- Отпустило, - радостно сказал он. - Таблетка помогла.
      И тут в наше окно мягко ударилась горсть песка, и следом кто-то тихо засвистел. Дядя Кирша встал с кровати и хотел подой-ти на свист, но тетя Груша строго сказала:
      - Сиди! - и задернула шторы.
      - Не лезь, - лениво отозвался он и пошел в прихожую от-крывать дверь.
      Я побежала за ним.
      В дверях стоял один из подростков. Тот самый, который ски-нул пиджак и завязал рубаху узлом на животе; только сейчас он заправил ее в штаны, а на плечи набросил куртку.
      - Здравствуй, Князь, - сказал он.
      - Здравствуй, Валера, - притворно-радостно ответил дядя Кирша.
      Они замолчали, и по напряжению между ними я почувствовала, что они готовятся к поединку. Подросток между пальцами держал короткую папироску. Папироска дымилась и вот-вот должна была стать окурком. Но он не стал ее докуривать, он разжал пальцы и выкинул ее на коврик нашей прихожей. Дядя Кирша как бы нечаянно наступил на нее, затушил и носком ботинка вымел за порог.
      - Можно войти, Князь? - спросил подросток.
      - Нельзя... - четко сказал дядя Кирша.
      Подросток улыбнулся, и они снова замолчали.
      Я поняла, что первый этап поединка выиграл дядя Кирша.
      Я стояла между ними и думала, за кого из них мне болеть. Пол в подъезде был выложен желто-коричневой плиткой. Коричневые и желтые квадраты тянулись от нашего порога и уходили под ноги Валере. Он стоял на них тяжелыми ботинками. Я стала отсчитывать квадраты на полу: "За дядю Киршу, за кучерявого парня, за дядю Киршу, за кучерявого парня...", дальше шли ботинки Валеры, и я поняла, что мне выпало болеть за него.
      - Не боишься, Князь? - спросил подросток и улыбнулся.
      - Боюсь, - тихо ответил дядя Кирша и опустил глаза.
      Тогда я поняла, что подросток специально разрешил дяде Кирше победить, чтобы потом он все время проигрывал. Я выбе-жала из квартиры и взяла Валеру за руку. Дядя Кирша не заметил, Валера тоже - только вяло пожал мне пальцы.
      - Давай выпьем на лестнице, - предложил он дяде Кирше. - Вы-пьем, поговорим.
      - Давай,- согласился дядя Кирша и вышел в подъезд.
      Валера достал из кармана куртки бутылку водки и два сте-к
      лянных стакана. Я видела, как вчера утром Паша-Арбуз утащил их из автомата с газированной водой.
      - А ты правда князь? - спросил подросток Валера и налил полстакана водки.
      Дядя Кирша приосанился и кивнул.
      - Ну тогда пей! - и он протянул ему стакан.
      - У меня болело сердце, - попробовал отказаться дядя Кир-ша. - Только что отпустило, две минуты назад...
      - Пей, - настаивал подросток, - а то ни за что тебе не поверю!
      Дядя Кирша принял у него стакан и отпил глоток, и его глаза помутнели. Он сделал еще глоток, и еще, и я внимательно следила, как неотрывно вверх-вниз ходит кадык на его старческой шее. Когда он отнял стакан от губ, его взгляд стал тусклым и вялым. Подросток засмеялся и залпом отпил из горлаi.
      - Что ты там вчера трепал? - спросил он. - А правда ты был в Англии? и он внимательно посмотрел в лицо дяде Кирше, слегка наклонив голову вбок. И тут я вспомнила маленького волчонка в зоопарке. Мы с тетей Грушей ходили на него посмотреть.
      - Пей еще, - сказал подросток Валера и снова налил полста-кана.
      - Сердце... - невнятно напомнил ему дядя Кирша.
      - Пей! - крикнул подросток и сунул ему в лицо стакан. И я услышала, как он стукнулся о его зубы. - Что ты видел в Англии, Князь?
      - Не я, - уточнил дядя Кирша, тяжело допивая водку. - Мой дедушка видел... Он был в Лондоне вместе с бабушкой, и они почти все время проводили при дворе у английской королевы. Дед завязал роман с одной фрейлиной, а бабушка очень ревновала, ты понимаешь?
      Подросток кивнул.
      - Так вот, она ревновала, ревновала, - продолжал дядя Кир-ша, - а знаешь ли ты, Валера, что когда женщина ревнует, то она становится еще красивее. Вот ты посмотри на мою Грушу, какой она становится, когда приходит Натка! Да рядом с ней никакая Натка не стояла! Да ведь Груша же - чистый ангел!
      Подросток засмеялся и отхлебнул из бутылки.
      - Бабушка ревновала деда, - рвано рассказывал дядя Кирша, не видя усмешки, - и сама не заметила того, что в нее влюбился принц Уэльский. Я был мальчиком, когда она умирала, и вот на смертном ложе она призналась, что у нее от принца был ребенок и этот ре-бенок - мой отец...
      Подросток молча протянул ему бутылку.
      - Оставь, - отмахнулся дядя Кирша, и на этот раз Валера не настаивал, а зорко и холодно следил за его лицом.
      - А вот я совсем не умею по-английски, - захныкал дядя Кирша, - и весь французский забыл! И из Англии за мной никто никогда не приедет, ты понимаешь! А я ведь всю жизнь ждал, жил с Грушей, а сам ждал, что мне сообщат, меня найдут, приедут за мной, и так прождал всю жизнь и не получил ни одной весточки...
      - Послушай, Князь, - хрипло перебил Валера.
      Дядя Кирша уронил лицо в руки и не отозвался.
      - Князь! - и он толкнул его в грудь.
      Дядя Кирша поднял дрожащую голову и мутно посмотрел на него.
      - Поди к себе домой и принеси мне гитару, понял? Навсег-да... А я всем расскажу, что это подарок от Князя.
      - Нет, - ответил дядя Кирша. - Это моя гитара!
      - Ты что, - засмеялся подросток, - жалеешь для своих? Ты же наш друг. Неси гитару.
      - Нет.
      - Да ведь мы же тебя зарежем, не веришь? - и Валера достал из кармана маленький перочинный нож. - Зарежем, ты понимаешь?
      - Хорошо, - согласился дядя Кирша и заплакал. - Отдам. Все отдам.
      - Ну так иди! - прошептал Валера.
      Дядя Кирша тяжело поднялся со ступенек и нетвердо вошел в квартиру. Я побежала за ним следом и в коридоре попыталась его обнять. Но он отстранил меня:
      - Оставь...
      Снял со стены гитару и взял удочку из угла.
      - Ты куда? - спросила тетя Груша.
      Но он молча вернулся в подъезд.
      - А удочки я у тебя не просил, - засмеялся Валера.
      - А это княжеский подарок, - ответил ему дядя Кирша. - Больше всего на свете я любил играть и рыбачить! Возьмите все, что я любил. Вы молодые, вам пригодится!
      Подросток усмехнулся, повесил гитару на плечо, забрал удоч-ки и ушел.
      Дядя Кирша закрыл дверь нашей квартиры на замок и на це-почку и к двери придвинул стул. Он нетвердо стоял на ногах. Он прошел по коридору до комнаты, держась за стену.
      - Зачем ты отдал ему гитару, Кирилл? - спросила тетя Груша.
      - Мол-чать! - рвано крикнул он.
      - Зачем ты так напился?
      - Я сказал тебе - молчать! - рявкнул дядя Кирша.
      - Кирилл, - начала тетя Груша.
      - Ты дождешься... - оборвал он ее. - Ты дождешься, что я тебе все скажу!
      - И что же ты мне скажешь, Кирилл? - строго спросила тетя Груша.
      Она сидела на краю дивана в розовой ночной рубахе с жел-тыми ромашками и напряженно разглядывала дядю Киршу.
      - Ну слушай, Аграфена! - выкрикнул он. - Я потратил на те-бя всю свою жизнь. Я никогда не любил тебя.
      - Я знаю, Кирилл! - тихо сказала тетя Груша.
      - Я жил с тобой только потому, что мне было удобно! - из усталого его лицо стало страшным, и глаза бессвязно смотрели то на стену, с которой он только что снял гитару, то на завешенное шторой окно. - Я жил с тобой и все надеялся, что найду что-нибудь получше! Ты знаешь, Груша, так раньше князья жили с горничными...
      - Я знаю, Кирилл! - еще тише сказала тетя Груша.
      - Все женщины, которых я себе находил, - были лучше тебя! - продолжал рваным голосом выкрикивать дядя Кирша. - Только тогда ты была молодая, и поэтому я не говорил тебе об этом. Но теперь ты стара, теперь слушай! Ты плоха, Аграфена! Ты не просто плоха, ты безобразна! Ты не ешь, ты давно разучилась есть, ты жрешь! И с каждым днем ты жрешь все больше и больше!
      Тетя Груша молча сидела на диване и слушала, и вдруг она сжала руки в кулаки, замахнулась ими на дядю Киршу и зарыдала в голос.
      Дядя Кирша замолчал и удивленно посмотрел на нее.
      - Ну ладно, давай спать, - спокойно предложил он, лег на диван, повернулся лицом к стене и захрапел.
      Тетя Груша по-прежнему сидела на диване в своей пестрой ночной рубахе и рыдала под его храп.
      Я подошла к ней и встала напротив ее большого лица.
      - А зачем ты плачешь? - спросила я и приложила ладони к ее мягким коричневым щекам.
      Тетя Груша внимательно посмотрела на меня и улыбнулась.
      - Утешение мое, - сказала она и наклонила голову вбок, и следом за ней склонились мои ладони. Тогда я качнула ладонями в другую сторону, и ее лицо склонилось за ними.
      - Утешение мое, - повторила тетя Груша.
      - А ты мое, - ответила я.
      - Жизнь за тебя готова отдать, - сказала тетя Груша.
      - А я за тебя, - сказала я.
      Ночью из-за храпа дяди Кирши я долго не могла заснуть. Тетя Груша дышала ровно, и я почти не слышала ее. Это меня пугало. Когда ее становилось совсем не слышно, я думала, что она умерла, и начинала плакать.
      Под утро я увидел сон. Шел дождь. Он шел несколько дней, не переставая, сплошной мокрой стеной. Деревья, под которыми подростки играли в ножички, стояли в воде, и вода с каждым днем прибывала. Она залила подвал нашего дома, подступила к окнам пер-вого этажа и хлынула в нашу квартиру. И я в пластмассовой ванноч-ке, в которой меня всегда купала тетя Груша, поплыла на рынок мимо "Перелетных работ" и зоопарка.
      Я проплыла фруктовые ряды. Все они оказались залиты водой. Корзины с фруктами, ящики из-под персиков и мандаринов, коробки с подпорченными яблоками проносились мне навстречу. Иногда попа-дались стулья, табуретки и длинные пустые гробы. Я свернула в мясной павильон. До наводнения мы часто бывали здесь с тетей Гру-шей. На прилавках лежали мокрые куски вырезки, гуси со свернутой шеей и большие коровьи сердца. Дальше на железных крючьях, вбитых в потолок, висели вывернутые свиные туши, и здесь же на пики были нанизаны свиные и коровьи головы. Узковырезанные свиные глаза казались закрытыми, но не до конца, а так, как будто бы свиньи стыдились собственной смерти и опустили веки, а рты растянули в длинной застенчивой улыбке. А коровьи головы тяжело вздыхали и потряхивали рогами. И вдруг я увидела, как между двух свиных голов проплыла тетя Груша. На мгновение свиные головы открыли глаза и посмотрели на нее. Тетя Груша стояла в гробу, скрестив руки на груди. Ее лицо, как она и просила, было присыпано темно--розовой пудрой, глаза накрашены темно-зеленым, а рот - мокрой коричневой помадой. Она была в своем парчовом платье, в бусах и кольцах. Свиные головы засмеялись над ней, следом засмеялись коровьи головы, и даже обезглавленные туши захлюпали, изображая смех. Но тетя Груша ничего не заметила. Она плыла по темному про-ходу мясного па
      вильона. Я пронеслась мимо в своей пластмассовой ванночке, но она не заметила меня. В конце прохода виднелся про-свет, какие-то тонкие золотые лучи, и она, ничего не видя вокруг, плыла именно туда...
      ГЛАВА 4 - ГАНГРЕНА
      Наутро я проснулась раньше всех. Тетя Груша неподвижно ле-жала на боку. Я долго приглядывалась к ней. Наконец у нее вздрог-нули ресницы, и я поняла, что она жива. Дядя Кирша лежал на спине, закинув голову, и тяжело дышал во сне.
      Я подошла к окну. Никакого дождя не было, земля и асфальт выглядели совершенно сухими. Под окном валялись сломанные удочки дяди Кирши с оборванной леской и растоптанными поплавками. На земле под деревьями еще не стерлись круги от игры в "ножички", оставшиеся со вчерашнего вечера. Но сегодня было пусто, никто не играл, поэтому я не заметила, как к нашему подъезду подошли Натка с Аленкой.
      Когда они позвонили в дверь, тетя Груша тяжело заворочалась на диване, потом встала, просунула руки в рукава цветастого халата и толкнула дядю Киршу в плечо. Дядя Кирша молча оделся, скатал матрац вместе с постелью в толстый валик и спрятал его под диван.
      Натка с Аленкой снова позвонили в дверь. Звонок был долгим и настойчивым.
      - Иду, иду! - приветливо крикнула тетя Груша и направилась в коридор.
      Но они все равно звонили до тех пор, пока тетя Груша им не открыла.
      Дядя Кирша ссутулясь сидел на диване и держался за голову. Я видела, что ему нехорошо.
      - Мы еще спали! - хрипло ответил он на говорливые приветствия Натки.
      Натка поразила меня. На ней было черное платье с мелкими желтыми корабликами. Видно было, что платье может растягиваться, потому что на спине, на рукавах и на воротнике кораблики были ма-ленькими и темными, а на груди они вырастали и светлели. Но ее лицо на этот раз показалось мне бледным и старым, я не увидела на нем и следа пудры. У нее были сухие, покрасневшие глаза, как будто бы она плакала, и неряшливые клочковатые волосы. От нее больше не пахло духами, а пахло старыми рубашками, которые долго стирали, а потом гладили подгорелым утюгом.
      Но весь странный неприятный вид Натки был только предупрежде-нием появления Аленки. Когда она выглянула из-за Наткиной спины, я вскрикнула. На Аленке было ее хорошенькое серенькое платьице с красной пряжкой на поясе. Ее лицо ничуть не изменилось. Оно по-прежнему казалось мне смешным и веселеньким, но ее правый глаз был заклеен пластырем. А левый, круглый и прозрачный, робко огля-дывал комнату.
      Я подошла к ней и тихо спросила:
      - Ты что, стала как та девочка Домна? Так же упала и вы
      ткнула соломинкой глазик?
      - У меня косоглазие, - прошептала Аленка.
      - Это как? - тоже шепотом спросила я.
      - Это когда один глаз смотрит куда захочет, а не куда я ему прикажу...
      - Но почему тебе его заклеили? - не понимала я. - Его что, наказали?
      - Нет, - сказала Аленка. - Мне заклеили послушный глаз, а этот оставили, чтобы он смотрел, вертелся по сторонам, а потом - щелк! - и стал нормальным.
      Дядя Кирша вдруг повернул голову и ласково посмотрел на Аленку:
      - Доченька, у тебя что, глазик заболел?
      Аленка подбежала к нему, мелко семеня ногами в красных бо-тинках. Он неумело погладил ее по голове.
      - И ты, Леля, тоже подойди!
      Но я спряталась за тетю Грушу, а на нее он не смел даже взглянуть.
      - Я снова буду вам читать! - строго сказала Натка.
      И точно так же, как ее вид, меня поразил ее голос. Раньше ее голос казался мне пышным и смеющимся, и мне было за нее даже немножко неудобно; а сейчас он стал жестким и сухим.
      Натка достала из портфеля тетрадь и прочитала:
      - "И увидел я, что преимущество мудрости перед глупостью такое же, как преимущество света перед тьмою: у мудрого глаза в голове его, а глупый ходит во тьме..."
      - Послушай, Леля, ты мне не почитаешь? - шепотом спросила Аленка и указала на букварь.
      Я больше не прятала букварь под ванну, теперь он лежал открыто на столе вместе с библиотечными книгами.
      Я пролистала букварь: мелькнула Шура с шарами, корова Зорька с кувшином молока и буква "Ы", как в плен, пойманная в серый квадрат. Дальше в букваре говорилось, что в русском языке нет слов, начинающихся на "Ы". Буква "Ы" сердила меня, я рисовала ее в тетрадях и на полях газет, которые выписывал дядя Кирша, и пыталась найти слова, где бы она стояла вначале.
      Весь букварь был прочитан, и мне стало неинтересно.
      Я отказала Аленке:
      - Нет, я не буду тебе читать.
      - Жалко, - кротко вздохнула она. - А то меня в другую школу переводят из-за этого чтения. Вчера вечером позвонили, сказали. Мама плакала.
      - "Но узнал я, что одна участь постигает их всех, - продол-жала Натка. - И сказал я в сердце моем: "И меня постигнет та же участь, как и глупого: к чему же я сделался очень мудрым?" И сказал я в сердце моем, что и это суета, потому что мудрого не будут помнить вечно, как и глупого, в грядущие дни все будет забыто, и увы! Мудрый умирает наравне с глупым".
      Я посмотрела на Натку, на тетю Грушу и на дядю Киршу. Их лица были одинаково напряжены, все они сдерживали себя, чтобы не зарыдать, а если бы вдруг зарыдали, то по разным причинам. И толь-ко прозрачный глаз Аленки на скучающем лице лениво смотрел по сторонам.
      В такой маленькой комнате было три причины для слез!
      Я подбежала к окну и, пристально посмотрев на Натку, сказала:
      - Выступает Харитон Климович! - и запела:
      Прощай, прощай, прощай, моя родная!
      Не полюбить мне в жизни больше никого.
      И о тебе одной лишь вспоминаю я,
      И шлю мое прощальное тангоi!
      - Леля помнит Харитона Климовича! - развеселилась тетя Груша и обернулась к Натке.
      Натка повела себя очень странно: она покраснела, встала со стула, сделала шаг ко мне и хотела что-то спросить, но остано-вилась и вместо вопроса продолжила чтение:
      - "И возненавидел я жизнь, потому что противны стали мне дела, которые делаются под солнцем, - ибо все суета сует и томление духа!"
      А я подсела к Аленке и стала на ухо нашептывать ей свой сон, потому что он мучил меня. Аленка слушала и томилась, я видела, что ей неинтересно, но не могла остановиться. Когда я закончила рассказ, Аленка точно так же, как дядя Кирша во сне, запрокинула голову и захохотала:
      - Гы-гы-гы!
      Натка кончила чтение, обвела глазами комнату и спросила:
      - Где ваша гитара?
      - Отдал Харитону перетянуть струны, - мрачно ответил дядя Кирша.
      Тетя Груша промолчала.
      Натка стала собираться, скрипя сапогами.
      - Ах да, чуть не забыла! - сказала она и протянула тете Груше маленькую коробочку. - Это вам!
      - Снова запонки? - поинтересовалась я.
      Натка покраснела и удивленно посмотрела на меня.
      А тем временем тетя Груша раскрыла коробочку и увидела лас-точку с жемчужинкой в клюве.
      - Какая прелесть, Наточка! - вскричала тетя Груша и разве-селилась.
      И даже дядя Кирша довольно улыбнулся.
      - Очень рада, очень... - кивнула Натка.
      Все трое улыбнулись, но под улыбками по-прежнему таилась печаль. Отступила лишь на миг, испугавшись блеска ласточки...
      Мы с тетей Грушей вышли на прогулку. Вовка Зорин-Трубецкой увидел меня и крикнул:
      - Леля, любимая!
      Он задергал плечами и завертел головой, изображая вчераш-нюю музыку.
      Но я вспомнила букварь, открытый на букве "К", и крикнула:
      - Вова - корова!
      Тогда он сел в песочницу спиной ко мне и стал пересыпать песок из кузова грузовика в ведро с утенком.
      Я села на качели и стала раскачиваться и напевать.
      Вовка слышал мое пение, но не оборачивался. У него на го-лове белел крошечный кружок затылка, и от затылка расходились золотистые волосики с рыжими концами. Я стала петь громче, но он не оборачивался. Вдоль дома осторожно прошел дядя Кирша. Рукава его рубашки были закатаны до локтя, он что-то тихо шептал и пытался идти в тени, чтобы его не заметила тетя Груша. Тетя Груша сидела под грибком и разговаривала с бабушкой Вовки:
      - Баралгин - это лекарство от боли.
      - Клофелин - от давления.
      - Но-шпа - от желудка.
      - А когда нестерпимо болит сердце, то приезжают врачи и колют магнезию...
      Они не заметили дядю Киршу, а я не заметила Пашу-Арбуза, который подкрался ко мне со спины и остановил качели.
      - Я тебя зарежу, Лелька, - прошептал он и показал мне рас-крытый перочинный нож.
      Они не слышали, о чем мы говорим. Слышал Вовка. Он бросил свой грузовик и ведро с утенком. Он подошел к качелям и закрыл меня собой.
      - Нет, лучше я зарежу Вовку, - обрадовался Арбуз. - Он жирный. С него выйдет много мяса! Так я то мясо отнесу на рынок и скажу, что говядина!
      Вовка не двинулся с места. Паша-Арбуз сверкнул на нас гла-зами и отошел.
      Вовка уселся рядом со мной на качели, и мы стали раскачивать-ся. Мне было тесно рядом с ним.
      - Я очень боюсь, - призналась я ему.
      - А что ты боишься, - ответил Вовка. - Вот я, например, никогда не умру!
      - Это почему?
      - Да потому, что вместо того, чтобы лежать лежнем в кровати, я начну двигать руками, ногами, вертеть головой. Вот все и увидят, что я жив! Ты про Тихона Николаевича знаешь? Видишь, он сидит на лавочке?
      Я кивнула, но я ничего про него не знала. Тихон Николаевич сидел в плаще с бутылкой пива и рассматривал сломанные удочки дяди Кирши.
      - Так вот, он умер в прошлом месяце! - прошептал мне Вовка.
      - Не может быть! - поразилась я.
      - Мне бабушка рассказывала, - продолжал Вовка. - Уж она-то врать не станет! Его положили в гроб и повезли на кладбище... - и он нетерпеливо затолкал меня в бок, чтобы я смотрела повнимательнее. Тихон Николаевич заметил наши взгляды, отставил в сторону пиво и заерзал на лавочке. - И вот везут его, везут, а он вдруг сел в гробу и спрашивает: "Куда это мы едем?" Все так смеялись!
      - И что, ты думаешь, тетя Груша так сможет? - усомнилась я. - Ведь я за нее боюсь.
      - А почему нет? - удивился Вовка. - Почему не сможет? Она будет шевелить руками, ногами, петь песни...
      - Ты помнишь ту тетю в красном платье? - перебила я. - Она вчера танцевала тангоi в окне... Так вот эта тетя приходит к нам каждый день и читает про Бога. А сегодня она прочитала нам, как умирала одна женщина. Так страшно! - Вовка затих. - Она лежала в постели, над ней стояли родные, а в изголовье кровати - черти, потому что та женщина была великая грешница, но никто, кроме нее, не видел их. Они держали списки ее грехов и говорили, что заберут ее в ад. А потом прилетели два ангела с весами, толстой книгой и маленьким мешочком. Бесы стали кричать: "Она наша!" - и бросили на весы списки ее грехов, а ангелы открыли кни-гу и стали искать ее добрые дела, но ничего не нашли. Тогда женщина зарыдала и собралась идти в ад, но один из ангелов сказал: "Нет ли чего в этом мешочке? Мне отдал его один старик". И высыпал на весы три монеты, и те монеты перетянули грехи. Эти три монеты женщина когда-то подала нищему... Ангелы сказали бесам: "Она на-ша, и пойдет с нами в рай!" - и дали ей выпить чашу. Она выпила их чашу и тут же умерла, а ее душа ушла к Богу...
      Вовка потрясенно смотрел на меня. И тогда я рассказала ему свой сон про тетю Грушу. Больше мне не с кем было поговорить. Вовка напряженно выслушал меня и заплакал...
      Дядя Кирша вернулся поздно вечером. Когда мы с тетей Грушей открыли ему дверь, он стоял в подъезде в одних носках и держался за стену. От него так же, как и вчера, сильно пахло водкой. Когда мы открыли ему, он встал на четвереньки и заполз в квартиру. Я думала, что он хочет посмешить нас с тетей Грушей, и засмеялась. Но когда он заполз в квартиру, я увидела, что его носки все в крови. Он лег на диван, и тетя Груша попробовала стянуть с него носки, но он закричал.
      - Где ты был? - спросила тетя Груша.
      Но мы не поняли, что он ответил, потому что он говорил рвано и невнятно. Некоторые слова он выкрикивал, и его голос срывался в плач.
      - Надо снять носки, - уговаривала его тетя Груша, и он согласился потерпеть.
      Его ступни были темно-синими в глубоких грязных трещинах. Из трещин шла кровь.
      Тетя Груша налила в тазик горячей воды и попробовала вымыть ему ноги, но, как только она прикасалась к его ступням, он начи-нал плакать и кричать.
      Тогда тетя Груша вызвала по телефону врачей, но приехали они только через час. За это время дядя Кирша задремал на диванчике, но спал он беспокойно - хрипло дышал и всхлипывал во сне.
      Врачей приехало двое. Один был старый и толстый, другой молодой и кудрявый. Я испугалась, что это подросток Валера, но толстый врач называл его Егор. У Валеры были желтые неподвижные глаза, а глаз этого я никак не могла разглядеть в темноте.
      - Да включите же наконец свет! - закричал толстый доктор на тетю Грушу.
      Тетя Груша неуклюже побежала к выключателю. От света дядя Кирша проснулся.
      - У нас гости? - пьяно поморщился он на врачей. - Я никого не звал.
      Толстый врач дотронулся до его ноги. Дядя Кирша вскрикнул.
      При свете я посмотрела на молодого врача. У него были желтые неподвижные глаза.
      - У тебя есть брат? - поняла я.
      - Приготовь шприц, - попросил его толстый врач.
      - Есть, - ответил он кому-то из нас.
      Тетя Груша подошла к дяде Кирше и погладила его по голове.
      - Где ты был, Кирилл? - снова спросила она.
      Вместо ответа дядя Кирша снова заплакал.
      - А где сейчас твой брат? - спросила я у молодого врача.
      - Шляется где-нибудь, - раздраженно ответил он. - Будем брать в больницу?
      - Будем, - кивнул толстый врач.
      Тетя Груша заплакала.
      - А где вы живете? - снова спросила я.
      Молодой врач посмотрел на меня своими неподвижными глазами и сказал:
      - У зоопарка.
      - А как его зовут? - не отставала я.
      - Кого? - не понял он.
      - Твоего брата.
      - Его зовут...
      Но он так и не успел мне ответить, потому что в комнату вошли два санитара с носилками и унесли дядю Киршу в машину.
      - Груша! - пьяно крикнул он на всю улицу.
      В окнах Вовкиной квартиры зажегся свет. На мгновение вы
      глянула его бабушка, и следом за ней мелькнуло испуганное Вовкино лицо. Машина с дядей Киршей тронулась.
      Рано утром к нам пришла Вовкина бабушка. У нее под глазами чернели круги от бессонной ночи. Она стояла в ночной рубашке и в тапочках. Поверх рубашки был наброшен цветастый халат, но она его даже не запахнула.
      - Что-то с Кириллом Николаевичем? - тревожно спросила она.
      - Да, - кивнула тетя Груша. - Этой ночью его увезли в боль-ницу.
      - Мой Вова... - и голос Вовкиной бабушки задрожал. - Мой Вова что-то видел! Вчера, когда вы с Лелей ушли домой, мы еще посидели немножко. Он сначала качался на качелях, а потом вдруг спрыгнул, крикнул мне, что сейчас придет, и побежал за дом. Его долго не было, и я уже собралась идти за ним, как вдруг он вер-нулся. Он был очень напуган и все повторял: "Дядя Кирша... дядя Кирша..." Я побежала за дом, но там не было никого. Вова мне ничего не рассказывает, может быть, расскажет вам!
      Но Вовка, он стоял в подъезде под нашей дверью и подслуши-вал, Вовка пронзительно закричал:
      - Не расскажу... не расскажу!
      - Может быть, Леле скажешь? - мягко попросила его бабушка.
      - И Леле не скажу, и никому!
      И убежал обратно в свою квартиру.
      Днем тетя Груша закрыла меня на ключ, а сама пошла на улицу. Она вернулась очень поздно, когда совсем стемнело.
      - Я ничего не нашла, - сказала она.
      - А куда ты ходила? - спросила я.
      Она промолчала, но я знала, что она была за домом.
      Все следующее утро тетя Груша звонила по телефону. Потом мы с ней пили чай с молоком на кухне, и она поджаривала на сково-родке кусочки хлеба и заливала их яйцом. Она почти не разговари-вала со мной, а когда я что-то спрашивала у нее, она мне не отве-чала, и мне приходилось повторять свой вопрос заново. На подоконнике лежала коробка папирос. На коробке была проведена голубая, сло-манная в трех местах линия и нарисован всадник на белом коне.
      - Каз-бек, - прочитала я. - Кто такой Казбек?
      Тетя Груша промолчала.
      - Я тебя спрашиваю, кто такой Казбек? - повторила я.
      - Гора, - сухо ответила тетя Груша.
      - Какая гора?
      - Высокая...
      На подоконнике стояла пожелтевшая пепельница, полная окур-ков и плевков дяди Кирши. Я посмотрела в пепельницу: на дне лежал серый пепел и жженые спички. Форточка была открыта, и тюлевая занавеска подергивалась от ветра и краем норовила угодить в окурки. Я отодвинула пепельницу. Пепельница взвизгнула, проехав по подокон-нику, но тетя Груша даже не обернулась. И тогда я поняла: тетя Груша больше меня не любит. Она за что-то злится на меня. Наверное, вспомнила, как я выбросила ее рубль. Я села на табуретку, на которой обычно сидел дядя Кирша, и зарыдала. Тетя Груша выключила сково-родку с жареным хлебом и подошла ко мне. Она обняла меня. Я уткнулась лицом в ее коричневое платье с черными оборками и спросила:
      - Это ты из-за дяди Кирши со мной не разговариваешь?
      Тетя Груша вздохнула.
      - Ты что! - убеждала ее я и гладила по коричневому воротнику. - Нам с тобой и без него будет хорошо! Пусть он там лежит в своей больнице. Так ему и надо! Ведь он обидел тебя. Давай выбросим рыболовные крючки из банки, его удочки все равно поломали!
      И тогда зарыдала тетя Груша.
      В комнате зазвонил телефон. Я выбежала на звонок, зажала нос двумя пальцами и сказала: "Алле!", но не услышала ответа, потому что тетя Груша выхватила у меня трубку.
      - Да, да! - кому-то отвечала она. - Скажите ему, что мы сейчас приедем. Я вас не слышу... Нет, нет!
      Мы вышли на улицу. Под деревьями снова никого не было. Круг, начерченный для игры в "ножички", стерся. Качели во дворе стояли совершенно пустые, но с дерева сорвался листик и упал на сиденье. У листика были желтые края. Тетя Груша быстро шла и тяжело дышала. Я за ней не успевала. Тогда она взяла меня за руку, мы побежали на остановку и сели в трамвай.
      - Следующая остановка - улица Зои Космодемьянской, - объявили в вагоне.
      Трамвай задрожал, звякнул и поехал. Я смотрела в окно.
      Кирпичные дома улицы Гоголя кончились, и пошли маленькие, деревян-ные. Они тесно жались друг к другу, просто валились. Соприкасались крышами, иногда даже стенами, и часто окно одного дома в упор смотрело в окно другого. И тогда дом не выдерживал такого присталь-ного взгляда и с грохотом захлопывал ставни.
      Через несколько сидений перед нами ехал Харитон Климович. Но он не хотел, чтобы мы его узнали. Он надел черные очки и закрыл лицо книжкой. На обложке я прочла слово "Любовь", но дальше шли его желтые пальцы с розовыми ногтями, поэтому второе слово я про-честь не смогла. У Харитона Климовича был черный пиджак, и из кармана торчал белый угол платочка.
      - Зоя Космодемьянская была молодой девушкою, когда ее убили фашисты, громко сказала мне тетя Груша. Все, кто ехал в трамвае, обернулись на нас и с интересом прислушивались. Один только Ха-ритон Климович не поднял головы. - Зоя Космодемьянская была партизанкой... - продолжила тетя Груша.
      Некоторые из деревянных домиков были видны только наполовину, вторая половина пряталась в разросшемся палисаде.
      - Немцы поймали ее и стали допрашивать, где прячутся парти-заны. Но она не сказала. Тогда они вывели ее босиком на снег.