Современная электронная библиотека ModernLib.Net

По дорогам войны

ModernLib.Net / Биографии и мемуары / Рессел Альфред / По дорогам войны - Чтение (стр. 1)
Автор: Рессел Альфред
Жанр: Биографии и мемуары

 

 


Рессел Альфред
По дорогам войны

      Рессел Альфред
      По дорогам войны
      Перевод с чешского Ф. П. Петрова и С. М. Соколова
      {1}Так обозначены ссылки на примечания. Примечания после текста книги.
      Аннотация издательства: В книге воскрешаются славные страницы борьбы чехословацких патриотов против гитлеровского вермахта в годы второй мировой войны. Автор повествует о боевых буднях и героизме воинов чехословацкого армейского корпуса, сформированного в СССР и действовавшего в составе советских войск на фронтах Великой Отечественной войны. В своих воспоминаниях А. Рессел подчеркивает решающую роль Советской Армии в освобождении народов Европы от фашизма.
      С о д е р ж а н и е
      I. Побег
      II. В милую Францию
      III. Наша последняя надежда
      IV. Далекий путь к свободе
      V. К Карпатско-Дуклинской операции
      VI. Боевые эпизоды
      VII. От Ондавы к Липтовски-Микулашу
      VIII. Бои у Липтовски-Микулаша
      IX. От Малой Фатры к Праге
      Примечания
      I. Побег
      Тяжкие раздумья
      Неужели такое возможно? Неужели все это было? Тридцать пять лет назад, в суровую зиму, без денег и документов, с двумя несовершеннолетними детьми, мы отправились в долгие скитания по чужим странам, не надеясь вернуться. Мне было тогда сорок лет. В этом возрасте человек способен как разрушать окружающий его мир, так и созидать.
      Сколько с тех пор воды утекло. Мои друзья растворились в многолюдье Праги, рассеялись по городам и селам. Одни умерли, другие были уничтожены, третьих сломило трудное время. Все погасло, как гаснет в небе померкшая звезда. Но вернемся к самой истории.
      * * *
      Как могло прийти мне в голову вместе с женой, пятилетним Миланом и пятнадцатилетним Фредом пуститься в столь рискованное путешествие, финала которого мы не могли тогда даже предвидеть?
      21 сентября 1938 года{1} нашей наивной вере в какое-то чудо пришел конец. Чудо которого все ждали, так и не произошло. Гибло суверенное государство! В XX веке! При наличии действующих международных договоров и союзнических гарантий! В те дни об этом думал весь народ. Тогда еще все можно было спасти. Мое сердце зажглось ненавистью. Меня охватила жажда мести.
      Я все помню - ничто не стерлось в моей памяти. И друзья продолжают жить в воспоминаниях, но встречи с ними со временем становятся все более трудными.
      Безвозвратно умчалось неудержимое время - мы бессильны перед ним. Кто объяснит: почему так легко и равнодушно мы теряли друг друга? Страшное это было время!..
      Все началось с "Мюнхена". Да, и тогда, и позже все плохое в мире начиналось с Гитлера. Над людьми витал злой дух "Мюнхена". Первое, что я сделал в тот злосчастный мартовский- день 1939 года, когда гитлеровские войска вступали в заснеженную Прагу, так это подготовил проект обращения к войскам "Они не пройдут!". Я написал его для генерального штаба, но моим проектом так никто и не воспользовался. Пожар войны обратил в пепел подобные бумаги. Канули в Лету мои соображения по поводу того, как эффективнее организовать сопротивление оккупантам. Проекты были ни к чему. Когда я над ними работал, другие уже знали, чем все это кончится. В огне войны сгорали и наши надежды, а на пепелище наступало прозрение.
      После 15 марта{2} я понял: быть в стороне и с винтовками в руках послушно ждать, как это мы делали накануне "Мюнхена", когда нам прикажут стрелять, - преступление. Я не хотел зависеть от чужих решений. Я хотел принимать участие в судьбе моей страны. Все, что случилось в тот проклятый день, можно было искупить только борьбой и кровью, ибо великая цель стоит огромных жертв. Я горел желанием посвятить себя этой цели, и мысль об этом не давала мне покоя.
      Спасать собственную шкуру? Искать тихого убежища? Нет, только не это! Бороться! Это решение пришло само собой. Когда я выплеснул все это Франте Ироуту, с которым мы учились в Пражском военном училище, мой старый добрый друг сказал: "Берись за дело!" Я кивнул, соглашаясь, и с восторгом поведал ему о своих замыслах.
      Франта помолчал, сверкнул глазами и, четко выговаривая каждое слово, ответил: "Береги себя для будущих испытаний". Я понимал, что дело, за которое я взялся, очень рискованное, и мне, возможно, придется заплатить за все дорогой ценой. Ну что ж, зато у меня теперь была цель, я я горел решимостью бороться до конца.
      Моя жена и я взялись за дело. Нужная нам информация поступала в Прагу из Моравской Остравы, где работал мой шурин. Он заведовал экспортным отделом Витковицкого металлургического завода, и у него, конечно, были огромные возможности для получения информации. Когда мы познакомили Ироута с первой сводкой, его охватил ужас. Дальше - больше. В течение лета и осени мы узнали о планах вооружения германского вермахта, о выплавке стали для военных нужд, о поставках оружия и брони для итальянского военно-морского флота, о торговых и политических махинациях нацистов на Балканах и, наконец, о подготовке вторжения фашистских войск на территории Югославии и Советского Союза. С расширением потока информации возрастал и наш риск мой и Франтишки. Месяц за месяцем пролетали в постоянном страхе, но мы были полны решимости держаться до конца.
      Осенью начались аресты. Однажды в ноябре я побывал в здании бывшего министерства национальной обороны, где работал мой коллега по военному училищу майор Иржичек. Как выяснилось, он вел нелегальную работу в правительственных войсках. Мы договорились о сотрудничестве, однако вскоре Иржичек был арестован и казнен. Такая же участь постигла и другого моего однокашника - майора Черногорского.
      Когда летом 1939 года Гитлер расформировал чехословацкую армию, я вместе с двадцатью другими офицерами бывшего генштаба устроился на работу в Институт мер и Весов при министерстве финансов. Пивная "У Флеку" находилась через улицу, и мы частенько забегали туда утолить жажду. Свою новую работу никто из нас, конечно, всерьез не принимал: мы просто бездельничали. Этим пока ограничивался наш молчаливый протест. Но однажды, 28 октября, мы приняли участие в стихийно возникшей уличной демонстрации. С этого все и началось. Сначала исчез Марек, потом не вышли на работу еще двое. Начали следить и за мной. Круг постепенно сужался...
      Я решил не ждать, когда захлопнется клетка. Франтишка молча выслушала меня, только держала все руку у сердца, а потом сказала, что мы должны уйти все вместе - я, она и дети. Мне и раньше казалось, что она боится за меня, хотя и не подает виду, и я убедился в этом, когда, вернувшись на следующий день с работы, нашел ее совершенно измученной страхом и безнадежностью. Весь вечер мы промолчали.
      В наш дом приходили друзья, которым мы доверяли. Вольно или невольно разговор касался принятого нами решения, и каждый убеждал Франтишку, что она не может, не должна рисковать собой и детьми. Постепенно она, казалось, смирилась с неизбежностью, но тогда настала моя очередь мучиться угрызениями совести и терзаться сомнениями. Некоторое время все шло без изменений. В декабре я собирался отправиться в Вельку над Величкой, где жил мой старый друг - художник Карел Минарж. Он обещал мне любую помощь на случай перехода границы. И вот тут-то Франтишка проявила свою строптивость. Возбужденная, с румянцем на щеках, она заявила:
      - Если так, то мы уйдем все вместе!
      Я оказался в тупике. Чего бы я ни сделал ради своих детей! Но брать их с собой в дорогу, полную неизвестности и опасности?.. Одна мысль об этом приводила меня в ужас. Я прижался пылающим лбом к заиндевевшему окну и смотрел на уличный фонарь, при свете которого медленно парившие в воздухе снежинки казались тысячами огней. А воображение рисовало одну и ту же страшную картину: огромный ночной лес, стужа и... дети, голодные, замерзшие, бредут неизвестно куда... Мысленно я говорил сам с собой. Я спрашивал себя: "Ты что, хочешь погубить их собственными руками?" В ответ из детской доносились веселые ребячьи голоса, и я мучился еще больше, думая о том, что может с ними случиться уже в недалеком будущем. Я понимал, что борьба, на которую я решился, может стоить нам всем очень дорого.
      Больше так продолжаться не могло. Нервными, резкими шагами мерил я комнату из угла в угол. Дети еще не спали. Наконец я остановился и тихо, насколько это было возможно в моем состоянии, сказал Франтишке:
      - Это будет для нас большим наказанием.
      - Почему? - испуганно спросила она.
      - Не спрашивай! - почти крикнул я, взволнованный до предела.
      Мне стоило огромных усилий сдержать себя. Постепенно возбуждение Франтишки улеглось, и она ровным голосом сказала:
      - Ты должен поклясться здоровьем детей, что вернешься, иначе... - она запнулась, - иначе ничего хорошего из этого не выйдет...
      "Здоровьем детей?" Это был тяжелый для меня момент.
      Однако надо было принимать окончательное решение. Мысленно я прикидывал все "за" и "против", отвергал один вариант за другим.
      Этот маленький бой выиграла Франтишка. Благодаря ее усилиям, стойкости и внутреннему такту мы снова были вместе.
      Итак, согласие было восстановлено, и я мог теперь спокойно все обдумать, главным образом, то, как нам живыми и невредимыми добраться к цели.
      * * *
      Днем 17 ноября 1939 года через Прагу, из района Рузине, двигалась эсэсовская часть. "Мы едем в Англию!" - орали солдафоны. От Праги до Англии не близко. Там впереди - Канал, это прекрасное творение природы. Униформа солдат еще не помялась, тупые лица новобранцев были маловыразительны. Пройдет совсем немного времени, и они окажутся в родной стихии. Страх и ненависть вызывала эта черная армада завоевателей. Я смотрел на них, беспомощный и безоружный, и руки мои невольно сжимались в кулаки. Я жаждал открытого боя с врагом.
      Близилось рождество, а с ним и мой отъезд в Бельку. Более грустного рождества, кажется, не было в моей жизни - а ведь мы все так любим и ждем этот веселый праздник. Порой при мысли о будущем меня охватывал страх. В нашей квартире после того, как мы приняли решение об отъезде, сразу стало как-то пусто, холодно и неуютно, будто здесь давно уже никто не жил. У меня стоял комок в горле, когда я смотрел на зажженную нами рождественскую елку, но стоило Франтишке улыбнуться, как на душе у меня сразу потеплело. Единственное, что украсило это унылое рождество, были наши подарки детям. Милан весь засиял от счастья, увидев новый игрушечный автомобильчик, у которого были четыре скорости и задний ход. Малыш так и лег спать с новой игрушкой. Фред получил настоящие войлочные валашские сапожки. Боже, как он радовался им!
      - Эй вы, заговорщики, что вы там замышляете? - не раз спрашивал он строгим голосом, вперив в нас внимательный взгляд, будто пытаясь распознать, о чем это мы с друзьями постоянно шушукаемся. Фред, конечно, мало что понимал, а я и не стремился вводить его в курс дела. Дети, если их кто-то о чем-то спросит, должны говорить только то, что они знают, то есть говорить правду.
      Сразу же после рождественской ночи, после того, как мы раздали подарки, я уехал в Вельку над Величкой. В Праге навалило снегу по пояс, городской транспорт практически не работал, и я с превеликим трудом добрался до вокзала. Я взял с собой картину маэстро Минаржа. Она служила мне паролем и открыла в Вельке двери кабинета доктора Пшенички. Через него я познакомился с учителем Франтишеком Ягошем. Он сказал, что может переправить меня в Словакию немедленно, ,но что касается семьи, тут он не давал никаких гарантий. Учитель посоветовал мне немного переждать: в Вельке было очень холодно - тридцать градусов ниже нуля, да и снегу намело больше чем на метр. Но мы не могли терять времени!.. Дальнейшие события подтвердили, что я не напрасно торопился.
      После моего возвращения в Прагу время понеслось бешеным темпом. Дни сменялись ночами, и казалось, ничего будто не происходило, но вот арестовали Ироута, потом исчез Гаичек. Однажды и к нам заглянул таинственный посетитель. Каждый час, каждая минута таили в себе опасность. По ночам мы то и дело просыпались в тревоге. В тишине ночи я с ужасом думал о завтрашнем дне. Утром 5 января 1940 года я решил, что больше ждать нельзя. Часов около двенадцати дня я сообщил детям, что снег лежит прекрасный, погода отличная, поэтому завтра утром едем в горы кататься на лыжах. Их восторгу не было конца. Они даже забыли, что лыж-то у нас нет...
      Прощание с друзьями было волнующим и трогательным. В два часа ночи они стали расходиться, а уже в пять утра я будил сладко спавших ребятишек.
      В последний раз прошелся я по нашей квартире. Холодные, плохо отапливаемые в мороз комнаты. Каждая мелочь, каждая безделушка были привычны и дороги. Ковры, посуда, картины - все это теперь будет принадлежать неизвестно кому. Сознавать это было горько.
      У окна одиноко стояла рождественская елка - символ нашего недавнего семейного счастья, мира и покоя в этом доме. Мы оставляли ее вместо себя: пусть она послужит живым укором тем, кто придет в наш дом с недобрыми намерениями.
      Франтишка аккуратно убрала постели, привела в порядок нашу спальню и детскую. Я усердно помогал ей, размышлял о том, что станется теперь с нашим домом, кто завтра ляжет спать в наши постели, которые в течение стольких лет согревали нас. Как хорошо нам здесь было!..
      За завтраком меня вновь охватил страх. Бежать, бежать отсюда поскорее! Кусок не лез в гордо. Прихватив чемоданчик с теплыми вещами для детей, мы бросились к такси. Шестиместная "татра" уже ждала нас на улице. Последний взгляд на дом и наши окна. Когда мы направлялись к машине, мне почудилось, будто кто-то кивнул мне в окне.
      Когда машина тронулась и головы детей почти соприкоснулись с нашими, мне вновь подумалось об их горькой судьбе. Что-то ждет их впереди?
      На мосту я бросил ключи от квартиры во Влтаву, Я мог бы выбросить их в Канал, но выбрал именно Влтаву. Сам не знаю почему. Они упали на черную гладь воды, разорвав невидимую нить, которая связывала меня я мою семью с прошлым. Это был крутой поворот в нашей судьбе; сегодня, сейчас что-то ушло от нас безвозвратно - открывалась новая страница нашей жизни.
      Первый шаг был сделан. Каким будет второй?
      Велька над Величкой
      До отхода поезда на Брно еще оставалось несколько минут. Я не выдержал и спросил у жены:
      - Послушай, Франтишка, может, нам вернуться? Ведь еще есть время...
      Она коротко ответила:
      - Нет.
      Ответила без колебаний, твердо. Мне понравилось, как она это сказала, и ее решимость тут же передалась мне.
      Поезд набирал скорость, замелькали станционные постройки, и постепенно последние сомнения оставили меня. Знать бы только, что нам всем предстоит пережить в будущем. Но этого не дано.
      Я сидел у окна и провожал взглядом последние дома Жижкова{3}, один за другим исчезавшие в туманной дали. Ребята веселились. Почему бы и дет? Ведь они ехали в горы! Франтишка разрезала аппетитно пахнущие сардельки и теперь искала булочки, чтобы приготовить бутерброды. "Не рано ли они все это затеяли?" - подумал я. Впрочем, мне было все равно. В пути мы с женой, будто по обоюдному молчаливому согласию, почти не разговаривали. В Брно нам удалось довольно быстро пересесть на поезд, идущий до Вельки над Величкой.
      Нас никто не встречал, да и не мог встречать. Мы осмотрелись. Вельковский вокзал приютился в горах, высоко над деревней, и отсюда открывался великолепный вид на близлежащие окрестности. Стоял чудесный зимний день, и все, что нас окружало, казалось таким мирным и спокойным, почти идиллическим. Вечерние сумерки медленно опускались с гор. Велька утопала в снегу. Причудливые снежные шапки разукрасили даже немудреные деревенские изгороди. Давно я не видел такой красоты. Белый снег искрился чистотой и отливал голубизной. Дышалось легко и свободно. Из труб домов, мирно приютившихся в горной долине, струился дым. Во дворах суетились хозяйки: время было кормить скотину. В эти минуты я даже позабыл о Ягоше, к которому мы направлялись и который должен был позаботиться о нашей судьбе. Чтобы не очень бросаться в глаза (в Вельке уже хозяйничало гестапо), мы пошли через деревню двумя группами: Франтишка - с Фредом, я - с Миланом. Нам не повезло: в центре деревни мы нос к носу столкнулись с немецкими полицейскими, они с недоумением и недоверием стали нас разглядывать. Я похолодел от ужаса и, взяв Милана за руку, решительно направился к замерзшей речке. Чувствуя за спиной подозрительные взгляды немцев, я принялся кататься по льду, всячески имитируя безудержное веселье, в которое совершенно искренне тут же включился Милан. Полицейские, видимо, поверили нам, потому что, потоптавшись на месте, они наконец удалились. Когда они скрылись из виду, я остановился, чтобы перевести дыхание.
      У последнего дома по дороге на хутор Яворник сердце мое учащенно забилось - ведь это был дом, где мы надеялись найти приют. Пан учитель буквально остолбенел, увидев нас всех вместе.
      - Ведь я же писал Минаржу, чтобы вы повременили с приездом, - бросил он недовольно. - У нас тут тридцатиградусный мороз, снегу по пояс, да еще двадцать человек в доме.
      Это была жуткая, убийственная новость, о которой раньше мы ничего не знали. И, как потом оказалось, не знали... к счастью.
      Вернуться в Прагу? А что, если гестапо уже обо всем пронюхало? Что, если в нашей квартире засада?.. Вошла Людмилка, жена учителя. Когда она увидела замерзшего Милана, испуганно следившего за нашим разговором, глаза ее потеплели. Она погладила мальчика по малиново-красной щеке и примирительно сказала, обращаясь к мужу:
      - Ладно, Франта, все как-нибудь устроится.
      Ягош был явно раздосадован нашим появлением, и я не осуждал его. После некоторого раздумья он проговорил:
      - Такого у меня еще не было.
      Это был отказ или почти отказ, но в его голосе появились примирительные нотки. Позже учитель признался нам, что сначала его охватил страх. Да, он переправлял беженцев через границу, но это были взрослые люди, а когда он увидел детей и на секунду представил, что с ними может случиться, у него похолодело сердце.
      Итак, эти первые минуты остались, кажется, за нами. Во всяком случае, мы переступили порог дома. Ситуация и в самом деле была малоутешительной. Вокруг рыскали гестаповцы и многочисленные патрули с собаками, которых люди Ягоша пытались травить, но пока без особого успеха. Три дня назад нацисты до полусмерти избили переодетого студента, пытавшегося перейти границу. Да, риск был велик. Мы это хорошо понимали. Чувствуя наше состояние, Ягошовы всячески стремились приободрить нас, но это им плохо удавалось.
      Я сидел и думал о том, что же будет дальше. Возвращение в Прагу казалось мне теперь более опасным, чем ожидание здесь, в Вельке, почти у самой цели, где удобнее всего было перейти на территорию Словакии. Мы с удовольствием воспользовались гостеприимством Ягошовых и остались. Наш Милан сразу же завоевал симпатии детей Ягоша - Милана и десятилетней Верки, а также пса по кличке Каштан, который не отходил от него ни на шаг, выполняя все его команды. Фред же оставался серьезным, даже слишком серьезным для своего возраста.
      Но где же люди, которыми, по словам Ягоша, был набит его дом? Внешне все выглядело вполне спокойно. Кругом тихо. Я не заметил ничего такого, что могло бы подсказать нацистам, какие опасные для них люди находятся в доме сельского учителя. И вдруг рядом с собой услышал чей-то беспечный смех, который показался мне знакомым. Я сразу же вспомнил. 25 декабря, в мой первый приезд в Вельку, я познакомился в пивной с парнем, у которого был точно такой же незабываемый дьявольский смех. Теперь он мне представился: Франтишек Махалек, летчик, надпоручик. Да, это был он. Тогда в пивной он верховодил за последним столиком. Стоило мне появиться в зале со злополучной картиной под мышкой, как все тотчас же повернулись ко мне и замерли. А через секунду раздался тот самый дьявольский смех Махалека. Над чем он смеялся? Что его так развеселило? Картина? Мой вид? Не знаю, но мне стало тогда как-то не по себе. Я боялся разоблачения. Кто он - друг или враг? Махалек долго еще отпускал по моему адресу всякие шуточки, смеялся, дурачился, а я молчал и ждал, чем все это кончится. Теперь он объяснил мне причину своего тогдашнего поведения.
      - Смотри-ка, Франта, - сказал он в тот раз Ягошу, намекая на завернутую в тряпку картину. - Еще один любитель живописи.
      Странное дело, а я-то был уверен, что вид у меня вполне замаскированный и малоприметный. Картина была паролем, условным знаком, по которому Ягош определял своего человека.
      Махалек оказался легким в общении человеком. К моей жене он сразу же обратился запросто, назвав ее тетушкой, и не изменил этой привычке до последних дней. Что-то в его поведении подкупало людей, и они многое прощали Махалеку.
      На следующий день Ягош сказал, что они организуют охоту на лис. Охота была прикрытием, своего рода ширмой, пользуясь которой Франта Махалек и другие, скрывавшиеся у Ягоша люди намеревались незаметно переправиться через словацкую границу. Меня не пригласили, и Махалек здорово меня удивил, когда шепнул, предлагая идти с ними одному, как он выразился, вместе "дать стрекоча". Кажется, я был настолько ошарашен нелепостью его приглашения, что он потупился и больше к этому не возвращался.
      Рано утром Махалек и Ягош стали наперебой уговаривать меня принять участие в "охоте".
      - Самый подходящий момент для перехода!.. - твердили они в один голос.
      - А как же моя семья? - спрашивал я.
      - Семья подождет, пока не улучшится погода, - отвечали они.
      - А пока что я буду делать? - допытывался я.
      - Сидеть в Мияве и ждать, пока твои сами туда не переберутся...
      - А если что-нибудь с ними случится?
      Они промолчали.
      В этом разговоре было что-то странное, была какая-то недоговоренность. Эти люди обещали помочь мне перейти границу, и единственное, что от них требовалось, - выполнить свое обещание. Когда я рассказал обо всем Франтишке, она испуганно прижалась ко мне и почему-то заговорила шепотом:
      - Не верь им, пожалуйста, не верь!.. Мы должны идти только вместе. Она была в отчаянии.
      - Знаете, друзья, - сказал я чуть позже Ягошу и Махалеку, - из нашей затеи, наверное, ничего не выйдет. Впрочем, попробуйте сами поговорить с Франтишкой.
      Кажется, они все поняли и больше меня не уговаривали.
      И снова страх. Боязнь не выбраться отсюда с семьей, боязнь, что нас что-нибудь разлучит. Так безрадостно и уныло прошел день. Потом мы услышали смех: веселые и раскрасневшиеся от мороза Милан и Фред вернулись с катания на санках. Как приятно было слышать этот детский смех!
      Вечером, лежа в огромной двуспальной постели, которую нам любезно уступили Ягошовы, мы с Франтишкой почти не разговаривали. Мы молча смотрели в темноту ночи, мысленно возвращаясь к одному и тому же вопросу.
      - Что с нами будет? - вздохнула жена. Больше она ничего не сказала. Впрочем, вопрос был излишним. Ответ на него никто дать не мог.
      Франтишка все еще не спала. Молчала, но не спала. Потом мы погрузились в сон. Впрочем, какой это был сон? Тревожные мысли не давали нам покоя! Здесь, у Ягоша, мы чувствовали себя в относительной безопасности. А что будет потом, когда мы расстанемся с этими людьми?..
      8 января 1940 года, третий день нашего пребывания в Вельке, клонился к закату, а мы по-прежнему сидели на месте. Бездействие ужасно угнетало. Я обратился к учителю, чтобы узнать обстановку. Расстроенный, огорченный Франтишек сообщил, что подступы к Мияве охраняются патрулями глинковской гвардии и что то же самое происходит, вероятно, по всей границе между Моравией и Словакией. Ягош сказал, что, пока у него не будет точной информации, он не станет напрасно срывать нас с места. В первое мгновение я подумал, что вся наша затея провалилась, но Ягош успокоил меня, сказав, что обычно столь усиленное патрулирование границы продолжается недолго. Он советовал набраться терпения и ждать. Я видел, что учитель искренне пытается помочь нам. И, как бы подтверждая это, Ягош произнес:
      - Будь что будет - попытаемся перейти все вместе.
      Вечером стало известно, что Франте Махалеку с группой удалось благополучно перейти границу. По пути они умудрились даже подстрелить лисицу.
      - Вот негодник! - добродушно проворчал Ягош, а мне опять вспомнился раскатистый смех Махалека.
      В эти дни я часто думал о своем старом и больном отце, который жил не в Праге. Я наверняка огорчил его нашим поступком, лишив старика радости видеть любимых внучат. Он не был посвящен в мои планы. Отцу, конечно, следовало бы сказать всю правду, но я не чувствовал себя готовым сделать это. Он, кажется, о многом догадывался. Не от предчувствия ли близкой разлуки отец в последнее время еще больше сгорбился?..
      * * *
      9 января никаких новых известий о ситуации на границе не поступило. Больше ждать я не мог: это становилось опасным для всех вас, особенно для детей. Необъяснимый страх разрывал мне душу: что-то нужно было предпринимать! И немедленно!
      После обеда поднялась суматоха. Пришел Ягош и сообщил, что на днях рано утром мы отправимся в путь. Он все обсудил с местными жителями, и вместе они решили, что границу протектората мы перейдем под видом лесорубов, а наши вещи и одежду крестьяне переправят к горцам на словацкую сторону.
      Это была идея! Понятная и простая, она будто вдохнула в нас новую жизнь. Мы вновь обрели уверенность в себе. Мы жаждали решительных действий. Показываться на улице нам не рекомендовали (кругом шныряло гестапо), поэтому мы слонялись по комнатам и без умолку говорили. Нам уже не сиделось на месте.
      Мы постоянно беспокоились за Милана: термометр на улице показывал 25 градусов. Сообщение учителя о предстоящем переходе, казалось, разогнало весь холод вокруг, и днем мы все-таки отправили детей на улицу, чтобы они хоть немного попривыкли к морозу.
      Связной вернулся 10 января. Граница по-прежнему охранялась усиленными нарядами, чтобы закрыть Западную Словакию от притока чешских беженцев. Эти несчастные люди, рассказал связной, бродят неподалеку от границы, без денег и приюта, доставляя немало хлопот властям и местному населению. У меня свалился камень с сердца: гестаповцами там, кажется, и не пахло. Правда, к горцам частенько наведывались немецкие и словацкие жандармы, и наши планы укрыться в лесной сторожке вызывали сомнение.
      Сейчас все решало время, но Ягош не торопился: в случае провала первого варианта он запланировал ужо второй. Как и многие здравомыслящие люди, учитель не кичился, не превозносил собственную персону и даже в самые критические минуты умел трезво оценить обстановку, тем более теперь, когда были на карту поставлены человеческие жизни. Тщательно взвесив все "за" и "против", Ягош наконец назначил срок - пятница 12 января. Маршрут, который он для нас выбрал, был труднее обычного, но зато гарантировал относительную безопасность. Нам предстояло сделать большой крюк, чтобы обойти немецкую таможню, а дальше, если повезет, мы надеялись незаметно проскользнуть в девственный лес, раскинувшийся на многие километры.
      Весь день держался тридцатиградусный мороз. Мы в шутку называли его слабой оттепелью. Больше всего мы беспокоились за Милана. За Фреда я не боялся: у него были валашские сапоги и теплое пальто. В глубине души я очень надеялся на человеческую доброту и не ошибся: как только стемнело, крестьяне принесли нам обувь и теплую одежду. Переодевание вызвало веселое оживление. Ботинки оказались большими и старыми, меховая шапка закрывала Фреду пол-лица, и только Франтишке одежда пришлась более или менее впору: перевязанная крест-накрест шерстяным платком, она выглядела настоящей уроженкой здешних мест.
      Вечером появились поручик, летчик и надпоручик железнодорожных войск. Потом подошли и остальные беженцы. Самое время было уходить.
      * * *
      Накануне выхода, 11 января, мы отдыхали и мысленно готовились к встрече с неизвестностью. По правде говоря, я больше не испытывал страха; хотелось только одного - скорее оказаться по ту сторону гор.
      Мы провели оставшееся время с Ягошовыми. С этими сердечными людьми, приютившими нас, мы чувствовали себя легко и просто. Милан Ягош и его забавная сестренка Верка, как и их родители, оказывали беженцам, порой с большим риском, всякого рода услуги, помогая людям, которые уходили за границу, продолжать борьбу. Мы искренне поблагодарили пани Людмилу, доброго гения этого дома, чей светлый ум и интуиция не раз выручали нас в трудную минуту. Франтишек, умница и большой хитрец, великолепно делал свое опасное дело. О собственной безопасности он думал в последнюю очередь. "Им до меня не добраться", - любил повторять он. К сожалению, он тогда ошибался.
      - Ну что ж, давайте выпьем... - предложил Франтишек с легкой усмешкой. Мы выпили, и это была последняя рюмка, которую нам довелось осушить вместе.
      12 января 1940 года стал знаменательным для нас днем. Я понимал, что путь, на который мы вступали, мог привести меня и мою семью куда угодно, даже в преисподнюю, но отступать было уже поздно.
      Трудности начались с Милана: мальчик никак не хотел расставаться со своим игрушечным автомобилем. Когда я попытался отнять у него игрушку, Милан вцепился в нее что есть силы и стал реветь. Не помогло и обещание, что машинку здесь надежно спрячут до нашего возвращения. Мне было искренне жаль малыша, но иначе поступить мы не могли: какой бы патруль поверил, что современная механическая игрушка принадлежит сыну лесоруба? Кроме того, мы опасались, что с игрушкой на руках Милана легче спровоцировать на "профессиональный" разговор о достоинствах и недостатках этой модели, а это могло нас вконец разоблачить.
      Мы были уже готовы к выходу, как вдруг Милан, мрачно оглядев нас с головы до ног, презрительно спросил:
      - Что это вы так некрасиво оделись? - Голос его дрожал, малыш снова готов был разреветься.
      - Мы идем охотиться, - ласково и непринужденно ответили мы, но, по-моему, он в это не очень-то поверил.
      Всю дорогу Милан молчал, лишь изредка всхлипывая. Он явно чего-то боялся, возможно, даже нашего вида. Мы были одеты в какое-то тряпье. Старые пальто и куртки болтались на нас так, как на вешалках; на ногах были обмотки, перехваченные веревками. Мое лицо, заросшее щетиной, казалось ему чужим и страшным. Только он, Милан, оставался Миланом - славным мальчуганом, розовощеким, с кукольным личиком. Когда же он наконец заговорил, весь наш маскарад лопнул как мыльный пузырь: деревенские ребята так не говорили.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24