- Ты помнишь меня?
      Но он улыбнулся и сказал:
      - Нет...
      Он стоял такой ласковый, что я даже засомневалась, виделись ли мы раньше. У него была очень гладкая кожа на лице, а царапина на щеке казалась нечаянным надрезом.
      - Я живу в этом доме, - сказала я и указала на окно, от кото-рого только что отошла моя мама.
      - Значит, мы соседи, - снова улыбнулся он.
      И у него была такая ровная улыбка и теплый голос. Такой голос, что я вслушивалась в него и пропускала значения слов. Он внимательно посмотрел на меня и спросил:
      - А у тебя есть пальто со снегирями?
      - Есть! - гордо ответила я, но не сразу. Я все слушала его голос и поэтому с опозданием поняла слова.
      Он засмеялся, понял про свой голос.
      Его девушка стояла в стороне, и некому было отряхнуть снежинки с ее воротника. Она печально смотрела на меня.
      - А я живу здесь, на первом этаже, - снова начал юноша разговор. - И часто вижу, как ты в своем пальто со снегирями бежишь вон к тому подъезду, и он указал на дом женщины с квадратным лицом. - Я тебя вспомнил!
      - А я тебя перепутала с одним человеком, - сказала я. - Он приезжал к нам ночью. Такой злой!
      - Это был не я, - ласково ответил юноша. - Я очень добрый. Я работаю врачом на скорой помощи.
      - Врачом? - переспросила я.
      Он выдал себя. Он был братом Валеры, того хриплоголосого убийцы, кричавшего нам, что нет! он не убивал, не убивал дядю Киршу! - и заплакавшего над его гробом.
      - Я оставил дома ключи, вышел из квартиры, а дверь захлопнулась, - тихо сказал мне юноша. - Прошу тебя, помоги мне!
      - Помогу, - согласилась я, зачарованно глядя на него.
      - Вот и славно, - обрадовался он и покраснел. - Я подсажу тебя до окна, ты пролезешь в форточку и изнутри откроешь мне дверь. Поняла?
      - Поняла, - ответила я и засмеялась: - Я же физкультурница!
      - Катя! - крикнул он девушке. - Подойди, она согласилась!
      Девушка торопливо направилась в нам. Она была в пушистой шубке и черных блестящих сапогах на шнурочках. Когда она бежала к нам, каблук завяз в снегу, и она упала. Тогда юноша рванулся к ней, но не успел, она поднялась и подошла к нам, на ходу отряхивая подол.
      - Она точно согласилась, Егор? - зло спросила девушка и снова печально посмотрела на меня.
      Мы встретились глазами. Глаза у нее были карие с зелеными вкраплениями и очень большими зрачками. И я удивилась: с чего бы ей так злиться на юношу и так печалиться, глядя на меня, и вдруг поняла, что ведь это же я, только через много лет, когда вырасту.
      - Она согласилась, потому что она физкультурница, - ответил Егор.
      Девушка засмеялась и погладила его по щеке. Он поцеловал ее в ладонь.
      - Так пойдемте! - зло приказала она. - Бери свою физкультурницу.
      Мы подошли к окну.
      Юноша взял меня на руки и поднял к форточке. Когда он проно-сил меня мимо своего лица, я погладила его по щеке, точно так же, как девушка в шубке. Он удивился. Он не понял, что я хотела сказать ему, что мы с той девушкой одно и то же.
      - Ты не помнишь меня, Егор? - спросила я. - Неужели не помнишь? Твой брат...
      - Быстрее, быстрее! - торопила нас девушка.
      Тогда он отнял меня от своего лица и поднес к форточке. Он не услышал про брата.
      Я стояла на подоконнике в чужой комнате, а они остались на улице и, подняв глаза, смотрели на меня.
      - Прыгай! - подгоняла меня девушка и показывала рукой, как мне надо прыгать. - Прыгай и сразу же иди к двери!
      Я спустилась с подоконника на ковер и перешла комнату. На ковре остались следы от моих ботинок.
      Я открыла входную дверь, а они уже стояли на пороге, поджи-дая меня.
      - Иди, - сказал мне юноша и хотел вытолкнуть в подъезд.
      - Нет, постой, - сказала мне девушка и втащила в квартиру.
      Она положила руку мне на плечо и больно сжала пальцы.
      - Отпусти ее, Катя, - жалко попросил юноша.
      - Нет, Егор, я не могу ее отпустить! - отказалась девушка.
      - А что тогда с ней делать?
      - Ты знаешь...
      - Хорошо, - твердо сказал Егор и закрыл дверь в подъезд.
      Мы все трое молчали, и я увидела, что у девушки от шубы оторваны крючки.
      - А как это делать, Катя? - сухо спросил юноша.
      - Как хочешь, Егор, - сухо ответила девушка и закрыла глаза.
      Юноша встал передо мной на колени и внимательно посмотрел мне в лицо.
      - Если бы у нее был шарфик или что-нибудь еще... - нереши-тельно сказал он.
      - Быстрее, - попросила девушка, не открывая глаз.
      И потом они долго молчали. Юноша все разглядывал меня, отыс-кивая шарфик, и мы с ним были одного роста.
      - Но я не могу, Катя, - наконец сказал он.
      - Тогда отпусти ее, Егор, - устало ответила девушка. - Но ты пожалеешь! Ты очень пожалеешь!
      Она сама открыла мне дверь и выпустила в подъезд.
      - Иди, - ласково сказала она. - Ты нам очень помогла. Спасибо!
      Я вышла на лестницу и обернулась. Юноша по-прежнему стоял на коленях, но уже не передо мной, а перед ней.
      Дверь закрылась.
      На следующий день я понесла женщине с квадратным лицом три рубля.
      Я медленно шла по снегу. Он скрипел и лип к моим новым ботин-кам. Тогда я стала спотыкаться после каждого шага, сбивая снег, и вспомнила, что так ходила тетя Груша. Я засмеялась, вспомнив ее сапожки "прощай, молодость!" на золотых молниях. Я подняла глаза и увидела, что она идет мне навстречу.
      Я подумала, что она ходила в угловой магазин на Красном проспекте и купила творог. В руках у нее была синяя хозяйственная сумка, а на голове синий вязаный берет с пластмассовой булав-кой в стеклянных слезинках. Она как раз входила в просвет между домами и еще не увидела меня. Она шла, опустив голову, и прито-пывала сапожками, сбивая с них снег. За спиной тети Груши виднелось серое небо и круглый купол Оперного театра. Она подняла го-лову. Тогда я крикнула ей: "Привет, я на английский!" - и помахала рукой. Она кивнула мне и показала на уши, что не слышит.
      Я побежала наискось через двор к соседнему дому, а она, медлен-но шаркая, направилась к нашему подъезду. Мы поравнялись с ней и посмотрели друг на друга, и тогда я вспомнила, что она умерла. Она виновато улыбнулась мне и пошла дальше. Я смотрела ей вслед. Она медленно прошла мимо нашего подъезда и переложила сумку с творогом из левой руки в правую. Потом она дошла до угла дома и, прежде чем завернуть за угол, оглянулась на меня. Я сбивала снег с ботинок, а она со своих сапожек. Мы стояли с ней на разных концах дома и притопывали. Потом она поправила берет и зашла за угол.
      - Сегодня я научу тебя, как будет "воровать" по-английски, - сказала женщина с квадратным лицом. - Повторяй за мной!
      Она вытянула губы и булькнула горлом.
      Я повторила.
      - Не так! - строго прислушалась она.
      Я удивилась. Раньше она всегда хвалила меня за бульканье. Я задумалась и булькнула снова.
      - Гораздо лучше! - просияла женщина с квадратным лицом. - Вспомни, как будет по-английски "замоiк".
      Я вспомнила.
      - А дверь?
      Я вспомнила.
      - А теперь скажи, как будет по-английски "взломать замок на двери"?
      Я задумалась и булькнула несколько раз подряд.
      - Неправильно! - рассердилась женщина с квадратным лицом. - Попробуй еще раз.
      Я попробовала.
      - Неправильно! - раздраженно крикнула женщина. - Ты в жиз-ни не взломаешь ни единой двери!
      - Почему вы так считаете? - улыбнулась я.
      - Запоминай, - сказала женщина с квадратным лицом, не за-метив моей улыбки, и произнесла по-английски "взломать замок на двери".
      Я послушно повторила за ней.
      - Вот теперь самое то! - страстно крикнула она. - Ты скоро заговоришь как настоящие англичане! У тебя неслыханные способности!
      И протянула мне квадратную руку. Я посмотрела на ее ладонь и осторожно положила туда три рубля. Она жадно сжала пальцы.
      - Скажи своей маме, - прошептала она мне на ухо, - пусть в следующий раз присылает мне пять рублей, потому что я преподава-тель, каких мало! Ну что, скажешь?
      - Скажу! - согласилась я.
      Когда я вернулась домой, моя мама сказала мне:
      - Леля, ты представляешь, квартиру на первом этаже обокрали!
      Зеленые тапочки с любопытством семенили по комнате.
      Я похолодела.
      Зеленые тапочки остановились напротив меня, моя мама пристально посмотрела мне в лицо и продолжила:
      - Вынесли все, кроме мебели. Она ведь очень громоздкая. Ее нужно перевозить на машинах... Но все платья, все рубашки и галсту-ки, все пиджаки и манишки с накладными жабо, серебряные ложки и фарфоровые тарелки, и даже обычные столовые ножи из нержавеющей стали - все выгребли подчистую... Ты представляешь?
      - Да, - кивнула я и стала зевать, чтобы моя мама подумала, что я очень устала после занятий.
      - Закрой рот, - строго сказала моя мама. - Это еще не все! Среди преступников был маленький ребенок, на ковре остались сле-ды детских ботинок...
      Чтобы показать, что я тут ни при чем, я сделала благородное лицо, точно так же, как дядя Кирша.
      - Перестань кривляться, Леля! - захохотала моя мама. - У тебя такой глупый вид! - зеленые тапочки запрыгали, приплясывая. - Влезть в квартиру среди бела дня и все вынести! Неслыханно! Представляю, как бы возмутилась тетя Агриппина. Она бы целый год пересказывала мне эту историю... Сейчас, наверное, возмущается там где-нибудь у себя! Эй, тетя Агриппина, ау! - и тут зеленые тапочки всхлипнули и побежа-ли к телефону. - Какая жалость, что ее больше нет с нами! Какая жа-лость!
      Ночью я вошла в комнату тети Груши. Я залезла под полосатый диванчик и достала оттуда две половины белой пуговицы в золотом ободке. Пуговицы, выпавшие из шкатулки, по-прежнему валялись на полу. Среди них была одна розовая в форме слезинки. Я положила ее к себе на ладонь рядом с белыми обломками.
      - Ведь ты же умерла? - спросила розовая пуговица я.
      - Умерла... - повторила за мной белая пуговица тетя Груша.
      - Тогда почему мы с тобой встретились? - удивилась розовая пуговица я.
      - А разве ты не хотела? - спросила пуговица тетя Груша.
      - Хотела, - ответила пуговица я.
      - Ведь это ты сама меня вызвала...
      - Вот как! Тогда, может быть, еще встретимся?
      - Боюсь, что не получится, - вздохнула пуговица тетя Груша.
      - А ты попроси, - настаивала пуговица я.
      - А кто меня пустит? А потом, знаешь как трудно расхаживать туда-сюда...
      - Да ладно тебе, - усмехнулась пуговица я. - Я все знаю... Ты им объясни, что к чему!
      - Бесполезно... - вздохнула пуговица тетя Груша.
      - А ты слышала про ограбление на первом этаже? - сменила разговор пуговица я.
      - Возмутительно, Леля! - строго ответила пуговица тетя Груша. - Просто неслыханная дерзость!
      - Как ты думаешь, найдут преступников?
      - Не знаю... не знаю...
      За стеной в соседней комнате стучали черные сапожки. Моя мама принимала гостей. Крутились пластинки веселенькой музыки. Хохотали смешливые голоса.
      - А правда, что в твоей квартире живет теперь дворник Валера? спросила розовая пуговица я.
      - Да кто его знает, - равнодушно ответила белая пуговица тетя Груша. Может, живет, а может, и нет! Я еще не смотрела.
      - Ну так я посмотрю! - сказала пуговица я.
      - Ты что! - заворчала пуговица тетя Груша. - Так далеко! Ты заблудишься!
      - Троллейбус тридцать один! - выпалила пуговица я. - Я прекрасно помню!
      - На улице гололед, ты упадешь, разобьешься, - отговаривала пуговица тетя Груша. - Оставайся дома, Лелечка! Ну что тебе дома-то не сидится?
      - Ну не знаю, не знаю... - мялась пуговица я. - А что, и дядя Кирша с тобой?
      - Говорят, что он здесь, но мы еще не встречались... Хотя кто знает, где его держат...
      Вдруг музыка за стеной смолкла, и раздался шатающийся голос моей мамы:
      - Пойдемте, посмотрим на мою Лелечку! Только тихо, она уже спит...
      Я выбросила пуговицы на пол, вбежала в свою комнату и прыгнула в кровать.
      Через несколько мгновений дверь раскрылась, и на пороге детской появилась моя мама, обутая в черные сапожки. Я зажмурилась, пытаясь казаться спящей.
      - Топ, топ, топ! - вбежали черные сапожки в комнату, и следом за сапожками кто-то глухо икнул в дверях.
      - Нет, так не пойдет! - прошептала моя мама. - Мы ее просто разбудим! и выбежала из детской в коридор, и следом за ней раздались тяжелые равнодушные шаги.
      Наутро я стояла на остановке напротив Оперного театра и ждала троллейбуса номер тридцать один. Мне хотелось узнать, кто сейчас живет на улице Гоголя. Я села в троллейбус, как в прошлый раз, к окну и стала внимательно всматриваться в дорогу. Дорога была той же самой, только переодетая зимой. Березы с заедами стояли в снегу и не боялись мороза. Не хватало только Аленки. Тогда я сделала вид, что она сидит рядом со мной на сиденье троллейбуса, и говорила то за нее, то за себя.
      - Хорошо едем, - сказала я.
      И тут же ответила за нее:
      - Хорошо... - и покачала ногами в такт словам.
      Потом я зажала нос двумя пальцами и сказала:
      - Следующая остановка "Дом офицеров", - но не успела засмеяться за Аленку, потому что троллейбус остановился и впустил контролера с сумкой через плечо. Он сразу же узнал меня и сразу же пошел ко мне, протискиваясь между стоящими пассажирами. Он оштрафовал меня перед остановкой "Зоопарк", но в этот раз я дала ему пять рублей. Он остался очень доволен.
      Я вышла из троллейбуса. Позади меня чернели глубокие ворота рынка с хлипкими звуками гармоники, вырывавшимися на улицу. Впереди виднелся синий забор зоопарка, и рядом с зоопарком, в просвете между домами, начиналась улица Гоголя. Но чтобы попасть на улицу Гоголя, нужно было перейти через дорогу, и я поджидала, когда внизу светофора зажжется зеленый шагающий человечек, намертво запертый в зеленый светящийся кружок.
      Позвякивая колесами, подъехал трамвай. Пассажиры, толкавшиеся на остановке, все до одного, исчезли в двух длинных оранжевых вагонах. Больше всех толкался мужчина в черной куртке. В руках он держал сверток, вынесенный с рынка, громко шелестел газетой, но не разворачивал. На мужчину оглядывались и ругались. Неожиданный ветер приподнял краешек газеты, и все увидели, что он держит коровью голову с белыми рогами. Трамвай вытянулся и разбух и с трудом удерживался на рельсах. Когда он тронулся, то в просвете между домами снова показалась улица Гоголя, и я увидела, что давным-давно горит зеленый свет.
      Я пошла через дорогу, и с каждым шагом стена зоопарка становилась все ближе и ближе, а вместе с ней приближалась и улица Гоголя с домом семнадцать дробь "а" и квартирой тридцать один. И я уже представляла, как иду мимо качелей с листиком на сиденье и деревьев, под которыми начерчены ровные круги для игры в "ножички", как вдруг раздался громкий плачущий голос:
      - Стой, милая! Стой!
      Я обернулась. Медленно обходя остановившиеся машины, по дороге шла белая лошадь-тяжеловоз, запряженная в телегу.
      - Стой, милая! - умолял мужик, мотал головой и тянул поводья. Его во-лосы отрасли и висели клочьями. Когда он поворачивал голову, клочья волос шлепали его по щекам. Лошадь сонно пробиралась к светофору. Она дошла до светофора и остановилась. Зажегся красный свет, машины поехали, про
      нзительно сигналя мне и мужику на телеге и лихо объезжая нас на дороге. Я боялась, что они наедут на меня, они так страшно гудели. Белая лошадь тряхнула головой и потянулась ко мне. У нее были длинные сонные глаза и нежный дрожащий нос. Мужик в телеге кричал: "Пошла, милая! Пошла!"
      И она пожалела меня, добрая лошадка! Она развернулась мордой ко мне и встала поперек дороги, и все машины остановились. Она кивнула мне, а я кивнула ей, и она звонко ударила копытом оземь напротив меня. Я шагнула к ней, чтобы погладить ее, как вдруг увидела, что прямо на меня, вырвавшись из ряда машин, летит красный мотоцикл "Ява" с черным чертиком над передним колесом. Чугунный чертик весело подпрыгивал над колесом и, приложив растопыренные ладошки к своему свиному рылу, показывал нос. За рулем мотоцикла сидел юноша Егор. Я еще толком не успела разглядеть лицо, но сразу же узнала его по кровавому надрезу на гладкой щеке. За ним сидела девушка в пушистой шубке, на шубке не было крючков, и поэтому она развевалась на ветру. Девушка увидела меня и с сожалением показала Егору, так, как будто бы не хотела показывать и ее кто-то заставлял. Он молча кивнул ей и уже хотел проехать мимо, но девушка рванулась вперед и дернула руль. Мотоцикл отбросило в сторону, но я успела отскочить. Пронзительно засвистел милицейский свисток. Красная "Ява" унеслась, и девушка печально оглянулась на меня.
      Милиционер подбежал к мужику в телеге и стал требовать с него штраф.
      - Девчонку-то как! - плаксиво сказал мужик. И тогда они с милиционером закричали и стали указывать пальцами на меня. А я засмеялась над ними и ступила на улицу Гоголя...
      В тугом воздухе пролетела муха. Увидев меня, она приостановилась и подумала - садиться мне на лицо или нет, но я махнула рукой, и она отлетела прочь. Окно "Перелетных работ" было распахнуто, из комнаты доносилась музыка, а между "е" и "л" чернел промежуток в одну букву. Я пробежала мимо двора. На качелях никого не было, но они раскачивались - это значит, что с них кто-то только что спрыгнул. Я увидела, что дверь нашего с тетей Грушей подъезда от-крылась, но кто оттуда вышел, я не разглядела. Я споткнулась и упала на руки, и сразу же от удара очень больно защипало ладони.
      - Где ты носилась, Лелька? - спросил строгий кашляющий голос.
      Голос показался мне знакомым, и я уже хотела приврать, что гуляла за домом, как вдруг вспомнила дорогу с машинами, которую только что переходила, - заплаканное лицо мужика на телеге и оловянное лицо милиционера. Я вспомнила их так ясно, как будто бы они по-настоящему наклонились надо мной. Красные сухие уголки глаз мужика вымокли, и слезы, цепляясь за короткие тугие ресницы, медленно выползли на лицо. Милиционер закричал и замахал на него руками. Я засмеялась в их склонившиеся лица, и тогда их лица покачнулись и растаяли.
      - Где ты носилась, Лелька? - повторил строгий голос, и следом за ним второй голос ласково позвал:
      - Вставай, Лелечка, вставай! Хватит лежать на асфальте!
      Было тепло. Раннее начало осени. Рядом с моей рукой блестело бутылочное горлышко. По улице растеклась капля бензина и переливалась на солнце. Я подняла глаза: мне навстречу торопливо шаркали старенькие сапож-ки "прощай, молодость!" и черные начищенные ботинки.
      24 ноября 1996 г.- 11 января 1997 г.
      Москва