Раздумывая о нашем времени и об условиях жизни человека, которого часто посещают заразные болезни и смерть от неведомых причин; видя, сколько в жизни бывает невзгод и войн, гражданских и внешних; размышляя о том, сколько народов и отдельных семей очутилось вследствие этого в бедности и горестном положении, и как в поте лица своего, среди огорчений, приходится им переносить свою бедность, когда они чувствуют, что жизнь их проходит; учитывая, сверх того, до чего люди любят послушать о необыкновенных вещах, в особенности же падки до чтения легкого и приятного, а в особенности до приносящего утешение, благодаря чему многие скорби сменяются смехом; следуя, наконец, примеру превосходного флорентийского поэта, мессера Джованни Боккаччо, который хоть и написал книгу «Сто новелл» для развлечения, однако по причине благородства своего ума… обеспечил ей такое распространение… что даже французы и англичане перевели ее на свои родные языки… Я, флорентиец Франко Саккетти, человек невежественный и грубый, задался мыслью написать предлагаемую вам книгу, собрав в ней рассказы о всех тex необыкновенных случаях, которые, будь то в старину или ныне, имели место, а также о некоторых таких, которые я сам наблюдал и коих был свидетелем, и даже о кое-каких, в которых участвовал сам.
      Нет ничего удивительного в том, что большая часть этих рассказов – флорентийского происхождения, поскольку я имел к ним самое близкое отношение… и так как речь в них будет идти о людях самых различных общественных состояний, о… маркизах, графах, рыцарях, о… больших и малых, равно как и о женщинах знатного, среднего и низкого происхождения и о людях всякого иного рода… В повестях, рассказывающих о великолепии и доблести действующих лиц, они будут названы по именам; в повестях же, говорящих о делах жалких и постыдных, когда они касаются людей важных и знатных, я почитаю за лучшее умолчать о их именах, следуя примеру писавшего на народном языке флорентийского поэта Данте, который, когда ему приходилось вести речь о чьей-либо доблести или хвалить кого-либо, говорил от своеголица, а когда ему приходилось рассказывать о пороках или порицать кого-либо, предоставлял слово душам умерших.
      А так как многие, в особенности же те, кому это неприятно, скажут, пожалуй, как часто говорится: «Все это басни», то я отвечу на это, что некоторая доля вымысла здесь, может быть, и есть, но что я старался сделать его правдоподобным. Вполне возможно, как это часто бывает, что какой-нибудь случай окажется приписанным – Джованни, между тем как кто-нибудь скажет: «Это произошло с Пьеро». Это, конечно, следует признать некоторой ошибкой; но отсюда вовсе не следует, что сам этот случай не имел места…

Король Сицилии Фридрих уязвлен при помощи прекрасной истории палермским аптекарем сером Маццео

      Доблестен и благороден душой был король Сицилии Фридрих, тот самый, во времена которого жил в Палермо аптекарь по имени сер Маццео, имевший обыкновение каждый год, когда поспевали кедровые орехи, расчесав свои волосы, которые он собирал затем под куфию, и повязав себе шею салфеткой, относить королю блюдце кедровых орехов в одной руке, блюдце яблок – в другой; и король всегда милостиво принимал этот дар. Случилось так, что к старости сер Маццео стал плохо держаться на ногах, однако не настолько, чтобы отказаться от своего обычая подносить подарок. И вот однажды, тщательно причесавшись и подобрав волосы под куфию, он взял салфетку и два блюдца с кедровыми орехами и яблоками, чтобы по обыкновению поднести их королю, и, пустившись в путь, добрался до входа во дворец.
      Увидев его, привратник принялся смеяться над ним и дергать его за концы куфии, а так как аптекарь сопротивлялся, то другие стоявшие у входа стали тянуть его в свою сторону, ибо они считали сера Маццео почти сумасшедшим; пропустив его таким образом вперед, они все время дергали каждый к себе, издеваясь над ним и растрепали ему на голове все волосы. Однако, несмотря на это, сер Маццео сумел пронести благополучно свой подарок.
      Когда он с подобающим поклоном явился к королю, тот, увидев его совсем растрепанным, спросил: «Сер Маццео, что это значит, что ты так растрепан?»
      Сер Маццео ответил: «Государь мой, это значит, что вы этого желаете»
      Король сказал тогда: «Как так?»
      Сер Маццео спросил в свою очередь: «Знаете ли вы, какая история в Библии самая лучшая?»
      Король, который был очень хорошо осведомлен в этом отношении ответил: «Много их там, но я не сумел бы сказать, которая из них самая лучшая».
      На это сер Маццео сказал: «Если вы мне дадите разрешение, я скажу вам это».
      Король ответил: «Говори спокойно то, что хочешь».
      И сер Маццео продолжал: «Государь мой король, самая лучшая история, какая есть во всей Библии, – история про царицу Савскую, которая, прослышав об удивительной мудрости Соломона, пустилась в путь издалека, чтобы посмотреть на земли его и на него самого в Египте Прибыв в области, управляемые Соломоном, царица увидела, что всякая вещь устроена там столь разумно, что чем больше она смотрела, тем больше дивилась и разгоралась желанием увидеть Соломона. Достигнув главного города и добравшись до дворца, она стала разглядывать и рассматривать там шаг за шагом всякую вещь и увидела, что слуги и подданные царя очень приучены к порядку и хорошо воспитаны. Дойдя, наконец, до большой залы, она послала сказать Соломону, как и почему она сюда прибыла. Соломон тотчас же вышел из своего покоя и отправился ей навстречу. При виде его названная царица бросилась на колени и громко сказала: „О мудрейший царь, да будет благословенно чрево, которое носило такое благоразумие, какое я вижу в тебе"».
      И здесь сер Маццео остановился.
      Тогда король Фридрих сказал ему: «Ну, что же хочешь ты сказать этим, сер Маццео?»
      И сер Маццео ответил: «Государь мой король, я хочу сказать, что если царица Савская на основании порядка и благовоспитанности, господствовавших во владениях Соломона и среди его подданных, поняла, что он самый мудрый человек на свете, то я с таким же правом могу считать, что вы самый безумный король из всех живущих на земле; стоит мне только подумать о том, что меня, вашего ничтожнейшего слугу, явившегося со своим обычным даром к вашему величеству, слуги ваши отделали так, как вы видите».
      Посмотрев на сера Маццео и поразмыслив над его положением, король утешил его как мог и пожелал узнать, кто с ним так поступил, а затем велел этим людям явиться к себе. Он сделал им внушение, наказал их в присутствии сера Маццео и прогнал со службы, приказав всем прочим, чтобы, когда сер Маццео пожелает явиться к нему, двери никогда перед ним не закрывались и чтобы к нему всегда относились с почтением. Так всегда и делалось впредь. Упомянутый же король подивился окончанию такой примечательной истории, рассказанной столь кстати старичком, ум которого шел уже на ущерб.
      Сер Маццео и его рассказ явились причиной того, что король стал следить впредь за нравами своих слуг гораздо лучше, чем делал это до той поры. Иногда бывает необходимо, чтобы находились люди вроде сера Маццео.

Веяльщик Парчиттадино из Линари делается шутом и отправляется английскому королю Эдуарду; когда он хвалит короля, он получает основательные побои, когда же он порицает его, – подарки

      Король английский Эдуард Старый был королем доблестным и славным а насколько был он рассудительным, покажет отчасти настоящая новелла.
      Так вот жил в его время в Линари, что в Вальденсе, во Флорентийской области, веяльщик по имени Парчиттадино. Пришла ему охота бросить совсем свое ремесло и сделаться шутом; и стал он в этом деле очень опытным. В то время, как он совершенствовался в потешном искусстве, у него явилось большое желание повидать упомянутого короля Эдуарда; и не без причины, потому что он слышал много о его щедрости, в особенности в отношении людей ему, Парчиттадино, подобных.
      В таких мыслях пустился он однажды утром в путь, и странствовал, не останавливаясь, пока не добрался до Англии, до города Лондона, где жил король. Войдя во дворец, где жил названный король, он стал переходить из одной комнаты в другую, пока не дошел, наконец, до залы, в которой король проводил большую часть времени.
      Здесь он застал его погруженным в шахматную игру со своим главным домоправителем. Подойдя к королю, Парчиттадино стал на колени, почтительно поручая себя его вниманию, но король продолжал сидеть с тем же видом и в том же положении, что и до его прихода. Парчиттадино пришлось поэтому простоять таким образом долгое время. Видя, что король не замечает его, он поднялся и заговорил: «Да будет благословен час и время, приведшие меня сюда, куда я всегда стремился, чтобы увидеть самого благородного, самого благоразумного и самого доблестного короля, какой только существует в христианском мире. Я могу с полным правом похваляться этим больше, чем кто-либо из мне подобных, так как нахожусь там, где вижу цвет всех королей. Какое блаженство судила мне судьба! Ведь если бы мне пришлось теперь умирать, я бы не очень скорбел об этом, ибо нахожусь перед светлейшим венцом, который, подобно магниту, притягивающему железо, притягивает своей добродетелью каждого, сообщая ему желание взглянуть на его достоинства».
      Едва успел Парчиттадино дойти в своей речи доэтих слов, как король оставил игру, схватил шута и, повалив его на землю ударами кулака и пинками ног, так избил его, что словно в ступе всего истолок; проделав это, он сразу вернулся к игре в шахматы. Поднявшись на ноги, весьма расстроенный, Парчиттадино едва мог понять, где он находится. Так как ему казалось, что он еще мало постарался и недостаточно превознес короля, то он стоял совершенно смущенный, не зная, что ему дальше делать. Собравшись кое-как с духом, он захотел посмотреть, не будет ли для него лучше, если он скажет королю обратное, так как, когда он говорил одно лишь хорошее, ему пришлось плохо. И стал он говорить: «Да будет проклят час и день, который привел меня сюда, ибо, рассчитывая увидеть, если верить молве, благородного короля, я увидел короля неблагодарного и не ценящего заслуг; я рассчитывал увидеть короля добродетельного, а увидел короля порочного; я думал увидеть короля благоразумного и прямодушного, а увидел короля злобного, неистового; я думал, что увижу святого и справедливого венценосца, а увидел человека, который за добро платит злом. И доказательством этого служит то, что он так обработал меня, маленького человека, возносившего его и воздавшего ему честь, что, право, не знаю, смогу ли я когда-нибудь просеивать зерно, если мне доведется вернуться к своему прежнему ремеслу».
      Король поднялся вторично, взбешенный более, чем в первый раз, подошел к двери и позвал одного из своих баронов. Не стоит и спрашивать, в какое состояние пришел Парчиттадино, увидев это: он был похож на умирающего, охваченного дрожью, и ждал, что король его убьет. Когда же он услышал, что король зовет своего барона, то решил, что тот зовет какого-нибудь палача, который распял бы его.
      Но когда вызванный барон явился, то король сказал ему: «Пойди, дай этому человеку мое лучшее платье и уплати ему за правду, так как я сам уже уплатил ему сполна за ложь».
      Барон тотчас же вышел и принес Парчиттадино королевское платье из числа самых богатых, какие только имелись у короля, и было на нем столько жемчужных пуговиц и драгоценных каменьев, что, если не считать полученных побоев и пинков, оно стоило триста флоринов или даже больше. Опасаясь, однако, как бы в этом платье не оказалось змеи или василиска, которые могли бы его укусить, Парчиттадино принял его с большой осторожностью. Но затем, успокоившись и облекшись в это платье, он явился к королю и сказал: «Священный венценосец, если вам угодно платить таким образом за мою ложь, то я редко буду говорить правду». И он понял, что король таков, каким он знал его по рассказам, а король получил от шута еще больше удовольствия.
      После этого, пробыв в Англии столько, сколько ему хотелось, Парчиттадино простился с королем и ушел, держа путь в Ломбардию. Здесь он обошел всех синьоров, рассказывая им о необыкновенном случае, какой был с ним, что принесло ему более трехсот новых флоринов. Вернувшись затем в Тоскану, он захватил с собою полученное платье и пошел навестить своих родичей, веяльщиков в Линари, пропылившихся за время работы и бедных. Когда те изумились происшедшему, Парчиттадино сказал им: «Немало в жизни бывал я почтен побоями, зато в Англии я был награжден этим платьем».
      И весьма многих он облагодетельствовал; а затем ушел и пустился по свету искать счастья.
      Дело это было прекраснейшим поступком, какой только мог совершить король. А сколько есть таких людей, которые надулись бы от гордости, если бы их похвалили, как этого короля? Зная, что он заслуживает таких похвал, Эдуард хотел показать, что это не так, проявив, однако, в конце концов большую мудрость. Многие невежественные люди, когда льстецы хвалят их в лицо, верят им; этот же человек, будучи благородным, захотел показать обратное.

Мессер Бернабо, властитель миланский, приказывает одному аббату дать ему ответ на четыре неразрешимых вопроса; некий мельник, переодевшись в платье аббата, разъясняет их вместо него так, что становится аббатом, а аббат – мельником

      Мессер Бернабо, властитель миланский, пораженный прекрасными доводами одного мельника, пожаловал ему богатейший бенефиций.
      Этого синьора в свое время боялись больше, чем какого-либо другого; и хотя он и был жесток, однако в жестокости его была немалая доля справедливости. В числе многих случаев, которые с ним приключались, был такой. Один богатый аббат по небрежности своей так плохо содержал двух лягавых собак, что они опаршивели (а принадлежали они названному синьору), вследствие чего тот потребовал от него уплаты четырех тысяч флоринов. Аббат запросил пощады. Тогда названный синьор, видя, что тот просит пощады, сказал ему: «Если ты ответишь мне на четыре вопроса, я совсем прощу тебя. Вот эти вопросы. Я хочу, чтобы ты сказал мне: далеко ли отсюда до неба, сколько воды в море, что делается в аду и чего стоит моя особа?»
      Услышав это, аббат принялся вздыхать, и показалось ему, что он попал еще в худшее положение, чем был раньше. Чтобы отдалить гнев синьора и выиграть время, он попросил его дать ему срок для ответа на столь трудные вопросы. Синьор дал ему на размышление весь следующий день и, желая во что бы то ни стало узнать, чем кончится такое дело, заставил аббата дать ему слово, что он вернется.
      Аббат в раздумье отправился обратно в свое аббатство, опечаленный, дыша тяжело, как перепуганная лошадь, и, вернувшись к себе, встретил одного своего знакомого мельника, который, видя его столь огорченным, спросил его: «Синьор мой, что это с вами, что вы так тяжело дышите?»
      Аббат ответил: «Есть от чего; наш синьор грозит мне суровой карой, если я не отвечу ему на четыре вопроса, на которые не могли бы ответить ни Соломон, ни Аристотель».
      Тогда мельник спросил его: «А что это за вопросы?»
      Аббат сообщил ему их.
      На это мельник, подумав, ответил аббату: «Если хотите, я могу вам помочь».
      – «Дал бы бог!» – воскликнул аббат.
      – «Надеюсь, что богу и святым это будет угодно»! – откликнулся мельник.
      Аббат, который никак не мог прийти в себя, сказал тогда: «Если ты это сделаешь, бери у меня все, что захочешь, потому что нет такой вещи, которой бы я тебе не дал, если ты у меня ее потребуешь, лишь бы это было в моей власти».
      Мельник отвечал на это: «Я предоставляю дело на ваше усмотрение».
      – «А каким образом думаешь ты поступить?» – спросил аббат.
      Мельник сказал: «Я надену вашу рясу и плащ с капюшоном, обрею бороду и, завтра рано утром явившись к синьору, скажу, что я аббат, и рассчитаюсь по всем четырем вопросам так, что он, надеюсь, останется доволен».
      Целой вечностью показалось аббату то время, пока мельник превращался в священника; наконец дело было сделано.
      Превратившись в аббата, мельник рано утром пустился в путь. Дойдя до ворот дома, где жил синьор, он постучался и сказал, что такой-то аббат хочет ответить синьору насчет некоторых вещей, относительно которых он предложил ему дать ответ. Синьор, жаждавший услышать, что ему скажет аббат, и изумленный его быстрым возвращением, велел позвать аббата к себе. Когда мельник вошел к нему и, стараясь держаться тех частей залы, где было меньше света, произнес приветствие, время от времени прикрывая лицо рукой, чтобы не быть узнанным, синьор спросил его, приготовил ли он ответы на четыре заданных ему вопроса.
      Мельник ответил на это: «Да, синьор. Вы спросили меня, далеко ли отсюда до неба. Учтя в точности каждую мелочь, я скажу, что отсюда до неба тридцать шесть миллионов восемьсот пятьдесят четыре тысячи семьдесят две с половиной мили и двадцать два шага».
      Синьор заметил по этому поводу: «Ты вычислил расстояние с большой точностью; но как ты это докажешь?»
      На что мельник сказал: «Прикажите измерить, и если это не так, то повесьте меня. Во-вторых, вы спросили: сколько воды в море? Это мне было очень трудно высчитать, потому что вода – вещь, которая не стоит неподвижно, а постоянно прибывает в море; однако я установил, что в море двадцать пять тысяч девятьсот восемьдесят два миллиона коний, семь бочек, двенадцать кружек и два стакана воды».
      Синьор спросил: «Откуда ты это знаешь?»
      Тогда мельник сказал: «Я рассчитал все самым тщательным образом; если же вы мне не верите, велите послать за бочками и измерьте. Если окажется, что я ошибся, то велите меня четвертовать. Третье, о чем вы меня спросили: что делается в аду? В аду режут, четвертуют, хватают крюками и вешают, не более и не менее как это делаете здесь вы».
      – «Чем ты подтвердишь свои слова?»
      Мельник ответил: «Я толковал об этом с одним человеком, который побывал там, а от него-то флорентиец Данте и узнал все то, что написал об адских делах; но тот человек умер. Если вы не верите сказанному, пошлите кого-нибудь к нему. Четвертое, о чем вы меня спросили, – это, чего стоит ваша особа. Я скажу вам, что она стоит двадцать девять динариев.
      Услышав это, Бернабо разгневанный, обратился к мельнику и сказал: «Чтоб тебя чемер одолел. Разве я такое ничтожество, что не стою больше кухонного горшка?»
      На это мельник отвечал, хотя и не без страха: «Синьор мой, выслушайте мой довод. Вы знаете, что господь наш, Иисус Христос, был продан за тридцать сребреников; я считаю так, что вы стоите одним сребреником меньше него».
      Услышав это, синьор легко догадался, что говорящий с ним не аббат, всмотрелся в него пристальнее и, решив, что он гораздо более ученый человек, чем аббат, сказал: «Ты не аббат».
      Не трудно себе представить, как перепугался мельник. Опустившись на колени и с мольбой сложив руки, он стал просить пощады и рассказал синьору, что он мельник аббата, а также почему и как, притворившись аббатом, явился к синьору, каким образом он переоделся и как сделал все это больше, чтобы угодить аббату, а не со злого умысла.
      Услышав это, мессер Бернабо сказал: «Ну, будет. Раз он сделал тебя аббатом и ты стоишь больше него, то и я, клянусь богом, желаю утвердить тебя в этом звании, и желаю, чтобы впредь ты был аббатом, а он мельником, и чтобы ты получал весь доход с монастыря, а он – доход с мельницы».
      И так он и велел, чтобы было, пока он жив, а именно чтобы аббат был мельником, а мельник – аббатом.
      Очень темное и очень опасное дело доверяться синьорам, как это сделал названный мельник, и проявлять такую смелость, какую проявил он. Ведь синьоры это все равно, что море: человек пускается в него, подвергая себя великим опасностям, но где великие опасности, там и большие барыши. Очень выгодно, когда море спокойно; то же самое, когда спокоен и синьор; но трудно доверяться и тому и другому, ибо вдруг может разразиться буря. Многие рассказывали, что тот же случай, что и в этой новелле, или нечто подобное приключилось с папой… Папа этот приказал одному своему аббату в наказание за свершенный им проступок дать ему ответ на четыре названные выше вопроса, да еще на один сверх того, а именно: какую свою удачу он считает самой большой? Раздумывая серьезно над ответом, аббат вернулся к себе в аббатство и, собрав всех монахов и послушников, вплоть до повара и садовника, рассказал им о том, о чем ему надлежало ответить названному папе, и попросил у них совета и помощи. Не зная, что сказать, присутствующие стояли растерянные. Тогда садовник, видя, что все молчат, промолвил: «Мессер аббат, раз они ничего не говорят, то я хочу сказать и сделать кое-что такое, что, по моему мнению, выведет вас из затруднительного положения; только дайте мне свою одежду, чтобы мне походить на аббата, и пусть эти монахи идут за мной». Так и было сделано.
      Явившись к папе, садовник сказал, что до неба в тридцать раз больше того расстояния, на какое хватает голоса. Насчет воды в море он сказал: «Велите заделать устья рек, впадающих в него, а потом пусть измерят, сколько там в нем воды». Относительно того, что стоит особа папы, он сказал: «Двадцать восемь сребреников, потому что цена ее двумя сребрениками меньше цены Христа, поскольку папа – его наместник». Насчет самой большой удачи, которая когда-либо выпадала на его долю, он сказал: «Это когда я из садовника сделался аббатом». Папа так и утвердил его в этом звании.
      Как бы там ни было, случилось ли это с тем и другим или с одним только лицом, аббатом стал либо мельник, либо садовник.

Каструччо Интерминелли, когда один из его слуг уничтожил на стене лилию флорентийского герба, велит ему с наступлением боя сразиться с пехотинцем, на щите которого был герб с лилией, и слуга погибает

      Теперь я хочу несколько изменить предмет повествования и рассказать, как Каструччо Интерминелли, властитель Лукки, наказал одного человека, показавшего себя храбрецом в борьбе со стенами.
      Этот Каструччо был из тех умных, хитрых и храбрых синьоров, какие только в давние времена существовали на свете; он воевал с флорентийцами и доставлял им немало забот, так как был их заядлым врагом. К числу многих примечательных дел, совершенных им, относится и следующее. Будучи в лагере в Вальдиньеволе и намереваясь однажды утром отправиться пообедать в один захваченный им замок из принадлежавших Флорентийской коммуне, он послал вперед одного своего доверенного слугу, чтобы тот приготовил кушанья и столы. Войдя в залу, где должен был происходить обед, слуга увидел написанный на стене, как это часто бывает, наряду с многочисленными другими гербами, также и герб с лилией Флорентийской коммуны; он взял и отбил его ударами копья вместе со штукатуркой, словно мстил кому-то.
      Когда настал час обеда и Каструччо в сопровождении других достопочтенных людей явился в замок, слуга вышел ему навстречу и, как только они вошли в залу, сказал: «Синьор мой, посмотрите, как я обработал герб этих предателей флорентийцев».
      Каструччо, как умный синьор, сказал: «Пусть будет на то божья воля. Подавай нам обед».
      О поступке слуги он вспомнил через несколько дней после того, когда люди его собрались, чтобы вступить в бой с флорентийцами. Как только оба войска сблизились, со стороны флорентийцев вышел вперед грозный пехотинец со щитом, на котором была изображена лилия.
      Видя, что пехотинец этот наступает на него одним из первых, Каструччо позвал своего доверенного слугу, столь успешно сразившегося со стеной, и сказал ему: «Пойди-ка сюда. На днях ты нанес столько ударов лилии, изображенной на стене, что одержал над нею победу и совершенно уничтожил ее; ступай же скорей, вооружись, возьми оружие, как полагается, и затем иди тотчас же и порази и победи этого пехотинца».
      Слуга подумал сперва, что Каструччо шутит. Но Каструччо настаивал, говоря: «Если ты не пойдешь туда, я велю тебя тотчас же повесить на этом дереве».
      Видя, что дело принимает плохой оборот и что Каструччо говорит серьезно, слуга выступил против врага, вооружившись, как мог лучше. Но лишь только он приблизился к пехотинцу с лилией, как тот поразил его насмерть ударом копья, которое пронзило его насквозь. При виде этого Каструччо не проявил ни малейшего признака гнева или горя, а только сказал: «Он кончил слишком хорошо»; и, обернувшись к своим, прибавил: «Я хочу, чтобы вы умели сражаться с живыми, а не с мертвыми».
      Разве слуга не заслужил свой конец? Ведь есть не мало таких людей, которые наносят удары буковым деревьям, стенам и мертвым вещам, делая при этом вид, словно они победили Гектора; нынче мир полон ими; они постоянно заносятся поэтому перед малыми сими или овечками. Но было бы хорошо, если бы на каждого такого человека нашлось по своему Каструччо, который отплачивал бы им за их безумие, как тот отплатил своему слуге.
      Много примечательных вещей сделал на своем веку Каструччо; между прочим, он сказал одному человеку, который совершил измену по его же просьбе: «Измена нравится мне, но изменник – нет; получай за самого себя и ступай с богом, да смотри, не попадайся мне никогда на глаза».
      Нынче делается наоборот: если какой-нибудь синьор или коммуна побуждают человека совершить измену, то ему уплачивают за это и держат постоянно при себе, оказывая ему почет. Однако со многими уже бывало так, что тему, кто побуждал совершить измену, изменяли затем изменники.

Маркиз Альдобрандино просит у Бассо делла Пенна какую-нибудь редкую птицу, чтобы держать ее в клетке; Бассо велит сделать клетку, и его самого несут в ней к маркизу

      Маркизу Альдобрандино да Эсти в то время, когда он был властителем Феррары, захотелось, как это часто бывает с синьорами, во что бы то ни стало иметь какую-нибудь редкую птицу, чтобы держать ее в клетке. По этой причине он послал однажды за флорентийцем, содержавшим в Ферраре гостиницу, человеком незаурядным и большим шутником, которого звали Бассо делла Пенна. Он был стар, небольшого роста и всегда зачесывал волосы свои под куфию. Когда Бассо явился к маркизу, то маркиз сказал ему: «Бассо, я хотел бы иметь какую-нибудь птицу, чтобы держать ее в клетке и чтобы птица эта хорошо пела, но я хотел бы, чтобы это была какая-нибудь редкая птица, каких не найдешь у других людей, не то что коноплянки или щеглы: этаких мне не нужно. А поэтому я и послал за тобой, так как через твою гостиницу проходят всякие люди из разных мест, возможно, что кто-нибудь из них надоумит тебя, где можно достать такую птицу».
      Бассо ответил маркизу: «Синьор мой, я понял ваше желание и постараюсь исполнить его. Яприму меры к тому, чтобы удовлетворить вас поскорее». Когда маркиз услышал это, то ему показалось, что феникс у него уже в клетке, и они расстались. Сообразив тут же, что ему нужно делать, Бассо вернулся к себе в гостиницу, послал за столяром и сказал ему: «Мне нужна клетка такой-то длины, такой-то ширины и такой-то высоты. Да смотри, сделай ее покрепче, чтобы она годилась для осла, если вдруг мне придет в голову посадить его туда, и чтобы в ней были дверцы такой-то величины».
      Поняв, в чем дело, и договорившись о цене, столяр пошел делать клетку. Кончив работу, он велел отнести клетку к Бассо и получил от него деньги.
      Бассо послал тотчас же за носильщиком и, когда тот явился, вошел сам в клетку и велел ему нести себя к маркизу. Носильщику дело это показалось странным, и он чуть не отказался тащить клетку; однако Бассо убедил его, и тот все же понес клетку. Когда они подходили ко дворцу маркиза, сопровождаемые огромной толпой народа, бежавшей за такой диковиной, маркиз пришел в беспокойство, не понимая, что творится. Но когда клетка с Бассо приблизилась и была внесена к нему, маркиз, сообразив в чем дело, сказал: «Что это значит, Бассо?»
      Сидя в запертой клетке, Бассо принялся пищать и сказал: «Мессер маркиз, несколько дней тому назад вы приказали мне найти для вас какую-нибудь редкую птицу, и притом такую, чтобы подобных ей было мало на свете. Раздумывая о себе, я понял, какой я сам редкий человек и что на земле нет никого незауряднее меня. Я сел в эту клетку, и теперь вот представляюсь вам, и дарю вам себя, как самую редкую птицу, какую только можно найти в крещеном мире. Скажу вам, кроме того, что нет такой птицы, которая была бы подобна мне; мое пение таково, что оно очень понравится вам, а поэтому прикажите поставить клетку у окна».
      Маркиз сказал на это: «Поставьте ее на подоконник».
      Бассо восстал против этого: «Ох, ох, не делайте этого, потому что я могу упасть».
      Но маркиз повторил: «Поставьте клетку на подоконник: он широкий».
      Когда ее поставили на место, маркиз сделал знак одному своему слуге, чтобы тот качнул клетку, но в то же время попридержал ее.
      Бассо воскликнул: «Маркиз, я пришел сюда петь, а вы хотите, чтобы я плакал».
      Немного успокоившись, он сказал: «Маркиз, если вы дадите мне поесть того, что едите сами, то я отлично спою вам». Маркиз велел принести ему хлеба и головку чесноку, и весь этот день продержал его на окне, проделывая с ним все новые шутки. А весь народ смотрел с площади на Бассо в клетке. Наконец вечером он поужинал с синьором и затем вернулся в гостиницу, а клетка осталась у маркиза, который так никогда и не вернул ее Бассо. С этой поры маркиз полюбил Бассо больше, чем кого-либо на свете, и нередко приглашал его к своему столу; он приказывал ему петь в клетке и часто шутил с ним.
      Если бы кто-нибудь мог знать заранее настроение синьоров, – знать, когда они в духе, и когда нет, – он постоянно изобретал бы что-нибудь новое, как это сделал Бассо, который, конечно, хорошо услужил маркизу, даже не съездив за птицей в Индию. И хотя птица Бассо была под боком, маркиз получил самую редкую и единственную в своем роде птицу, какую только можно было сыскать.

Мессер Ридолъфо да Камерино во время осады Форли войсками святой церкви дает необыкновенное и замечательное решение одному вопросу относительно знамени, который обсуждало между собой несколько достойных людей

      Мудрейший синьор Ридольфо да Камерино немногими словами и замечательным решением удовлетворил компанию почтеннейших людей, ответив на их вопрос, подобно тому как Бассо удовлетворил маркиза редкой птицей.