Гиаберто взял кисть и начал рисовать. Вот какое возмездие настигнет предателя, убийцу Андрее Грихальва: молочно-белая слепота поразит глаза, а руки станут жертвой всепоглощающей костной лихорадки. Руки Агустина невольно напряглись, словно и он испытал приступ боли. Он вдруг понял, что неясно видит стоящих вокруг иллюстраторов, точно его глаза затянула невидимая пелена.

Но в следующее мгновение боль утихла, так стекает вода по крышам домов; мальчик заморгал, огляделся по сторонам. На портрете темные глаза гордеца Сарио смотрели на мир как сквозь белый туман; его молодые, сильные пальцы скрючились, будто он испытывал невыносимые страдания.

Однако… что-то было не так. Агустин ничего не чувствовал, хотя точно знал, что должен.

– Не получилось, – вырвалось у него. – Вы изменили картину, и все. И все!

Вьехос Фратос попытались наказать своего собрата – и у них ничего не получилось.

– В чем дело? – просипел Тосио.

Гиаберто сжал кулаки, словно от невыносимой боли.

– Причина не в моем искусстве и не в нашей крови, – хрипло промолвил он. – С Чиевой до'Сангва все в порядке. Видимо, в этом портрете нет крови. Но я следил за ним, когда он его писал! И ты тоже, Тосио. Матра эй Фильхо, все иллюстраторы наблюдали, как он работал, все, кроме Агустина и Дамиано. Он использовал кровь. Мы же проверили. Здесь. – Гиаберто прикоснулся кистью к крошечной ранке на внешней стороне левой ладони Сарио. – Вот тут он сделал надрез. Это та же самая картина.

– А мог он написать другой портрет? – спросил Агустин. – Чтобы он защитил его от этого? – Он много думал о Даре, которым был наделен.

Тосио хотел было что-то сказать, но не произнес ни слова. Нетерпеливым, сердитым жестом Гиаберто набросил на полотно покрывало, прилипшее в тех местах, где краска еще не высохла.

– Я никогда не слышал и не читал ни о чем подобном, – резко ответил он Агустину. – Как он мог научиться? И если Сарио написал второй портрет, где он его хранит?

– Но ведь это можно сделать, можно? – настаивал на своем Агустин. И почему они никогда не отвечают на его вопросы прямо?

– Нет, – заявил Тосио. – Нельзя, иначе мы бы знали, как защититься от подобного трюка.

– Но что еще могло произойти? – Отсутствие у них воображения приводило Агустина в ярость. – Почему бы ему не создать обычный портрет и не оставить его здесь, а настоящий не спрятать где-нибудь в надежном месте?

Гиаберто энергично покачал головой.

– Мой племянник прав. Перед нами, по всей вероятности, копия. Другого объяснения я не вижу. – Он помолчал, теперь он был главным среди Вьехос Фратос. – Сарио Грихальва стал преступником. Ему больше нельзя доверять. И мы должны уничтожить его при первой возможности, иначе он покончит с нами. Если он убил Андрее, то, значит, нет такого из ряда вон выходящего поступка, на который он не был бы способен. Мы не можем чувствовать себя в безопасности.

– Но разве мы в состоянии ему помешать? – спросил Агустин, в то время как остальные лишь тоскливо молчали.

Гиаберто отпер дверь кречетты, распахнул ее. В комнату тут же ворвался поток света.

– Я не знаю, – признался Гиаберто.

– Как ты думаешь, грандтио? – чуть позже в тот же день спросил Агустин, когда они с Кабралом сидели у фонтана, выложенного желтыми плитками, на заднем дворике и грелись на солнышке. Кабрал все больше и больше времени проводил на этой скамейке, слушая и наблюдая за искрящимися в лучах потоками воды, словно рассказывающей ему диковинные сказки и рисующей причудливые лица на полотне из разноцветного тумана.

– Северин однажды поведал мне забавную историю. – Кабрал привычным жестом поправил кружевные манжеты. – Когда они с Лейлой решили пожениться, она в шутку предложила ему написать портрет мужчины, который вышел бы из картины, сделал ей ребенка, а потом снова вернулся на полотно.

– А какое это имеет отношение к Пейнтраддо Сарио?

– Терпение, – улыбнулся Кабрал. – Я думаю о Сааведре Грихальва. Она ведь и в самом деле переместилась на картине. Это мы установили совершенно точно. Может быть, она действительно живая – и оказалась в плену?

– А разве такое возможно?

– Давным-давно, во времена герцога Алсхандро, армия Тза'аба собиралась захватить Хоарру. Так вот, Сарио Грихальва нарисовал другую армию.

Агустин хмыкнул. Даже он не настолько наивен, чтобы поверить в подобные небылицы.

– И оживил их?

Кабрал лишь рассмеялся в ответ.

– У него получилось? – Агустин от нетерпения подпрыгивал на месте.

– Тебе ужасно хочется узнать, нинио. – Взгляд Кабрала остановился на струящейся воде фонтана, точно он увидел там сцену из прошлого. – Как не похоже на драгоценную Челлу… – Он умолк и покачал головой. – Это было очень давно. Сарио Грихальва нарисовал армию. На восходе солнца на дальних дюнах, словно по мановению волшебной палочки, вдруг возникли тысячи солдат. Армия Тза'аба в ужасе бежала. А это были вовсе не настоящие воины. Пустые оболочки, руки и лица, и больше ничего.

– Что произошло потом?

– Нинио мейа, ты поражен. Надеюсь, моя история не привела тебя в восторг! – Кабрал улыбнулся, но голос его звучал мрачно. – Сарио написал пустые дюны, и армия исчезла, никто больше никогда ее не видел.

Агустин удовлетворенно вздохнул; очень интересно. Но потом, хорошенько подумав, стал серьезнее.

– Какое это имеет отношение к Пейнтраддо Сарио? Или к портрету Сааведры?

Кабрал аккуратно сложил руки на коленях, так женщины старательно укладывают цветы. Морщины, старые шрамы и мозоли, казалось, готовы были поведать свою собственную историю, раскрыть множество секретов, только вот Агустин не понимал их языка.

– Кто-нибудь из вас знает, на что в действительности способен Одаренный иллюстратор? А что, если Сааведра Грихальва вовсе не исчезла, а заключена в плен внутри картины?

– Это невозможно. Но… – сказал Агустин задумчиво, —.а если все-таки возможно?

– Как Сарио удалось избежать наказания, наложенного на него Вьехос Фратос, ведь портрет написан красками, в которые была подмешана его кровь? Тоже невозможно. Но тем не менее это случилось. Мне кажется, Вьехос Фратос следовало бы выяснить, как Сарио использует свой Дар, – теперь, когда они знают, на что он способен. И еще им необходимо подумать почему.

– Почему?

– Почему именно Сарио? В детстве у него не было особо выдающегося таланта или каких-нибудь особенных амбиций. Неужели все эти годы он от нас скрывал свои устремления? Если это так, значит, он гораздо опаснее, чем они думают. Если он в состоянии избежать наказания Чиевой до'Сангва, надеюсь, Гиаберто и остальные сделают все, что в их силах, чтобы выяснить, где он этому научился.

Вода стекала по краям фонтана, бесконечный живой поток, столь похожий на любопытство Агустина, которому не было предела. От волнения он стал грызть ноготь, заметил это и засунул провинившуюся руку в густые черные волосы.

– Гиаберто говорит, что если Андрее умер вследствие какого-то заклинания, то он его не знает, потому что его нет в Фолио.

– Я, естественно. Фолио не читал. И с сожалением узнаю о том, что там могут быть записаны подобные вещи.

Агустин ждал продолжения, но Кабрал больше ничего не сказал. В конце концов, природа не наделила его Даром, а значит, ему не дано познать тайны, заключенные в Фолио, как, впрочем, и те, что передаются устно из поколения в поколение. Кабрал не в состоянии понять, сколь тяжкий груз возложен на плечи Одаренных… Агустин тряхнул головой, ему не понравились собственные размышления, рожденные словами, которые он множество раз слышал от Вьехос Фратос. Если он поверит им, следовательно, должен поверить и в то, что Элейна никогда не станет великим художником. А он знал, что это не так.

Матра эй Фильхо! Где сейчас Элейна? Одна, в Палассо Веррада, рядом с кровожадным чудовищем! Должен же быть какой-нибудь способ ее защитить. В ателиерро даже поговаривали, что неплохо бы найти наемного убийцу! Агустин чувствовал себя таким беспомощным, особенно когда думал о Сарио, – тот, похоже, мог делать все, что пожелает. Эйха! Бедняга Кабрал вынужден сидеть и ждать, что произойдет дальше, – ведь у него нет Дара.

– Ты скучаешь по старым друзьям, грандтио? – спросил мальчик, ему неожиданно пришло в голову, что Кабрал уже древний старик.

"Мне не суждено дожить до таких лет. Я не расстанусь, как Кабрал, со своей семьей и друзьями”.

Улыбка у Кабрала была ласковой и одновременно грустной.

– Я и в самом деле скучаю по друзьям, нинио мейа. Это очень мило с твоей стороны, что ты сидишь тут со мной и пытаешься меня утешить. Но, по правде говоря, я жду гостя.

– Гостя?

Грихальва в последнее время редко выходили из Палассо и еще реже принимали гостей. Пикка, обычно оживленная, переполненная покупателями в предпраздничные дни, была пуста, улицы затихли, жители боялись комендантского часа, введенного Временным Парламентом.

Неожиданно появился старый Дэво, который вел за собой какого-то мужчину. Агустин встал – он был удивлен, увидев посетителя, – Дон Рохарио!

– Мастер Агустин. Доброе утро. Не вставайте, тио, пожалуйста. – Но хотя молодой до'Веррада говорил вежливо, его тон и манеры выдавали крайнее волнение. – Я пришел сразу, как только смог, – продолжал он и стал нервно расхаживать по двору, сначала к задней лестнице, потом к фонтану, обогнул его, остановился, несколько мгновений любовался игрой воды, снова зашагал вокруг дворика.

– У Элейны все в порядке, – сообщил Кабрал. Рохарио не произнес ни слова. Как заметил Агустин, он не столько ходил, сколько заглядывал во все уголки, точно хотел убедиться, что рядом нет никого чужого, что никто ничего не услышит. Все было в порядке – слуги не подметали двор и не поливали цветы. Кабрал коротко кивнул, и Дэво отправился восвояси.

– Мы здесь одни, Рохарио, – успокоил его Кабрал, – Агустину можно доверять. В чем дело, нинио мейа? Рохарио внезапно остановился.

– Нинио мейа, – пробормотал он. Потом уставился на Кабрала, словно собирался что-то у него спросить. Агустину почему-то показалось, будто вот сейчас Рохарио скажет что-то очень безрассудное. – Вы мой дедушка?

Агустин напрягся. Видимо, он ослышался.

– Матра Дольча, – прошептал Кабрал так тихо, что Агустин не был уверен, сорвались ли в действительности эти слова с его губ. – Значит, все открылось. Где ты узнал?

Рохарио начал взволнованно, путано объяснять: Брендисиа, бастарды. Агустин был слишком потрясен, чтобы понять хоть слово из услышанного.

Кабрал похлопал рукой по каменной скамейке.

– Сядь, Рохарио.

Рохарио тяжело, безвольно опустился рядом с ним, теперь он скорее напоминал тряпичную куклу, чем ураган, ворвавшийся во дворик всего несколько минут назад. Наступило тягостное молчание. Солнце, точно потоками воды, заливало вымощенный плитками дворик. Фонтан по-прежнему звонко пел в утренней тишине. Кабрал откашлялся.

Рохарио неожиданно резко повернулся и посмотрел на старика.

– Это правда. Я вижу по вашему лицу.

– Это правда. И это очень длинная история.

Рохарио кивнул, признавая его правоту, он больше не кричал, не шумел. Пораженный Агустин восхищался его выдержкой. И смелостью. Рохарио до'Веррада оказался чи'патро, а вовсе не настоящим до'Веррада. Матра Дольча! А если это так, то, значит, и герцог Ренайо – тоже! Кабрал – отец Ренайо? Даже подумать страшно!

– Расскажите мне, – тихо попросил Рохарио. В уютном дворике, под мелодичную серенаду фонтана Кабрал поведал своему внуку правду.

– Все вышло ненамеренно, – сказал он в заключение. – Мы не стремились к этому, Челла и я. Но я полюбил ее сразу, как только увидел. Эйха, Рохарио, Челла обладала таким удивительным качеством, такой Луса, что даже выше красоты: у нее было верное сердце. Она добровольно и полностью отдала его Арриго, а он швырнул ей этот дар в лицо. – Казалось, Кабрал готов произнести проклятие, но ему удалось сдержаться. – Тебе не следует винить ее за то, что она стала искать… Когда окончательно выяснилось, что Арриго не желает иметь с ней ничего общего, когда она не смогла больше одна справляться со своей болью… Не следует винить ее за то, что она попыталась найти простую, искреннюю любовь такого человека, как я. – Он вздохнул и смахнул слезу со щеки. – То, что у нас родился ребенок – крошка Ренайо, – является самым ценным даром, полученным мною от Матери.

Агустин не мог, глядя на Кабрала, представить себе, что этот добрый, мягкий человек – отец Великого герцога Ренайо. Великий герцог оказался внебрачным сыном, чи'патро Грихальва. Рохарио был потрясен, но, как ни странно, не возмущен. Наконец он сунул руку в карман, вытащил старый листок бумаги и, не говоря ни слова, протянул Кабралу.

Кабрал развернул его, осмотрел со всех сторон.

– Очень старый, – сказал он. – Странно. Похоже на почерк Дионисо Грихальвы. Он был одним из моих учителей, все знали, что у него очень необычная манера письма. Он умер… при странных обстоятельствах.

– Эти обстоятельства имели отношение к магии, тио? – Голос Рохарио едва заметно дрогнул.

– Почти все тайны Грихальва связаны с магией. – Кабрал поворачивал документ, изучая слова. – Эта сторона понятна, она относится к Марриа до'Фантоме, но другая кажется мне набором бессмысленных слов. – Он протянул листок Агустину.

Мальчик покачал головой.

– Это тза'абские буквы, я видел такие в Фолио. Я их не понимаю.

– Где ты это нашел? – спросил Кабрал.

– В подвале Палассо Юстиссиа, листок был засунут в старую книгу, датированную годом, временем правления Бальтрана Первого и Алехандро. – Рохарио склонил голову набок и долго не сводил глаз с искрящегося на солнце потока воды в фонтане. – Вы и правда мой дедушка?

Поначалу Кабрал ему не ответил. Все трое сидели так неподвижно, что две бабочки опустились на железную кованую спинку скамейки, замерли на мгновение, а потом поднялись в воздух – их трепещущие желтые крылышки напомнили о приближающемся лете. Интересно, что чувствует человек, достигший такого возраста, когда бесконечные обыденные проблемы жизни, радости и трагедии перестают его волновать? Агустин никогда этого не узнает.

Наконец Кабрал спокойно молвил:

– Я и в самом деле отец Ренайо. И твой дедушка. Я очень любил Мечеллу, Рохарио. Она осталась бы верна Арриго, если бы он захотел. Эйха! Я ни о чем не жалею, хотя знаю, что мне следовало сдержать свое сердце. Я не должен был ступать на столь опасный путь. Но нельзя жалеть о пережитом счастье.

Рохарио прикрыл лицо руками. Плечи его задрожали, и Агустин не мог понять, смеется он или плачет. Кабрал положил руку на плечо молодого человека, точно пытался его утешить. Они еще долго сидели молча у фонтана, которому не дано было узнать о том, какая драма только что развернулась у его подножия.