Ее прошиб холодный пот. Каждый вздох вызывал ощущение, будто в тело вонзаются иглы. Было сложно собраться с мыслями, противостоять боли. Лидия стукнула пистолетом по трубке. Потом еще и еще раз. Но ничего не сказала.
      Бенгт Нордвалль ждал. Он слышал, как удаляются ее шаги. Она знала, что сейчас он обернулся к коллегам, которые, вцепившись каждый в свои наушники, пытаются хоть что-нибудь разобрать. Нордвалль сжал трубку покрепче и во весь голос крикнул: «Алло!» В ответ услышал, как его голос эхом разнесся по пустой комнате.
      – Алло!
      А после он услышал то, чего вовсе не желал слышать.
      Выстрел заглушил все остальные звуки.
      Она выстрелила где-то в отдалении, и звук, достигнув трубки, отчетливо прозвучал на другом конце провода.
      Никто не запомнил, сколько прошло времени – несколько секунд или больше.
      – Теперь у меня трое живых заложников и один мертвый. Телефоны должны работать, как я сказала. У вас еще пять минут. Не успеете – пристрелю следующего.
      Ее голос не дрогнул.
      – И уберите всех из коридора. Я там заложила взрывчатку.
 
      Эверт Гренс услышал выстрел. Он ждал его с той секунды, как она замолчала. Когда она заговорила снова, он заставил себя сосредоточиться на том, как звучит ее голос, пытаясь понять, спокойна она или только делает вид, – больше он ничего не мог сделать, потому что ни черта не понимал по-русски.
      Йон Эдвардсон стоял у него за спиной. Слегка подавшись вперед, он переводил то, что она говорила. Гренс слушал и отвечал.
      Он повернулся к Свену Сундквисту:
      – Займись этими проклятыми телефонами, Свен. Надо дать ей возможность позвонить как можно быстрее.
      И, обернувшись к Эдвардсону, с которым они договорились убрать спецназ подальше от входа в морг:
      – Чтоб ни один не торчал там на свою голову!
      Несколько секунд он молчал, а потом положил руку на плечо Свену Сундквисту и заглянул ему в глаза:
      – Давай-ка, Свен. Надень бронежилет.
      Свен Сундквист даже вздрогнул от неожиданности: ни разу в жизни Эверт не то что не клал руку ему на плечо – он вообще до него не дотрагивался.
      – Ступай туда, Свен. В коридор цокольного этажа. Мне нужно знать твое первое впечатление. Будешь моими глазами, Свен.
      Свен Сундквист засел в пятидесяти метрах от двери в морг, в том самом месте, где коридор разделялся надвое. Вот тут-то, в углу, Свен примостился с тремя спецназовцами. Он пробыл там не меньше двух минут, когда дверь приоткрылась. Свен опустился на колени и пригнулся, не сводя глаз с установленного поодаль зеркала.
      В коридоре было темно, но у двери в морг горела лампа. Было видно, что там кто-то двигался. Судя по всему, он что-то вытаскивал в коридор.
      Через секунду Свен Сундквист понял, что именно.
      Человек тянул за руку чье-то тело.
      Сундквист взял у одного из спецназовцев прибор ночного видения и, рискуя быть замеченным, установил его так, чтобы увидеть того, кто двигался за углом, как только он чуть-чуть переместится.
      Черты лица было не разобрать, он только заметил, как человек внезапно бросил руку трупа и снова скрылся за дверью.
      Свен Сундквист быстро вернулся за угол. Тяжело дыша, он вынул рацию и произнес:
      – Гренс. Прием.
      В рации зашуршало:
      – Гренс слушает. Прием.
      – Только что видел человека. Он вышел из морга, волоча тело без признаков жизни. Сейчас он ушел. Тело осталось. От него тянутся провода. Нам нельзя туда идти! Там все заминировано!
      Эверт Гренс хотел было что-то сказать, но тут его прервал ужасный грохот. Затем раздался звук, который ни с чем не спутаешь, – звук взорванного тела.
      Рация молчала. Или Эверта просто оглушило, а на самом деле Свен сразу закричал:
      – Она это сделала! Эверт! Она взорвала человека, который там лежал!
      У него срывался голос:
      – Ты слышишь, Эверт! Ни черта не осталось! От него не осталось ни черта!
 
      Лисе Орстрём было страшно. Даже живот болел, причем уже давно. Внутри все горело, так что приходилось постоянно останавливаться и проверять, может ли она еще нормально дышать. Она видела человека, который сначала избил ее брата, а потом столкнул его с лестницы вместе с креслом-каталкой. Она знала, что это зрелище так и будет стоять у нее перед глазами и преследовать ее дольше, чем она может выдержать.
      Она не могла есть. Попробовала яблоко и бутерброд, но они застревали у нее в горле. Она не могла глотать, во рту было сухо, как в пустыне.
      Она не понимала.
      Он умер.
      Но она не понимала, откуда такое облегчение: оттого, что она наконец знала, где он, или потому, что знала, чего он уже не сделает. Знала, что он больше не навредит ни себе, ни другим. Испытывала ли она горе? Или просто говорила про себя то, что скоро скажет Ульве и маме?
      Больше всего ее занимала мысль о том, как объяснить все Йонатану и Сане, чтобы они поняли. Это были ее любимые племянники, почти ее дети. Своих у нее никогда уже не будет.
      Дядя Хильдинг умер.
      Дядя Хильдинг упал с лестницы и сломал себе шею.
      Лиса Орстрём зашла на кухню и поискала там кофе, приготовленный еще утром. Она рыдала. Полицейский, который приходил в больницу, рассказал ей немного больше, чем полагалось. Теперь она знала, что бритоголового, который забил до смерти ее брата, того, кого она опознала на фотографии номер тридцать два, зовут Лангом. Он был боевиком мафии – тем, кто «решает проблемы»: угрожает, выбивает долги. Это его работа.
      Она также узнала, что он уже несколько раз сидел за нанесение тяжких телесных повреждений, но всегда меньше, чем заслуживал. Такие у них методы: они запугивали свидетелей, и те в конце концов меняли свои показания.
 
      Йохум Ланг неподвижно сидел в автомобиле возле входа в Южную больницу. Слободан, конечно, корчил из себя «большого босса». Отправляясь в клинику, он всем своим видом старался показать: он крутой, он вытащит Йохума из дерьма, в которое тот влип по собственной глупости. «Ну да, – думал Ланг, – и на старушку бывает прорушка. Рано или поздно наступает такой момент, когда тебе надо идти и уродовать парнишку, а тот стоит и умоляет, чтоб ты его вспомнил. Он думает, что ты его забыл».
      Он перегнулся к водительскому сиденью, повернул на пол-оборота ключ и взглянул на загоревшиеся на панели часы.
      Двадцать минут.
      Надо думать, Слободан ее уже отыскал и теперь беседует по душам.
 
      Лиса Орстрём стояла на кухне, облокотившись о раковину. Кофе был крепче, чем следовало, но она его все равно выпила, радуясь, что наконец-то может глотать. Между тем она еще не осмотрела и половину своих пациентов. Да, утро выдалось напряженное, и денек будет долгим. Она уже было поставила чашку на стол, когда в кухню вошла встревоженная, раскрасневшаяся дежурная медсестра.
      – Может, тебе лучше пойти домой?
      – Одна я не пойду, Анн-Мари. Боюсь. Побуду пока тут.
      Медсестра покачала головой:
      – У тебя на глазах умер человек. Тебе надо хотя бы обратиться к психологу.
      – Тут каждый день кто-то умирает.
      – Но это был твой брат.
      – Мой брат умер уже давно.
      Медсестра посмотрела на нее, осторожно коснулась своей пунцовой щеки и сказала:
      – Там тебя ищут.
      Лиса встретилась с ней взглядом, допила остатки кофе и спросила:
      – Кто?
      – Не знаю. Но мне он не нравится.
      – Пациент?
      – Нет.
      Медсестра присела за стол и положила руку на пластиковую скатерть в белую и красную полоску.
      – А что ему надо?
      – Он мне не докладывал. Хочет с тобой поговорить. Так он сказал.
      Она села к столу рядом с медсестрой, и в этот миг пол содрогнулся у них под ногами, а чашки в шкафу жалобно звякнули.
      Было такое ощущение, что здание клиники вздрогнуло.
      Она знала уже, что часть больницы закрыли и всех оттуда вывели, но не знала почему. И только сейчас ей в голову пришла мысль о бомбе. Она, конечно, раньше никогда не бывала там, где взрываются бомбы, но ничего другого не могла себе представить.
 
      Йохум Ланг вновь повернул ключ зажигания. На этот раз он включил дворники, чтобы видеть, что творится на улице. Такой уж денек выдался – дождь наверняка будет лить до самой темноты.
      Все произошло неожиданно.
      Он отчетливо услышал, как в больнице что-то глухо грохнуло. Резко повернувшись, он вперился взглядом в залитые дождем двери клиники, силясь хоть что-нибудь за ними рассмотреть. То был взрыв, он уверен. Этот звук ни с чем не спутаешь.
      Он думал, что взрывов будет несколько, но ошибся.
      В больнице снова наступила тишина.
 
      В помещении было слишком светло. Эверт Гренс уже раз сто проклял лампы в прозекторской, где располагался их штаб. Он раздраженно пинал каталки и столы, которые попадались ему под ноги. Только что он слышал по рации взрыв, разнесший на куски человека, и отчаянный крик Свена. «Чертовы лампы, – думал он, – я больше не вынесу этого света, как бы их вырубить?» Он присел было, но тут же вскочил, бросился к Херманссон и Эдвардсону и повернул выключатель на стене.
      Света и так достаточно, и Эверт с облегчением снова принялся расхаживать по прозекторской. Хотя бы несколько минут передышки. Без взрывающихся тел. Без этой гадины, которая угрожает людям. Хотя бы несколько секунд. Лампы, нервное напряжение, темнота, выключатели… Он должен думать. Размышлять. Чтобы двигаться дальше, ему нужно хорошенько подумать.
      Он остановился в углу, где все еще стоял с наушниками в руках Бенгт Нордвалль, положил руку ему на плечо и произнес:
      – Пора звонить снова.
 
      Тряска закончилась так же внезапно, как и началась. Лиса Орстрём все еще сидела у кухонного стола. Она накрыла руку медсестры своей ладонью и спросила:
      – Анн-Мари!
      – Да?
      – А где он?
      – Около твоего поста. Честно говоря, он меня напугал. Не знаю уж чем, но… Сначала Ольдеуса кто-то забил насмерть, потом полиция рыскала по всему отделению целое утро… Это уже чересчур.
      Лиса Орстрём молчала, уставившись на красно-белую скатерть. В дверь постучали. Она повернулась и увидела темноволосого полноватого мужчину с усами. Она успела заметить, как медсестра показала на него глазами и едва заметно кивнула.
      – Извините, если помешал.
      У него был мягкий голос и приветливая улыбка.
      – Это вы меня искали?
      – Да.
      – В чем дело?
      – Да я по личному вопросу… Можно вас на минуточку?
      Она снова ощутила спазм в желудке. Смотрела на него и слышала внутренний голос, звавший ее бежать прочь отсюда. Чувствовала, как волнами накатывают на нее страх и гнев. Все это – наркоманские дела Хильдинга! Всю жизнь он ей искалечил и продолжает калечить даже после смерти!
      Она покачала головой, помедлила с ответом, ощущая, как в животе от страха вновь разгорается пожар:
      – Нет, я, пожалуй, останусь здесь.
 
      Эверт Гренс велел звонить, и Бенгт потянулся за трубкой. Он выждал еще несколько секунд, чтобы окончательно прийти в себя после взрыва.
      Во рту пересохло, он сглотнул, но это не помогло. Им овладели отчаяние и апатия. Может, следовало все рассказать? Он же знает, кто она такая.
      Нет, не надо.
      Не сейчас.
      Вместо этого он, как и просил его Гренс, принялся набирать номер морга, но не успел: телефон зазвонил сам.
      Он обернулся, посмотрел на Эверта, который кивнул ему и надел наушники, висевшие у него на шее.
      Бенгт переждал два звонка и снял трубку:
      – Да?
      – Нордвалль?
      – Да.
      – Вы слышали?
      – Я слышал.
      – Теперь вам всем понятно?
      – Понятно.
      – Жаль, что для этого понадобилось убить заложника.
      – Что вам нужно?
      – Во-первых, я в переговоры не вступаю. Во-вторых, не вздумайте вломиться в морг, иначе тут все взлетит на воздух.
      – Мы это поняли.
      – Люди облеплены взрывчаткой, морг тоже.
      – Лидия, если вы сохраните спокойствие, я уверен, мы сможем договориться. Но нам надо знать, чего вы хотите.
      – А это я скажу потом.
      – Когда?
      – Позже.
      – А сейчас?
      – А сейчас ты идешь сюда.
      Теперь он понял, зачем она захватила заложников. На самом деле он знал это с самого начала. Ему стало тошно, страх и отчаяние сменились чем-то другим, чего раньше он никогда не испытывал, – смертной тоской.
      Он закрыл глаза и продолжил:
      – Что вы имеете в виду?
      – Мне тут тяжело смотреть за заложниками и бегать по всему моргу – играть с вами в телефонные игры. Так что давай-ка иди сюда. Мы тут будем говорить по-русски, и ты сам будешь им звонить.
      Бенгт Нордвалль тяжело дышал. Эверт Гренс слушал их разговор, но ничего не понимал, Свен же все еще прятался за углом перед дверью морга.
      Нордвалль быстро объяснил, чего она требует, и Гренс энергично замотал головой.
      Ну уж нет.
      Ни за что.
 
      Двое полицейских обходили Южную больницу по периметру и заметили автомобиль на стоянке у главного входа. Новехонький, дорогущий, а припаркован неправильно: два колеса на тротуаре. Сзади трудно разглядеть, что там в салоне, однако сквозь залитые дождем стекла им удалось различить человека на пассажирском сиденье. Место водителя не занято. Они подошли к автомобилю, встали с двух сторон и постучали в окно:
      – Здесь нельзя парковаться.
      Из машины на них смотрел здоровяк с неестественно бронзовым загаром и лысой башкой. Он молча улыбался.
      – Район оцеплен, здесь нельзя находиться.
      Он по-прежнему улыбался и молчал.
      Полицейскому, стоявшему ближе, надоело разговаривать, он обернулся к своему напарнику, чтобы убедиться, что тот готов перейти к делу, и произнес:
      – Ваши права.
      Детина на пассажирском кресле даже не пошевелился, как будто и не слышал или еще не решил, как себя вести.
      – Ваши права. Быстро.
      Он тяжело вздохнул.
      – Конечно.
      Достал бумажник из заднего кармана и протянул полицейскому права. Тот, облокотившись на дверь машины, заговорил по рации:
      – Ханс Йохум Ланг. 570725-0350. За ним что-нибудь есть?
      Прошло несколько минут.
      И тут все услышали:
      – Ханс Йохум Ланг. 570725-0350. В розыске с полудня.
      Он рассмеялся, когда они вытащили его из машины, все спрашивал, где нашли свидетеля, потом его положили на мокрый асфальт, обыскали и надели наручники, а он смеялся все громче, и этот смех не умолк, пока его не усадили в полицейский автомобиль и не увезли прочь.
 
      Бенгт Нордвалль смотрел, как Гренс мотает головой и отчетливо произносит: «Нет!»
      Его отпустило, словно к нему вернулись силы.
      Это Эверт решил. Это Эверт отказал.
      Он снова взял трубку:
      – Я сожалею, но это невозможно.
      – Невозможно?
      – Я не могу спуститься к вам в морг. Это противоречит этике ведения переговоров.
      – Убивать людей – вот что противоречит этике. Однако я это сделала. И убью еще одного, если ты не явишься сюда.
      – Возможно, мы договоримся иначе…
      – Вы получите всех оставшихся заложников живыми, если ты придешь сюда. Троих меняю на одного.
      – Нет. Очень жаль.
      – Мне нужен ты, потому что ты говоришь по-русски. У вас тридцать минут. После этого я убью следующего.
      Снова накатила удушающая тоска. Ему было так страшно!
      – Лидия, я…
      – Двадцать девять минут пятьдесят секунд.
      Эверт Гренс сорвал с себя наушники, подошел к выключателю и вырубил свет.
      Часы на стене показывали одиннадцать минут четвертого.
 
      Стоя в дверях кухни для медперсонала, он, повернувшись к медсестре, сказал:
      – Будет лучше, если вы уйдете.
      Медсестра встала, взглянула на Лису Орстрём, та кивнула, медсестра кивнула в ответ и, опустив глаза, скрылась за дверью.
      Слободан проводил ее взглядом, повернулся к Лисе Орстрём и улыбнулся. Она было даже улыбнулась в ответ, но осеклась, увидев, как стремительно он зашел в кухню и остановился буквально в метре от стола, за которым она сидела.
      – Тут такое дело, – начал он. – Короче, ничего ты не видела, ни с кем не встречалась и знать не знаешь, кто там к Ольдеусу приходил, ясно?
      Она закрыла глаза.
      Нет. Только не сейчас.
      Живот свело, и ее вырвало прямо на колени и на стол. Чертов Хильдинг. Лиса не открывала глаз, чтобы не видеть, по крайней мере не сейчас, не теперь… Чертов Хильдинг!
      – Эй ты!
      Она все еще сидела с закрытыми глазами, прислушиваясь к спазмам в желудке, пытаясь сдержать рвоту.
      – Кому говорю! А ну, посмотри на меня!
      Она медленно открыла глаза.
      – Вот и все, что ты должна сделать. Держать рот на замке. Просто, правда? Заговоришь – сдохнешь.
 
      Когда Эверту Гренсу сообщили, что Йохум Ланг арестован, ему следовало бы обрадоваться: он так долго ждал этой минуты, и теперь у него есть свидетель, чьи показания будут стоить мерзавцу пожизненного заключения.
      Но он ничего не чувствовал.
      Он был как оглушенный: там, в морге, Лидия Граяускас играла человеческими жизнями, и он не мог думать ни о чем другом. Позже. Он порадуется позже. Когда все это кончится.
      Впрочем, он выкроил минутку, чтобы выйти из прозекторской и позвонить прокурору Огестаму. Ему надо было объяснить, что у него есть свидетель, врач, которая видела, как Йохум Ланг забил Хильдинга Ольдеуса насмерть, что у того был мотив: из рапорта, с которым Гренс ознакомился в полиции лена, следовало, что Ланг действовал по заданию его прежнего босса, югослава по происхождению. Тот подозревал, что Ольдеус разбавлял их товар стиральным порошком. Выложив все это, он без всяких реверансов прервал разговор, прежде чем до Огестама дошло, что обвинение в убийстве на основании показаний свидетеля – дело сомнительное, так что нужно еще изучить Ланга под микроскопом и обязательно проверить, нет ли на нем крови убитого, чтобы сделать анализ ДНК.
 
      Лиса Орстрём не могла больше сдерживаться, живот разрывался от боли, она наклонила голову к столу, и ее снова вырвало туда же, что и в прошлый раз. Она почувствовала, что незнакомец подошел еще ближе:
      – Нехорошо, Лиса. Выглядишь ты хреново. Но я тут все-таки еще подзадержусь. Вот чего… Тут кругом легавые. И внизу, и здесь. Так что я сделаю пару звонков. Дошло? Пара звонков нужным людям – и все в ажуре!
      Он склонился над ней.
      – Молчишь? Ну тогда хоть послушай. Тебя зовут Лиса Орстрём. Тридцать пять лет. Врач. Работаешь семь лет. Последние два – здесь, в Южной больнице, в отделении терапии.
      Лиса Орстрём сидела, боясь пошевелиться: «Только бы не дернуться, только бы ничего не сказать!»
      – Не замужем, детей нет. Однако у тебя на посту я нашел вот это.
      Он держал в руках две фотографии. На одной было лето. Шестилетний мальчик лежал рядом с сестренкой на мостках. Светило солнце, ребятишки уже порозовели от загара.
      На другой они же стояли перед рождественской елкой в ворохе лент и подарочной бумаги. На по-зимнему бледных мордашках – ожидание чуда.
      Она закрыла глаза.
      И увидела Сану и Йонатана. Единственное, что у нее было. Она гордилась ими. Больше, чем родная мать. Иногда они жили у нее дольше, чем у Ульвы. Скоро они вырастут. В этом адском мире. Нет, их никогда не постигнет несчастье. Ничто и никогда не причинит им зла. Никогда они не испытают сводящий с ума страх, который она чувствовала сейчас, в эту самую минуту.
      Она закрыла глаза и решила не открывать их, пока все не кончится.
      Чего не видишь – того нет.
 
      – Эй!
      – Да?
      – Как ты?
      – Не знаю.
      Эверт Гренс по-прежнему ничего не чувствовал. И ничего не понимал. Она дала им тридцать минут. Почему не двадцать? Или десять? Или вообще одну минуту? Какая к черту разница, когда все равно нет выбора?
      – Эверт!
      – Да.
      Бенгт Нордвалль вцепился в борт носилок, ему тяжело было говорить и даже просто держаться на ногах. «Почему я спрашиваю? – лихорадочно размышлял он. – Зачем настаиваю? Я говорю то, чего не хочу говорить, и должен поэтому делать то, чего не хочу делать. Не хочу всего этого дерьма. Ни проломленной двери, ни следов кнута на ее спине. И только не «Стена Балтика».
      – Я знаю, что должен, Эверт. У нас нет выбора.
      Эверт Гренс знал, что это правда.
      Он знал, что это неправда.
      Минуты шли. Всегда есть выход. Из любого положения. Но не из этого. Иногда просто нечем крыть.
      Гренсу захотелось уйти. Но все, что он мог, – это стоять там и пытаться что-нибудь придумать.
      Он успел еще раз созвониться с Огестамом насчет Ланга и теперь озирался по сторонам. Он искал Йона Эдвардсона, но тот в соседней комнате докладывал обстановку своему начальству. Гренс искал также Свена Сундквиста, но он все еще сидел в коридоре цокольного этажа в ожидании, не распахнется ли снова дверь морга.
      Они были так нужны ему сейчас. Хендерссон – умная баба, но он не знал ее так, как их. А Бенгт… О нем как раз и шла речь. И именно поэтому с ним Гренс обсуждать этого не мог.
      – Она хочет, чтоб ты пошел туда. Она меняет всех оставшихся на тебя одного.
      Эверт стоял перед своим другом и напарником:
      – Ты слышишь? Ты что-нибудь понимаешь? Потому что я сам не понимаю ни хрена!
      Бенгт Нордвалль так и стоял с наушниками на шее. Разговор с ней давно закончился, но про себя он снова и снова повторял свои и ее реплики.
      Он-то понимал. Но он ни за что не должен этого показывать.
      – Я тоже не понимаю. Но если ты так хочешь, я пойду.
      Эверт повернулся к телефону, который был единственной нитью, связывающей их с моргом. Подошел к нему, снял трубку и прислушался к монотонным гудкам. И вдруг закричал: о теле, которое лежало на полу, о людях со связанными руками, о часах, которые висели на стене и предательски тикали. Времени на размышления оставалось все меньше и меньше.
      Краска с его лица не сошла и тогда, когда он положил трубку и сделал несколько кругов по комнате.
      – Служебная ошибка. Если я отпущу тебя туда. Ты же знаешь.
      – Знаю.
      – И?
      Бенгт Нордвалль медлил. «Я не могу, – думал он, – не могу, не могу, не могу».
      – Тебе решать, Эверт.
      Гренс продолжал вышагивать по комнате.
      – Херманссон!
      Он взглянул на нее.
      – Что вы думаете?
      Она посмотрела на часы. Оставалось три минуты.
      – Идти на штурм нельзя, мы и так зачистили полбольницы, потому что знали, что у нее взрывчатка. Один раз она уже ее использовала и грозится использовать снова. Уговорить ее невозможно – Бенгт попытался, но напрасно. Видимо, она все давно решила. И времени придумать что-то другое у нас нет.
      Снова взглянула на часы и продолжала:
      – Она выбрала закрытое помещение, отлично подходящее для ее плана. Пока дверь закрыта, а пистолет направлен на заложников, войти мы не можем. Служебная ошибка? Да, послать туда Нордвалля будет грубой служебной ошибкой. Но у нас нет выбора. Мы по крайней мере меняем полицейского на заложников. Три человека уцелеют.
      Видя, что осталось всего три минуты, Эверт Гренс в последний раз обошел комнату. Он слышал, что сказала Херманссон, и пожалел, что не задал ей этот вопрос раньше. Надо будет с ней потом поговорить. Он коротко взглянул на Бенгта, который все еще не снял наушники. В саду возле аккуратного домика его ждут двое детишек и красивая женщина…
      Ожила рация.
      Голос Свена Сундквиста:
      – Она только что снова выстрелила. Никаких сомнений. Это выстрел. Стреляли в морге.
      Бенгт Нордвалль слушал, но на большее у него сейчас не было сил. Он снял с себя наушники. То, от чего разрывалось его сердце, не прошло, а только усилилось. Эверт сделал шаг вперед, сорвал с себя наушники и закричал в них:
      – Черт возьми! У нас оставалось еще две минуты!
      В рации затрещало – видимо, Сундквист пошевелился.
      – Эверт!
      – Прием.
      – Дверь морга открылась. Один из заложников в коридоре, тащит за руку человека. Мы потеряли еще одного, Эверт. Отсюда плохо видно, но тот, что на полу… мертв.
 
      Бенгт Нордвалль стоял посреди одного из темных коридоров цокольного этажа, того самого, что был дальше всего от лифтов и заканчивался у двери в морг. Ему было зябко: хоть сейчас середина лета, пол холоднющий, и стоять на нем босыми ногами неприятно. Кондиционеры старались вовсю, обдували кожу. Он был совершенно раздет, в одних трусах. У рта – микрофончик, в ухе – наушник.
      Он понимал, что ждет его в морге. Он знал, почему он тут оказался, и отдавал себе отчет, что там, внутри, речь пойдет о жизни и смерти. О его жизни и смерти. О жизни и смерти других. Но мишенью был он сам. И он же нес ответственность за тех, кто сейчас находился в смертельной опасности.
      Бенгт Нордвалль обернулся, чтобы убедиться, что трое вооруженных спецназовцев стоят у него за спиной.
      – Эверт, прием.
      Он говорил приглушенным голосом, страстно желая, чтобы связь со штабом длилась как можно дольше.
      – Слышу тебя. Прием.
      Зацепиться было не за что.
      Он не знал, сколько ему придется так стоять.
      Он думал о Лене. О том, как она сидит где-нибудь в самом уютном уголке их дома, поджав под себя ноги, с книжкой в руке. Ему ее не хватало. Так хотелось сейчас оказаться рядом с ней.
      – Еще одно, Эверт.
      – Да?
      – Лена. Я хочу, чтобы ты ей сообщил. Если что-то случится.
      Он подождал. Ему никто не ответил. Он откашлялся:
      – Теперь я готов.
      – Хорошо.
      – Эверт, я захожу, когда ты скажешь.
      – Сейчас!
      – Сейчас. Я правильно понял?
      – Да. Ты подходишь к двери и останавливаешься. Руки за голову.
      – Иду.
      – Бенгт!
      – Да?
      – Удачи.
      Неслышным шагом он двинулся по бетонному полу, который обжигал холодом кожу на ногах. Как холодно. Было так холодно. Он совершенно закоченел, уже когда стоял у двери морга. Спецназовцы находились в десяти-пятнадцати метрах позади него. В этот раз он стоял недолго. Он считал секунды, и когда дошел до тринадцатой, дверь открылась, из нее вышел пожилой человек с седыми волосами. Он прошел мимо, не глядя на Бенгта. Нордвалль успел разглядеть и его имя на нагрудном кармане – старший врач Эйдер, – и пластит, налепленный на плечи, и натянутый провод у затылка. В руках у него было зеркало, и он держал его так, что человек, которого Нордвалль не видел, но чье дыхание чувствовал совсем рядом, мог, не выходя из морга, увидеть, что пришедший один и без одежды.
      – Эйдер? – прошептал Бенгт Нордвалль, но врач по-прежнему смотрел мимо него. Он опустил зеркало и взмахнул им. Надо было заходить.
      Он постоял на месте пару секунд.
      Глаза закрыты.
      Вдох через нос – выдох через рот.
      Он отключил страх. С этого момента его обязанностью было наблюдать. Он отвечал за их жизни.
      Эйдер нетерпеливо снова показал, что пора заходить внутрь. Они оба переступили через человека, лежавшего на полу, и вошли в морг. Бенгт Нордвалль осторожно поднес трясущуюся руку к наушнику и слегка нажал, чтобы убедиться, что он сидит нормально.
      Он замерз и вспотел одновременно.
      – Эверт.
      – Прием.
      – Заложник в коридоре мертв. Крови я не видел. Не понял, застрелили его или нет. Но запах, Эверт, запах сильный. Едкий такой.
      Он увидел ее сразу же, как только вошел. Это была она. Он ее узнал. «Стена Балтика». Тогда ему не удалось взглянуть на ее лицо. В тот день. Следы кнута на спине. Тело на носилках, накрытое простыней. Но теперь он был уверен.
      Он попытался улыбнуться ей, но не смог. Рот свело судорогой.
      Она стояла посреди комнаты, держа пистолет у виска паренька в белом халате.
      Маленькая, избитое лицо опухло, одна рука в гипсе. Одну ногу она держала почти на весу – видно, у нее болело колено или бедро. Ей больно. Очень больно.
      Она показала на него пальцем и заговорила:
      – Бенгт Нордвалль.
      Голос такой же собранный, как и раньше.
      – А ну повернись-ка, Бенгт Нордвалль. И руки за голову.
      Он сделал, как она сказала. Медленно повернулся вокруг своей оси, одновременно заметив пластит, налепленный по периметру двери.
      Сделав круг, он остановился. Она кивнула:
      – Можешь сказать им, чтобы выходили по одному.
 
      Эверт Гренс сидел на полу временного штаба и слушал голоса говоривших в морге. Йон Эдвардсон вернулся и сейчас сидел рядом, переводил с русского. У Херманссон тоже были наушники. Она сидела на своем месте и пыталась застенографировать этот абсурдный диалог, чтобы таким образом унять тревогу, хотя бы куда-то деть руки.
      Бенгт вошел в морг. По распоряжению Граяускас он выпустил заложников. Теперь он остался там один.
      Внезапно он заговорил по-шведски, его голос был неестественно спокоен, и Эверт, прекрасно его знавший, понял, что он в любую минуту может сорваться.
      – Эверт, нас всех надули. Она не стреляла. Все заложники целы, все четыре – живы и здоровы. Они уже ушли отсюда. Она прилепила грамм триста семтекса к дверям, это правда, но она его не подсоединила!
      Ее голос. Она резко прервала Бенгта:
      – По-русски говори!
      Эверт Гренс услышал, что она сказала. Он услышал, но не понял. Он посмотрел на остальных и увидел отражение собственного изумления на их лицах. Может, там их было больше? С самого начала? Не пять, а больше? Одному она прострелила колени, другого заминировала и отправила к праотцам. И тем не менее осталось четверо живых, которые только что вышли оттуда.
      Снова голос Бенгта Нордвалля. Он опять говорил по-шведски, хотя наверняка стоял повернувшись к ней лицом:
      – У нее есть только пистолет Макарова – русское офицерское оружие. Взрывчатку она без генератора или батареи не подключит. Батарея тут есть, но кабелей я не вижу.
      – Говори по-русски! Или сдохнешь!
      Эверт Гренс по-прежнему сидел внизу, слушая перевод Эдвардсона.
      Она приказала Бенгту молча стоять перед ней.
      Она плюнула на пол и велела ему снять трусы.
      Когда он замялся, она прицелилась ему прямо в голову и держала пистолет, пока трусы не упали на пол рядом с ним.