Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Букет для будущей вдовы

ModernLib.Net / Детективы / Русанова Вера / Букет для будущей вдовы - Чтение (стр. 14)
Автор: Русанова Вера
Жанр: Детективы

 

 


      - Раньше какого времени? - глупо спросила она, а потом вдруг завизжала. - Ты специально сделала так? Ты опять специально сделала так, чтобы я оказалась сволочью? Чтобы я здесь стояла, вспоминала про этот телевизор, про ваши с ним ссору, а у тебя, оказывается... А ты, оказывается...
      Слезы хлынули у неё из глаз как-то сразу и неожиданно. Она сначала вскочила, запустив руки в волосы, кинулась обратно в комнату. На пороге словно споткнулась, подбежала к матери. Увидела, что "молния" на одном войлочном сапоге не застегнута до конца. Подумала, что надо прямо сейчас опуститься на колени и застегнуть. Ужаснулась: "Зачем застегнуть? Получается, что я тороплю её, что ли? Туда тороплю?!" Но она все-таки упала на пол, наклонилась вперед так неловко, что стукнулась бедром об острый угол скамеечки, обняла худые колени и простонала: "Мамочка"...
      Потом Марина не могла понять, почему безоговорочно поверила сразу. Вот так сразу в то, что все - правда, что мать ничего не преувеличивает, что это - действительно, рак, и что уже поздно, смертельно поздно. Они вместе дождались Иришку, непринужденно болтая, накормили её персиковым йогуртом и супом. Зайка радовалась, что дома все такие добрые и веселые, рассказывала о том, что на второе полугодие её, наверное, выберут санитаром. Самое странное, что мама, похоже, на самом деле, улыбалась без особых усилий, а у Марины стыли губы.
      Иришка осталась смотреть мультики, а они оделись, взяли мамин пакет и направление и пошли в стационар. Поехали. Не на автобусе, а на такси. Там к приходу Ольги Матвеевны были готовы, её ждали. И палата оказалась вполне приличной: на двух человек. Хотя, Марина знала, в онкологии лежат и по трое, и по четверо.
      Она спросила, нужны ли лекарства, шприцы, перевязочный материал или, может быть, шовный? Ей ответили, что, во-первых, "все работаем в одной системе, что уж вы такого уникального достать сможете?", а, во-вторых, и не нужно уже ничего. Она почувствовала, что сейчас захлебнется липким, жарким потом, родившимся где-то внутри нее. Внутри, а не под мышками, и не на лбу, как обычно.
      Мама улыбалась и знакомилась с соседками. "Кто с чем лежит", конечно, не спрашивала. В отделениях такого рода это не принято. По крайней мере, в первые часы знакомства. Марина вдруг заметила, какая она худенькая. И руки! Боже мой, какие руки! Жилка в локтевом сгибе бьется так, что чуть не прорывает кожу. И ещё эта белая ночная сорочка, без рукавов, с аккуратным белым кантом по пройме...
      - Мама! - снова выдохнула она и не знала, что сказать дальше. А та вдруг привлекла её к себе и похвасталась соседке - той, что лежала у самой двери: "Смотрите, у меня доча какая! Вы ещё внучки не видели! Правда, папа вот у малышки подкачал!"
      Но Марина тут же простила ей все: все, что услышала сейчас, и все, что ещё предстояло услышать в оставшиеся дни. В оставшиеся дни... Ей казалось, что она осталась на перроне, а мама уезжает на поезде. Куда идет поезд неизвестно, и непонятно, что теперь делать. Кричать? Бежать за поездом? Ломать ногти и сдирать кожу о холодную сталь обшивки вагонов?
      Дома она плакала. И на следующий день повезла Иришку в кукольный театр, чтобы не оставалось времени на разговоры о том, где бабушка, и когда она вернется. Но ещё до театра, утром, Марина сходила к главному врачу и услышала тот же ответ:
      "Надежды нет. Никакой. Не понятно, почему она не пришла раньше. Хотя..."
      Это "хотя" было самым страшным. Оно означало, что "поздно" наступило не вчера, не позавчера и даже не месяц назад, и что красная точечка на шкале надежды стоит не возле "нуля", а где-то на оси отрицательных чисел.
      Мама скоро перестала есть. Совсем. А она все равно каждый день упрямо носила ей куриный бульон, яблоки "Голден", манную кашу в термосе и протертую до консистенции детского пюре телятину. Но однажды Марина пришла, а мамы не было. Нигде. Ни в палате, ни в туалете, ни в коридоре. Сначала она подумала, что её увели на какие-нибудь анализы или процедуры, однако, соседка сказала, что Ольга Матвеевна надела кофту и рейтузы. Пальто осталось в гардеробе вместе с войлочными сапогами, но мама не вернулась ни через полчаса, ни через час. Она уже совсем плохо ходила, и у неё были сильные боли.
      Ее искали. Сначала одна Марина. Потом персонал. Потом даже милиция. Не нашли. И психотерапевт, высокая черноволосая женщина в короткой стрижкой, нехотя сообщила: "Да, могли произойти изменения в психике. Больные подвержены... Это возможно. Изменения могут быть необратимыми". "Что уж ей оставалось?" - утешил лечащий врач. - "Несколько дней, от силы". Консилиум сошелся на двух неделях, но даже через две недели не обнаружили тела. Мама словно уехала на поезде по железной дороге, рельсы которой вели в никуда...
      И дома стало совсем пусто...
      - Да... Без Олюшки у них дома стало совсем пусто, - бабуля поднесла недовязанный носок близко к глазами, с минуту всматривалась в переплетение петель и отложила его на стол. - И после того, как Андрей-то исчез, нерадостно было, а тут и вовсе... Просто как наказание Божье над семьей какое-то! Его не наши, и мать не нашли...
      Она, кряхтя, встала и, шаркая ногами по полу, пересела ко мне на кровать. Я убрала книгу на колени. Даже от бабушкиных волос почему-то пахло сухим пресным печеньем.
      - ... Уж молись - не молись, а какая твоя планида, так и будет! И Ольга всю жизнь без мужа прожила, и Елена - вон, и с Маринкой то же самое приключилось... Но ты не бойся: это по женской линии только у нас проклятье такое, а с Алешей-то все нормально... Да... Вот такая у нас беда! Ольга-то по молодости веселая была, хохотушка! Да и Маринка, пока замуж не вышла... Вроде, и ничего муж был, а мать его за что-то невзлюбила! Хоть и образованный он, и доктор...
      Еще не тревога, а только серая тень тревоги легко прошелестела в воздухе... Доктор... Что-то слишком много во всей этой истории докторов!
      - ... И книжки разные читал, и не пил, и репродукции рисовал...
      - Что рисовал? - переспросила я, прищуривая глаза.
      - Репродукции... Правильно говорю, нет? Ну, художник-то он, конечно, был не ахти какой: намалюет, нашлепает как попало, я сослепу и то вижу, что неаккуратно нарисовано - но любил, наверное, это дело. Раньше в их комнате кругом на стенах цветочки его висели, да ещё кровать какая-то, что ли, накаляканная? Я как-то спросила: "Андреевы, что ли картины?" А Маринка рассмеялась, говорит: "Его, его. Только не картинки, бабусь, а репродукции!".. Ну, я, конечно, старая, слов таких мудреных не знаю. Вот... А как мать заболела, она и репродукции эти все со стен поснимала. Голые обои остались.
      "Боже!" - как-то уныло подумала я. - "Не может этого быть. Не может этого быть просто потому, что этого быть не может". А вслух с нарочитым равнодушием спросила:
      - Что за цветочки-то, баб Тань? Какие хоть цветы он рисовал?
      - Да эти же.., - она вдруг оживилась. - Эти... Как их?.. Вот старая, память дырявая... Астры... Тьфу!.. Одуванчики... Да вот же!
      Старый, сморщенный палец ещё только тянулся к рисунку на оранжевом покрывале, бабушка ещё не успела ничего сказать, но я уже знала, что сейчас услышу.
      - Подсолнухи? - прошелестели мои губы. - Обычные желтые подсолнухи?
      - Во! - обрадовалась бабуля. - Подсолнухи и есть! Ну, как раз, эти, что у тебя на постели вышиты...
      Митрошкин заглянул в комнату минут десять спустя.
      - Ну и как? - спросил он, многозначительно покосившись на "Поющих в терновнике". - Изучила? Сейчас руки помою и экзамен тебе устрою. Ага?
      - Ага, - скучно согласилась я. - Только мне тоже ужасно хочется задать небе несколько вопросов. Не по тексту данного произведения. И в отдельной комнате.
      Леха заметно обрадовался, так как мое желание задавать вопросы наедине истолковал совершенно превратно. Но очень скоро ему пришлось разочароваться.
      - В общем, так, - проговорила я, прикрывая за собою дверь и опираясь о неё спиной, словно боясь, что Митрошкин бросится вон из комнаты. - Мне интересно, когда ты в последний раз был в гостях у твоей троюродной сестры Марины, и как часто там бывает баба Таня?
      - Что к чему? - Леха озадаченно пожал плечами и выпятил нижнюю губу. Вопросы у тебя какие-то странные и подозрительные. И, должен признаться, они мне не очень нравятся... Но я все равно отвечу. В гостях у моей троюродной сестры Марины я в последний раз был, наверное, лет десять назад - она тогда ещё замуж не выскочила. А бабуля?.. Бабуля, наверное, когда тетя Оля умерла?
      - А до этого?
      - А "до этого" ты, может быть, объяснишь мне, что все это значит?
      - То это значит, Лешенька, что баба Таня сейчас рассказала мне одну очень интересную вещь. Оказывается, когда Марина ещё жила с мужем, на стене в их комнате висели некие репродукции с веселенькими цветочками подсолнухами. А потом Марина их почему-то сняла. Якобы, сразу после того, как исчезла тетя Оля.
      - Ну и?..
      - Ну и! Какой ты тупой иногда бываешь, честное слово! Или просто удачно прикидываешься... Мне важно знать, как часто баба Таня выходит из квартиры, и была ли она дома у Марины в ноябре. Точнее, в промежутке между началом ноября, когда произошло первое убийство, и началом декабря, когда тетя Оля пропала!
      Митрошкин отошел от двери, рухнул на диван, свесил руки с колен и опустил голову. Когда он вновь посмотрел на меня, лицо его было донельзя раздосадованным и усталым.
      - Же-ня, - по слогам проговорил он, словно пытался достучаться до угасающего разума какого-нибудь гидроцефала. - Женя, ты хоть понимаешь, что несешь? Ты пытаешься предъявить моей сестре Марине обвинение в серийных убийствах? Так?
      - Нет, не так. Не надо утрировать, - я села рядом с ним. - Просто все это кажется, по меньшей мере, странным. Репродукции на стене в Марининой комнате...
      - Так! Вопрос первый: с чего ты взяла, что это Ван Гог? Ты сама эти репродукции видела? Может это какой-нибудь Иннокентий Шалопутин "Натюрморт с подсолнухами и кильками в томате"?
      - Репродукции, Леша! Репродукции!.. Баба Таня спросила у Марины, не Андреевы ли это картинки, а та рассмеялась и ответила, что его, но не картинки, а репродукции... Ты предполагаешь, что Иннокентий Шалопутин настолько известен, что массово печатаются альбомы с его произведениями или настенные календари? И Андрей именно вот по этому великому творцу фанател? Или "репродукции Андрея" в том смысле, что репродукции с его бессмертных полотен?
      - Слушай, ты что - большой знаток живописи? - окрысился вдруг Митрошкин. - Три книжки про Ван Гога прочитала, думаешь, уже крутой специалист? Какие ты картины-то знаешь, кроме "Трех богатырей" и "Ивана Грозного, убивающего своего сына"?
      - Нет такой картины "Иван Грозный убивает своего сына", - угрюмо блеснула студенческими познаниями я. - Есть картина "Иван Грозный и сын его Иван".
      - Какая разница?! Почему ты так уверена, что не может быть других знаменитых натюрмортов с подсолнухами? Почему...
      - Потому что баба Таня очень точно охарактеризовала "живописную манеру Андрея": неаккуратно нарисовано, намалюет, нашлепает как попало...
      - И, по-твоему, один Ван Гог писал в такой манере?
      - Нет, не один! Но вместе с подсолнухами там висела ещё какая-то "кроватка как попало нарисованная". "Спальня в доме художника". Помнишь такую картину? Нет?.. И, вообще, в этой истории как-то клинически много совпадений. По городу ходит слух, что в больничных подвалах прячется сумасшедшая женщина. В декабре из онкологии пропадает смертельно больная тетя Оля, и её так и не находят. Марина, работающая в кардиологическом отделении, которое, кстати, в терапевтическом корпусе, соединяющимся с профилакторием. Бывший муж Марины - врач. Напомнить тебе, что муж тоже исчез из поля зрения?.. Репродукции Ван Гога на стене в их комнате, которые Марина снимает сразу как только начинаются убийства... От кого она пытается отвести подозрения? От себя? От матери? От бывшего мужа?
      - О! А говоришь, никого не обвиняешь? Да у тебя опять целый букет серийных убийц, на зависть милиции!
      - Леша, я, действительно, никого не обвиняю, - я обхватила себя за плечи и начала мерно раскачиваться взад-вперед, - но что-то мне во всем этом не нравится... Знаешь, как вот паззлы собираешь, когда малейшие оттенки цветов надо подбирать? Собираешь-собираешь, вроде, все получается, а потом - раз, и нет! Потому что что-то не то не с тем соединил. Все элементы есть, надо только разобраться, что за чем... Ну, согласись, я права?
      - Муж Марины умер. Три года назад, - Леха развернул свою ладонь к свету и взглянул на неё почти с отвращением. - Так что хотя бы Андрея можешь оставить в покое.
      - И муж Тамары Найденовой умер. Той женщины, которую убили ещё в ноябре, - эхом отозвалась я. - Умер от сердечной недостаточности. Или дома, или в отделении кардиологии, где работает Марина.
      - Отлично, Жень! Вот тебе и система! Маринка убила сначала своего мужа, потом мужа Тамары Найденовой, потом этого доктора, который тоже был чьим-то мужем!.. Она мужененавистница просто! Не та, которая мужчин ненавидит, а та, которая законных супругов крошит!
      - А первый доктор тоже, кстати, был кардиологом. И, возможно, Марина его знает... Я же говорю тебе, что все элементы есть. Нужно только их в правильном порядке собрать.
      - Тебе статистику привести, сколько народу ежедневно мрет от сердечно-сосудистых заболеваний, и сколько, соответственно, врачей кардиологического профиля для этого требуется?
      - Для чего "для этого"? Для того, чтобы мерли?
      - Отстань, не придирайся к словам!
      - А я и не придираюсь, - я потерлась головой о его плечо. - Ну, не злись, Леш! И не обвиняю никого. Я же говорю тебе: надо просто уловить логику... Вот ты своим родственникам доверяешь?
      - А ты своим? - злобно передразнил он.
      - Я доверяю. И прекрасно понимаю, что ужасно обиделась бы, если бы кто-нибудь попытался обвинить в преступлении мою тетю, или брата, или сестру. А ещё я попыталась бы доказать, что они тут ни при чем. Доказать, а потом плюнуть в морду, тому кто в этом сомневается... Вот ты веришь, что тетя Оля никого не убивала?
      - Жень, ты просто её не знала, - Митрошкин отстранился и улегся на диван, сцепив руки на затылке и глядя в потолок.
      - Согласна: не знала. И согласна, что она, наверняка, была прекрасной женщиной. А теперь следи за ходом моей мысли: слухи по городу идут уже сейчас, скоро о "старухе из подвала" заговорят все вокруг. Естественно, этим заинтересуется милиция. Потом кто-нибудь вспомнит, что в доме у тети Оли висели репродукции Ван Гога. Улавливаешь?.. Даже если системы никакой нет, и все это просто нелепое совпадение, её, думаешь, оправдают? У тебя не возникает нормального человеческого желания разобраться в этом самому? Тебе не интересно, в конце концов, куда она делась?
      - Слово "интересно", Жень, не совсем подходит к данной ситуации, - он отвернулся и теперь сосредоточено смотрел на темно-коричневую, неполированную стенку шкафа. - Если ты, конечно, понимаешь, о чем я?
      - Понимаю. Прости... Но ты тоже попытайся понять!
      - А я, по-твоему, дурак?.. Просто тетя Оля... Ну, я не знаю... Она таким человеком всегда была - мягким, добрым. Только вот с Маринкиным мужем у неё не заладилось. Наверное, ревновала сильно, что единственную доченьку какому-то чужому мужику отдала. Она ведь её, считай, для себя родила, тряслась над ней всю жизнь.
      - А Маринин муж, он что из себя представлял?
      - Да, не знаю. Я с ним виделся-то всего пару раз. Вроде, нормальный был мужик. Тоже веселый, умный. И к Маринке хорошо относился, и тещу не норовил с балкона сбросить. Анекдоты какие-то рассказывал.
      - И что с ним случилось? - я тоже легла рядом и осторожно погладила его по щеке. - Из бабулиного рассказа я что-то ничего толком не поняла.
      - Вполне нормально. В этой истории до сих пор никто из родни ничего не понимает. Я-то так, с маминых слов, знаю... В общем, однажды вечером он ушел из дома и не вернулся. То ли с Маринкой поругался, то ли что еще. А на следующий день на мосту нашли его шапку, ботинки зимние и записку: мол, в моей смерти прошу никого не винить, прости меня, Марина. Все!.. В речке прорубь была, его с водолазами искали, но так и не нашли.
      - Слушай, но насколько я поняла, у вас речка - отнюдь не Миссисипи?
      - Да не Миссисипи. Но есть задаться целью - утонуть можно.
      - Так и тело найти можно!
      - Так если ни под какую корягу не утащит!
      - Ясно, - я сдула с носа тонкую прядь волос и уставилась на люстру с тремя округлыми розовыми плафонами. От ламп по потолку расходились неровные концентрические круги.
      - Что тебе ясно? - Леха приподнялся на локте. - Что у нас вся семейка - "того"? Не маньяки, так шизики?
      - Перестань. Я вовсе не думаю ничего такого про твоих родственников... Просто предложила тебе разобраться, но если ты не хочешь...
      - Максимум, что я могу - это напроситься в гости к Маринке.
      - Леш, ты только пойми: я не заставляю тебя ничего предпринимать. Это, прежде всего, твое дело. Я тут - "сбоку припеку".
      - Ладно, - он рывком сел и так же резко вскочил на ноги, - пойду позвоню. В самом деле, надо вам познакомиться. Вы же ровесницы. Глядишь, ещё подружками станете...
      Он предупредил меня обо всем: о том, чтобы я без спросу не лазала по книжным шкафам и не пыталась самостоятельно искать репродукции, о том, чтобы не слишком часто напоминала о смерти тети Оли и, тем более, о гибели Андрея. Но почему-то не предупредил о том, что мне предстоит увидеть, поэтому в первую минуту знакомства я глупо и неловко раззявила рот.
      Марина, действительно, была моей ровесницей, но выглядела совсем не так, как я представляла. Мне рисовалась милая "пышечка", типичная добренькая медсестричка с непрезентабельной внешностью и ласковыми руками. А у неё оказался рост не меньше метра семидесяти пяти, и фигура манекенщицы, отфилированная прямая челка, и бронзовые волосы до плеч. Безукоризненного рисунка губы, прямой, с тонкими ноздрями нос. И огромный, безобразный ожог, тянущийся от кончика правой брови до самого рта. Сморщенная, покрытая извилистыми рубцами кожа заставляла угол правого глаза оттягиваться книзу, как у собаки из какого-то чешского или польского мультфильма.
      - Ну, проходите, гости дорогие! - радушно проговорила она, сделав вид, что не заметила моей отвисшей челюсти. - Я вас, вообще-то, уже полчаса жду. Пиццу два раза разогревала.
      - Каемся-каемся! - Леха незаметно пихнул меня между лопаток и заставил переступить через порог. - Как живешь? Где дочка?
      - Дочка в школе. Ты уже забыл что ли, что такое первая смена? Теперь только в половине второго придет.
      На Марине была голубая джинсовая рубашка и черные лосины. В этой одежде она казалась худенькой и легкой, как балерина. "Вряд ли у неё получилось бы задушить женщину подушкой. Хотя... Кто знает?" - как-то мимоходом подумала я и тут же, от злости на саму себя, чуть не прикусила язык. Однако, кусайся - не кусайся, а из головы никак не шла "девушка, сидящая спиной". Изящная небольшая головка, гибкая шея... Да, но если принять за аксиому, что пятеро из "Едоков картофеля" - это пятеро убитых, то при чем тут Марина? При чем точеная легкость её черт?..
      На кухонном столе стоял большой керамический чайник со сплющенными боками и рельефным изображением какой-то длинноногой утки... Утки на картине в профилактории. Утки здесь... Господи, Женя, да ты сама, похоже, становишься маньяком?!
      Видимо, на моем лице явственно отразились тоска и уныние, потому что Марина сочувственно поинтересовалась:
      - Вы, Женя, наверное, чувствуете себя все ещё не очень хорошо? Как ваш гастрит? Не получше?
      - Получше. Спасибо, - я присела на круглый плетеный табурет. - И спасибо вам за то, что помогли с профилакторием.
      - Да, не за что. Сколько вы там пролежали? Дня три от силы?
      - Она бы до конца долежала, если бы не это убийство, - Леха заметил, что Марина, привстав на цыпочки, тянется за круглым блюдом, стоящим на кухонном шкафчике, и помог ей его достать. - Да, ужас, конечно, что творится...
      Она коротко кивнула, но разговора об убийствах не поддержала.
      "Конечно, знает, какие сплетни ходят о её матери", - промелькнуло у меня в голове. - "Или все-таки есть другая причина?"
      - Пицца, - Марина поставила на стол тарелку с румяной лепешкой, посыпанной помидорами, сыром и колбасой. - Печенье, конфеты... Вот ещё лимоны, перетертые с сахаром. И, я думаю, выпьем немножечко, по рюмашечке?
      - А, да-да, конечно! - заторопился Митрошкин, метнулся в коридор и через секунду вернулся с пузатой бутылкой "Токайского". Сестра едва заметно улыбнулась. Поставила рядышком клюквенную настойку.
      "Интересно, где же репродукции?" - со свойственной мне гнусностью подумала я и ощутила себя существом пакостным, гаденьким и не способным на нормальные человеческие чувства. Впрочем, Леха, похоже, тоже чувствовал себя неловко. Он прекрасно знал, зачем мы пришли, предчувствовал начало неприятного разговора и поэтому густо краснел через каждые пять минут. Хозяйка смотрела на него удивленно, пыталась задавать какие-то вопросы, но он отвечал невпопад. Как, кстати, и я. В общем, мы являли собой прекрасную парочку косноязычных олигофренов. Марина, по идее, должна была подумать, что это общение со мной сказалось на неё троюродном братце столь пагубным образом.
      - А как ваши неприятности с милицией? - в конце концов, спросила она. - Вы ещё просили про Анатолия Львовича узнать...
      И тут Митрошкин решился.
      - Марина, - он прокашлялся, покраснел окончательно и ожесточенно потер переносицу, - дело в том, что... Женя услышала про тетю Олю... Ну, то что в последнее время начали болтать. И ещё баба Таня сказала, что у вас репродукции висели... Может быть, это, конечно, вовсе и не Ван Гог?.. Да и, к тому же - тайна следствия... В общем, это сложно объяснить, особенно, если это - действительно, не Ван Гог...
      Разобраться в той белиберде, которую молол смущенный Леха, мог разве что гений лингвистики. Но Марина и не пыталась разбираться. Она смотрела на меня своими внимательными серыми глазами, и в них не отражалась ничего - ни страха, ни возмущения.
      - Что вас конкретно тревожит, Женя? - голос её был спокойным и ровным, и только обожженная кожа, казалось, ещё больше сморщилась. - Спросите, я отвечу.
      - Может быть, вам все-таки перейти на "ты"? - совсем уж некстати влез Митрошкин. Мы повернулись к нему одновременно. "Иди ты со своим рационализаторским предложением!" - подумала я. Вероятно, то же пожелание он прочел в глазах сестры, потому что стушевался, принялся ковыряться в своем куске пиццы, потом вскочил, вытащил из кармана пачку сигарет и, открыв форточку, закурил.
      - Так что вас волнует, Женя? - повторила Марина, зачем-то разворачивая чайник носиком к холодильнику.
      - Понимаете, Марина, - я хотела откинуться на спинку, но, к счастью, вовремя вспомнила, что сижу на табурете, - до меня дошли грязные слухи о вашей маме. Я не так давно сама попадала в похожую историю: меня могли заподозрить черт-те знает в чем. Если бы мне не повезло, если бы я не смогла вовремя разобраться в том, что происходит, то не знаю, что бы со мной сейчас было... Я хочу попытаться вам помочь.
      - Как? - так же спокойно спросила она. - Вы можете заставить людей замолчать? Накинете платок на каждый роток, или найдете маму?
      - Нет, но если вы согласитесь кое-что рассказать...
      - Так спрашивайте! Вы же ничего не спрашиваете.
      - Марина, ваш муж увлекался живописью, правда?
      - Он разбирался в живописи, - она склонила голову к плечу, как художник, собирающийся сделать точный мазок. - Разбирался, и не более. Когда мы жили в Москве, он любил ходить в музеи, на выставки, но я совсем не уверена, что это не было просто данью моде... Потом родилась Иришка, на все эти культпоходы не стало хватать времени... Нет, я не могу сказать, что он был чем-то, кроме своей работы, серьезно увлечен.
      - А репродукции на стене в вашей комнате? Те, которые вы потом сняли? Баба Таня говорит, что это вроде бы, был Ван Гог?
      - Баба Таня? - Марина рассмеялась (мне показалось, слегка принужденно). - Да баба Таня слова такого "Ван Гог" в жизни не слышала? Или, наоборот, услыхала где-нибудь по телевизору и теперь повторяет.
      Я помотала головой и быстро покосилась на Леху. Он, по-прежнему, курил в форточку и стряхивал пепел на маленькое блюдце из фольги.
      - Нет, баба Таня никаких художников не называла. Она просто описала, что это были подсолнухи и кровать, что нарисовано "неаккуратно", и ещё сказала, что это "репродукции".
      - Да, репродукции. Все верно. Из настенного календаря за бог его знает, какой год... Но Ван Гог?.. Нет, по-моему, ничего Ван Гоговского там не было, хотя я не большой знаток его творчества... Какая-то ваза с цветами, ещё ваза. По-моему, с георгинами... Жаль, что я все это уже выкинула: не думала, что понадобится.
      Марина явно лгала. Я чувствовала это, злилась, но ничего не могла возразить.
      - То есть, ваш муж повесил на стену картинки, вырезанные из старого календаря. Просто старые картинки?.. Баба Таня говорила, что это его репродукции.
      - Да. Их повесил он, - Марина прищурилась. - Каким бы странным это вам не показалось. Он хотел угодить маме. Она сильно критиковала его вкус. И тогда Андрей взял с её позволения календарь из макулатуры и вырезал несколько приемлемых натюрмортов... А почему, кстати, разговор все время вертится вокруг этих несчастных репродукций?
      "Раньше! Раньше об этом надо было спросить!" - подумала я. - "Мы ведь, действительно, говорим о них уже минут десять!"
      - Значит, я ошиблась. Извините... А Андрей... У него всегда были такие сложные отношения с вашей мамой?
      Митрошкин с шумом выпустил из надутых щек воздух, громко стукнул форточкой и вернулся к столу.
      - Может быть, о чем-нибудь другом поговорим? - его пальцы нетерпеливо побарабанили по столешнице.
      - Братец, успокойся, - Марина накрыла его руку своей кистью, - все нормально. Мы просто разговариваем. Женя хочет помочь... Да, Жень, отношения всегда были достаточно сложные. Мама даже перед смертью не смогла мне простить, что я вышла за Андрея замуж. Вот как-то так не сложилось. До сих пор не понимаю - почему. Они оба были людьми контактными, готовыми, если нужно, уступить. Конечно, мама ревновала, Андрей обижался... Помню, мы как-то раз собрались пригласить гостей - был мой день рождения - и Андрей приготовил мне подарок - бархатное черное платье с декольтированной спиной. Так с мамой, когда она это платье увидела, чуть сердечный приступ не случился...
      ...С ней чуть не случился сердечный приступ. Или, по крайней мере, истерика. "Добрейшая тетя Оля" всегда отличалась просто богатырской нервной системой, однако, на этот раз руки и подбородок у неё тряслись, рот беззвучно открывался. Было только одно "но": все это казалось несколько наигранным и, соответственно, дешевым.
      - И ты это наденешь?! - с ужасом спросила она, взвешивая платье в руках с такой брезгливостью, словно это была половая тряпка. - Ты наденешь это на свой день рождения?
      - Да, - Марина размазала крем на скулах и повернулась. - Конечно, надену. А что, мам, тебе не нравится? По-моему, очень хорошее платье. К тому же, подарок Андрея.
      - То что это - подарок Андрея, меня, как раз, не удивляет. И ещё напоминает историю с Мишей Скачковым. Помнишь мальчика, с которым ты дружила в десятом классе?
      Начало было "многообещающим". Марина вздохнула и уселась на диван, привалившись к спинке. Вытянутые ноги она положила на сиденье стула и пошевелила пальцами, разглядывая покрытые розовой эмалью ногти.
      - Ты меня слышишь? - мать чуть повысила голос. - Помнишь это ваше "трагическое" расставание с Мишаней? Когда он уже собирался тебя бросить, но как воспитанный мальчик из хорошей семьи, не мог не поздравить с восьмым марта? И вместо цветов принес какую-то дрянную тушь из первого попавшегося коммерческого киоска? Символический подарок, так сказать!
      - Помню, мам. И что?
      - Да ничего! Просто вот это, - она ещё раз взвесила в руке платье и швырнула его дочери на колени, - из той же серии. Ты разве не видишь, что твой обожаемый Андрей купил на рынке первое, что попалось, только чтобы отделаться? Просто шел мимо - наверняка, в последний день - и купил. А ты тут же готова забросить свою блузочку с брючками и вырядиться как последнее чучело, лишь бы муженьку угодить... Не оценит он этого. Пойми, не о-це-нит!
      Марина встряхнула злосчастное платье и сложила так, как складывают мужские рубашки в подарочных коробках.
      - Мам, давай те будем? - голос её начал едва заметно дрожать. - Давай не будем хотя бы в мой день рождения? Андрей хотел сделать мне приятное, я ему благодарна...
      - Да, ради Бога, будь благодарна! - мать присела рядом. - Ради Бога! Но не обязательно же это на себя надевать? Придумай какую-нибудь причину: мол, колготок подходящих нет или просто настроение не то, чтобы в короткое рядиться... Ну, скажи мне, положа руку на сердце: тебе самой эта тряпка нравится?
      Платье Марине не нравилось. Оно было слишком коротким, слишком декольтированным, да ещё с ужасными, откровенными "чашечками", словно выпоротыми из доисторического купальника. Она даже смутилась, когда Андрей широким жестом метнул его на кровать. Смутилась и не смогла этого скрыть, но он успокоил: "Это на толстых, коротконогих тетках оно не смотрится, а на тебе так будет смотреться, что все рты пораскрывают!"
      - Нет, мама, платье мне не нравится, - Марина подняла голову и посмотрела матери в глаза. - Но я не вижу ничего плохого в том, чтобы выказать свою признательность любимому человеку. Поэтому я не надену ни блузку, ни брючки...
      - Господи! Да что у тебя за страсть унижаться? Чего ты перед ним так стелешься?
      - При чем тут "стелюсь"? Мне кажется, это - нормальные человеческие отношения.
      - Твои отношения с Андреем никогда не были нормальными.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23