Некий молодой англичанин по имени Уильям Рив, помощник аптекаря, был застигнут во Флашинге суровой болезнью. Убоявшись, что болезнь есть наказание Божье, он признался, что сделал сэру Томасу Овербери в Тауэре вливание сулемы[59]. Сделал он это по приказу своего хозяина, аптекаря Поля де Лобеля, который за два дня до того навещал сэра Овербери. Хозяин, боясь, что бедный парень проговорится, дал помощнику денег и быстренько спровадил за границу.

Сэр Ральф выслушал сообщение с мрачным, непроницаемым видом, тщательно записал показания Таумбола, заставил его подписаться и отправил назад в Брюссель.

После этого сэр Ральф внимательно ознакомился с окружением Поля де Лобеля. Это не составило труда – аптекарь был хорошо известной фигурой. И вот в один знойный августовский день сэр Ральф явился в дом на Лайм-стрит, что возле Тауэра.

Доктор Лобель был поражен внезапным появлением в своей скромной обители грузного чернобородого джентльмена, одетого во все черное и имевшего весьма строгую физиономию. Джентльмен представился государственным секретарем и первым делом потребовал от доктора не разглашать содержания той беседы, которую он намерен с ним провести. Доктор проводил гостя в грязноватую гостиную на первом этаже и предложил кресло.

Однако грозный гость остался стоять, при этом он повернулся спиной к окну, так, чтобы свет падал в лицо аптекарю.

– Я желаю, – объявил он глубоким низким голосом, – побеседовать с вами о вашем помощнике по имени Уильям Рив.

– Уильям Рив? Ах да! – Доктор слегка нервничал, что, принимая во внимание ранг посетившего его джентльмена, было совсем неудивительно – в его гостиную еще никогда ведь не ступала нога государственного секретаря. – Уильям Рив… Да, я его помню.

Сэр Ральф выдержал долгую паузу, его темные, глубоко посаженные глаза внимательно изучали тщедушную фигурку аптекаря. Лобелю было немногим за пятьдесят, это был верткий худощавый господин с живыми умными глазами и решительным ртом. Он был седоват, лысоват, а бурная жестикуляция и акцент выдавали французское происхождение.

С видом глубокого почтения Лобель сложил на груди руки и ждал продолжения разговора.

– Как я понимаю, два года назад вы отослали его за границу.

– Отослал? О нет, я его не посылал. Он сам захотел поехать. Черные густые брови министра нахмурились:

– Не увиливайте, доктор Лобель, предупреждаю, что я обладаю полной информацией. физиономия доктора выразила крайнее удивление.

– Я увиливаю? Я? Но ради чего? Благороднейший сэр, – и аптекарь голосом подчеркнул свое уважение, – парень решил ехать, он сам хотел. Почему же я увиливаю?

– Но вы дали ему денег на поездку. – В голосе посетителя послышалась угроза.

– Деньги? Ах да, я дал ему денег. Я был ему кое-что должен, кое-какую сумму. За два года работы. И кое-что прибавил от себя в качестве презента. Это был хороший паренек. Он хотел посмотреть мир, а я уважаю такие желания. Так что я ему немного помог. Но я дал ему вовсе не такую сумму, о которой стоило бы говорить.

– И все-таки, какую сумму вы ему дали?

– Сумму? – Лобель, прижав указательным пальцем нос, припоминал. Потом пожал плечами. – Как я могу помнить? Это же было два года назад, как ваша милость сами сказали. Я не помню суммы.

И снова наступила пауза. Сэр Ральф пожирал аптекаря мрачным взглядом. Потом решил переменить направление атаки.

– Этот Рив сопровождал вас, когда вы посещали в Тауэре сэра Томаса Овербери?

Что-то промелькнуло на лице француза, какая-то тень, слишком мимолетная, чтобы сэр Ральф успел ее истолковать. При упоминании имени Овербери аптекарь на мгновение прикрыл глаза, однако это длилось лишь миг, а нервное, умное лицо француза хранило старательное спокойствие.

– Возможно, – ответил он. – Даже вероятно. Мои помощники обычно посещают пациентов вместе со мной. Да, скорее всего, так и было. Сэр Ральф уже определил для себя собеседника как продувную бестию – тот давал короткие ответы по существу, стараясь ничем не выдать своего отношения. А сэр Ральф предпочитал говорливых: они неминуемо рано или поздно проговаривались. Этот же тип своей лаконичностью вынуждал сэра Ральфа к большей откровенности, и государственный секретарь пошел на нее.

– Перед лицом смерти ваш бывший помощник сделал важное признание, – объявил он.

Ему удалось все-таки смутить маленького аптекаря: глаза того забегали, а бледное лицо стало еще бледнее. Однако прозвучавшие затем слова объяснили смущение – оказывается, его поразил не факт признания, а факт смерти бывшего помощника.

– Перед лицом смерти? О! Так бедный Уильям скончался? О Господи! – И аптекарь горестно всплеснул руками.

Ах, чертов актеришка! Сэр Ральф вынужден был продолжать:

– Умер он или нет, я точно не знаю. Но мне известно, что он думал, будто умирает, и потому сделал признание. Это-то признание меня и интересует.

– Интересует вас… Да. Может быть, благороднейший сэр. Что же касается меня… О бедный Уильям!

И снова аптекарь изобразил крайнее сожаление по поводу предполагаемой кончины помощника и как бы не обратил никакого внимания на слова о признании. Волей-неволей сэр Ральф должен был перейти к существу вопроса.

– Хватит! – рявкнул он. – Я хочу поговорить с вами о признании!

– Признании? – Острый взгляд маленького аптекаря обежал тяжелую, суровую физиономию гостя. – Но в чем же он признался?

– Он признал свою роль в смерти сэра Томаса Овербери. Лобель вытаращился на сэра Ральфа, всем видом своим выражая недоумение. А потом вновь выразительно всплеснул руками:

– Не понимаю! Ничего не понимаю! Ваша милость пришли ко мне с какой-то целью – вы ведь зашли не только, чтобы оказать честь моему дому, не так ли? И если ваша милость открыто спросите меня о том, что желаете знать, я так же открыто отвечу.

Это прозвучало почти что как упрек, и сэр Ральф разозлился. Он пока никоим образом не продвинулся вперед и решил выложить все карты на стол:

– Парень признался, что сэр Томас Овербери был убит. Отравлен сулемой. Яд приготовили вы, мсье Лобель, а ваш помощник, следуя полученным инструкциям, дал его заключенному Овербери.

На узком, белом лице аптекаря застыло выражение шока, а затем он разразился громким долгим хохотом, причем от восторга даже хлопал себя ладонями по бедрам.

Сэр Ральф ждал, пока кончится этот приступ неблагочестивого веселья.

– Ой, это же так смешно! Просто комедия! – Лобель отер выступившие на глазах слезы. – Господи Боже! Значит, я пожелал отравить сэра Томаса Овербери сулемой и рассказал об этом своему помощнику, чтобы он мог при первом же удобном случае меня предать! Замечательный способ отравления! Замечательный способ замести следы! – И он, хватаясь за бока, снова разразился гомерическим хохотом.

– Молчать, клоун! – прорычал слоноподобный сэр Ральф. Но Лобеля было не так-то легко запугать. Он отсмеялся и только тогда ответил:

– Это не я клоун, сэр Ральф. Уж точно не я. Но это самая замечательная буффонада, которую я когда-либо видел и слышал.

– Что это вы себе позволяете, милейший! К Лобелю вернулась серьезность, хотя он всем видом старался показать, что находит ситуацию крайне забавной.

– Ну подумайте сами, сэр Ральф. Давайте вместе подумаем. Итак, предположим, я должен отравить узника Тауэра. Этот узник, этот джентльмен для меня – никто. Я его не знаю. Но должен отравить. Хорошо. Предположим, это так. В качестве яда я выбираю сулему, а в качестве способа ее применения – вливание. Очень, кстати, неудобный способ. Ладно, примем и такое допущение. Но я почему-то не желаю делать это вливание самостоятельно, о нет! Подобные действия должны храниться в секрете, но я почему-то ни в какую не собираюсь хранить тайну. И верно, зачем таиться, когда хочешь кого-то отравить? Я предпочитаю, чтобы мой помощник во всем участвовал. Отлично! Я вызываю его, вручаю клистир и говорю: «Обрати внимание, Уильям. Этот клистир заполнен сулемой. Хорошенько запомни, а потом сообщи сэру Ральфу Винвуду, великому государственному секретарю, чтобы он мог вздернуть меня на виселицу». Вот как все выглядит, сэр Ральф, не так ли? И вы спрашиваете меня, почему я смеюсь? Вы считаете, что это я – клоун?

И аптекарь снова разразился хохотом, а сэр Ральф стоял с багровым лицом и ничего не мог возразить.

– И вы забываете, сэр Ральф, что я служу аптекарем при моем зяте, сэре Теодоре Майерне, личном враче его величества. Я давал сэру Томасу Овербери только те лекарства, которые предписал сэр Теодор. И если уж я мог дать ему сулему, то только по предписанию сэра Теодора. Я всегда храню его рецепты, все до единого. Соизволит ли ваша милость взглянуть на них?

Его милость не соизволил. Уже гораздо менее грозным тоном он сообщил, что, возможно, кто-то другой пожелает на них взглянуть и под страхом смерти приказал Лобелю беречь их как зеницу ока. Он также высказал злобную надежду, что, когда в рецептах будут разбираться, мсье Лобелю удастся сохранить обычное веселье. И сэр Ральф удалился с весьма тяжелым чувством. Он был уверен, что этому негодяю удалось его провести, удалось сделать так, что правда предстала нелепой выдумкой.

Ладно, с мсье Лобелем разберутся. Но прежде чем предпринимать дальнейшие шаги, следует доложить королю: Лобель напомнил – впрочем, сэр Ральф об этом ранее просто ничего не знал, – что Овербери наблюдал королевский врач. Но даже и королевского врача могут подкупить, особенно если он иностранец! В своем ограниченном пуританском сознании сэр Ральф, подобно большинству англичан, хранил глубокое недоверие к иностранцам. Вполне возможно, Майерна подкупил лорд Сомерсет, а если так, то Сомерсет крепко завязан в этом деле. Но решать следует его величеству.

С этой мыслью сэр Ральф Винвуд отправился из Лондона на встречу с новоявленным царем Соломоном. Его величество путешествовал, и сэр Ральф нагнал его в Гемпшире, в Белью, имении лорда Саутгемптона.

Аудиенция состоялась поздно вечером, после бурного дня, в течение которого его величество предавался обильным возлияниям.

Надо заметить, пересказ сэром Ральфом полученных от Таумбола сведений оказал на короля отрезвляющее воздействие. В конце повествования об аптекарском помощнике багровый цвет физиономии его величества сменился на мертвенно-бледный, а в налитых кровью глазах появился напряженный блеск. И вообще король весь как-то подобрался. Когда сэр Ральф приступил к рассказу о беседе с Лобелем, король прервал его:

– Черт побери! Почему вы отправились к этому типу, предварительно не переговорив со мной?

Сэр Ральф согнулся в поклоне.

– Я почел это своим долгом, сир.

– Ваш долг – повиноваться моим указаниям, а такого указания вы от меня не получали. Так, так! Господи, Боже мой, продолжайте. – Король теребил скатерть, пальцы его дрожали. – Что вам наговорил этот Лобель?

– Он посмеялся надо мной, сир! – И сэр Ральф передал издевательские речи аптекаря.

Король с презрением смотрел на своего государственного секретаря.

– А вам самому разве эта история не кажется смешной? Неужто Лобель не доказал вам всю абсурдность ваших обвинений? И вы еще являетесь ко мне и утомляете меня этой чушью.

На мгновение сэр Ральф растерялся, но потом воспрянул духом:

– Действительно, эта история могла бы показаться абсурдной, если бы аптекарь не дал своему помощнику денег для поездки за границу.

– А как объяснил это Лобель?

Сэр Ральф доложил. Король пожал плечами:

– Вполне удовлетворительный ответ. У вас нет доказательств иных мотивов.

И с этими словами его величество отпустил своего первого министра с рекомендацией более не тратить времени на пустые забавы.

Удрученный королевским выговором сэр Ральф удалился, но остался при прежнем убеждении – он полагал, что королю просто отказала прозорливость. И решил при первой же возможности докопаться до сути: ведь аптекари не снабжают своих учеников деньгами и не посылают их за границу из чистого расположения. Ничто на белом свете не могло убедить в этом сэра Ральфа.

Возможность представилась уже на следующей неделе. Сэр Ральф обедал с графом Шрузбери в его городском доме на Броуд-стрит (графиня Шрузбери в это время пребывала в Тауэре благодаря той роли, которую она сыграла в попытке освобождения леди Арабеллы). Чтобы обеспечить супруге необходимый комфорт, граф искал дружбы с комендантом Тауэра, сэром Джервасом Илвизом. Сэр Джервас был в числе приглашенных, и граф любезно представил его государственному секретарю. Представление он сопровождал просьбой взять коменданта под свое покровительство.

Сэр Ральф принял эту просьбу близко к сердцу. Во время обеда он хранил суровое молчание, но это никого не смутило – он был известен своей мрачностью. На самом же деле сэр Ральф обдумывал, какие выгоды можно извлечь из знакомства с комендантом.

Когда обед подошел к концу, он отозвал сэра Джерваса в сторонку и предложил прогуляться на свежем воздухе. Сэр Джервас с охотой согласился, расценив приглашение как знак того, что сэр Ральф склонен прислушаться к рекомендациям графа Шрузбери. Они степенно шествовали по дорожкам освещенного солнцем парка – сухой, поджарый, пожилой комендант в красном с черным камзоле и грузный государственный секретарь, одетый во все черное. Первая же фраза сэра Ральфа заставила сэра Джерваса вздрогнуть.

– Я буду рад считать вас своим другом, сэр Джервас, и помогать всем, что в моей власти, однако прежде всего я хотел бы убедиться в ложности тех обвинений, которые звучали в ваш адрес в разговорах придворных сплетников по поводу вашей роли в кончине сэра Томаса Овербери.

Комендант остановился. Сэр Ральф также остановился и с тайным удовольствием отметил, что комендант побледнел, а его круглые серые глаза приобрели испуганное выражение.

– Так вы, сэр, знаете, что случилось? – спросил сэр Джервас, самим вопросом давая понять, что и не думает уклоняться от ответов. Сэр Ральф торжественно кивнул:

– О да. Но не знаю, как именно все произошло и в чем заключалась ваша роль. Об этом я бы и хотел узнать.

– О моей роли? Господи, да моей целью было, поелику возможно, охранять и беречь этого несчастного, но при этом не вредить себе. Ибо в деле был замешан лорд-хранитель печати.

– Лорд-хранитель печати?! – Сердце сэра Ральфа бешено забилось. – Вы имеете в виду лорда Сомерсета?

– Нет, нет. Тогда лордом-хранителем печати был лорд Нортгемптон. В истории замешана и леди Фрэнсис Говард, теперь она графиня Сомерсет, а кто еще – не знаю. Я очень рисковал, пытаясь сорвать их планы, но совесть не позволяла мне поступать иначе. И все же, несмотря на мое противодействие, они своего добились. В этом. Господь свидетель, и заключается все мое участие в деле несчастного джентльмена.

Они вновь двинулись вдоль подстриженных бордюров. Сэр Ральф, уткнув бороду в грудь, размышлял.

Хорошенькую же историю он поведает королю! Да неужто и теперь его величество скажет, что сэр Ральф тешит себя беспочвенными иллюзиями и занимается безделицами, если видит нечто странное в том, что аптекарь дал своему помощнику денег для поездки за границу? А ведь в деле замешана и графиня Сомерсет, и лорд Нортгемптон, который тогда был ближайшим другом лорда Сомерсета. Разве можно теперь сомневаться, что и сам граф Сомерсет не остался в стороне? Вот оно, оружие, с помощью которого можно будет окончательно уничтожить этого выскочку! Наконец сэр Ральф заговорил:

– Сэр, я бы хотел убедиться в том, что ваша роль именно такова, как вы ее описываете. Какие меры по охране узника вы предприняли, когда поняли, что на его жизнь покушаются? И как вы пришли к такому выводу?

Комендант отвечал без малейших колебаний:

– Что до последнего, то поначалу мне казалось, будто его болезнь – работа провидения. На самом же деле все было вот как: к сэру Томасу приставили нового слугу, некоего Вестона, его рекомендовал мне начальник арсенала – прежнему слуге больше не доверяли, он проносил на волю записки заключенного. Через неделю после назначения я как-то встретил Вестона в коридоре, он нес узнику суп. В руке у него еще был маленький флакончик, он спросил: «Мне это сейчас дать?»

«Что дать?» – спросил я.

"Ну, вот эту штуку, – и шепотом добавил: – Розальгар[60]".

«Розальгар? Ты что, спятил? Что это значит?»

Он страшно перепугался:

«Сэр, но вы же сами знаете, что надо сделать!»

«А что надо сделать, милейший?»

Я схватил его за шиворот и под угрозой порки, а то и чего похуже, потребовал рассказать все, что знает. В ужасе этот тип выложил мне всю историю и попытался прикрыться теми, кто его послал. Он поклялся, что действовал по приказу миссис Тернер, получавшей, в свою очередь, указания свыше. Поскольку я не видел никаких причин, почему бы Вестону самому желать смерти сэра Томаса, я ему поверил.

Я отобрал у него флакон и вылил яд. Я видел, что и сам теперь попал в опасную переделку, однако заставил его Богом поклясться, что он не станет принимать участия в убийстве – если сэр Томас виновен в чем-то серьезном и заслуживал смерти, его следовало судить по закону и казнить по приговору суда.

После этого на имя узника стали поступать посылки со сладостями и деликатесами, их отправителем значилась леди Фрэнсис, а доставляла Тернер. Это были пирожные, горшочки с мармеладом, однажды ему прислали даже куропатку. Я все это выбрасывал и заменял такими же яствами, но приготовленными мною. Я понимал, что рискую навлечь на себя гнев тех, кто все это затеял. Но, несмотря на мою бдительность, они все же добились своего. Уверен – и Вестон подтвердил мою уверенность, – что убийство было совершено одним учеником аптекаря. Его подкупили. Сам же аптекарь – надежный, честный человек, думаю, он и по сей день остался таким же. Он действовал по предписаниям доктора Майерна, которого двор направил лечить сэра Томаса, когда тот заболел…

Таков был рассказ коменданта. Сэр Ральф ликовал: все его подозрения подтвердились. Более того, он нашел последнее и решающее звено. Теперь-то уж он разделается и с Сомерсетом, и с Говардами, и со всей происпанской партией.

– Этот Вестон, где он сейчас?

– Он по-прежнему служит у меня в Тауэре, – ответил комендант. Сэр Ральф одобрительно кивнул.

– Пусть пока остается у вас. – И он взглянул коменданту прямо в лицо. – Вы были со мной честны и откровенны, сэр Джервас. И я ценю это, хотя оценил бы еще выше, если бы вы сами с самого начала раскрыли мне эту темную историю. Пора возвращаться. – Он взял коменданта под руку и повел обратно к дому. – Скоро вы снова обо мне услышите, – пообещал он и широкой улыбкой успокоил несчастного сэра Джерваса.