Со мной Джон тоже не становился приветливее, но я посчитал, что это происходит по следующим причинам: во-первых, он сам никогда не учился в школе и не мог разделить мою радость в связи с предстоящими каникулами, а, во-вторых, будучи голоден, Джон всегда испытывал неоправданное раздражение по любому мельчайшему поводу, и я надеялся, что после сытного обеда он все же немного подобреет. Но даже будучи голодным, он иногда, забывая о беконе, смотрел на меня таким жалостливым взглядом, будто сам голод был сущим пустяком по сравнению с тем, о чем он так и не решился мне поведать.

В Дулвертоне мы славно пообедали, и я попробовал такое вкусное мясо, что не забуду его, наверное, никогда. Даже теперь, прожив долгую бурную жизнь, я сглатываю слюну при одном воспоминании о том обеде. Наверное, только страсть к возлюбленной способна пробудить в человеке подобный аппетит. Я и раньше слышал о жареной баранине от тех богатеев, которые действительно делают из еды культ. От таких бесед я всегда начинал причмокивать губами, а живот мой сводило судорогой голода.

И вот теперь Джон Фрэй, зайдя в гостиницу, забавно переваливаясь на своих коротких ногах, гаркнул что есть силы хозяйке:

– Две порции жареной баранины в пятый номер через пять минут, и не забудь полить их соусом, тем самым, который я пробовал у вас на прошлой неделе!

Разумеется, через пять минут мясо нам не принесли. Не было оно готово и через двадцать минут, но это только разожгло аппетит, и когда комнатушка наконец наполнилась тончайшим ароматом, я сказал Господу спасибо за то, что он создал человека с некоторым пространством внутри тела, и что мне есть куда всю эту роскошь запихнуть. Пятьдесят долгих лет прошло с тех пор, а вкус чудесного соуса я ощущаю до сих пор.

Все нормальные мальчики довольно безразлично относятся к нарядам и уж совершенно холодны к разного рода украшениям. Мне становится тошно, если ребята начинают беспокоиться о морщинках на своей одежде или складках на штанах. А уж когда они сами подшивают те же штаны, чтобы казаться привлекательней, мне тут же хочется крикнуть: «Ну почему же Господь не создал тебя девчонкой?!»

Конечно, позже, когда молодые люди начинают ухаживать за девушками, все меняется. Тогда красота внешняя может сочетаться и с красотой внутренней, и все повторяется снова. Они ведут себя безрассудно, как, впрочем, поступали раньше и их отцы. Но только упаси Вас Бог любить и быть любимым так, как это выпало на мою долю, и если еще не поздно, остановитесь.

Когда с бараниной было покончено, а Пэгги и Весельчак получили свою порцию овса, я пошел к водокачке, чтобы немного освежиться. Я обожаю воду и мыло и, пожалуй, плескаться в воде для меня не менее приятно, чем хорошо пообедать. Джон Фрэй, напротив, очень прохладен к водным процедурам и моется строго один раз в неделю. Я не стал умываться перед едой только из-за того, что опасался за свою порцию баранины. Теперь же я с удовольствием вышел из гостиницы, а Джон встал в проходе и, ковыряя в зубах птичьим пером, с удовлетворением наблюдал за пасущимися неподалеку лошадьми, заранее предвкушая ужин.

В этот момент из гостиницы вышла молодая женщина, очевидно, служанка богатой дамы. Она улыбнулась солнцу и зашагала вперед, слегка приподнимая платье левой рукой. Заметив ее, конюхи, расположившиеся во дворе, начали смеяться, чем вызвали негодование служанки, да так, что она даже побледнела. Изящно неся высокий стеклянный стакан в другой руке, девушка направилась к водокачке, стоявшей посреди двора, как раз туда, где я от всей души наслаждался прохладной водой, омывая лицо, руки, шею и даже грудь. И хотя я не совсем четко видел служанку сквозь поток воды, тем не менее, она произвела на меня весьма благоприятное впечатление.

Оглядев меня и ничуть не сконфузившись, – ведь я для нее, женщины лет тридцати, должен был казаться просто ребенком, – она заговорила со мной довольно высокомерно, в то время как я, смутившись, старался побыстрее натянуть на себя рубашку.

– Мальчик, подойди ко мне поближе! Господи! Какие у тебя ясные голубые глаза, а кожа белее снега. Кто же посмел так избить тебя до синяков? Позволь мне дотронуться до тебя! Как тебе должно быть больно! Не бойся, я не сделаю тебе ничего плохого.

Говоря так, она трогала мою грудь своими нежными смуглыми ладонями, и по ее выговору и манерам я понял, что она приехала сюда издалека. Я осмелел, поскольку понял, что она иностранка, и перестал стесняться, хотя в то же время мысленно представлял себя уже и в рубашке и в своей любимой кожаной куртке. Но мне не хотелось обижать служанку, и я стоял, не двигаясь, а потом произнес:

– Госпожа, если вы не против, позвольте мне уйти. Дело в том, что меня ждут у дверей гостиницы, к тому же моя лошадь уже оседлана, и мы должны прибыть домой сегодня к вечеру. Там меня будет ждать отец, которого я давно не видел.

– Конечно-конечно, – отозвалась незнакомка, – иди, моя малютка, возможно, мы еще встретимся по дороге. Ты мне понравился с первого взгляда, тем более, что я сама сейчас должна спешить к баронессе. Мы тоже уезжаем на самый берег моря, в Вош… Вош…

– Вы имеете в виду Вотчет, госпожа. Вам предстоит нелегкий путь, и дороги там ничуть не лучше, чем те, что ведут в наш Оар.

– О-ар… О-ар… – задумчиво произнесла служанка. – Я постараюсь запомнить, где живет мой любимый малютка, и когда-нибудь я приеду в ваши места и разыщу тебя. А теперь накачай мне холодной воды для баронессы, дорогой мой, потому что она не будет пить без облака вокруг стакана.

Я начал качать воду, но каждый раз она выплескивала ее из стакана, и так повторялось раз пятьдесят, пока вокруг стакана действительно не образовалось нечто похожее на слабый туман, а на дне вода была чище горного хрусталя. Служанка сделала реверанс, держа стакан снизу, чтобы не рассеять драгоценное облачко, и хотела поцеловать меня, но я увернулся, поскольку такого рода благодарности в то время меня не прельщали. Я юркнул за водокачку, и женщина ударилась о нее подбородком. Конюхи, наблюдавшие за этой сценой, тут же предложили служанке свои услуги.

Гордо вскинув голову, женщина зашагала к гостинице с таким неподдельным чувством достоинства, что конюхи тут же притихли. Их собственные девушки не обладали ни такой благородной осанкой, ни манерами. Когда же они расположились на сене, каждый продолжал смотреть ей вслед в надежде, что гордячка все-таки обернется, и только тогда, когда служанка скрылась в дверях гостиницы, парни начали хохотать.

До самого конца Дулвертона по северной дороге те, кто едет в Оар и Вотчет, становятся попутчиками до того места, где стоит сломанный крест на могиле убитого бродяги.

Весельчак и Пэгги резво бежали вперед. После щедрой порции овса и бобов даже дорога в гору казалась им нипочем. Миновав очередной поворот, мы неожиданно встретились с изящным экипажем, запряженным шестеркой великолепных коней. Джон Фрэй без труда обогнал их, и, сняв шляпу, поприветствовал попутчиков, а я растерялся до такой степени, что не только не снял свою, а зачем-то натянул поводья, стараясь умерить бег моей Пэгги.

Карета была наполовину открытой, такие сейчас делают в городах, чтобы следовать последней моде и наслаждаться во время поездки свежим воздухом. В карете сидела та самая иностранка, которой я помогал у водокачки, и которая попыталась поцеловать меня в знак благодарности. Рядом с ней я увидел девочку, темноволосую и очень милую. Я не мог оторвать от нее взгляда, но она, в свою очередь, даже не удосужилась посмотреть в мою сторону, потому что ей было гораздо интереснее любоваться окрестностями.

Потом я увидел, очевидно, хозяйку моей новой знакомой – благородную даму, одетую довольно тепло. Рядом с ней сидел малыш двух или трех лет от роду, в шляпе, украшенной белым пером. Этот кроха беспрестанно вертел головой, рассматривая всех и вся вокруг.

Ребенок заметил Пэгги и, восторженно вскрикнув, указал на нее своим крохотным пальчиком. Его мать тоже повернула голову в мою сторону. И хотя я не слишком благосклонно отношусь к знати, но в глазах этой леди было столько тепла и доброты, сколько нет, ни у одной из наших простых деревенских девушек.

Я сорвал свою шляпу и поклонился милой даме, а она, в свою очередь, послала мне воздушный поцелуй, полагая, видимо, что я мальчик из благородной семьи. Многие говорили мне, что я выгляжу очень безобидно, хотя на самом деле это далеко не так. Служанка же смотрела на меня столь пронизывающим взглядом, что мне захотелось отсалютовать шляпой и ей. Но, как ни странно, теперь в ее глазах не было и тени доброты, будто она никогда не видела меня и не желала видеть. Это было настолько неожиданно, что я, сам того не заметив, пришпорил бедную Пэгги, и та, отдохнувшая и окрепшая, рванула вперед с такой скоростью, что мне не оставалось ничего другого, как быстро надеть шляпу и, пригнувшись к седлу, догонять Джона.

Я рассказал ему о встрече и спросил, как это так получилось, что они выехали из той же гостиницы незамеченными, и что он вообще знает о них. Джон упорно молчал, пока не осушил целую флягу сидра. Но даже и после этого все, что мне удалось выяснить у него, так это то, что они, как выразился Фрэй «проклятущие паписты» и что он сам не собирается иметь с ними никаких дел, да и «плевать хотел, откуда они прибыли и куда направляются.» Но мне как раз повезло, что мы остановились в Дулвертоне, поскольку я успел купить конфет для Энни, а то моя дурная голова забыла бы о сестренке после такой волнующей встречи с незнакомкой.

Больше нам по пути никто не попадался, но теперь дорога становилась все хуже, и наши мысли были заняты только тем, чтобы успеть домой вовремя и не заблудиться, полагаясь лишь на волю Божию.

На болота опустился густой туман, и не было ни ветерка. С листьев коренастых деревьев, которые больше напоминали кусты на толстых стволах, стекали капли воды. Кое-где попадались холмики земли и рядом с ними кроличьи норы, из которых изредка доносился плеск воды. Но скоро сумерки сгустились, и под ногами не стало видно ничего, только вдали последние лучи заката все еще прорезали долины.

А потом нам осталось только наслаждаться видом лошадиных шей да поблескиванием луж. Кони, ритмично помахивая хвостами, шли медленно, куда осторожней, чем это делают люди.

Джон Фрэй задремал, согнувшись в седле так, что я больше не видел его замечательную бороду, усыпанную росинками, как жемчужинами. Надо заметить, что у Джона была роскошная рыжая борода, которую он аккуратно подстригал, потому что женился только недавно и старался выглядеть привлекательным. «Дай Бог мне когда-нибудь обзавестись такой же», – рассуждал я тогда. И поглядывая на его покачивающуюся шляпу, купленную на ярмарке, я думал, смогу ли его разбудить, если вдруг Весельчак оступится или провалится в трясину.

– Господи Всемогущий! Куда это нас занесло? – неожиданно встрепенулся Фрэй, стряхивая с себя остатки сна. – Джон, мы, наверное, уже проехали старый ясень, ты не заметил?

– Нет, не видел, – сознался я. – Честно говоря, не видел и ничего не слышал, кроме твоего храпа.

– Какой же ты невнимательный, – рассердился Джон. – Да я и сам не лучше. Теперь давай слушать вместе.

Мы остановили лошадей и, приложив ладони к ушам, насторожились. Сначала до нас не донеслось ни звука, кроме, разве, посапывания коней, да еще капли, стекающие с одежды и шляп, громко падали в лужицы на земле. Потом издалека донесся печальный звук и, если бы не знать его источника, то он не вызвал бы во мне страха, и у меня бы не побежали мурашки по спине. Звук повторился три раза, словно вдали скрипело дерево, на которое было привязано веревкой что-то тяжелое. Я невольно дотронулся до руки Джона, чтобы почувствовать себя уверенней.

– Не бойся, – тут же успокоил он меня. – Сейчас для путников это самая приятная музыка. Да благословит Господь того, благодаря кому мы сейчас ее слушаем.

– Неужели повесили кого-то из Дунов, Джон?

– Тихо, малыш, неужели ты и правда в это веришь? Нет, с Дунами расправиться не так-то просто.

– Тогда кто же там висит? – не отступал я.

Я почувствовал, что постепенно успокаиваюсь. Я часто путешествовал по Экзмуру и считаю правильным, что воров и разбойников вешают на первом же дереве. Человек, который в жизни ни дня не трудился, а только грабил, достоин такой участи.

– Нас это совсем не касается, – продолжал Джон. – Он с другой стороны болот, а пришел воровать сюда. Его звали Рыжий Джем. Поделом ему, и теперь он предстал перед Господом, который сам назначит кару негодяю.

Направив лошадей в сторону виселицы, мы вскоре очутились на том месте, где дорога разветвлялась.

– Славно придумано, – прокомментировал Джон, глядя на висельника и обращаясь непосредственно к нему. – Старина Джем, ты выглядишь просто замечательно. Если бы я был вором, то, наверняка висел бы сейчас рядом. Но ты помогаешь заблудившимся путникам, и только благодаря твоей музыке мы нашли перекресток.

Джон Фрэй тронул поводья и направил Весельчака по тропинке, ведущей к дому. А мне было жаль Рыжего Джема, и я начал рассуждать о том, неужели он и вправду заслужил такого печального конца, и как теперь живут без него жена и дети, если они, конечно, у него есть. Но Фрэй больше не разговаривал со мной. Может быть, он тоже печалился, слыша позади протяжный скрип виселицы.

– А теперь притихни, – сказал через несколько минут Джон. – Сейчас мы подъедем к самому высокому месту в Экзмуре, тут проходит тропа Дунов. Кто знает, может, они сегодня снова выйдут на большую дорогу, и тогда нам придется ползти на брюхе, чтобы остаться целыми и невредимыми.

Я прекрасно знал, кого он имеет в виду – этих проклятых Дунов, которых боялись и в Девоншире, и в Сомерсете. Клан Дунов – разбойников и убийц – наводил страх на всех в округе. Ноги у меня задрожали, как только я вспомнил висельника, закованного в цепи, да еще представил себе целую банду живых грабителей, с которыми нам, возможно, придется столкнуться в пути.

– Но, Джон, – тихо спросил я, подъехав к нему поближе, – неужели они смогут увидеть нас в таком тумане?

– От этих зверей трудно скрыться, малыш. Тише, мы уже на их земле. И ни слова больше, если ты хочешь увидеть свою матушку.

Понимая, какой опасности мы подвергаемся, я почувствовал, что мне хочется рвануться вперед во весь опор, чтобы побыстрее пересечь эту проклятую тропу и очутиться дома. Но даже в тот момент мне снова показалось странным, что Фрэй упомянул только мать и ни слова не сказал об отце.

Мы подъехали к лощине, как мы привыкли называть это место у себя в Экзмуре, хотя, например, в Уэльсе существует другое слово – низина. В принципе, это длинная широкая канава, с крутыми подъемами с обеих сторон, зажатая между горами и ведущая в долины. Она может быть и прямой и извилистой.

Мы медленно продвигались вперед, прислушиваясь к каждому шороху и ожидая нападения в любую секунду. Потом начался подъем, и очень скоро мы очутились наверху, и вот тут я услышал какой-то странный звук. Я схватил Джона за руку, и мы остановились. Издалека доносился топот конских копыт, будто к нам через болота направлялись всадники. Потом послышался людской говор, звяканье металла и скрип кожаных седел.

– Ради всего святого, залезай под брюхо Пэгги и отпусти поводья! – взмолился Фрэй, соскочив с Весельчака.

Я так и поступил… Но наши лошади устали и тут же принялись щипать траву, никуда особо не устремляясь. Однако поводья я намотал на руку, не желая расставаться с Пэгги.

– Отпусти ее немедленно, – зашептал Джон. – Тогда они подумают, что это дикие пони, иначе нам конец!

Я понял, что он имеет в виду. Туман немного рассеялся, и я тут же бросил поводья на землю и сам, следуя примеру Джона, спрятался рядом с ним в зарослях вереска у небольшого оврага. Добираясь до кустов, я боялся, что шум моих шагов привлечет внимание шествующих вереницей всадников. Пока я полз, Джон заблеял, чтобы отвлечь внимание Дунов – он прекрасно подражал крикам любых животных.

В тот момент, когда первый всадник проходил в каких-то десяти метров ниже нас, порыв ветра прошел по ущелью и развеял туман, и отблески красноватого света засверкали на оружии всадников.

– Маяк, – шепотом пояснил Джон. – Значит, Дуны направляются домой. С тех пор как они сбросили сторожа с башни, маяк светит только для них. Что же нам теперь делать?

Но я не мог удержаться и, вырвавшись из рук Джона, пополз вперед по канаве и вскоре очутился у большого валуна, заросшего папоротником. Я спрятался за ним метрах в десяти от всадников и осторожно выглянул, хотя любопытство разрывало меня на части и я готов был встать в полный рост, чтобы внимательно рассмотреть их.

Я затаил дыхание. Мне показалось, что сигнальный огонь возносился к самому небу, освещая кровавыми отблесками даже долины и болота.

Всадники продолжали двигаться вперед, не обращая внимания на то, что происходит вокруг. Все они были богатырского телосложения, прекрасно вооружены, одеты в кожаные куртки, защищенные железными пластинами на груди, шлемы и высокие сапоги. За седлом у каждого я увидел тюки с награбленным добром и привязанные спереди огромные фляги с вином. Я насчитал более тридцати всадников. Некоторые везли овец, другие – оленей, а у одного разбойника через седло был переброшен ребенок. Я не смог разглядеть, был ли ребенок убит или еще жив. Скорее всего, они забрали его из-за дорогого платья, которое не успели снять, потому что в отблесках света оно сверкало золотом и драгоценными камнями. Мне страстно захотелось узнать, что же станет с этим ребенком. Неужели эти звери тоже сожрут его?

Все это настолько потрясло меня, что, потеряв рассудок, я вдруг выпрямился и, опершись о скалу, заорал на этих тварей во все горло, слабо соображая, что я делаю. Двое всадников оглянулись, и один уже вскинул карабин, но другой остановил его, сказав, что не стоит понапрасну мараться о такую мелочь и «поганку», зря тратя порох. Они еще не знали, да и я не мог предположить, что в один прекрасный день эта самая «поганка» сметет с лица земли их крепость.

Джон Фрэй, который в одно мгновение слетел с Весельчака в момент опасности, словно обмазанный салом, теперь, когда все миновало, подошел ко мне неторопливой походкой и сразу же принялся выговаривать:

– Что же ты натворил? А если бы они нас убили? Ты ведь мог оставить мою жену вдовой и сына сиротой, если он родится в скором времени, конечно. Надо бы было тебя бросить прямо на их разбойничьей тропе, если уж ты такой смелый и готов с ними сражаться!

И это вместо того, чтобы благодарить Господа, что все прошло благополучно и мы теперь можем спокойно продолжать свой путь!

Но я не стал ничего ему отвечать, хотя мне почему-то стало стыдно за себя. Мы вскоре отыскали Пэгги и Весельчака, которые стояли на дороге, ведущей к дому, и мирно паслись бок о бок, поджидая нас. Лошади очень любят хозяев, но не потому, что им нравится возить их, просто они в чем-то напоминают женщин, которым тоже необходимо, чтобы о них заботились и любили.

Отец не встретил нас ни у овчарни, на рядом с амбарами, хотя собаки подняли такой лай, который разбудил бы и мертвого. У самого дома, у ограды из ясеня, там, где отец учил меня ловить черных дроздов, я почему-то ощутил тоску и пустоту в душе. Фонарь у коровника не горел и никто не крикнул собакам: «Да тише вы! Это же наш Джек приехал!»

Я печально взглянул на ворота, а потом на конюшню, где хранилась сбруя и где отец любил петь старинные песни и курить трубку. Потом я утешил себя мыслью о том, что, возможно, в доме гости – какие-нибудь заблудившиеся на болоте путники – и отец не может оставить их даже ради того, чтобы встретить своего единственного сына, хотя это показалось мне досадным, и я был уже готов немного обидеться на него. Я нащупал в кармане новую трубку, которую купил для отца в Тивертоне и твердо решил для себя, что он получит ее не раньше завтрашнего дня.

Как же я был неправ! Я не могу сказать, что ощутил в тот момент, но мне почему-то захотелось куда-нибудь спрятаться. Я убежал в дровяной сарай, чтобы не расплакаться. Сейчас мне не хотелось никого видеть, и ни с кем разговаривать.

Но уже через минуту я услышал горький женский плач и на пороге сарая появились мать и сестренка. И хотя я их очень любил, я не бросился им навстречу, пока, наконец, не осознал того, что им сейчас нужна моя помощь. Они пошли в дом, и я последовал за ними.