эти адские приспособления? Я не хочу, чтобы мой ребенок родился с перетяжкой посреди головы…

— Да у меня еще и живота нет, Алекс… Подожди, успею насидеться дома и належаться.

Его нетерпение поглотило, смыло без следа беспокойство Эвелин. Теперь она хотела только его прикосновений, только его близости. И сама сердилась на множество завязок.

— Я не собираюсь прятать тебя дома. Я хочу, чтобы ты была в парламенте, когда там будут голосовать… Судьба Почтового закона решится в ближайшие дни. А потом поедем в Корнуолл, там нужно готовиться к весне. Я еще хочу до сентября показать тебя примерно половине населения Англии. Ты носишь моего ребенка, ты моя жена, и я хочу, чтобы все это видели. Раньше я думал, что все это может быть связано только с насилием, взятками и прочими видами принуждения…

Он говорил все это, продолжая нетерпеливо раздеваться. Эвелин, предоставленная сама себе, стала аккуратно и довольно успешно освобождаться от хитросплетений своей одежды. Наконец, избавившись от сапог, Алекс, в одних бриджах, шагнул к ней. На Эвелин осталась одна сорочка. Но оба по опыту знали, как мимолетно это равновесие.

Эвелин обняла его за плечи, Алекс приподнял жену и понес на кровать. Она пробормотала, усмехаясь ему в подбородок:

— Прекрасное будет зрелище — я с огромным животом среди полей. Может, и стоило помучить тебя, чтобы ты осознал, каково это, а не сдаваться так легко…

— Легко? Я чувствую, что мне всю жизнь придется расплачиваться за эту легкость.

Алекс аккуратно положил ее на простыни. Сам прилег рядом и принялся осторожно поглаживать все еще безупречные линии живота. Внимательно глядя на жену, сказал:

— Ты ни о чем не жалеешь, Эвелин? Я пробовал оставить выбор за тобой, но меня всегда так тянуло к тебе, что, боюсь, это не было слишком очевидно.

Эвелин убрала темную прядь с его лба, положила ладонь ему на руку. Пальцы Алекса продолжали медленно оглаживать ее живот, словно стараясь ощутить жизнь, которая была внутри. Эвелин чувствовала, как из его пальцев струится мягкое тепло. Она смогла дать ему то, чего не смогли другие. Эвелин взглянула на мужа и улыбнулась.

— Я ни о чем не жалею. И я ведь не дура, Алекс… Я всегда знала, что выбор за мной. Просто я хотела понять, подхожу ли тебе. Не стану ли еще одной лишней обузой в жизни. А в том, что ты муж, лучше которого мне не найти, сомнений с самого начала не было. Я боялась только, что не сумею разбудить в тебе любовь.

Алекс с очень серьезным видом продолжал вглядываться в ее лицо, словно стараясь понять, правду она говорит или нет. Он так хотел верить ей! Хотел верить, что она выбрала его из всех других и он навсегда останется единственным. Именно она впервые заставила его сердце — приоткрыться, его рассудок — поверить женским речам. Он так хотел ей верить… И все эти ночи не могли быть ложью. И этот ребенок, уже лежавший между ними, не был ли он лучшим и вечным доказательством ее любви? Ему больше не нужно было никаких доказательств.

Склонившись, Алекс поцеловал ее в щеку, потом в лоб, потом медленно и нежно — все ближе к уху.

— Небо, помоги мне, но я не могу не верить тебе… Не могу понять, что ты нашла в таком страшилище, как я? Что бы там ни было, я не могу не верить тебе. Можешь дурачить меня, выставлять на посмешище. Все можешь… Я все равно ничему не поверю и буду любить тебя.

Эвелин и представить себе не могла, что Алекс способен сказать такое. Она думала, что раны, полученные им в юности, настолько глубоки, что он никогда не позволит себе такой слабости — влюбиться. Эвелин скользила растерянным взглядом по его лицу. И видела только нежность и мягкость, чуть приоткрывшиеся под маской суровости. Кротко улыбнувшись, она провела пальцами по его жесткому подбородку.

И они утонули в желании, уже не борясь с ним, не подхлестывая, просто отдавшись его могучим, бесконечным волнам. Прошло очень много времени, прежде чем они вспомнили о конверте, лежавшем на тумбочке.

Алекс лежал закинув одну руку за голову, а другой обняв жену и, глядя на резную спинку американской кровати, размышлял: стоит ли открыть письмо сейчас, или лучше подождать до завтра. Он не помнил, чтобы на душе было так покойно и безмятежно, так не хотелось упускать это редкое ощущение движения через нечто еще более бесконечное, чем само время. Рука лениво поглаживала грудь Эвелин, которая лежала рядом, тихонько шевелясь и вздыхая.

Не давали покоя лишь невольно возникавшие мысли о штрафе и не снятых обвинениях. Получалось, что они просто сбежали. Правосудие — дело медленное, и Алекс до сих пор не сумел собрать материалы, нужные для апелляционного суда. Что если в письме было какое-то предупреждение? Нет, он не мог больше ждать.

Эвелин заворчала, когда Алекс выскользнул из-под одеяла. С трудом разлепив веки, она увидела, как Алекс направляется к тумбочке. И только тут вспомнила о срочном письме. Натянув одеяло до подбородка, она приподнялась на руке и наблюдала, как Алекс зажег свечи. Пока он читал письмо, выражение его лица оставалось совершенно непроницаемым. Свернув бумагу, он передал ее Эвелин. И придвинув поближе подсвечник, сказал:

— Мне очень жаль, Эвелин.

Строчки путались и прыгали перед глазами, кроме того, почерк писавшего был не самый разборчивый. Содержание дошло до Эвелин только со второго раза. Она аккуратно сложила письмо и положила рядом с подсвечником.

— Но почему он сделал это, Алекс?.. Дядя никогда не любил меня. Что же заставило его встать на пороге моего склада и не пускать туда королевских солдат?

Алекс ответил не сразу. Сначала опять прошел через комнату, нажал на потайной рычажок, и среди книжных полок открылась небольшая дверца. Вернувшись с увесистым пакетом, он передал бумаги Эвелин. Пока она читала, Алекс внимательно смотрел на нее.

— Да. Я думаю, чувство вины, — кивнул он, когда Эвелин подняла глаза. — Он знал, что несет ответственность за твой арест. И не только. В конце концов, решил спасти то, что принадлежало тебе. Думаю, он многое понял, оставшись один, потеряв, по сути, все… Уж я-то в этом разбираюсь.

Эвелин еще раз пробежала глазами список, стала бессмысленно перебирать контракты и заверенные сертификаты.

— Мой дядя, мой адвокат… Но за что они так поступили со мной?

Алекс осторожно взял у нее из рук лист с несколькими печатями, собрал все остальное.

— Не думаю, что они собирались шантажировать тебя и вовлечь в свою игру. Скорее, просто хотели убрать с дороги… И мы сами помогли им. Они с самого начала рассчитывали, что твое замужество и вынужденное бегство из страны развяжет им руки… Теперь я на сто процентов уверен, что и трюк с гостиницей тоже они подстроили…

— И мой арест, — угрюмо кивнула Эвелин. — Вот этого никогда им не прощу… Но почему ты раньше не сказал мне? Я думала, Томас мне друг… Почему ты не предупредил меня?

Алекс обнял ее за плечи и притянул к себе.

— Я пытался предупредить, но не хотел настраивать тебя против семьи. Я знаю, каково это — быть без семьи. И думаю, именно я дал твоему дяде первый толчок к тому, чтобы выйти из дела. Кроме того, было вовсе ни к чему вовлекать в скандал твою тетку и кузину. Я знал, что Эверетт с его связями мог постепенно уладить дело без всякого шума. Нам казалось достаточно, если негодяи будут просто знать, что против них есть неоспоримые доказательства… Но Адмиралтейство зашло слишком далеко, решив конфисковать неделимое наследство.

— И дядя Джордж погиб, пытаясь воспрепятствовать этому. Не могу поверить… Что же нам теперь делать?..

Эвелин хотела что-то сказать, но, подчиняясь неодолимой силе сна, лишь удобнее устроилась на плече у мужа, во всем соглашаясь с ним.

— Положим, апоплексический удар мог случиться с ним в любое время. Думаю, твоей тетке нужно сказать, что он погиб защищая ваши интересы. Об остальном умолчим… Документов в пакете достаточно, чтобы убедить суд в твоей невиновности… Склады будут какое-то время находиться под казенным управлением, но, рано или поздно, Джейкоб вновь получит их, об этом не беспокойся.

— А Томаса и остальных на основании этих документов арестуют… — пробормотала она, засыпая.

— Это уже не наша забота. Спи, дорогая… — Алекс поцеловал ее в лоб, потом в сомкнутые веки. — Письма твоей матери и тетке я отправлю утром.

— А за мной пришлешь кого-нибудь, когда будут голосовать в парламенте? Я хочу быть там…

Эвелин сонно поцеловала его в плечо.

— Найму толпу посыльных, будут бегать целый день. Ладно, спи, а то разбудишь младшего…

— Александра Хэмптона-второго, — прошептала она.

— Плутовка.

В ответ она едва слышно хихикнула.

На следующее утро Алекс ушел, пока Эвелин еще спала. Она не чувствовала тошноты и других неприятных симптомов, которыми обычно сопровождается беременность, но почему-то все время хотелось спать. Вот и теперь, с трудом проснувшись, она не сразу припомнила ночной разговор. Потом решила написать матери подробное письмо.

Алекс оставил пакет с документами на тумбочке, рядом со своими письмами. Вспомнив, как обещала Хэндерсону поискать эти бумаги, Эвелин усмехнулась. Неужели он считает ее настолько глупой и думает, что она даже не заглянула бы в бумаги, прежде чем передать ему? Или он уверен, что его вина недоказуема? Вытащив бумаги из конверта, Эвелин еще раз перечитала их. Имя Хэндерсона упоминалось несколько раз, и обычно в связи с именем дяди. Будучи адвокатом дяди, Томас, естественно, должен был видеть многие из этих бумаг. Но он мог и не подозревать, что компании, упомянутые в них, занимаются нелегальным бизнесом. Правда, он сам являлся совладельцем многих из этих компаний, но в бумагах упоминалось столько разных имен! Если всем, как она подозревала, руководил дядя, то можно допустить, что адвокат и не виновен. Дядя Джордж, другие таможенные офицеры и капитаны кораблей, конечно, не могли не знать, чем занимаются. А Хэндерсон мог просто оформлять бумаги, не особенно вдаваясь в суть сделок. Ее отец доверял Томасу, и она сама ни разу не имела повода хоть в чем-то его заподозрить. Нужно было хотя бы предупредить адвоката.

Собрав бумаги, Эвелин положила конверт в потайной ящик, заперла тайник и, одевшись, спустилась к завтраку. Вкратце рассказала Дейдре о содержании срочного письма из Америки. Та согласилась, что нужно немедленно поставить в известность тетушку и миссис Веллингтон. О своем намерении предупредить Хэндерсона Эвелин умолчала. Его виновность или невиновность нужно еще обсудить с Алексом. И даже если он виновен, все равно Эзелин не могла забыть о той помощи, которую Томас ей столько лет оказывал. Она понимала, что поступает не совсем правильно, но что-то такое жило в ней все это время, что она готова была простить все и всех.