Из Франции поступали неутешительные сообщения. Инесса ночным рейсом вылетела из Люксембурга в Ниццу, а оттуда на такси – в Монте-Карло. В течение всего дня не выходила из своего номера в «Эрмитаже».
      Конец рабочего дня Манукалов воспринял как освобождение от пытки и, заказав машину, помчался в Севидово к Столетову.
      Грузный, обрюзгший хозяин бывшей цековской дачи гулял по асфальтовым дорожкам с черным ризеншнауцером по кличке Берг. Он без особого радушия встретил Манукалова и провел его на веранду, где был накрыт ужин, состоявший из бутылки армянского коньяка, жареной картошки, салата и холодного мяса.
      – Садись, закусим чем Бог послал. Я ведь теперь без жены, холостяк, стало быть. – И он, указав на плетеное кресло, разлил коньяк по стаканам.
      Манукалов строго воздерживался от употребления спиртного. Но после пачки сигарет было поздно заботиться о здоровье, которому посвящал так много времени.
      Выпили без тоста и молча принялись закусывать.
      – Да, вот она, жизнь… – проворчал Столетов. – Знал ли кто, когда тебя брал на работу, что ты станешь генералом, а я – отставным полковником.
      – Ну уж в некоторых случаях отставной полковник – поважнее генералов.
      – Пока Сам на месте, не пропаду. Но ничто не вечно под луной. Слышал про мои семейные дела?
      – Слышал, что женитесь… – уклончиво ответил Манукалов.
      – Женюсь! Для этого развестись надобно. А Василиса Георгиевна что-то крутит, и, как догадываюсь, не без помощи твоей супруги. Ты в курсе об их дамском клубе?
      – Каком клубе? – насторожился Манукалов, поскольку никакой информации об этом до него не доходило.
      – Как каком? Салон такой открыли.
      – Ах, этот. Так их сейчас в Москве на каждом углу полно.
      Геннадий Владимирович налил по второму разу и, не дожидаясь Манукалова, выпил. Поморщился, закусил салатом и, укоризненно качая головой, продолжил:
      – Зря ты, между прочим, игнорируешь места, куда наведывается твоя супруга. Так вот, полюбуйся… – Он достал из кармана велюровой куртки бумажку, развернул ее и принялся читать: – Постоянно в этом клубе бывают следующие дамочки: Алла Константиновна Суховей, Василиса Георгиевна Столетова, жена генерал-полковника Супруна, Стелла Яковлевна, раньше, правда, я ее знавал Сталиной, а также недавно заглядывала жена одного из наших европейских послов, ну, и еще там есть несколько занятных фамилий. Вот так-то, господин хороший.
      – Я не совсем понимаю, почему стоит удивляться их встречам?
      – Представь себе, я тоже. До развода с Василисой Георгиевной думал, что женщины – существа довольно безобидные. Но ошибался, как ошибаешься сейчас ты.
      Надо отдать должное Манукалову, уж он-то никогда насчет женщин не придерживался такого мнения. Ему навсегда запала фраза, услышанная со сцены Малого театра в какой-то комедии Островского, что «женщина способна придумать такую гадость, что мужчине и в голову не придет». Не вдаваясь в дискуссию, он коротко спросил:
      – Есть какие-нибудь сигналы?
      – Есть. Недавно, во время очередного скандала, Василиса Георгиевна припугнуть меня решила и заявила буквально следующее… – Он снова раскрыл бумажку и прочитал: – «Ничего, скоро мы вас так прижмем, что не до молодых баб будет, и ты, старый…» – На этом месте закашлялся и, отложив листок, решил закончить своими словами. – Короче, они там что-то затевают. И главенствует у них не Алла Константиновна, хотя ей вроде бы по положению и положено, а твоя супруга, Инесса Геннадиевна. Так-то вот, господин хороший.
      Манукалов изобразил на лице серьезную озабоченность, хотя не собирался придавать никакого значения угрозам брошенной жены, и подумал, что, видать, не ахти как дела у бывшего начальника, коль реагирует на такие глупости. Однако Геннадий Владимирович настойчиво стал требовать, чтобы все разговоры дам в этом поганом клубе записывались и предоставлялись заинтересованным лицам.
      – Но вы же понимаете, чем может обернуться подслушивание разговоров жен членов правительства и других высокопоставленных чиновников? – возразил он.
      – Ты о себе думай, а не о правительстве. Сегодня оно – одно, завтра – другое. Поверь мне, старому чекисту, бабы затевают что-то подозрительное. Ставь «жучки» и не медли.
      Александр Сергеевич задумался. Портить отношения со Столетовым было не резон. Как-никак, а нашептать может и Самому. Но и идти на грубое нарушение закона, да еще на правительственном уровне, значило подставлять голову.
      – Пусть мне прикажут, я тотчас исполню. А на себя не возьму. Столетов грузно поднялся с кресла, хватанул еще коньяку и, буравя Манукалова красными глазами, рявкнул:
      – Прикажут! Еще как прикажут, коль собственной головы не имеешь! – С этими словами он спустился с веранды во двор, давая понять, что встреча закончена.
      Александру Сергеевичу ничего не оставалось, как сухо попрощаться и покинуть рассвирепевшего хозяина.
      Инесса вошла в холл отеля «Эрмитаж», умирая от усталости. Нервное напряжение этих дней, ночные перелеты и совершенно немыслимая страсть Виктора окончательно доконали ее. Но когда портье предупредил, что фрау Вагнер еще не возвращалась, она едва не задохнулась от возмущения.
      Только погрузившись в горячую ванну в форме зеленого листа, почувствовала, что возвращается к жизни и к своим бесконечным тревогам. В этот-то момент в ванную влетела Галина.
      Кроме слова «зупер!», она ничего не способна была произнести. Быстро скинув синее платье, в котором Инесса оставила ее в казино, Галина бултыхнулась в ванну с другого края и, подняв из пены голову, повторила: «Зупер!»
      – О чем ты! Я же просила не выходить из номера. Дожидаться меня!
      – Да, но для этого нужно было попасть в номер! – парировала Галина. – Ты же сама дала мне задание отвлекать гэбэшника…
      У Инессы отлегло от сердца. Оказывается, Галина слишком близко приняла ее просьбу.
      – Хочешь сказать, что до сих пор отвлекала его внимание? – с улыбкой спросила она.
      – Да… только он оказался не гэбэшник…
      – А кто?
      – О… – протянула Галина, – это так сразу и не объяснишь. Началось с того…
      И принялась красочно рассказывать, как под пристальным взглядом дьявола она, пользуясь советами Доменика, выиграла четыре тысячи франков и как потом он отвез ее к себе в новеньком «порше».
      Инессу эти детали интересовали мало. Она поняла, что прокололась и не заметила хвост. Значит, Манукалов уже знает о ее встрече с Виктором.
      – Да слушай же ты! – закричала увлеченная своим рассказом Галина. – Представляешь, машина опускается под землю, а там светлее, чем в самый солнечный день. Я от страха чуть не упала, но он меня галантно взял под руку и провел в залу. Зупер! Бронзовые старинные люстры. Картины в тяжелых резных рамах, покрытые позолотой. По стенам – старинные диваны, накрытые гобеленами, а в центре – стол на тридцать две персоны, и накрыт роскошный ужин для нас двоих. Представляешь? У меня глаза разбегаются, а Доменик так застенчиво говорит, мол, он не думал, что сегодня будет ужинать не один, поэтому ужин слишком скромен для такого события. Представляешь? Я, прожившая столько лет на этой земле, стояла застенчивая, как Золушка, и боялась, что все это мне только снится!
      – Кто он? – Инесса прервала захлебывавшуюся от восторга приятельницу.
      Та осеклась на минуту, замерла, а потом совсем по-детски призналась:
      – Не знаю…
      – Ты что? С незнакомым мужиком легла в постель! – напустилась на нее Инесса. Она давно выбирала момент, чтобы выплеснуть все накопившееся в душе раздражение. Поэтому, не помня себя от злости, стала осыпать Галину последними словами.
      Та покорно выслушала и, как только Инесса замолкла, продолжила:
      – Ах, ты не права. Он так очаровательно ухаживал. Такой милый, аристократичный. Немного полноват, но это ему идет. Такой прямо весь располагающий к себе. Мы ели что-то такое с авокадо, пили шампанское «Кристалл», и он смотрел на меня такими грустными глазами. Я даже позабыла о времени. Около шести утра проводил в приготовленную мне спальню и у дверей поцеловал руку. Ну как я могла его отпустить…
      Инесса, пережившая бурный вечер в объятиях Виктора, вовсе не собиралась выслушивать дальнейшую исповедь Галины, поэтому решила ее осадить.
      – Ну, потрахалась с первым встречным, а толку-то что?
      – Какой же он первый встречный? – возмутилась Галина.
      – Да в Монако все так живут. Тут же миллионер на миллионере. Дальше-то что?
      Галина обиделась и заявила:
      – Ты сама попросила им заняться. Я же не виновата, что ты обозналась.
      – Конечно, с такой заштатной внешностью только гэбэшники бывают, – назло Галине ответила Инесса.
      Та хлопнула ладонями по воде так, что клочья пены разлетелись по всей комнате.
      – Это у него-то заштатная внешность? Вот увидишь его вблизи и сама поймешь.
      – С каких это пор ты собираешься знакомить меня со своими хахалями?
      – Доменик пригласил нас на открытие Каннского кинофестиваля, – с гордостью сообщила Галина.
      – Ну, это уже кое-что, – согласилась Инесса, надеясь, что гэбэшники заметят ее и успокоят Манукалова.
      Она не могла знать, что Александр Сергеевич, вернувшись от Столетова, решил, что больше не следует заставлять сотрудников продолжать слежку. Факта встречи с Виктором было для него более чем достаточно, а держать столько народа по приватному приказу он не имел права. С этой минуты Инесса осталась не только без соглядатаев, но и без охраны. «Ничего с ней не случится», – решил оскорбленный Манукалов и постарался больше не думать о жене.
      Шлоссер чистил смокинг, разложенный на широкой постели. Веня пошел гулять в горы, а Курганов приноравливал пистолет, чтобы не оттопыривался пиджак.
      – Надо бы перекусить, – предложил Шлоссер. Он всегда, когда нервничал, хотел есть, а поскольку нервничал часто, то и живот рос постоянно.
      Курганов, наоборот, до сих пор никак не мог побороть отвращение к пище, привившееся в зоне. Поэтому поддерживал силы чифиром. Не стесняясь, варил его на газовой плитке, которую Шлоссер, куда бы ни ехал, таскал с собой.
      На этот раз адвокат поместил на сковородку с десяток охотничьих сосисок, полил спиртом и поджег. Дожидаясь, пока они поджарятся, открыл банку пива и объяснил:
      – Садясь за руль, положено пить не более трехсот граммов. Но в соответствии с моим весом можно сразу умножать на три… или на четыре. Смотря сколько пива.
      Вениамин появился в номере с охапкой красных маков и с рассеянной улыбкой влюбленного человека.
      – Для кого цветы? – подозрительно спросил Шлоссер. Курганов презрительно фыркнул. А Веня спокойно объяснил:
      – Для Инессы. Или вы хотите болтаться по пресс-бару с «парабеллумом» на виду? А так прячешь пистолет в цветы и подходишь к даме, вроде предлагаешь понюхать, а сам приставляешь к горлу «пушку» и говоришь то, что принято во всех гангстерских фильмах. Логично?
      Шлоссер развел руками.
      – Ребята, по-моему, у вас получится, – произнес он с нотками уважения.
      – Что ж мне, таскаться с букетом по Каннам? – вспыхнул Курганов.
      – Завернем цветы в мокрую тряпку и оставим в машине, а когда понадобится, вытащим, – сказал Веня, таская со сковородки горячие, облитые расплавившимся жиром сосиски, приготовленные Шлоссером.
      – Логично, – поддержал тот и присоединился к Вене. Курганов, ни слова не говоря, вытащил пистолет, сунул его в букет и замаскировал. Посмотрел на себя в зеркало, презрительно скривился, оставил букет и занялся приготовлением чифира.
      Через полтора часа все трое были готовы к поездке. Шлоссер оставил в номере противотанковую мину и взял с собой лишь две гранаты Ф-1. Ребята вооружились «парабеллумами», а Курганов, несмотря на уговоры оставить, прихватил автомат, завернув его в свой плащ.
      Красная «ауди» Шлоссера безнадежно тыкалась во все улочки, прилегавшие к набережной Круазетт. Ни одного свободного места для парковки не находилось. Ребята начинали уже нервничать, но невозмутимый Шлоссер принялся успокаивать.
      – Боитесь не попасть на съезд звезд? Ваша мадам по красной ковровой дорожке не пойдет. Не такая уж она птица. Тут сегодня соберется цвет со всего мира. Глаза от бриллиантов могут ослепнуть. Наше дело вечерком разыскать ее среди российских журналистов в пресс-баре и преподнести цветочки.
      – Пусть с букетом подходит к ней Веня. Я не смогу. Мое дело – избавиться от охранников, – заявил Курганов.
      – Логично, – согласился тот.
      Устав кататься по городу, Шлоссер умудрился отыскать платную подземную стоянку и направился вниз по закручивающемуся спиралью съезду.
      На набережной Круазетт троица с букетом красных маков появилась как раз вовремя. (Букет решили не оставлять в машине, потому что далеко было за ним возвращаться.) Толпы штурмовали отели «Хилтон», «Карлтон» и «Мартинес», от которых на черных «роллс-ройсах» отъезжали кинозвезды и почетные гости фестиваля. Огромное количество охранников, с рациями и с заушными микрофонами, оберегали покой своих клиентов. Подступиться к ним было практически безнадежно.
      Шлоссер уселся в одно из пластиковых кресел, стоявших на набережной, и принялся разглядывать женщин. Более всего его внимание привлекали проститутки. И чем откровеннее они были одеты, тем шире он им улыбался. В смокинге Шлоссер смахивал на кинопродюсера, пережившего свой пик в кино. Некоторые неспешно прогуливающиеся по набережной участники фестиваля с ним почтительно раскланивались. Он отвечал им царственным кивком седой головы. Курганов стоял неподалеку с букетом маков и сверху наблюдал за тем, что творилось в пресс-клубе, устроенном в пляжном ресторане, под полосатыми тентами. Общительные молодые и не очень люди пили прохладительные напитки. Все были в черных смокингах, даже фоторепортеры. И при бабочках. Шлоссер тоже надел такую же, почему-то называя ее «кис-кис».
      Потихоньку народ потянулся к Дворцу фестивалей. Парадная лестница, устланная красным ковром, принимала цвет мирового кино. Несмотря на солнечный день, горело столько прожекторов и фонарей, что звезды, восходящие по лестнице, казалось, возносились на волнах колеблющегося света.
      Веня стоял слишком далеко, чтобы увидеть, как из очередного «роллс-ройса» вылез невысокий полный мужчина в безукоризненно сидящем смокинге и поочередно помог выйти двум дамам, приехавшим с ним. Это был не кто иной, как Доменик Порте в компании Галины и Инессы. Дамы выглядели превосходно. Инесса была в черном длинном платье-балдахоне, скрывающем недостатки ее фигуры и подчеркивающем красивую линию груди, подхваченной выше талии золотой тесьмой. На Галине, казавшейся почти высокой из-за огромных каблуков, очаровательно смотрелось невесомое бледно-розовое платье, облегающее почти девичью фигуру. Огромные очки в розовой оправе придавали ей сходство с какой-то кинозвездой, а балетная выправка и походка вывернутых крупных ног не оставляли сомнений в принадлежности к бродвейским мюзиклам.
      Доменик скромно следовал за дамами, стараясь не очень попадать в кино– и фотообъективы.
      Этого Веня не видел. Он был потрясен происходящим и воспринимал все как несбыточный сон. Один из тех, что снились ему на нарах. Вернул его к действительности Курганов, раздраженно сунувший букет со словами:
      – С меня хватит! Рука задеревенела. А еще стрелять!
      – Как-то неуместно это звучит среди праздника, – заметил Веня, принимая букет.
      Курганов уже собирался уйти, как вдруг у входа на лестницу разразился скандал. Толпа совсем обезумела. Фоторепортеры забыли о удаляющихся знаменитостях и развернулись к месту события. Там какая-то женщина, затянутая в золотое короткое платье, ругалась с охранниками и полицейскими. Кричала, размахивая сумочкой, и требовала, чтобы ее пропустили. Но безуспешно, хотя многие из толпы в знак поддержки аплодировали ей.
      Курганов стоял как вкопанный и не мог отвести глаз от этой немолодой, но очень холеной, статной женщины. Где-то он видел ее лицо с глубоко посаженными колючими глазами, видел эти резкие жесты, которыми она поправляла высокую прическу, видел тонкие губы, обнажавшие сразу все зубы…
      – Так это же Тереза Островски! Бывшая наша порнозвезда, – воскликнул подошедший Шлоссер. – Она у меня на кассетах есть. Старенькая какая стала! Уж пятьдесят точно есть.
      Курганов вспомнил. Конечно! Это она! Сколько раз он прокручивал ее фильмы, сходя с ума от ее грациозности и отстраненности, с которыми она выполняла положенные манипуляции.
      – Она сейчас – редактор порножурнала, – продолжал рассказывать Шлоссер, но Курганов его уже не слышал. Он стал пробираться к разбушевавшейся порнозвезде. Ту уже оттеснили от лестницы, и фоторепортеры, засняв пик скандала, забыли о ней.
      – Мадам, позвольте вам помочь, – протянув ей руку, предложил Курганов.
      – У вас есть приглашение? – экзальтированно спросила она.
      – Я не интересуюсь кино. Но хотел бы с вами переговорить.
      – О чем? – не поняла порнодива.
      – Я – русский бизнесмен, хотел бы вложить деньги в создание ваших фильмов.
      – Почему? – спросила она, смотря поверх Курганова в поисках человека, способного пригласить ее на открытие.
      – Потому что влюблен в вас, – не соображая, что он несет, ответил Александр.
      – О, да ты милашка! Мне деньги всегда нужны. – Быстро открыла сумочку, достала визитку, бросила оценивающий взгляд на Курганова и карандашом для бровей размашисто написала телефон. – Возьми, я остановилась в «Хилтоне». Звони с одиннадцати до двенадцати, разумеется, дня. Ночами не бываю в номере.
      И, увидев кого-то, устремилась снова к лестнице, забыв о Курганове. Он посмотрел на ее тонкие загорелые ноги и понял, что это – единственная женщина на свете, которую он хочет.
      В зале было душновато, несмотря на то, что работали мощные кондиционеры. Церемония открытия навевала торжественную скуку, и самым большим развлечением для большинства дам являлось разглядывание нарядов. Инесса косилась на сидящего рядом Доменика. Она и не мечтала, что когда-нибудь пройдет по этой чуть ли не самой знаменитой лестнице в Европе. «Интересно, что он нашел в Галине?» – не без зависти подумала она. Для объективности отметила, что Доменик далек от идеала мужской красоты и в постели скорее всего напоминает прокисшее желе. Наверняка обожает всяческие извращения. Это ее немного успокоило.
      На сцене тем временем представляли членов жюри…
      Инесса проскучала до самого конца в отличие от Галины, забывшей о существовании Доменика, во все глаза разглядывавшей кинозвезд и аплодировавшей при каждом удобном случае.
      Доменик, судя по всему, был чрезвычайно доволен, сидя между двумя русскими дамами. После окончания церемонии открытия устроители пригласили участников и гостей на коктейль. Там-то, в огромном зале, заставленном вдоль стен длинными столами, Покрытыми розовыми скатертями со всевозможными напитками, Инесса и встретила популярного телеведущего, приехавшего в Канны готовить сюжет. Он был сравнительно молод, но манерой держаться и говорить напоминал всезнающего уставшего мэтра. Однако к Инессе буквально прикипел. С ходу признался, что много о ней слышал. Предложил поучаствовать в передаче, от чего она наотрез отказалась. А потом стал прозрачно намекать, что ему нужны деньги для оплаты эфирного времени. Инесса делала вид, будто не понимает. С радостью послала бы его к черту, но Галина всецело завладела Домеником, а оставаться одной в таком пышном обществе Инесса не хотела. Как ни странно, но нынешняя тусовка почти ничем не отличалась от московских, разве что изысканностью обслуживания.
      – В чем, в чем, а в этом мы преуспели, – сказала она кисло улыбавшемуся телевизионному мэтру.
      Тот в ответ кивнул не столько головой, сколько длинными волосами и предложил выйти на воздух и заглянуть в работающий прямо на пляже пресс-клуб. Инессе эта мысль пришлась по душе, и она окликнула Галину, которая повернулась к ней с томной негой во взоре, увеличенной розовыми очками.
      – Что-о?
      – Мы идем в пресс-клуб на берегу моря.
      – А кто это с тобой? – не преминула спросить Галина и вдруг сама узнала телеведущего. – О, какие люди! Доменик, познакомься, это наша телезвезда.
      Доменик улыбнулся одними губами, потому что глаза его погрустнели окончательно.
      – Вам, наверное, здесь скучно? – кокетливо поддела его Инесса.
      – Да, не выношу скопления народа в тесном помещении.
      – Разве здесь тесно? – удивилась Инесса.
      – По-моему, да, – скромно ответил тот.
      – Тогда идите с нами на море! – сказала Галина.
      – Сейчас придем, – ответила за него Инесса и потащила Доменика пить шампанское.
      Как только Инесса под руку с мэтром вышла из Дворца фестивалей, ее тотчас заприметил Шлоссер, возвышавшийся на целую голову над толпой зевак.
      – Спокойно, ребята, только что вышла с русским телевизионщиком. Блондинка в черном платье, с тремя каратами в каждом ухе. Я иду за машиной. Буду медленно проезжать по набережной. Каждые десять минут притормаживать у спуска в пресс-клуб.
      – Логично, – одобрил Веня и подтолкнул Курганова.
      Расставшись со Шлоссером, они пропустили вперед эту парочку и пристроились сзади. Веня держал перед собой букет красных маков с пистолетом внутри. Благодаря этому-то букету он и миновал кордон полицейских. А Курганова не пропустили. Поскольку не говорил по-французски, просить было бесполезно. Он прошелся по набережной, спустился на пляж по другой лестнице и попал на территорию пресс-клуба сквозь дырку в соломенной циновке, служившей загородкой.
      Теперь все зависело от Вени. Но он медлил. Ждал, когда телевизионщик отвалит. Курганов уже хотел вмешаться и отвлечь его, чтобы дать простор Вениамину. В этот момент появились Галина и Доменик. Немного постояли вместе, а потом отошли к стойке. Телевизионщик увидел кого-то из своих и оставил Инессу одну. И вот Веня решился. Стремительно подошел к Инессе и сунул ей букет почти в лицо так, чтобы она заметила дуло пистолета.
      – Мадам, ни одного крика, иначе выстрелю, – сказал тихо, но жестко.
      Инесса вздрогнула. Глаза ее округлились. Она поняла, что это дело рук Манукалова, ибо слишком хорошо знала методы чекистов и поняла, что лучше не дергаться. Черт его знает, что этому парню поручили.
      – Идите со мной на набережную. – Веня обнял ее свободной рукой.
      Единственное, что успела сделать Инесса, это метнуть умоляющий взгляд в сторону Галины, но та смеялась, закатив глаза. Зато ее мольбу о помощи засек Доменик. Он почти незаметно кивнул головой и повернулся спиной к поднимающейся на набережную парочке.
      Остальное хорошо видел Шлоссер, которому надоело ездить вдоль набережной, и он, воспользовавшись неразберихой, бросил машину возле тротуара. Адвокат, в отличие от ребят, принял все меры предосторожности. Поменял на машине номера, наклеил седую окладистую бороду и надел на голову тюрбан. Ни дать ни взять – Рабиндранат Тагор. Благодаря своему росту он сразу заметил рядом с Галиной Доменика Порте. Но было поздно.
      Только Веня ступил на лестницу, как, перемахнув через низкий каменный парапет набережной, на него прыгнул здоровенный детина, до того безучастно сидевший на этом самом парапете. Он буквально подмял под себя Вениамина. Букет вместе с пистолетом выпал из его рук. Инесса, не издав ни единого крика, молча отскочила в сторону. К барахтающемуся под накрывшей его тушей Вене уже спешило несколько охранников. И тут прозвучали выстрелы. Курганов, разразившись диким матом, стрелял над головами, приказывая всем лечь. Началась паника. Туша, обрушившаяся на Веню, замерла, что дало ему возможность вскочить на ноги. Вместе с подбежавшим Кургановым, продолжавшим палить по сторонам, они поднялись наверх и, увидя Шлоссера, бросились за ним. Через несколько минут красная «ауди», преследуемая целым полицейским кортежем, неслась по улицам Канн, стремясь вырваться из города.
      Оказалось, что адвокат хорошо ориентировался и очень быстро выехал на дорогу, ведущую в горы. Там его попытались перехватить полицейские, но Шлоссер проскочил мимо них и бросил гранату. Граната взорвалась на обочине, погоня прекратилась. Еще немного проехав, он повернул по направлению «Фермы роз».
      Когда приехали, Шлоссер отцепил бороду, снял тюрбан и поменял номерные знаки на машине.
      – Да, ребята, – сказал он, открывая банку пива, – угораздило же вас нарваться на самого Доменика Порте…
      – Кто это? – угрюмо спросил Курганов.
      – Комиссар «Коза ностры» на Лазурном берегу. Самый крупный мафиози в Европе. Редкое везение. Как это вас не пришили? Видать, от спокойной жизни у них совсем притупилась хватка. А полиция? Это вам не в Германии. Тут одно удовольствие – удирать.
      – У нас будут проблемы? – беззаботно спросил Веня.
      – Нет. Полиция решит, что это дела Порте, и ввязываться не будет. А потом, никто же не пострадал.
      – Кроме нас, – еще мрачнее заключил Курганов.
      И тут, неожиданно для всех, рассмеялся Веня. Стал подпрыгивать на постели и бить себя по голове. Шлоссер и Курганов переглянулись, испугавшись, что у Вени сдали нервы. Но он вскочил на ноги и принялся танцевать среди разбросанных на полу пустых банок пива.
      – Мы – богатые! Мы – очень богатые! Мы – неприлично богатые! – кричал он. Потом подскочил к Курганову и схватил его за нос.
      – Ты разве не узнал? Не узнал?! Это же Инка-тростинка, а никакая не Инесса! Понял? Наша Инка! – И продолжил свой дикарский танец.
      – Что ж ты ей пистолет приставил? – отказывался верить Курганов.
      – Растерялся… это ведь только сейчас я окончательно понял, что на нас наехала Инка-тростинка!
      Шлоссер не мог разделить внезапную радость, обуявшую сперва Вениамина, а потом и Курганова. Но, вволю нахохотавшись, они поведали ему свою историю.
      Это произошло во время Московской Олимпиады в 1980 году. Тогда все шутили – «Хрущев обещал в восьмидесятом коммунизм, а Брежнев заменил коммунизм Олимпиадой». Но все были довольны. В Москве было полно иностранных, дотоле невиданных продуктов. Приезжих в столице не было, и улицы поражали чистотой, порядком и отсутствием народа. Гулять было одно наслаждение. Погода стояла солнечная и теплая. Милиционеры были вежливыми и словоохотливыми. Москвичи радовались свободе и безопасности. Преступлений не совершалось. Веселиться можно было все ночи напролет.
      А с экранов телевизоров, из радиоприемников вместо досрочных перевыполнений планов слышались сообщения о рекордах: «Первым чемпионом XXII Олимпиады стал спортсмен из Фрунзе Александр Мелентьев. Он установил мировой рекорд в стрельбе из пистолета. В олимпийском бассейне „золото“ завоевал Сергей Фесенко. Советские гимнасты Дитятин и Андрианов поделили между собой первое и второе места. Все восторгались румынской гимнасткой Надей Комэнечи…» – и так каждый день.
      Оттого, наверное, трое друзей, впервые почувствовав вдруг возникшую свободу, дурачились и веселились вместе со своей подругой – Инкой-тростинкой. Три молодых красавца – Веня, Саня и Виктор. Они с самого первого курса были не разлей вода. А теперь и вовсе шлялись по веселой Москве дни и ночи напролет. Пили дешевый портвейн по рубль тридцать семь, заедали толстыми кусками «Останкинской» колбасы по два сорок кило и не знали никаких забот… Пока однажды, возле памятника основоположнику Энгельсу, что на Кропоткинской, не увидели небольшую толпу, выкрикивающую лозунги против войны в Афганистане.
      Им бы всем четверым пройти мимо. Да уступили просьбам Инки.
      – Пошли посмотрим, ведь интересно.
      Неудобно было отказаться. Вроде же свободные граждане. И они сначала подошли, а потом влились в толпу, состоявшую из евреев-отказников и случайно не выловленных перед Олимпиадой диссидентов.
      В мгновение ока со всей Москвы слетелись западные журналисты, а за ними – наряды милиции. Кто-то из демонстрантов поджег советский флаг, и горящее полотнище на древке стали передавать из рук в руки. Взяла его подержать и Инка. Зачем – и сама не понимала. Потом передала дальше. Казалось, еще немного – и все разойдутся. Тем более милиция не вмешивалась, а через динамики просила прекратить демонстрацию.
      – Пошли отсюда, – первым предложил Курганов и выбрался из толпы. За ним потянулись Веня, Виктор и Инка.
      Потом беспрепятственно шли по Метростроевской, гордые своей независимостью, и обсуждали, куда поехать попить пиво. И вдруг, вынырнув из переулка, возле них остановился обычный серый «рафик». Из него выскочили несколько парней в одинаковых серых костюмах и набросились на ребят. Мгновенно скрутив всех четверых, посадили в «рафик» и отвезли не куда-нибудь, а на площадь Дзержинского. Рассовали по разным камерам, продержали сутки без еды, а потом начались многочасовые допросы. Дело вел старший следователь капитан Манукалов. Начал с душеспасительных бесед и предлагал рассказать о подпольной студенческой организации, активными членами которой они были. Напрасно каждый доказывал, что в инязе и в помине ничего такого не существует. Манукалов был непреклонен.
      Потом их стали бить, истязать, сажать в карцер. Лишь иногда выводили на крышу лубянского здания подышать воздухом. Брали измором. Видать, комитету очень нужно было отчитаться об обезвреживании подпольной диссидентской организации. Сам Манукалов даже не скрывал, что фабрикует дело. Но уговаривал – честное признание и раскаяние суд учтет при вынесении приговора. В самое тяжелое положение попала Инка. Ей инкриминировалось надругательство над святыней – сожжение советского флага.
      На этом эпизоде Манукалов сидел особенно долго, призывая ребят взять сожжение на себя. По всему было видно, что хотел вытянуть Инку. Виктора уговаривать не пришлось, он давно был в нее влюблен.
      Потом дело передали в суд.
      Напрасно они писали во все инстанции. Напрасно родственники обивали пороги высоких учреждений. Приговор был приведен в исполнение. Виктор Иратов получил двенадцать лет, Вениамин Аксельрод и Александр Курганов – по семь, а Инна Репина – два года условно.
      Сначала сидели в известной «политической колонии» «Пермь-35» все вместе. Условия были скотские, но контингент не уголовный, поэтому было не так страшно. В основном доставалось от вертухаев. Но однажды, уже по весне, всех троих вдруг приказано было перевести в колонию усиленного режима. На одном этапе попали в компанию зеков, которые собирались устроить побег. Виктор первый вызвался бежать с ними. Веня и Курганов последовали его примеру. Уж очень страшно казалось сидеть целых шесть лет, да еще среди уголовников.