Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Сон в начале тумана

ModernLib.Net / Классическая проза / Рытхэу Юрий Сергеевич / Сон в начале тумана - Чтение (стр. 6)
Автор: Рытхэу Юрий Сергеевич
Жанр: Классическая проза

 

 


Орво Джон узнал с трудом. Старик был одет в длинный замшевый балахон светло-коричневого цвета, увешанный множеством полосок из цветных тканей, кисточками белой оленьей шерсти, тонкими кожаными нитями с бусинками на конце, с колокольчиками, медными и серебряными монетами. На спине болтался снежно-белый горностай с черным кончиком хвоста.

Орво говорил, обратив лицо к морю. Речь, по всей видимости, предназначалась богам, потому что люди не слушали старика и, в свою очередь, иногда перебрасывались между собой словами. Произнеся несколько слов, Орво брал у стоящего поблизости блюдо или миску, черпал горсть священной еды и бросал на Восход, на Закат и на Север, Юг. Собаки осторожно подбирали жертвоприношения и безмолвно следовали за стариком.

На снегу лежали три байдары. Орво медленно обошел каждую из них. Возле носа он останавливался и подолгу бормотал, прикасаясь руками к пересохшей моржовой коже. Иногда он повышал голос, но как ни прислушивался Джон, он не мог разобрать ни одного слова. Порой ему казалось, что Орво говорит на каком-то ином языке, а не на чукотском.

Среди взрослых находились и мальчишки. Они были преисполнены важности и чинно следовали за процессией, которая обходила байдары. Высокое небо, дальние темные скалы, подсиненные далью, неподвижная, словно прислушивающаяся к молитвам тишина, все это неожиданно для Джона подействовало на него, и он с болью в груди вспомнил воскресную проповедь в Порт-Хоупской церкви, нарядных прихожан и торжественное, проникающее в самые сокровенные глубины души, пение органа.

Джон с юношеских лет не признавал бога и не ходил в церковь. Отец считал, что каждый человек имеет право жить так, как хочет, и не должен мешать другому. Родители Джона ходили в церковь, но Джон сильно подозревал отца в том, что тот не верит в бога и посещает воскресное богослужение только потому, что было так принято.

А здесь, на берегу Ледовитого океана, Джону вдруг захотелось войти в прохладный полумрак собора и вместо этого бездонного неба увидеть купол и радужную пыль, пляшущую в разноцветных солнечных лучах, льющихся через цветные витражи.

Разговор с богами закончился. Орво обратился к людям. Мальчишки, подставив подолы, обходили тех, кто держал в руках блюда с жертвенным угощением. Наполнив подолы, ребятишки наперегонки кинулись к своим ярангам, чтобы обрадовать своих матерей и сестер остатками с божественной трапезы.

Токо заметил Джона и что-то сказал Орво, кивнув в его сторону. Старик поманил Джона.

– Скоро спустим байдары в море, – с радостью в голосе произнес Орво. – Смотри туда, – он показал на покрытое снегом и торосами море. – Смотри выше, на небо. Видишь темную полосу? Это чистая вода отражается. Далеко еще, но задует добрый южак, и море станет ближе к Энмыну…

– И за тобой придет корабль, – добавил Токо.

– Ну, пока придет корабль, я еще с вами похожу на охоту, а глядишь, и моржа застрелю, – весело ответил Джон.

Вокруг них столпились люди. Джон с любопытством заглянул в одно из блюд. К его разочарованию, пища богов ничем не отличалась от человеческой. Это были кусочки вяленого оленьего и нерпичьего мяса, аккуратно нарезанные кубики сала, какие-то травы. Орво набрал в свою заскорузлую ладонь жертвенного угощения и протянул Джону.

– Теперь мы перенесем байдары к морскому берегу и плотно обложим снегом, – громко чавкая, объяснял он Джону. – Солнце понемногу будет топить снег, а вода смочит кожу. Она станет мягкая и упругая. А когда байдары будут готовы, лед уйдет с наших берегов…

– Но как вы узнаете, когда именно надо спускать байдару? Почему не вчера, не завтра, а именно сегодня?

– Это очень просто, – улыбнулся наивному вопросу Орво. – Ровно через шесть дней, как изнутри на заструге, с той стороны, что глядит на солнце, появляются тонкие ледяные иголки…

Джон продолжал допытываться:

– А осенью, когда еще нет сугробов, как угадать день, что довольно плавать по морю?

– Это и ребенок знает, – засмеялся Орво. – Когда созвездие Одиноких Девушек [14] станет наискось от Песчаной Реки.

– Ясно, – уверенно сказал Джон, не желая выглядеть перед чукчами невеждой, хотя ровным счетом ничего не понял.

Шагая к ярангам вместе с Токо, он думал о том, что этот народ далеко не так прост, как ему показалось вначале. У них и свой календарь, и свое представление о движении небесных светил. А что касается медицины и хирургии, тут остается только восхищаться. Джон усмехнулся про себя, вспомнив, с каким недоверием он отнесся к шаманке, спасшей его от верной смерти, вспомнил он и о том, как путал Токо с Армолем и как все чукчи Энмына казались ему на одно лицо. Да, у них была своя культура, приспособленная к выпавшим им на долю суровым условиям. Эти люди сумели сохранить все лучшие человеческие черты там, где не всякий зверь мог бы выжить…

Джон поглядел на Токо и попытался представить его в другой одежде, в другой обстановке. Он посадил его в Порт-Хоупском католическом соборе, одетого в вельветовый жакет, в брюках, башмаках и в белом воротничке. Но получилась такая нелепая и смешная картина, что он не смог сдержать улыбку.

– Весело тебе? – спросил Токо.

– Скажи мне, – обратился к нему Джон, – ты бы мог жить в другом месте?

– В каком другом? – не понял Токо.

– Например, в той земле, откуда я родом.

Токо молча шагал. Вопрос был задан всерьез, и надо было ответить на него основательно.

– Если не будет ничего другого, – медленно произнес Токо. – Когда нельзя найти другого выхода. А может быть, и не выжил бы.

– Ну почему же? – возразил Джон. – Вот я ведь живу на вашей земле.

– Потому что у тебя есть надежда, что ты вернешься, – ответил Токо. – Ты здесь как в гостях. Придут корабли, увезут тебя на теплую родную землю, к родным и близким. Пройдет время, и твоя жизнь здесь будет тебе как смутный сон. Знаешь, бывает такой сон, который плохо помнишь… Сон в начале тумана…

– Сон в начале тумана? – переспросил Джон и, подумав, возразил: – Нет, того, что я здесь пережил, я никогда не забуду… Токо, я хотел спросить тебя: что бы ты сказал, если бы я навсегда решил остаться с вами, на вашей земле?

– Ты бы мог жить и с нами, – задумчиво ответил Токо, – но у тебя есть надежда возвратиться, и у ближних твоих она тоже не пропала. Потом, быть может, ты вернешься к нам. Нам нужна дружба с белыми, потому что они знают и умеют больше нашего. Они выдумали такие вещи, которые облегчают жизнь человеку.

– Я боюсь, что общение с белыми людьми, кроме дурного, ничего не принесет вашему народу, – жестко произнес Джон.

– Вот сколько я ни общаюсь с тобой, а ничего плохого от тебя не слышал, – с улыбкой ответил Токо.

В чоттагине пылал костер. Пыльмау натаяла снежной воды и подала Джону для умывания. Двумя короткими деревянными держалками, заменявшими пальцы, Джон взял чистую белую тряпочку, намочил в воде и несколько раз обтер лицо. Умылся и Токо, обретший эту привычку от своего белого друга.

После умывания мужчины принялись завтракать.

11

– Нужен лахтак, – все чаще повторяла Пыльмау, обращаясь к мужчинам. – Ничего нет на подошвы. Если не добудете лахтака, босыми будете ходить.

Охотники уходили на припай. Долгожданный южный ветер заблудился в других краях, и лед прочно держался у скалистых берегов.

Полетели утиные стаи через дальнюю косу.

Токо разбудил Джона ранним утром. Они позавтракали холодным нерпичьим мясом. На дорогу Пыльмау положила им в кожаный мешок несколько кусков вареной нерпятины. Джон удивился и спросил:

– Как же так – еду берем? А в море идем – маленького кусочка не можем прихватить.

– Таков обычай, – ответил Токо. – На утиную охоту запас еды берем, а в море – грех.

– А не думаешь ли ты, что некоторые ваши обычаи попросту мешают вам жить? – спросил Джон, помогая запрягать собак.

– Есть такие правила жизни, что одному человеку мешают, зато всем вместе нужны, – глубокомысленно ответил Токо, отбив охоту у Джона к этому разговору.

Дорога шла берегом моря. Джон и Токо выехали далеко не первыми – на снегу уже образовалась накатанная полозьями дорога. Приближаясь к проливу Пильхын, охотники нагнали нарты. Армоль прихватил с собой младших братьев. Мальчишки держали на коленях эплыкытэты [15] и перебирали костяшки из моржовых зубов. Они с улыбкой смотрели на Джона, увешанного двумя эплыкытэтами.

– Эй, Токо, как же он закинет эплыкытэт в стаю? – крикнул Армоль со своих нарт.

– Закинет, – успокоил его Токо. – Он уже пробовал на льду лагуны.

Несколько дней Джон под наблюдением Токо овладевал искусством метания эплыкытэта. Это оказалось куда труднее, чем научиться стрелять из винчестера. Первая же попытка чуть не кончилась печально для Токо. Сорвавшиеся с культи эплыкытэты просвистели на расстоянии полупальца от головы Токо. А один раз Джон даже ухитрился попасть в самого себя. Отчаявшись приручить непослушное орудие ловли птиц, Джон заявил Токо, что отказывается от уток. Но Токо решительно произнес:

– Настоящий мужчина должен уметь все!

– Не повезу же я в Порт-Хоуп эти костяшки! – Джон потряс эплыкытэтом. – У меня дома есть хороший дробовик.

– Ружьем убить птицу – не хитрость, – возразил Токо. – А ты вот этим попробуй.

И он снова терпеливо принялся показывать, как раскручивать над головой пучок моржовых зубов на длинных бечевках из тонкого лахтачьего ремня, пока не научил Джона запускать эплыкытэт в нужном направлении.

Кое-где снег уже сошел с галечной косы, и издали темные пятна проталин походили на заплатки на бесконечном белом полотне. На этих заплатках и располагались охотники, высматривая утиные стаи, летящие с противоположной стороны лагуны.

Токо облюбовал себе бугорок с просохшей галькой, отвел упряжку на морской берег, чтобы собаки не видели уток и лаем не пугали их. Неподалеку со своими братьями расположился Армоль.

– Когда стая подлетит ближе, надо лечь на землю и не шевелиться, – наставлял товарищ Токо. – Вскакивать надо, когда утки будут над головой.

Джон слушал и молча кивал, чувствуя, как его охватывает знакомое каждому настоящему охотнику возбуждение.

Некоторое время Токо и Джон тихо разговаривали, всматриваясь в линию горизонта. Стаи пролетали или левее или правее от того места, где расположились Токо и Джон.

– Может, переберемся на другое место? – предложил было Джон.

– Терпи. Утки и к нам прилетят, – спокойно ответил Токо.

Терпение охотников было вознаграждено. Огромная стая летела прямо на Джона и Токо. Шум крыльев нарастал с каждой секундой. Гул был, как у Ниагарского водопада.

Стая летела низко, стелясь над покрытой снежницами лагуной. Темная плотная полоса скорее походила на стремительно несущуюся ураганную тучу, нежели на птичью стаю.

Токо и Джон прижались к холодной гальке.

У берега утки резко взметнулись вверх, но все же они были так низко, что Джон почувствовал ветер, поднятый тысячами крыльев. Взметнулись эплыкытэты. Их было не два, а четыре. Каким-то образом рядом оказался Армоль с братишкой. Три утки, опутанные тонкими бечевками, камнем упали на припай.

Джон бросился к ним, но его опередили Армоль и Токо.

Армоль с язвительной улыбкой подал Джону его эплыкытэт.

– Мимо, – сказал он.

Джон смутился. Почему-то каждый раз, сталкиваясь с Армолем, он чувствовал странное беспокойство и часто ловил себя на том, что разговаривает с парнем подобострастно и даже как-то виновато. И на этот раз Джон тихо сказал:

– Не умею еще.

– Белому человеку трудно дается наше дело, – изрек Армоль, связывая крыльями двух уток.

Вторая стая была намного больше первой. Оказавшись над галечной косой, она затмила солнечный свет. На этот раз повезло и Джону. Его эплыкытэт опутал большого жирного лылекэли [16].

– Удача пришла к тебе, – сдержанно похвалил Токо.

– Повезло, – произнес Армоль.

Честно говоря, уток было столько, что эплыкытэт можно было бросать с закрытыми глазами.

К тому времени, когда солнце перешло на западную сторону неба, у Токо и Джона уже было около трех десятков уток.

Разгоряченный удачей, Джон обещал Токо:

– Вот как вернусь к себе в Канаду, так сразу же пришлю тебе дробовое ружье. Один раз выстрелишь в такую гущу – и можешь возвращаться с полной нартой!

– Буду ждать, – не очень уверенно ответил Токо. – А теперь пора домой.

Когда нарта выехала на проторенную дорогу, Токо уселся поудобнее и затянул песню. Джону и раньше доводилось слышать чукотское пение, но особого удовольствия от тоскливой и унылой мелодии он не испытывал. Ему казалось, что каждый поет одну и ту же песню. Слов почти не было, и можно было только догадываться о чувствах, переполнявших поющего.

Собакам было тяжело. За солнечный день снег подтаял, стал рыхлым, и полозья скользили плохо. Джон и Токо то и дело соскакивали с нарты и помогали собакам.

Вдали показались Челюстные Китовые Кости, нартовый след стал тверже, и теперь можно было передохнуть на нарте.

– Почему вашу прародительницу называют Белой Женщиной? – спросил Джон, вспомнив, что под этими костями, по преданию, похоронена та, что дала жизнь чукотскому народу.

– Так прозвали, – ответил Токо.

– И почему именно китовые кости над ней?

– Так ведь она рожала не только людей, но и китов, – ответил Токо таким тоном, словно это само собой разумелось.

– Китов? – удивился Джон и хотел было сказать Токо, что это вздор, но вдруг ему на память пришли нелепости Библии, и он лишь попросил: – Ты можешь мне рассказать что-нибудь о ней?

– Это сказание помнит каждый ребенок, – сказал Токо, – да и ты тоже должен знать, потому что, может, и ты тоже китов брат.

– Китов брат? – удивленно переспросил Джон.

– Ну так слушай, – сказал Токо и поудобнее устроился на нарте. – Сказывают старики, что на этом берегу давным-давно, в далекие времена, жила молодая девушка. И такая она была красавица, что даже великое солнце на нее заглядывалось и не уходило с неба, а звезды среди дня загорались, чтобы увидеть ее. Там, где она ступала, вырастали красивые цветы и начинали бить ключи с чистой водой.

Красавица часто приходила на берег моря. Любила она глядеть на морские волны и слушать их шум. Засыпала под шепот ветра с волной, и тогда морские звери собирались у берега взглянуть на нее. Моржи выползали на гальку, тюлени, не смаргивая, смотрели круглыми глазищами на девушку.

Как-то проплывал мимо большой лыгиргэв [17]. Заметил он у берега толпу морских зверей, разобрало его любопытство и подплыл он ближе. Увидал красавицу и так пленился ее красотой, что забыл, куда и зачем плыл.

Когда усталое солнце присело отдохнуть на линию горизонта, кит вернулся к берегу, тронул головой гальку и обернулся стройным юношей. Увидела его красавица и потупилась. А юноша взял девушку и повел в тундру, в мягкие травы, на ковер из цветов. И так повелось – каждый раз, как солнце садилось на линию горизонта, кит приплывал, оборачивался человеком и жил с красавицей как с женой. Пришел срок, и она почувствовала, что скоро ей родить. Тогда человек-кит построил просторную ярангу и поселился вместе с ней и больше не плавал в море.

Появились на свет китята. Отец поселил их в небольшой лагуне. Захотят китята есть – и плывут к берегу, а мать навстречу им выходит. Росли китята быстро, и скоро им стало тесно в маленькой лагуне, и стали они проситься на вольный морской простор. Жалко было матери расставаться с ними, да что поделаешь: киты – морской народ. Уплыли дети в море, а женщина снова забеременела и родила на этот раз не китят, а детей в человеческом обличье. А дети-киты родителей не забывали, часто приплывали к берегу и играли на виду у отца с матерью.

Шло время. Росли дети, старели родители. Отец уже не выходил на охоту, сыновья еду добывали. Перед первой охотой в море отец созвал их, сказал напутное слово:

– Сильному и смелому – море кормилец. Но помните: живут там и ваши братья – киты и дальние ваши родичи – дельфины и косатки. Не бейте их, берегите…

Вскоре отец помер. А мать уже была так стара, что не могла провожать сыновей на морскую охоту. Разросся китовый народ, сыновья переженились, и у каждого было по многу детей. Все больше нужно было еды, и стали китовы потомки приморским народом – чукчами да эскимосами, на морского зверя охотниками.

Выдался однажды такой год, когда мало было зверя у берега. Забыли моржи водную тропу в селение, а нерпы ушли к далеким островам, и охотникам приходилось забираться далеко в море, одни погибали во льдах, другие – в морской пучине.

Только киты всякий раз весело и шумно играли у берега. И сказал тогда один из охотников, сын Белой Женщины:

– А почему мы не бьем китов? Смотрите – тут горы жира и мяса. Одна туша прокормит всех нас вместе с собаками всю зиму.

– Или забыл ты, что они наши братья? – отвечали ему.

– Какие же они братья, – усмехнулся охотник. – Живут они в воде, а не на земле, тело у них длинное да громадное, и не знают они ни одного человеческого слова.

– Так ведь по преданию… – вразумляли люди охотника.

– Бабкины сказки для малых ребят, – отрезал охотник и снарядил большую байдару, взяв самых сильных и ловких гребцов.

Кита добыть не стоило трудов. Сам он подплыл к байдаре, как и делал всегда, когда видел, что братья вышли в море. Но эта встреча была ему на погибель.

Загарпунили кита и долго тащили к берегу, а чтобы на берег вытащить, пришлось созвать всех жителей селения, даже женщин и малых ребят!

Тот, который кита добыл, пошел в ярангу к матери сказать ей, какое богатство он людям добыл. Но мать уже знала об этом и умирала с горя.

– Я убил кита! – воскликнул охотник, войдя в ярангу. – Целую гору мяса и жира.

– Брата своего ты убил, – ответила мать. – А если ты сегодня убил брата только за то, что он был на тебя непохож, то завтра…

И тут от нее отлетело последнее дыхание.

Токо умолк.

Молчал и Джон.

– С тех пор и пошло все, – нарушил молчание Токо, – теперь даже когда один человек убивает другого человека, никто больно-то и не удивляется.

В селении было оживленно. В каждой яранге пылал костер, и синие дымы отвесно вздымались к ясному небу. В воздухе плыли перья и пух – в чоттагинах щипали уток, кипели котлы и валил вкусный пар, возбуждая аппетит у людей и собак.

Пыльмау разожгла большой костер в чоттагине. Она тут же, прямо с нарты, взяла уток и принялась стряпать.

Джон и Токо распрягли собак, убрали нарту на подставку, нарубили копальхену и покормили собак. Войдя в чоттагин, сняли охотничью обувь. Осматривая торбаса Джона, Токо обнаружил крохотную дырку на подошве и показал Пыльмау.

– Лахтак нужен, – сказала Пыльмау. – Босыми останетесь на лето, нет кожи на подошвы.

– Завтра уйдем на припай, – ответил Токо.

Джон уединился в своей каморке. Несколько минут он лежал на постели. Закрывая глаза, он видел мелькающие бесконечные утиные стаи, и в ушах все звучал голос Токо, повествующий старинное предание.

Джон встал с кровати, достал записную книжку, раскрыл ее на чистой странице и написал:

«21 (?) мая 1911 года. Селение Энмын. Сегодня ходил на уток и пользовался орудием, которым ловил птиц еще человек каменного века. И я чувствовал себя таковым и относился к своему другу Токо соответствующим образом. Но то, что он мне рассказал, далеко от примитивизма. В этой легенде заключена такая глубокая мысль, что сомневаюсь, понимает ли сам Токо то, что рассказывал. Заповеди Евангелия – жалкий лепет перед мыслью о высокой поэзии, заключенной в этом рассказе…»

И тут Джон записал предание, стараясь припомнить все мельчайшие подробности.

«Однако подозреваю, что Токо рассказал мне легенду не без умысла. Быть может, именно таким образом, аллегорически, он преподносил мне идею всеобщего братства, эту несбыточную мечту человечества, уходящую корнями в самые истоки истории».

Перечитав написанное и внимательно исследовав почерк, Джон с удовлетворением заметил, что стал писать лучше, ровнее и буквы почти перестали вылезать из строки. Полюбовавшись, Джон воткнул карандаш в держалку и записал:

«Если бы кто-нибудь год тому назад сказал, что я буду находить бесспорные прелести у туземных женщин, я бы назвал его безмозглым дураком и оскорбился. Видимо, женщина прекрасна каждая на своем месте. В этой хижине при всем своем воображении я не могу представить Джинни, так же как Мау неуместна в гостиной нашего дома. И все же обе они – и Джинни, и Мау – достаточно хороши, чтобы волновать мужчину. Пребывание среди этих людей явно пошло мне на пользу. На многое я стал смотреть проще, а значит, и точнее, и шире. Я чувствую, что мне будет трудно расстаться с ними, а там, в родном Порт-Хоупе, в моих ушах долго будет звучать чукотская речь и сниться здешние сны… Сны в начале тумака. И еще я чувствую, хоть и довольно сильно оброс грязью, а словно что-то сошло с меня, какая-то кора, которая не давала мне ощущать чужие радости, горести и мысли…»

– Сон, есть будем! – услышал он голос Токо. – Иди сюда!

Джон посидел с минуту над раскрытым блокнотом, захлопнул его и вышел в дымный чоттагин, где в отблеске костра хлопотала Пыльмау.

Большое деревянное блюдо, заполненное утиным мясом, она поставила на низенький столик. На этот раз не было ножей – птичье мясо легко поддается зубам.

Когда утолили первый голод и глаза начали выискивать лакомые кусочки, Токо заговорил:

– Надо добывать лахтака. Если будет кэральгин [18], пойдем на лед. Пойдем налегке, без собак. Нерпу бить не будем. Запасы у нас есть, все бочки жиром заполнены, скоро пойдут моржи – куда все это денем? Будем искать только лахтака.

– Удивительно, что среди всей зимы именно нам не попался ни один лахтак, – сказал Джон.

– Бывает, – отозвался Токо. – Одному повезет, другому нет. Лахтака добыть – большая удача. Часть кожи можно поменять у оленных людей на пыжики…

Пыльмау не вмешивалась в мужской разговор. Время от времени она вставала, подкладывала утятину и украдкой переводила взгляд с одного на другого. А в голове у нее настойчиво стучала мысль: почему женщина не может поступать так, как мужчина? Почему дозволенное им не дозволено ей?

Морской лед избороздили трещины, покрыли снежницы с промоинами, в которых дышала океанская вода. На поверхности льда почти не осталось снега, и ноги, несмотря на толстую подстилку из сухой травы и меховые чижи [19], больно ощущали ледяную твердь.

Идти было жарко. Джон чувствовал, как по спине, по позвоночной ложбинке, щекоча кожу, течет струйка пота. Впереди шагал Токо. Он шел, не сбавляя хода, ровно и быстро. Напрягая последние силы, Джон тянулся за Токо. Висевший за спиной в белом кожаном чехле винчестер с каждым шагом становился тяжелее, и даже деревянный акын [20] казался уже чугунным. Только самолюбие не позволяло Джону просить передышки. Он сопел и уже стал спотыкаться, как вдруг Токо остановился возле подтаявшего тороса.

– Посмотрим, что дальше, – сказал он и показал на вершину тороса.

– Смотри, – отозвался Джон, – я здесь подожду, внизу.

– Ладно, – Токо вынул охотничий нож и принялся вырубать во льду ступени.

Прозрачные осколки долетали до Джона. Он поймал несколько льдинок и положил в рот, чтобы унять сухой жар.

Токо вскарабкался на торос и, приставив ладонь к глазам, тщательно осмотрел горизонт. Спустившись, он удовлетворенно сообщил:

– Открытая вода совсем близко. Пойдем.

И, даже не дождавшись ответа, снова зашагал вперед.

Плетясь за ним, мокрый от пота, Джон с досадой думал о том, что вполне мог он проходить и в этих торбасах до прихода первого корабля. Новые торбаса ему уже не понадобятся. Разве лишь как память о пребывании на далекой чукотской земле. Он их повесит в гостиной, чтобы каждый, кто зайдет, мог их видеть. И будет рассказывать, как торбаса шила чукотская красавица Пыльмау (на этот раз он назовет ее полным именем, а не так, как привык, – Мау), как она зубами придавала нужную форму подошвам-галошам, и он встанет, снимет со стены торбаса и покажет следы зубов Пыльмау, отпечатавшиеся на кожаной подошве. Надо будет захватить не только торбаса, но и кухлянку, охотничье снаряжение, вороньи лапки – лыжи-снегоступы. Некоторые вещи можно преподнести в дар Национальному музею в Торонто, а матери и Джинни не забыть заказать расшитые бисером тапочки. Он видел такие у Пыльмау.

Открытое море показалось как-то вдруг неожиданно. Вода сливалась с небом, и дальше плавающие льдины трудно было отличить от облаков. Водная гладь как бы приподнималась к краю неба, и такой открывался простор, что захватывало дух. К чувствам Джона примешивалась еще и мысль о том, что это дорога домой, к родному дому, к тому миру, где он родился и вырос и которому принадлежал.

– Пришли, – удовлетворенно протянул Токо и несколько раз глубоко вздохнул.

Сочтя, что это вполне достаточный отдых, он принялся мастерить укрытие.

– Хорошо бы тебе устроиться чуть подальше, – сказал он Джону. – Так мы скорее убьем лахтака.

– Ты прав. Только как я узнаю лахтака? – засомневался Джон.

– Да ведь ты видел их.

– Только мертвых, убитых, – ответил Джон.

– В воде лахтак примерно такого же вида, как и нерпа, – стал объяснять Токо, – только он больше и усы у него грубые и почти всегда черные.

– Давай не будем гадать, – предложил Джон. – Я буду стрелять подряд, а потом уже разберемся, где лахтак, а где нерпа.

Токо почесал в затылке, поморщился и нехотя согласился:

– Ну ладно. Только уж смотри, чтобы много нерп не было. Что зря бить зверя?

Он помог Джону смастерить укрытие, и охотники разошлись в разные стороны.

Тихо дышал океан. Вода плескалась у толстого излома синего льда. Токо посмотрел на восточную сторону небосклона, туда, где дальний мыс далеко уходил черным пальцем в морской простор. Небо над скалами было чисто, ничто не предвещало перемены погоды. Но весной надо быть начеку. Ветер может измениться неожиданно, а испещренный трещинами лед от легкого дуновения может рассыпаться на отдельные льдины, и охотников унесет в открытое море.

Медленно текло в ожидании лахтака время, отмеряемое громкими звуками капель, падающих со льда на водную поверхность океана.

То и дело показывались нерпы. Они плыли неторопливо и порой так близко оказывались от Токо, что он мог дотянуться до них багорчиком.

Выстрел рванул воздух. Токо вскочил на ноги и бросился к Джону, который уже разматывал над головой акын. В растекающемся пятне крови плавал мертвый лахтак. Джон закинул акын чуть подальше зверя, подтянул и, сделав рывок, зацепил.

Вдвоем едва вытянули на лед мертвого лахтака. Токо не нужно было рассматривать зверя, чтобы убедиться, что кожа у него как раз такая, какая требовалась для охотничьей обуви, – крепкая и толстая.

– Ты добыл лахтака! – воскликнул Токо, бросая на Джона взгляд восхищения и благодарности.

– Я его с трудом узнал, – с улыбкой признался Джон. – Вернее, не узнал, а как-то почувствовал: какой-то странный зверь. Решил, что это и есть лахтак, и выстрелил.

– Молодец! – похвалил Токо. – Теперь тебе осталось загарпунить моржа, поохотиться на кита и заколоть копьем умку – белого медведя…

– С меня довольно нерпы, уток и лахтака, – с грустью в голосе ответил Джон, – и то слишком много для меня.

– Хочешь, переходи на мое место? – предложил Токо. – – Рядом будем сидеть, не так скучно тебе будет.

– Разве нам мало одного лахтака? – спросил Джон.

– Вообще-то нет, да ведь мы только пришли, – глядя куда-то в сторону, ответил Токо.

Джон почувствовал в его словах оттенок обиды. Действительно, картина возвращения будет не очень приятной: белый человек, можно сказать, безрукий, с добычей, а Токо – пустой.

Токо ловко надрезал усатые губы лахтака, продернул буксировочный ремень и подтащил лахтака к своему укрытию, сделанному из обломка льдины.

Токо занял свое место, а Джон расположился рядом, держа в руках заряженный винчестер со взведенным курком.

Вдали показалась нерпа, медленно направляясь к охотникам. Джон смотрел ей в глаза. Заметив его движение, нерпа нырнула.

– Почему у нерпы такие человеческие глаза? – спросил Джон. – Может быть, она тоже родственник какому-нибудь народу?

– А почему бы нет? – отозвался Токо. – Каждый зверь имеет родственников среди людей. А те из нас, кого уносит ветер и долго держит в плену во льдах, понемногу превращаются в тэрыкы, в оборотней. Человек дичает и не может жить людской жизнью. Он бродит по тундре, по горам, нападает на зверей и ест мясо сырьем.

– А ты видел этих тэрыкы? – спросил Джон.

– Один раз видел, – ответил Токо.

Джон повернулся к нему, думая, что Токо шутит. Но лицо чукчи было серьезно.

– Тогда я был еще очень молодой, неженатый. Охотился вот так весной на лахтака. Увидел зверя на льду. Стал к нему подкрадываться. Долго полз, застудил руки и колени. А как собрался прицелиться – вижу тэрыкы. Вылупил на меня глазища и улыбается. Вскочил я на ноги и бежать. До самого селения бежал, без передышки.

– Ну и каков он собой? – спросил Джон.

– Гладкий. Совсем голый. Только тонкая красноватая шерсть на теле… Поглядеть – страшно!

Послышался всплеск. На ровной гладкой поверхности воды показалась усатая голова.

– Тс-с, – Токо прицелился. – Ты не стреляй, я буду. Джон опустил ствол винчестера.

Лахтак быстро приближался к ледяному берегу. Видимо, он намеревался вылезти на лед и погреться в лучах весеннего солнца. От усатой головы в разные стороны расходились две гладкие волны. Джон подивился его скорости. Зверь был совсем близко, когда грянул выстрел. Пуля ударила в голову. Смерть была мгновенной, но лахтак по инерции еше плыл к припаю.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36