И хорошо сказано о палке… Кажется, у этих ребят больше оснований для таких выводов, чем у меня. Их уверенность в выводах начинает меня пугать – просто стыдно признаться, что не знаешь, чего именно боишься. На фронте проще: сидишь в окопе во время артобстрела, ни жив ни мертв от страха, но знаешь его причину – рои осколков в секунду могут изрешетить тебя, и прекрасно знаешь, что единственная защита – это окоп или блиндаж… Здесь же не знаешь ни о чем, и от этого еще страшнее».
Ему протянули пакет с прорезиненной амуницией.
– Это защитит вас от грязи, – прокомментировал архитектор и посоветовал: – И постарайтесь держать оружие под рукой. Бешенство в городе. Больные животные срываются с привязей и нередко нападают на людей. Незачем еще одна трагедия.
Редерсон оделся и, следуя совету, нацепил ремень с пистолетом поверх резинового фартука. Остальные достали из шкафа многозарядные карабины.
– Не люблю, когда остаются неясности, – сказал Том, когда все были готовы к выходу. – Боюсь, что больше нам никогда не увидеться и не поговорить всем вместе.
– Что вас интересует? – спросил Вильсон, проверяя оружие.
– С чего вы взяли, что атом используется не так, как следовало бы? Я принимаю, что атомная бомба, атомный реактор – это не тот путь. Но принимать и понимать – это совершенно различные вещи.
Все трое переглянулись с таким видом, словно решали: выкладывать все начистоту или… Вновь Том почувствовал удар по своему самолюбию. Ему не доверяли. Впрочем, здесь ничего необычного не было: он человек новый и временный, только совсем немного пострадавший от Нормана Фридбаха; его успокоили, проявив солидарность, но… Профессиональное чутье Тома пострадало еще больше. Он понимал, что тайны есть, и какие-то особенные, но ему их не видеть, как собственных ушей. Не скоро можно будет успокоиться. Очень не скоро, если не удастся найти иные пути удовлетворения своего любопытства.
За Макгредера ответил Вильсон. В его тоне чувствовалось недовольство:
– Тед говорил о том, что атомная бомба или ядерный реактор – это самые примитивные способы использования атомной энергии. На данный момент пока неизвестны другие сферы применения атома, кроме уже названных, но хочется верить, что именно он выведет человека в дальний космос.
– Фантастика, – сыронизировал Том.
– Пусть так, но все когда-то начиналось с фантастики. Вас что-то еще интересует?
«Он становится колючим, – заключил Редерсон, отдавая должное собеседнику, сумевшему дать исчерпывающий ответ ни о чем. – Мой нос держит верный след». И спросил:
– Фридбах по пути сюда рассказывал о каких-то галлонах ностальгии.
Он понял, что сказал глупость, когда остальные едва не покатились со смеху.
– Я понимаю, что это вопрос невежды, но…
– Успокойтесь, пожалуйста, – утирая слезы, произнес Вильсон. – Вас никто не хотел обидеть, – он с трудом сдерживался, чтобы вновь не рассмеяться. – Все дело в духах, которыми пропитываются наши маски. Шедевр парфюмеров носит название «Ностальгия», и его действительно закупают галлонами.
Работать пришлось долго. Кинокамеры были уже установлены без участия Тома в специальные, отлитые из сверхпрочного бетона тумбы. Оставалось только правильно установить саму камеру, проверить ее работу и выбрать в видоискателе план будущей автоматической съемки. Иногда в бетонных тумбах было установлено по несколько камер, которые снимали один и тот же план по очереди, включаясь каждая в тот момент, когда у предыдущей заканчивалась пленка или разряжался аккумулятор. В таких тумбах работать было труднее всего: маленькое пространство было сплошь забито оборудованием, и требовалась особая сноровка, чтобы делать свое дело и нечаянным движением не повредить ничего. Ко всему прочему, изматывала духота. Маска на лице пропускала мало воздуха, и сам воздух предельно был насыщен парами духов. Кружилась голова, тело взмокло и горело под резиной верхнего облачения, однако снять костюм не было возможности – вокруг было довольно много грязи после животных. Приговоренных животных. Редерсон снял перчатку и отер пот со лба, одновременно покачивая головой в унисон своим грустным мыслям. То и дело со всех сторон, из домов, подвалов доносились крики, стоны, лопотание, хрюканье и звон цепей. Ему было жаль узников, но не из-за их завтрашней участи, а из-за их настоящего положения. Неизвестно, сколько времени они томились в своих камерах, страдая и умирая от зноя и жажды.
Закончив с очередной тумбой, Редерсон садился в джип, водитель которого дергал рычаг переключения скоростей, и они катили к следующей.
Работа близилась к завершению. Объезжая пригород, Том заметил выложенный из белого камня прямо на земле круг с крестом в середине. Знак был достаточно велик, чтобы его можно было заметить с большой высоты. Водитель джипа пояснил, что это цель для бомбометания. В этот круг должна завтра упасть бомба. От цели до города было не более полутора километров.
Оставалось проверить еще несколько тумб, и джип не спеша катил по улице в тени высотных зданий, где можно было наслаждаться относительной прохладой. Машина петляла по ровной дороге, объезжая рыжие зловонные и подсыхающие лужи и густые ручьи, вытекающие из домов. Том плотнее прижал к лицу маску, ощутив неприятную тяжесть в желудке, когда вспомнил собственное утреннее состояние у трапа самолета. За поворотом он увидел недавних знакомых. Ученые сидели на бордюре, курили и о чем-то беседовали. Заметив Тома, они переглянулись и тяжелыми взглядами стали смотреть на приближающийся к ним автомобиль. Не надо было быть провидцем, чтобы понять, что они не рады его видеть, но Редерсон, словно не замечая недружелюбия, подошел к ним.
– Здесь можно снять маску, – сказал Вильсон, но Том не сразу решился последовать совету.
– Снимайте, снимайте, – уверенным тоном настаивал архитектор. – К вечеру поднимается ветер. Скорее всего, будет дождь. Мы сейчас на Зеленой улице, которая пересекает город строго с запада на восток, а ветер западный – он-то и уносит отсюда вонь.
Воздух был относительно чистым. Примеси зловония было очень мало, и можно было без опаски дышать полной грудью.
– Сигарету? – предложил Телингтон.
Том, поблагодарив, отказался. Он заметил рядом с биологом что-то продолговатое, накрытое простыней. Белая ткань в некоторых местах пропиталась бурой кровью. По очертаниям предмет под простыней напоминал человеческое тело, но точнее рассмотреть было невозможно – зоолог старался прикрывать его от взгляда Тома собой, делая это как бы невзначай.
– Бешенство? – спросил Том. – Обезьяна? Большая же, однако…
Тройка смотрела на него какими-то странными глазами. От такого взгляда Том начинал себя чувствовать без вины виноватым.
Вдруг сильный порыв ветра сорвал с тела простыню, и она полетела, зацепившись через несколько метров за брошенный моток колючей проволоки.
– Черт! – выругался Рик Телингтон и побежал за тканью.
– Я же тебе говорил: привали камнями! – без особой злости сказал ему вдогонку Вильсон.
Это был труп солдата, лежащий лицом вверх. Тело было изгрызено так, словно его, не переворачивая, объедали сверху, начиная с головы и завершая ногами. Обгладывали, как вареный кукурузный початок, с той лишь разницей, что последний обкусывают со всех сторон, но не трогают сердцевину. Этого же беднягу ели полностью: с одеждой, обувью, экипировкой, костями. Рядом лежали проеденная каска и перекушенная посередине винтовка.
Том не мог отвести взгляд от изуродованного тела; когда же простыня легла на место, его второй раз за день стошнило. Подошел Вильсон и протянул флягу:
– Выпейте. Побольше. Не надо было вам сюда подходить.
Во фляге был бренди. Том сделал три больших глотка. Спиртное успокоило желудок – стало намного легче.
– Что это? – Том неуверенной рукой показал на тело.
– Сами же видели, – с неохотой ответил архитектор. – Не надо было сюда подъезжать. Больно хорошо у вас получается блевать. Как же вы на фронте выдерживали?
– Там такого не было, – сказал Том и вновь глотнул из фляги. Фартук Вильсона был испачкан кровью. – Страшно, но не так.
Его взгляд снова приковало тело под простынею.
– Я-то думал, что там похлеще, – сказал Рой.
– Да, – согласился Том. – Но там не едят убитых вместе с каской и ботинками…
Архитектор резко отобрал у него флягу и нехорошо сказал:
– Вам показалось.
Редерсон оторопел, но потом решительно подошел и стянул ткань с трупа.
– Это мне показалось?
Телингтон забрал у него простыню и накрыл ею тело.
– Да, парень, тебе показалось, – повторил Вильсон. – Так тебе и многим другим будет лучше… На беднягу напали обезьяны. Сошли с ума от жары.
Том подскочил к нему и свалил ударом в живот. Остальные вскочили, но остановились, когда Редерсон выхватил пистолет и направил в их сторону.
– Стоять! – приказал он. – И бросьте винтовки! Живо!.. Вы все здесь сошли с ума от жары! Льюис! – позвал он водителя, который безучастно наблюдал за всем из машины.
Солдат подошел и с опаской покосился на труп:
– Да, сэр…
– Возьми этих болванов на мушку! Если вздумают шевелиться – стреляй.
Сам же Том пошел к машине, достал из своей сумки фотоаппарат, вернулся к телу, отбросил ногой простыню и стал фотографировать, стараясь не упустить ни одной детали.
– Лейтенант, вы перешагнули границу, за которой начинаются большие неприятности, – угрожающе предупредил Вильсон.
– Рой, – обратился к нему Том, не отвлекаясь от работы, – если ты все-таки открыл рот, может, объяснишь, что здесь на самом деле происходит? Мне не очень-то нравятся ваши пространные пояснения о «палке и рычаге»… Я страшно не люблю увиливаний от прямых ответов!
– Но прямых ответов нет! – с возмущением ответил Рик.
– Заткнись, – приказал биологу Том. – Я, кажется, спросил Вильсона. Рой, так, может, потрудишься рассказать?
Он закончил фотосъемку и подошел к архитектору, который после удара продолжал сидеть на асфальте, массируя место, куда попал кулак репортера. Окровавленный фартук он снял и отбросил в сторону.
– Ну так как, поговорим? Или мне еще раз пощупать твой животик?
Вильсон выругался и зло сплюнул, отвернув лицо. Он не собирался говорить вообще.
– Вчера таких было трое, – внезапно произнес солдат.
Его фраза была неожиданной не только для Редерсона: Телингтон с Макгредером переглянулись и с ненавистью уставились на Льюиса. Архитектор вновь выругался.
– О чем это ты, Лью? – спросил Том. – Может, тогда ты просветишь меня, а то, кажется, я единственный, кто здесь ничего не понимает.
– Я о мертвом, господин лейтенант… Вчера погибло трое. Среди них был и мой друг, земляк. Им повезло меньше, чем этому. Все, что от них осталось, можно было уложить на вот эту простыню и завязать узлом. Их поздно нашли.
– Где?
– В разных местах этого проклятого города. Двоих на Четвертой улице, а одного на Двенадцатой – моего товарища, Элвиса, значит.
– Чем они занимались?
– Тем, чем обычно: охрана, кормежка животных, уборка трупов…
– Кто их убил?
– Не знаю, сэр, – солдат, не отводя винтовки от ученых, пожал плечами. – Никто не знает.
– Ты видел их?
– Кого, ребят? Нет.
– Нет, тех, кто вот так вот убивает, – пояснил Том.
– Да, сер. Издалека только. Я стрелял по ним вместе со всеми.
– На что они или оно похоже? Или – на кого?
– Не скажу, сэр… Не могу объяснить.
– Хорошо, Лью. Спасибо. Иди в машину. Я тут еще потолкую с джентльменами, и поедем дальше работать.
Солдат поставил оружие на предохранитель.
– Сэр, они вам ничего не скажут, – уверенно сказал он и добавил с презрением: – Это все их штучки. Натворили чертовщины, из-за которой уйма ребят погибла, а теперь хотят бомбу бросить, чтобы, значит, и следов не осталось.
Вильсон встал и стал отряхиваться.
– Он прав? – спросил его Том.
– Чушь!
Подошли Телингтон и Макгредер.
– Здесь мы абсолютно ни при чем, – мягко сказал Рик. Тед подтвердил его слова кивком. – Мы знаем, что солдаты так думают, но ничего не можем сделать, так как совершенно не знаем ничего сами.
– Если послушать – так прямо святые! – бросил водитель.
– Я сказал: иди в машину! – крикнул на него Том. – Это приказ, солдат.
Водитель ушел.
– Но хоть как-то объяснить можете? – настаивал Редерсон.
– Мы пытались за завтраком, – громко сказал Вильсон.
– Я рад, что вы заговорили человеческим голосом, – съязвил Том.
– Лучше ваш язвительный тон, чем кулаки, – в тон ему ответил архитектор.
– Но, простите, ваши «палки-рычаги» никак не вяжутся с этим случаем, – сказал в раздражении Том, и все как по команде посмотрели на труп. Простыню куда-то вновь унесло, и он своим видом заставлял сжиматься сердце.
– Но пока это единственное объяснение, пусть и бестолковое…
– Достаточно, – остановил его Редерсон. – От этих бестолковостей меня начинает мутить. Кто об этом знает?
– Все, – просто ответил Макгредер, обыскивая собственные карманы на предмет спичек. В его губах торчала мятая сигарета.
– Кто – «все»?
– Все в Блю-Бек-форте, – уточнил за Макгредера Телингтон, протягивая ему зажигалку. – Но строго приказано при посторонних не распространяться.
– Приказал Дарен? – догадался Том.
– Да. Только он остался после нападения этой твари живым. Были тут двое, которые не могли успокоиться, так полковник сделал из них дураков и отправил лечиться. Думаю, что нормальными они не скоро станут.
– Значит, на него «напала эта тварь».
– Да, полковника сумели отбить, но она успела вырвать у него из спины вот такой кусок, – Макгредер показал кулак. – Долго отходил.
– Высшему командованию докладывали?
Том увидел, как от удивления поднялись брови зоолога.
– Вы что! Кто же решится на такое – лезть вверх через голову Дарена. С ним это опасные игры.
– Ну а сам полковник?
– Не знаю… Может, и делал что-то. Как-то раз приехала комиссия, одни психиатры. Донимали всех вопросами, но так и убрались ни с чем. Все держали с ними язык за зубами – кто же хочет оказаться в дурдоме? У меня, например, семья, два маленьких сына…
– Может, и у этого, – Том подбородком указал на труп, – тоже есть дети.
Макгредер потупил глаза.
– Мы здесь совершенно ни при чем, – он нервно закурил и отошел в сторону.
– Тед прав, – сказал Вильсон. – Это очень опасные игры. И я бы вам не советовал в них влезать.
– Бросьте вы свои советы, – недовольно, с укором бросил Том. – Гибнут люди, и неужели никто не пытается ничего предпринять? Я не думаю, что это началось только вчера.
– Нет, практически с самого начала строительства. Может быть, даже раньше. На этом самом месте поселилось индейское племя, но оно ушло – предполагаю, что из-за этих же проблем. Выяснить причины никто не стремился. А в городе за последние шесть месяцев было около восьмидесяти смертных случаев, и на этой неделе они участились…
– И как это можно объяснить?
– Послушайте, Редерсон, – архитектор и не пытался скрыть недовольство. – Вы здесь всего несколько часов и уже пытаетесь получить ответы на все вопросы, которые мы задаем себе ежедневно. Но, повторюсь, ответов, простых, понятных, логичных, нет! Понимаете, нет!.. Вы хотите предположений? Извольте. Открывайте свою коробочку, – он постучал себя пальцем по лбу, – но не думайте, что все будет легко…
– Я постараюсь все понять, – успокоил его Том. – Если не пойму – запомню. Потом на досуге разберусь.
– Да, сколько угодно, уважаемый мой мнемоник[6].
Они вздрогнули, когда где-то рядом раздалась беспорядочная ружейная пальба. Все схватили свое оружие и завертелись на месте, стараясь определить, откуда доносится звук выстрелов.
– С Четвертой улицы! – бросил Вильсон и побежал, заряжая на ходу винтовку. Остальные последовали за ним. Редерсон вскочил в машину и через несколько секунд догнал бегущих.
– Залезайте! – крикнул он им.
Через минуту они были на месте.
Вся улица перед одним из высотных домов была заполнена солдатами, которые в спешке стреляли куда-то вверх. В короткие интервалы между выстрелами раздавалась брань. Джип остановился, и его пассажиры, не соскакивая на землю, открыли стрельбу.
Том поднял голову, чтобы рассмотреть то, во что с таким остервенением стреляли собравшиеся.
Высоко вверху, в проеме между небоскребами, метались какие-то живые существа. Их было около десятка. Большая высота не позволяла рассмотреть их детально. Своими очертаниями они напоминали орлов-падальщиков, которые в огромных количествах обитали в городе и его окрестностях, но эта схожесть была только первым впечатлением. У орлов крылья более грациозные, с плавными линиями, развернутый широким веером во время полета хвост, маленькая голова. Эти же животные были в два-три раза больше птиц и летали если без орлиной пластики, то с невообразимыми скоростью и маневренностью: то застывали в воздухе со сложенными крыльями, то кувыркались через голову, как голуби-турманы, бегали по воздуху, переставляя в пустоте огромные уродливые ноги – не лапы, а именно ноги, очень напоминающие человеческие, но более короткие. Огромные, угловатые крылья с локтями-руками яростно хлопали по воздуху с такой силой, что иногда перекрывали хлопками ружейную пальбу. Воздух рассекал и непрерывно хлестал по ногам длинный, утолщенный на конце хвост. Иногда можно было рассмотреть, как существо размахивает еще какими-то конечностями, очень похожими на руки. Головы у чудовищ были крупными и с сильно вытянутыми вперед мордами. Кроме оглушительных хлопков, с высоты доносилось низкое, глухое и пугающее рычание.
Том сидел в машине, не в силах отвести глаз от невиданного зрелища. Он опомнился через минуту, схватился за пистолет, но потом разочарованно опустил его обратно в кобуру – на таком расстоянии тот был совершенно бесполезен. Винтовки у Редерсона не было. Оставалось наблюдать за стараниями остальных.
Вдруг одно из крылатых существ пронзительно вскрикнуло. Этот крик болью отозвался в ушах. Один из солдат на улице упал. Закачалась и машина, когда в ней, лишившись чувств, поник Макгредер. Существо крикнуло еще раз, и в толпе солдат повалилось еще несколько человек. Остальные, шатаясь словно пьяные, только усилили стрельбу. Редерсон также едва не потерял сознание – крик существа разрывал мозг сильной болью, которая затуманивала зрение, оглушала и лишала возможности думать. Необходимо было иметь стальную волю, чтобы справиться с этим опасным дурманом. Некоторые из солдат побрели по улице, как автоматы, волоча за собой за ремни и стволы винтовки.
Том взялся было за винтовку зоолога, но бросил ее, вспомнив о фотоаппарате. За минуту он успел использовать всю пленку. Схватился за кинокамеру, но обнаружил, что там не заведена пружина лентопротяжного механизма. Он открыл ключ и в лихорадочной спешке стал заводить механизм, молясь, чтобы на все хватило времени.
Подъехал еще один джип с солдатами и установленным на нем крупнокалиберным пулеметом. Стрелок открыл огонь еще до того, как машина остановилась. Пули сначала ушли в сторону от летающих существ, пробив воздух широким веером над самыми головами стреляющих солдат и выбив куски бетона и искры из домов, но затем длинными строчками взлетели ввысь, воткнувшись смертоносными жалами в диковинных животных. Одно из них, перевернувшись в воздухе, спикировало на стену небоскреба. Со звоном осыпалось разбитое стекло. По толпе солдат разнеслось ликование.
Кричал и прыгал от радости на автомобильном сиденье Льюис, но Том не разделял его радости. Он знал, что за этим последует. Он сильным рывком усадил солдата на место и закричал:
– Назад!!! Жми!!!
Ничего не понимающий водитель судорожно вцепился в руль и надавил на акселератор. Автомобиль рванул с места, валя с ног продолжающих стрелять Телингтона и Вильсона прямо на Тома, и задним ходом помчался по улице.
– Поворачивай, Лью!!! Поворачивай!..
Джип жалобно заскулил резиной колес, едва не опрокидываясь, свернул на перекрестке на другую улицу, и тут всех накрыло разбивающим сознание криком…
Кричало не одно существо. Задымился асфальт. Заволновался воздух. От стен домов, словно поп-корн от горячей сковороды, стали отскакивать куски штукатурки и каменная облицовка. Везде вылетели стекла. Что-то ухнуло, и со снопом огня и плотным дымным облаком на перекресток выбросило искореженный джип с укрепленным на нем пулеметом и изувеченными телами людей.
Автомобиль Редерсона еще некоторое время медленно катился по улице, потом уперся в столб и заглох. В машине неподвижно лежали четыре человека.
Первым пришел в себя Том.
В голове бурлила боль, она разливалась по телу, при каждом, самом незначительном движении разрываясь огнем в мышцах. С непрерывными стонами и вскриками Том выбрался из машины и зашатался на широко расставленных ногах, охватив руками голову. Он открыл глаза. Темно-красная пелена покрывала мир и сверкала ослепительными вспышками при моргании. Борясь с болью и слабостью, Том осмотрел остальных в машине. Все были живы, но без сознания. Из ушей Льюиса тонкими струйками стекала кровь, затылок Телингтона тоже был весь в липкой крови, лицо Вильсона отекло и побагровело.
Редерсон достал из своей операторской сумки кинокамеру, нашел в видоискателе перекресток с опрокинутым джипом и начал снимать. Его шатало, и он, скрипя зубами от боли, заставлял себя идти ровно, но это удавалось с большим трудом. От напряжения боль в голове усилилась. Закончив с перекрестком, Том опустился на дорогу и сидел, понурив голову, некоторое время, набираясь сил и успокаивая боль, потом поднялся и пошел туда, где еще совсем недавно раздавалась стрельба, а теперь стояла плотная пугающая тишина.
Он снимал все. Каждое тело. У всех выскочившие из орбит глаза. Неимоверно раздувшиеся тела с облезающей кожей, рваные раны – бескровные, дымящиеся, с торчащими осколками костей. Согнутые, рыжие от окалины стволы винтовок, обугленные приклады. Дымящийся бетон. Кучи оплавленного стекла. Тишина. Только оглушительный стрекот камеры, эхом ударяющийся в стены слепых, с выбитыми стеклами домов. На том месте, где стоял автомобиль с пулеметом, обрывок ткани, влажные, шипящие пеной на черном, блестящем жидкой смолой асфальте куски человеческого тела. По черному пятну смолы с тихими хлопками пробегали огненные змейки. Невыносимый смрад горелого мяса и еще чего-то кислого, обжигающего нос и гортань.
Стрекот смолк. Том посмотрел на шкалу кинокамеры: вся пленка была израсходована. Он пошел обратно к машине. Боль к этому времени утихла, но Том чувствовал, что с каждой минутой слабеет: он не ощущал ее в теле, а как бы вне его, как нечто, что мешало двигаться.
Навстречу бежала большая группа солдат…
– Нет ничего, что заставило бы беспокоиться за ваше здоровье, а тем более за вашу жизнь, – сказал долговязый врач, закончив осмотр. – Всего несколько синяков, которые пройдут бесследно и без последствий через семь-десять дней.
Редерсон слез с кушетки и стал одеваться. Прошли четыре часа после случившегося на полигоне в Восточном городе, но он по-прежнему чувствовал слабость. Правда, теперь она воспринималась, как сильная усталость: уже не была такой вязкой и сладкой истомой наполняла каждый мускул тела. Головной боли не было вообще, а на несмолкающий звон в ушах можно было не обращать внимания.
– Ваше состояние напоминает легкую контузию, – сказал доктор, протягивая бланк рецепта. – Поэтому не рекомендую сильных физических и нагрузок. Все остальное вы найдете в рецепте. Всего доброго… Меня ждут остальные пострадавшие из города.
Он дружески улыбнулся, когда Том выходил из санчасти форта:
– Не болейте!
– Хорошо, док.
На улице стоял генеральский джип. Заметив Редерсона, водитель подбежал к лейтенанту:
– Генерал приказал справиться о вашем самочувствии и просил узнать: не будет ли вам угодно присоединиться к остальным офицерам в клубе?
Вместо ответа Том залез на сиденье. Негоже было отказывать генералу после такого дипломатического хода с его стороны. Кроме того, было бы очень интересно узнать, как Макартур отнесся к кинофильму и фотографиям. Том помнил, как несколько раз терял сознание в лаборатории, когда занимался печатаньем снимков и проявкой пленок – голову разрывал все тот же чудовищный крик странных существ. О ЧП Макартуру доложили сразу, поэтому он не стал медлить с просмотром документов, взял пакет с пленками и фотографиями и последовал в кинозал, приказав никого не впускать, а Тому – немедленно показаться врачу.
Они подъехали к клубу, который оказался обыкновенным дощатым бараком, каких в Блю-Бек-форте было полно: их использовали в качестве казарм, складов, столовых… Над длинным навесом у входа играла неоновым светом надпись:
ОФИЦЕРСКИЙ КЛУБ
А внизу, красной краской, было дописано:
Вход только для белых и офицерских чинов
С удивлением и радостью он увидел большую группу военных, стоящих возле крыльца клуба. Все были одеты в парадную форму. Среди них было немало офицеров. Клубы табачного дыма медленно поднимались вверх, обволакивали неоновый свет и таяли в знойном ночном воздухе.
Все головы дружно повернулись в сторону Тома. Толпа дернулась, качнулась и нахлынула. Чтобы не быть раздавленным, Редерсон вскочил на капот машины и оттуда пожимал протягивающиеся к нему руки. Море глаз на белых, покрытых загаром, и черных лицах смотрело на него с радостью. Он тонул в улыбках. Все что-то говорили, с чем-то поздравляли, но он не мог ничего разобрать из-за невообразимого галдежа и в ответ только бестолково улыбался и продолжал пожимать руки.
Кто-то влез к нему на капот. Том узнал своего утреннего знакомого, рядового Джейсона Кона. Солдат поднял руку, призывая всех к тишине. Через несколько секунд толпа притихла. Стало понятным, что Кон обладал на базе определенным авторитетом.
– Вы мне напоминаете кур на ферме моего папочки, – сказал он собравшимся, – кудахтанья вволю, а яиц нет.
– Не говори лишнего, Джей, – бросил кто-то. – Мы же можем и обидеться!
– На кого – на кур?
– Нет, на яйца. Неприятно думать, что ты считаешь нас скопцами!
Толпа дружно рассмеялась.
– Я рад, что ты у себя что-то нашел, – сострил в ответ Кон. – Теперь бери свою находку и топай в клуб – девочка тебе достанется! Остальные за ним, но…
Он еще раз поднял руку.
Вновь все умолкли.
– Просто по-свински поступаем, ребята, – сокрушенно произнес он.
– Ты снова о ферме своего дорогого папочки?
– А куда денешься, сынок? Приходится… Свинья ест свой корм, добреет во все стороны, а не благодарит кормильца до тех пор, пока он не пустит ее под нож, а до того она только чавкает и хрюкает… Вот ты, – он указал на кого-то, – весь блестишь оттого, что слюной обляпался…
– Но-но!..
– Вот тебе и «но-но», парень. Утрись… Размечтался притянуть к себе бутылочку и девочку и прикладываться то к одной, то к другой.
– Тебе бы, Кон, не в армии служить, а рекламой заниматься: у меня уже больше нет сил тебя слушать – слюна так и валит.
Хохот качнул толпу.
– Давай выкладывай, что задумал, и пора за дело браться!
– Какой шустрый! – мотнул головой Джейсон. – «За дело браться»… Дел-то у тебя точно прибавилось – только бы за ночь управиться…
– Это точно, Джей… С твоей болтовней можем и не управиться. Так что завершай это дело и пошли.
– Эк, какой быстрый!.. А вот задай себе такой вопрос: стою я, значит, весь такой красивый, напомаженный, наглаженный, надушенный – прямо мед для девочек, и где – в самом офицерском клубе!.. и готов танцевать, топиться в виски, ну, все такое, что положено на хорошей вечеринке, а кто же мне это все позволил: такую красивую жизнь?
– Как кто? – спросил кто-то удивленно. – Известно же – лейтенант Редерсон!
– Правильно, – согласился Кон. – И ты думаешь, раз поперли толпой, как бараны…
– Опять ферма…
– …чуть не раздавили, нагалдели полные уши, ручку пожали и на этом все? Я спрашиваю: так ли надо благодарить?
– Не-е-е, – загудели собравшиеся.
– А как?
– Ну, я лейтенанту стаканчик налью, девочку уступлю…
– Щедр!.. Очень щедр, – похвалил Джейсон. – Хорошо мыслишь, но неправильно, парень… Нас здесь во-он сколько, а лейтенант один – он не выпьет столько, да и девочек ему столько не надо… А, лейтенант? – он вопросительно посмотрел на Тома.
Редерсон согласно кивнул в ответ. Он уже стал понимать, что к чему.
– Мы же не свиньи? – с наигранной суровостью громко спросил Кон.
– Нет! – дружно ответили все.
– Мы умеем быть благодарными?
– Да!!!
– Качай лейтенанта!.. Неси в клуб!!!
Это уже кричал не Джейсон, но какая была разница!.. Стараясь спастись от бремени славы, Том хотел убежать, но десятки сильных рук схватили его, подняли в воздух и понесли, постоянно подбрасывая. Он смеялся и взвизгивал, когда взлетал и падал, и еще больше от этого смеялся, уже задыхаясь. В клубе его встретили военным маршем, который исполнял оркестр из надутых щек, ложек, стаканов, бутылок и гребешков. Крики, смех. Веселье.
Его усадили за стол рядом с Макартуром.
– Я же здесь ни при чем, – сказал он генералу, стараясь справиться с одышкой.
– А кто? Вы, Том, и только вы!
Внутри клуба в несколько рядов стояли чистенькие столы, расставленные так, чтобы в центре просторного зала оставалось место для танцев. В противоположном от входа конце барака, утопая в свете неимоверного количества ламп и блестя стеклом бутылок и стаканов на полках, находился бар, обслуживаемый проворным и услужливым солдатиком. Рядом, под зелеными, низко свисающими абажурами светильников, стояли два бильярдных стола, четыре для карточных игр – все обито новым зеленым сукном. У стены стоял музыкальный автомат, на нем аккуратными стопочками лежали пластинки, которым не хватило места в музыкально-механическом нутре машины.
Заиграло банджо. Несколько губных гармошек затянули переливчатую и ритмичную мелодию. Кто-то ударил по гитарным струнам, а кто-то просто по стулу, как по барабану.