Брак без права на интим

Из госпиталя меня выпускать не хотели. Чувствовала я себя почти нормально, только при резких движениях ощущалась незначительная тошнота и окружающий мир перед глазами терял свою обычную устойчивость. Мои голова и шея приняли всю силу удара о потолок. Сразу после приземления меня, еще не пришедшую в сознание, накачали какими-то обезболивающими и седативными препаратами, чтобы, очнувшись, я не навредила себе резкими движениями, так что все манипуляции медики производили с бесчувственным или почти бесчувственным телом. Несмотря на то что тщательное обследование не выявило никакого повреждения или смещения позвонков, индиец-ортопед решил не рисковать и зафиксировать на некоторое время шею. Так я оказалась закована в пластмассовый ошейник.

В числе сотрудников госпиталя Святой Брунгильды, расположенного на окраине норвежского города Бергена, кроме администрации, коренных норвежцев не было. Были индийцы, поляки, были русский отоларинголог и анестезиолог-узбек. Вначале я не поняла даже, в какой стране нахожусь. Только после появления лысого сотрудника министерства внутренних дел, который принес мой паспорт с проставленной в нем «экстренной» визой, я поняла, где приземлился наш многострадальный «Боинг».

В госпиталь попало множество пассажиров с нашего рейса. Все они, как и я, пострадали не от сорванного, по сути, террористического акта, а от неожиданного попадания самолета в воздушную яму. Многие пассажиры бродили по проходам, стояли в очередь в туалет и, разумеется, не успели ни сесть на свои места, ни пристегнуться, когда лайнер провалился в воздушную яму, сразу потеряв почти тысячу метров высоты. Некоторые получили намного более серьезные травмы, чем я, – через пять дней после происшествия в «травме» и в неврологии оставалось не менее десяти лежачих больных.

Я так и не узнала, куда увезли оставшегося в живых террориста. Взорвавшуюся в туалете девицу не без труда собрали в черный пластиковый мешок и тоже куда-то отправили. Единственный, с кем я могла обсудить случившееся, был мой сосед по креслу в самолете, тот самый парень, который первым бросился на казаха. Он зашел ко мне, когда я еще только выплывала из лекарственного тумана. Сказал несколько теплых слов и ушел. Мне пока было как-то неудобно расспрашивать о нем персонал, но я слышала, как две медсестры, полька и китаянка, обсуждали между собой на корявом английском, что одного из пациентов не слишком удачно прооперировали. Ему зашивали руку, распоротую «розочкой» из коньячной бутылки. Что-то не так оказалось с нервом, и возникла проблема с чувствительностью. Через несколько дней его должны были отправить в другой госпиталь, в Германию, чтобы там некое мировое светило исправило ошибку менее опытных коллег.

Мне разрешили прогулки. Я получила свою одежду, переоделась, и мы с папой направились на набережную в центре Бергена. У нас была только пара часов. В тот же день вечером отец улетал назад в Нью-Йорк. Узнав о случившемся, он прямо с работы умчался в аэропорт, бросив все дела. Я, слава богу, оказалась в порядке и совершенно не возражала, чтобы отец вернулся и встречал меня через пару дней дома. Его присутствие в больнице меня только стесняло. В уходе я не нуждалась, а развлекать меня у него не вышло. Возможно, он был не виноват, просто нам обоим непросто было прийти в себя после встречи. Я лично хотела побыть в одиночестве и осмыслить все, случившееся со мной, с ним, со всей нашей маленькой семьей. Он тоже, чувствовалось, так и не понял пока, как со мной общаться, и, как мне показалось, чего-то недоговаривал.

Главным и самым необходимым аксессуаром в Бергене, самом дождливом городе мира, является зонт. Дождь, говорят, льет здесь триста пятьдесят дней в году. Остальные пятнадцать или шестнадцать дней его сменяет мокрый снег. Берген всегда был городом рыбаков, торговцев рыбой. Много лет назад к ним присоединились несуществующие веселые тролли, а потом реальный, но грустный композитор Григ.

Проигнорировав парк троллей и Дом-музей Грига, мы пошли на рынок, где, как нам рассказывали, можно угоститься изысканными деликатесами, только-только выловленными из морской пучины. Торговля шла возле самого берега под тентами, защищающими от дождя и торговцев, и покупателей. Угрюмое море со стоном накатывало серые волны на парапет. На поверхности покачивались унылые чайки. Суровые птицы опасливо косились на висящих в толще воды огромных медуз с длинными щупальцами и жуткими коричневыми шляпками-головами.

На рынке действительно продавалось множество совершенно необычных представителей подводной фауны. Но они были страшными, сырыми и не приготовленными для немедленного поедания. Поэтому мы решили выбрать что-нибудь попроще. Папа купил себе за пятнадцать долларов огромный бутерброд – из хлебного конверта соблазнительно высовывался край соленой семги, обложенной листьями зеленого салата. Меня же потянуло на экзотику, и я остановила выбор на фаршированном крабе. У толстого угрюмого поляка мы приобрели по маленькой бутылочке дрянного пива по пять долларов каждая. Он извлекал бутылки прямо из ящика, поэтому пиво было не только скверным, но еще и теплым, по-моему, градусов на десять теплее окружающего воздуха. Отцовский бутерброд, как оказалось, содержал в себе только малюсенький кусочек рыбы, тот самый, что соблазнительно высовывался наружу. Зато салата было много. Вялые листья оказались столь грязными, что на папиных зубах скрипел песок. Из рассыпавшегося хлебного конверта на асфальт посыпались комочки земли, смешанные с желтыми подгнившими стеблями. Мои попытки съесть краба также не увенчались успехом. Сразу под спиленным панцирем находился толстый слой крупной соли. Когда же я попробовала проковырять в этом слое дырку пластмассовой ложечкой, прилагавшейся к изысканному норвежскому лакомству, то наткнулась, извиняюсь, на самое настоящее крабье говно. Ничем иным эта гадкая субстанция, таившаяся под слоем соли, не являлась. Мы с отцом подошли к парапету и вышвырнули наши «деликатесы» в море. Ближайшие к месту падения медузы ушли в глубину, а плававшие рядом чайки поднялись на крыло и с криками, в которых слышались одновременно проклятия и омерзение, устремились в свинцовое небо.

Торговцы смотрели на нас с явным осуждением, и мы прошли в крытый павильон неподалеку, где за совершенно немыслимые деньги нам предложили небольшую безвкусную пиццу. Не желая более экспериментировать с пивом, мы попытались заказать зеленый чай, но пожилой сердитый официант указал пальцем на чету пожилых немцев, на столике которых стоял крошечный фарфоровый чайничек с треснувшим носиком:

– Чайник с чаем сейчас у них. Когда они закончат, я вам заварю. Не раньше.

– А другого чайника у вас в кафе нет? – поинтересовалась я.

Тот раздраженно повел плечами и всем своим видом показал, что на нелепые вопросы не отвечает.

Позднее я поняла, что удивительным является уже сам факт, что коренной норвежец работает. Основная масса граждан этого европейского нефтяного эмирата, похоже, живет исключительно на пособие. Работают только гастарбайтеры. А малочисленная норвежская молодежь показалась мне сборищем деградирующих от безделья дебилов, появившихся на белый свет исключительно благодаря скверному качеству китайских презервативов.

Мы расстались с отцом возле входа в госпиталь. Он направился в аэропорт, а я, вернувшись в свое отделение, набросилась на больничный обед. Картофельное пюре и вареная курица показались мне изысканными яствами. Пока я с наслаждением запивала все это жидким чаем, ко мне подошла старшая медсестра и, виновато улыбаясь, сообщила, что из-за эпидемии гриппа в городе больница оказалась переполненной, и пациентов пришлось уплотнить.

– Надеюсь, вам не протестует возражать, что мы поставили в ваш палата еще одну новая кровать и пригласили до вас мужа, – пролепетала пожилая турчанка.

Когда-то она работала медсестрой в туристической Анталии, и ее заставляли учить русский язык.

– Чьего мужа?! – обалдела я.

– Ваш мужчина домашний приводили. Вы Эуридик Воронофф?

– Да…

– Значит, господин Александр Воронофф – ваша супружеская официальность!

– Какой еще Александр Воронов?!

Одним глотком я допила остывший чай и помчалась в свою палату, поправляя на ходу надоевший ошейник. Одышливая восточная женщина в светло-зеленом халате семенила за мной.

Действительно, в моей палате теперь стояла еще одна кровать, а на ней с книжкой в правой руке лежал мой симпатичный сосед по самолету. При нашем появлении он вскочил, неловко взмахнув замотанной в бинты левой рукой. Лицо его исказилось, видимо, от внезапной боли.

– Извините, – пробормотал он. – Меня перевели сюда, ничего не объяснив толком. Санитар не говорил толком по-английски. Я понял только, что у них какая-то эпидемия.

– А мне объяснили, что вы – мой муж!

Молодой человек изобразил неописуемое удивление.

– Ваша фамилия Воронов?

– Да, я Александр Воронов, можно Саша. Только я не понял…

– Я тоже Воронова, но Эвридика.

– Очень приятно.

– Что не в порядке плохая мужа господина? – спросила сестра, и смысл этого ее вопроса остался мне неведомым по сей день.

– О’кей! – махнула я рукой. – Не беспокойтесь!

И обратилась уже к Саше:

– Лучше вы, Саша, чем какая-нибудь гриппозная норвежская старуха!

– Спасибо за сравнение! – громко рассмеялся он.

– Извините… – Я виновато развела руками. – Сорвалось!

– Ничего! Я тоже не считаю, что я хуже старухи!

– Вы что, правда тоже Воронов?

– Могу паспорт показать!

– Не нужно, верю на слово! Хотя вы, несомненно, и не мой муж.

– Разумеется! Но то, что мы летели рядом, еще больше укрепило всех в этой мысли.

– Могли подумать, что я ваша сестра, например…

Он развел руками и указал на наше с ним отражение в большом зеркале возле входной двери. Сходства действительно не наблюдалось.

– Мы могли быть сводными! – Честно говоря, я сама не знала, зачем углубляюсь в бесперспективную тему. – Мой отец русский, белий-белий!

– Зато я – Воронов по матери!

– Ваши родители развелись?

– Нет, – погрустнел он. – Считайте, что у меня никогда не было отца. Во всяком случае, я лично именно так и считаю.

Я развалилась на своей кровати, подрегулировав кнопками положение матраса. Признаться, кроме легкого головокружения, я не чувствовала никаких признаков сотрясения мозга. Шишка на темени была небольшая и несильно болела, только если ее трогать. Тошнило меня только после того, как я приобщилась к деликатесной норвежской кухне. Единственное, что мне мешало, – тот самый дурацкий ошейник: он жал, натирал и упирался в подбородок. Я твердо решила, что если до завтра мне его не снимут, то я сдеру эту гадость сама.

– А я по матери – тигре! – зачем-то сказала я.

– Знаю.

– Откуда?

– Пока вы приходили в себя, я познакомился с вашим отцом.

– Он мне ничего не сказал о вашем знакомстве.

– Он очень волновался о том, как вы встретитесь с ним. Ему хотелось с кем-нибудь поговорить.

– Спасибо, что вы оказались тем кем-нибудь.

– Не за что. Я узнал много интересного. В том числе и о вас.

– И что же вы обо мне узнали?

– Все, что знал ваш отец, я думаю…

– О! Тогда вы узнали совсем немного, Александр!

Он развел руками.

– Во-первых, давайте просто Саша. А во-вторых, если вы пожелаете рассказать о себе что-то еще, буду очень благодарен и с удовольствием послушаю.

– О’кей! – кивнула я. – Вы Саша! Я Эва! Но пока я хотела бы узнать кое-что про вас. Все-таки муж, как-никак!

На мою иронию он отреагировал с чрезвычайно серьезной миной:

– Считаю для себя честью таковым называться!

– Ну-ну! Тогда скажите, кем и где вы работаете?

Выдержав паузу, Саша ответил.

– В Московском метрополитене. Помощник машиниста.

– Издеваетесь?

– Почему?

– Не похожи как-то…

– У вас, Эва, много знакомых работают помощниками машиниста в метро?

– Вроде нет…

– А тогда откуда вы знаете, что я не похож?

– Видела, в головном вагоне каждого состава.

– По внешности судить нельзя.

– Согласна. Тем более что внешне как раз вы вполне сойдете… Только вот не думаю, что эти ребята так и снуют в Нью-Йорк бизнес-классом!

– Сновать не снуем, конечно! Но так, иногда, по обмену опытом, почему бы и нет?

Я начала раздражаться.

– А что вы говорили про обезвреживание и про захват какой-то?

– Когда?

– Когда я тут, в этой койке, после их проклятого успокоительного в себя пыталась прийти, вы явились мне сквозь муть и кошмары…

– Это вам показалось, Эва! Если я и сказал что-то лишнее, то сам был после наркоза! – Саша, поморщившись, помахал в воздухе больной рукой. – Я простой пассажир. Такой же, как и вы. Случайно оказался в нужное время в нужном месте. Или, наоборот, в ненужном месте в ненужное время… Это как посмотреть.

– Зачем вы врете, Саша?

– Женам всегда врут!

Я почти взбесилась:

– Если бы не ваша больная рука, муженек, я бы уже давно показала вам кузькину мать!

– Не сомневаюсь! И все-таки…

– Что?

– Не хотите, чтобы вам врали?

– Не хочу!

– Тогда не задавайте вопросов, на которые заведомо не получите честных ответов.

К тому моменту я окончательно уверилась, что передо мной фээсбэшник, напустивший на себя туман таинственности.

– А могу еще один вопрос задать? Только прошу либо ответить мне на него без вранья, либо сказать, что ответить не можете. Я не знаю, знаете ли, к какой группе вопросов его отнести.

– Задавайте.

– Этот парень, у которого вы в жопе ковырялись, – он жив? И если да, то куда его дели?

– Здесь все просто: я этого сам не знаю! Честно! А в жопе, как вы выразились, у него взрывчатка была. Типа тампакса у его подруги. Этот прокол был их прокол – у него при ходьбе зад так и вихлялся.

– Спецкурс по распознаванию наличия тротила в заднице вам тоже при обучении на машиниста давали? – не удержалась я. – Хотя в метро, увы, тоже теракты бывают, так что с этим моментом все в порядке.

– Там был не тротил. Но хорошо, что вы, Эва, оценили хотя бы то, что я этому казаху в зад не ради собственного удовольствия полез.

– Понимаю, искренне понимаю, что вы не играли в детскую игру «на приеме у проктолога», а делали все ради моей безопасности.

– И ради безопасности других пассажиров.

– Таких же простых пассажиров, как и вы сами.

– Правильно.

– Ладно! Хватит! – Я слезла с кровати и направилась к двери. – Вам чаю принести?

– Кофе, если можно. С молоком, но без сахара.

– Хорошо! А потом расскажешь мне про свою тайную работу. Тоже мне, «крепкий орешек», Рэмбо, блин!

Возле сестринского поста всегда стоял термос с горячей водой, чай, кофе, молоко и довольно приятные на вкус солоноватые крекеры. Турчанка уже ушла, и ее сменила неприятная сухопарая тетка с брезгливым выражением лица. Неодобрительно глядя на мои манипуляции с чашками, она сердито отчитывала кого-то по телефону. Насколько я могла понять, говорила она по-польски, а отчитываемым был ее собственный муж.

Чтобы принести две чашки кофе и блюдце с печеньем, мне пришлось сделать две ходки. Взгляд медсестры неприкрыто говорил о том, что больничный кофе – это ее личная кровь, а крекеры – плоть! Что же касается меня, то я страшный зверь, собравшийся сожрать эту плоть и запить кровью. Разговор с мужем закончился, и тетка решила, что самое время переключиться на меня:

– А вам было разрешение брать самой кофе и бисквит? Наверное, начально нужно спрашивать!

Она говорила по-русски лучше, чем турчанка, но все равно акцент был устрашающим. Эта дама не осознавала, насколько мне было на нее плевать!

– Пани, если вам некому поставить клизму, то поставьте ее себе!

С этими словами я захлопнула за собой дверь в нашу ставшую двухместной палату. Вслед мне что-то вякнули, но я не вслушивалась.

– Ну, главные супружеские обязанности выполнены, – сказала я, поставив кофе на Сашину прикроватную тумбочку.

– Мама родила меня в восемнадцать лет, – заговорил Саша. – В двадцать три она снова вышла замуж. Весьма удачно, кстати. У меня есть еще сестра и брат.

– А у вас, Александр, с маминым мужем все нормально сложилось?

Я почему-то вдруг представила, что я буду чувствовать, если окажется, что мой папа женат на ком-то… и просто не решился мне об этом сказать…

– Может быть, все-таки «Саша» и на «ты»?

Я кивнула.

– С отчимом мы не особо близки, – продолжил он. – Но это не его вина. Дед с бабушкой настолько боялись, что мое постоянное присутствие может помешать маминой новой жизни, что я почти всегда находился у них. К тому же дед совсем на мне повернулся, и я его воспринимал, как многие и отцов не воспринимают. Мечтал, как и он, поваром стать…

– Не вышло?

Мой собеседник пожал плечами и очень приятно улыбнулся. В этот момент зазвонил его мобильник. Саша извинился и взял трубку. Я воспользовалась моментом, чтобы на минутку забежать в уборную. Когда я вернулась, мой сосед выглядел чрезвычайно обескураженным.

– Что случилось? – спросила я.

– Теперь, может быть, выйдет!

– Что выйдет?

– Пойти в повара! Мне только что сообщили, что мой контракт не продлен.

– То есть вы…

– Ты!

– Прости, ты. Ты больше не работаешь на своей сверхсекретной работе?

– А она теперь больше не сверхсекретная, – развел Саша руками. – И, собственно, работа закончилась. Теперь у меня секретов нет. Выхожу из шкафа! Я работал в службе безопасности авиакомпании. На каждом рейсе любого авиаперевозчика под видом одного из пассажиров обязательно летит специально обученный агент спецслужб – на случай террористической атаки.

– То есть вы, то есть ты, не машинист подземки, а агент спецслужб. Я правильно догадалась?

Он отрицательно покачал головой:

– Нет, неправильно! Это не я. Я, как и все пассажиры, не знаю, кто он, этот агент – он как раз посажен государством и представляет столь вожделенные вами…

– Тобой!

– Хорошо, тобой вожделенные спецслужбы! Дело в том, что некоторые авиакомпании, считающие себя престижными, сажают на рейсы еще одного-двух специально обученных людей, но из частного агентства, а то и из своей внутренней охранной структуры. На этом полете таким человеком был я. Честно говоря, я вначале подумал, что ты тоже «наша». Особенно после того, как ты дверь одним ударом разнесла. Но потом навел справки и понял, что…

– Что понял?

– Ну, что ты не «наша»… Но все равно очень классная!

Что же мне так приятно-то стало от этих слов? Никогда не думала, что падка на комплименты!

– Я на самом деле страшно перепугался, когда на тебя рухнул потолок. Всех бросило, конечно, но ты как-то особенно неудачно стояла… Думал, что все, прилетели! Кранты девушке!

– Не дождетесь! – отрезала я.

– Надеюсь!

– А за что же вас, то есть прости опять, за что тебя выгнали? Ты же все классно сделал, Саша! Как заправский проктолог, можно сказать!

– Зато рожу засветил.

– То есть…

– Теперь есть люди, которые понимают, кто я есть на самом деле. Ты, например. А это недопустимо! Действительно, они же могут еще куда-нибудь полететь и со мной пересечься… Тогда все… Теперь только в повара!

– И что, тебе даже никакого выходного пособия не заплатят?

– Заплатят, конечно, но не так чтобы много. Главное, нужно теперь что-то новое искать.

– Такого, как ты, везде возьмут! Сами за тобой бегать будут! – Я говорила совершенно искренне, но он только усмехнулся.

– Расскажи про себя.

– Так ты же с моим отцом разговаривал.

– А кто мне говорил, что он про тебя почти ничего толком не знает?