Глава 9

Лондон

Уже вечерело, когда Томас добрался до подступов к столице с ее сумрачным нагромождением островерхих крыш и шпилей, темным пятном растянувшимся в нескольких милях впереди. Большая Северная дорога на морозе заскорузла, и Томас из-за сплошных ухабов и рытвин пустил коня вдоль обочины чуть ли не шагом, держась за телегой торговца шерстью в длиннющей колонне повозок и карет, конных и пеших, стремящихся попасть в Лондон до закрытия ворот. Что и говорить, скорость невелика, но сойдет и такая. В конце концов, остальные ведь тоже не спешат, за исключением разве что отдельных письмоносцев, с надутым видом снующих в обгон. По обе стороны от грязноватого придорожного наста с темными буграми закаменелой земли снежное одеяло тянулось ровное, белое, заботливо укрывая собой окрестные поля и перелески. В тускло-сером небе меркнущего дня скапливалась белесая взвесь, готовясь в очередной раз просыпаться вьюжной заметью, сухой и мелкой, которая тут же тает на лице. Из труб сельских домиков, точками разбросанных в отдалении, тянулись ниточки дымков, а румяный свет из окошек вызывал у странствующих невольную зависть: вот бы сейчас туда, где уют и тепло очага…

День выдался долгим. Холод, от которого приходилось ежиться под толстым плащом, сковывал и мысли. Лошадью Томас правил вполруки, за окружающим послеживал вполглаза. Основные же размышления были о возможных причинах вызова (да еще прямо в дом) к сэру Роберту Сесилу, королевскому министру. Тот был известен как верный сторонник Елизаветы еще в те непростые годы, когда она прокладывала себе путь к престолу. Как и она, Сесил был ярым протестантом; нынешние гонения на католиков в Англии получили размах во многом благодаря ему. Влиятельный вельможа, он обладал огромной властью; что же ему понадобилось от скромного рыцаря, который последние три года в Лондон и лица не казал?

Возвратившись, казалось, раз и навсегда из своих военных эскапад по Европе, Томас прочно осел у себя в имении, где вел размеренную жизнь мелкопоместного сквайра[24] в необременительных заботах об урожае и разведении овец, все это не в ущерб себе и своим арендаторам. А во время своих нечастых выездов в Лондон, случалось, наведывался и в свет, где, за исключением того злополучного происшествия при дворе католички Марии, внимания к себе не привлекал. Но и тогда, будучи признан виновным в небольшом кровопролитии – за что, между прочим, полагалось усекновение длани, – не стал ради смягчения наказания прикрываться своим вероисповеданием как ширмой. В конечном итоге ему присудили всего лишь небольшой штраф, который можно было истолковать не иначе как тайным благоволением королевы Марии к своим собратьям-католикам. Сложно было представить, чтобы нынешний вызов к Сесилу обуславливался сведением столь старых счетов.

Шашней с теми, кто ратовал за права католиков, публично или втайне, Томас не водил. Игра эта была небезопасной. Соглядатаи Роберта Сесила были велики числом, а награда за доносительство – весьма соблазнительной для всех, кто имел на католиков зуб, а то и просто положил глаз на их имущество.

Среди дворян нередко можно было встретить таких, кто за веру поплатился конфискацией своих имений и угодий, а то и вовсе оказался обвинен в государственной измене. Многие на этих преследованиях нажили себе состояния, как в свое время при Генрихе VIII, разорившем монастыри и храмы папистов. Теперь те же гонители активно поддерживали Елизавету – во всяком случае, в той степени, в какой она гарантировала им право владения отчужденной у страстотерпцев собственностью.

Трудно предположить, чтобы его скромное имение привлекло внимание Сесила или кого-нибудь из его окружения. Единственная причина, по которой всесильный вельможа мог затребовать его в Лондон, – это, скорее всего, визит того молодого рыцаря Ордена.

По спине прокатился холодок. Если это действительно так, то получается, он заблуждался, полагая, что отсидка в укромном уголку сельской местности убережет его от чуткого догляда. Мало что может ускользнуть от ревнивых, далеко видящих глаз Сесила и его прихлебателей… Черт бы побрал этих святош, что выставили его из Ордена! Надо же, снизошли. Соизволили вспомнить о нем, можно сказать, на закате дней, когда уже, казалось бы, живи себе да поживай на покое. Дескать, так уж и быть, брат рыцарь, выручай: земля под ногами горит. Ну а как все отгорит и успокоится, мы тебя снова вышвырнем за ненадобностью.

В воздухе поплыл отдаленный звук колокола, возвещающий четвертый час пополудни. Томас вышел из задумчивости и, потянувшись в седле, направил лошадь на обочину, чтобы отчетливее видеть происходящее впереди. Нестройная колонна из путников и возов сейчас как раз взбиралась на вершину покатой возвышенности, откуда открывался вид на столицу, над которой призрачным туманом стелился древесный дым. Снег на крышах был грязновато-серым. В полумиле отсюда виднелся Смитфилдский рынок, куда мясники со всей страны сгоняли свой скот на забой и продажу. Чуть поодаль тянулись загоны для птицы и длинные торговые ряды. А дальше шла открытая площадка, где посреди куч спрессованного пепла назидательными перстами торчали в небо обугленные столбы. Одна из куч, судя по курящемуся над ней пару, была еще сравнительно свежа.

Место сожжения еретиков. Как-то, лет десять назад, Томас сам топтался в толпе, собравшейся поглазеть на казнь троих протестантских священников, что посмели ослушаться эдикта королевы Марии и продолжали проповедовать на людях, вопреки отзыву хартии на справление службы. Королева собрала на то действо весь двор и сама с высокомерной непреклонностью взирала на сожжение с нарядного кресла, установленного на подобающем возвышении. Томасу до сих пор помнились бесовски пронзительные вопли тех несчастных. Бедняги корчились в языках пламени, которые быстро прорастали сквозь вязанки хвороста, уложенные на небольших постаментах, где стояли ослушники. Минута, и их уже поглотили бурные взвихрения яркого красно-желтого пламени, сквозь которые какое-то время проглядывали черные фигуры в цепях. Трещало горящее дерево, сверлили воздух вопли, шевелились в мучительных корчах силуэты. Та картина жила в памяти до сих пор; вот и сейчас при воспоминании о ней захолонуло сердце. Отведя от столбов взгляд, Томас цокнул языком, и его лошадь перешла на рысцу.

За Смитфилдом тянулась городская стена – некогда грозная линия обороны, давно уже, впрочем, пришедшая в упадок. В отдельных местах стена просела и осыпалась, а ров, опоясывавший некогда город, был теперь наполнен застарелыми горами мусора и человеческих отходов, скапливавшихся здесь на протяжении поколений. Тяжелая стойкая вонь, какую не одолевал даже зимний холод, наполняла воздух на въезде в массивную арку Новых ворот, за которыми на въезжающего обрушивался многоголосый гомон английской столицы. Крики уличных торговцев и зазывал, детский плач и зычные голоса тех, кто стремился перекричать общий шум, – все это заполоняло и давило на слух так же, как шибали в ноздри запахи выпекаемого хлеба и жаркого, вонь всевозможной тухлятины, отбросов и нечистот. Вдоль проезжих улиц Лондона тесно, впритирку, стояли всевозможные строения, нависая таким образом, что каждый более высокий этаж выступал над тем, что пониже, придавая улицам гнетущую сумрачность.

И даже хорошо, что тусклый свет над гребнями островерхих крыш начал вскоре угасать, а Лондон сделался царством теней. Между тем дорога, став заметно шире, повернула на Холборн. Томас ехал, не реагируя на спешащих рядом с лошадью разносчиков, скороговоркой сватающих проезжему рыцарю снедь и всякие безделушки. Одновременно он бдительно поглядывал на переметные сумы, чтобы их, чего доброго, не подрезал кто-нибудь из уличных воришек, которых здесь пруд пруди: только и ждут, чтобы поразжиться на ком-нибудь из ротозеев. А вот и въезд на Друри-лейн; Томас повернул лошадь на сравнительно спокойную боковую улицу. Лавки, что тянулись здесь по обе стороны, были не в пример богаче, с красочными вывесками, предлагающими разнообразие богатого товара: тут тебе и тонкие ткани, и вина заморские, и сыры с фруктами, и серебряная утварь с неблизкого Востока, и стекло со всей Европы. А между лавками возвышались дома, один другого вычурнее и краше, и все богаче по приближении к Олдуичу и различимой отсюда Темзе.

Перед тем как стемнело, Томас остановил какого-то посыльного мальчишку со свертком под мышкой и спросил, где здесь дом Роберта Сесила, на что тот указал ему на внушительного вида особняк с просторным двором, занимающий угол Друри-лейн и часть смежной улицы. Фасад особняка – сплошь резное дерево и выложенные узором кирпичи – выходил непосредственно на Друри-лейн. Боковые ворота вели во внутренний двор с конюшней. На въезде путь Томасу преградили два дюжих привратника, пропустив его во двор лишь по разъяснении, что у него назначена встреча с их господином. Тогда Томас, спешившись, отдал поводья подоспевшему конюшему и был препровожден к задней двери дома, где его принял под свою опеку один из домашних челядинцев в таком же добротном синем сукне, что и гонец, приезжавший к Томасу накануне.

Рыцарь еще не раз объяснил цель своего визита, и тогда его через центральный вестибюль провели по лестнице наверх и далее по коридору, где вдоль всего пути следования свечи таинственно озаряли живописные полотна, вывешенные на дубовых панелях стен – почти сплошь сцены охоты или портреты напыщенных родственников. Лишь одна из картин изображала библейский сюжет. Томаса провели в небольшую приемную с деревянными скамьями; освещал и обогревал ее камин. Сейчас в огонь закладывал свежие поленья стройный молодой слуга – смугловатый, с нежными чертами и вишнево-карими глазами, настолько пронзительными, что Томасу сделалось слегка неуютно.

– Я извещу о вашем прибытии секретаря милорда, – учтиво сказал он. – Не желаете ли во время ожидания немного подкрепиться?

– Чара горячей медовухи мне бы не помешала.

– Медовухи?

Брови у молодого человека приподнялись; было забавно наблюдать, как он теряется в догадках, на какую ступеньку лондонской социальной лестницы поместить этого гостя. Одежда вроде как добротная, но без украшений, стрижка хорошая и ухоженная, как и борода, но без намека на фасоны, модные нынче у господ. Быть может, зажиточный купец или сельский йомен?[25] Однако само его присутствие здесь по настоянию сэра Роберта Сесила показывало, что гость не так уж прост. А потому слуга отвесил почтительный поклон:

– Как пожелаете, сэр. Медовуха так медовуха.

Он еще раз пристально оглядел гостя, после чего с полуулыбкой вновь занялся подкладыванием дров в камин, а управившись, потер ладони и занял место на скамеечке рядом с камином. Сбоку от него находилась еще одна дверь, единственная в приемной. Томас снял плащ, перчатки и шляпу и положил их рядом с собой на скамейку. С минуту он впитывал атмосферу уюта; чувствовалось, как тепло начинает благостно проникать сквозь одежду и продрогшую кожу. Наконец он перевел глаза на молодого человека, чтобы получше его рассмотреть, и с удивлением заметил, что тот все это время сам не сводил с него глаз. Ничуть не смутившись тем, что уличен, он продолжал разглядывать гостя довольно бесцеремонным образом.

– Я вас знаю? – поинтересовался Томас.

– Нет.

– А вы меня?

– Впервые вижу, – ответствовал тот благовоспитанным голосом, в котором трудно было уловить акцент.

Прежде чем удалось затеять какой-нибудь разговор, дверь возле молодого человека открылась и оттуда показался хрупкого сложения клерк в синей ливрее. Кашлянув, он поглядел на гостя:

– Сэр Томас Баррет?

– Да.

– Господин готов вас принять.

– Так скоро? Мы вроде бы уславливались на шесть.

– Он готов встретиться не мешкая.

– Что ж, хорошо.

Томас встал со скамьи и напоследок поглядел на молодого человека, который в ответ слегка наклонил голову. Дверь вела в небольшую комнату с окном на внутренний дворик позади дома. У окна стояли письменный стол и табурет, а по бокам от него – два объемистых сундука для документации. Клерк, просеменив мимо гостя, аккуратно постучал в дверь на противоположной стороне комнаты. Робко занеся руку, он не сразу ее приоткрыл и переступил через порог.

– Милорд, к вам сэр Баррет.

– Проси немедля, – откликнулся зычный голос.

Клерк, попятившись, жестом пригласил Томаса войти. Домашний кабинет министра был вполне под стать важности своего хозяина. Помещение тянулось от заднего внутреннего двора до самой Друри-лейн, на которую выходили своими переплетами несколько окон. Вдоль стен тянулись резные шкафы с рулонами свитков и книгами. Большего количества фолиантов в одном месте Томасу прежде не доводилось и видеть – сотни четыре или пять, не меньше. Частная библиотека, размерам которой можно откровенно позавидовать. В кабинете находились два камина, обогревающие оба конца помещения, а между шкафами размещались стулья, на которых разом могли сидеть тридцать-сорок гостей. Между двумя каминами стоял большой письменный стол с деревянным подносом, на котором возлежала стопка документов. Рядом – пара притопленных в столешницу чернильниц и лунка с аккуратным пучком перьев. За столом восседал рослый дородный мужчина, аккуратно подстриженную голову которого венчала шелковая шапочка-скуфейка. Над двойным подбородком подрисованным штрихом смотрелась кисточка эспаньолки. На вид он был немногим младше Томаса. Помимо него в комнате находился еще один человек, сухопарый, в черном, похожем на рясу балахоне до пола. Он стоял у огня, согревая спину. Оба какое-то время глядели на Томаса, пока тот из них, что за столом, не сделал нетерпеливый взмах рукой.

– Проходите же, сэр Томас, усаживайтесь. Вот сюда, – он указал на один из стульев с подбивкой, что полукругом стояли напротив его стола. – И вы тоже, дорогой мой Фрэнсис.

Томас так и поступил, усевшись посередке, где, по всей видимости, полагается сидеть людям поважнее, а чернорясник был вынужден сесть несколько сбоку. Усадив своих визитеров, сэр Роберт подался вперед и остановил взгляд на Томасе. Вид у него, впрочем, был вполне благодушный, а голос выражал приязнь.

– Я так полагаю, ваше путешествие вышло не слишком утомительным?

– Никоим образом, милорд. Дороги были безопасны, а снег почти не докучал. Так что поездка вышла вполне приятной.

– То-то я вижу, до Лондона вы добрались быстрее, чем я думал.

Томас с тонкой улыбкой заметил:

– Человеку, вызванному к королевскому министру, свойственно не мешкать ни минуты. И вот я здесь, сэр Роберт, с упованием на вашу благосклонность.

– Непременно. И осмелюсь предположить, причина этой моей просьбы занимала ваш ум на протяжении всей дороги.

– Именно так.

– В таком случае позвольте сказать, что ваше присутствие здесь во многом обусловлено деликатностью поручения, которое я для вас задумал. Всем известно, что хотя наша благословенная монархиня находится на престоле вот уже пять лет, есть такие, кто все еще смеет утверждать, что ее вхождение на престол – это скорее исключение, нежели закономерность. И не только из-за ее обручения с протестантской верой. Я полагаю, вам известно имя Джона Нокса?[26]

– Имя – да, но только и всего.

– И вы, несомненно, в курсе, что он вопиет уже против одного лишь принципа женского престолонаследия. Возможно, вы читали кое-что из его памфлетов по этому вопросу.

– Что вы, сэр Роберт. Читать его пасквили было бы непростительной глупостью. Его памфлеты запрещены. И уже одно их хранение, я полагаю, карается в случае обнаружения смертной казнью.

– Точно так. Но я думаю, вы все же знакомы с его мыслями.

– Так, слышал кое-что, – осторожно ответил Томас, понимая, что чернорясник внимательно за ним наблюдает в качестве свидетеля. – Хотя и не припомню, когда и от кого.

– Само собой, – сэр Роберт с хитрецой улыбнулся. – Так что было бы бесполезно оказывать на вас по этому вопросу давление, а уж тем более пыткой воскрешать в вас память, что это могли быть за негодники.

Он хохотнул, нарочито подчеркивая несерьезность своих слов, хотя угроза пытки для таких, как Томас, существовала неизбывно. Он был полностью во власти этого человека, вне зависимости от своего отношения к Ноксу или к тем, кто пытался в чем-то противостоять королеве Елизавете. А как для католика, для него эта опасность, по сути, удваивалась. Тем не менее взгляд сэра Роберта он встретил с отменной бесстрастностью. Последовала неловкая пауза, после которой министр чуть откинулся и примирительно возвел руки.

– Право, что за бестактность с моей стороны. Прошу простить. Вообще, милорды, самое время познакомить вас друг с другом. Сэр Томас, с превеликим удовольствием представляю вам сэра Фрэнсиса Уолсингема, моего сподвижника по служению нашей монархине. Доверие мое этому человеку не знает границ, – с чувством добавил он.

– Мое почтение, – обернувшись, кивнул черноряснику Томас.

– Рад знакомству, сэр Томас, – задержался на нем холодным взглядом Уолсингем.

– Вы уж не обессудьте, – зычно рассмеялся министр. – Сэр Фрэнсис недолюбливает папистов и из-за этого иной раз забывает некоторые правила этикета. Но давайте же прекратим эту пляску вокруг недоброго огня. Смею вас заверить, сэр Томас, что сюда вы вызваны вовсе не для какого-нибудь взыскания. Скорее, наоборот. Словом, у меня есть к вам поручение. Такое, что даст вам возможность послужить и королеве нашей, и стране, ну и сполна проявить свою преданность им обеим. Как говорится, без страха и упрека.

– Никогда не изменял сердцем ни той, ни другой, – ровным голосом откликнулся Томас.

– Кто бы сомневался! Вы знаете свое сердце, а я, в свою очередь, не стал бы вас ни о чем просить, будь у меня хоть капля сомнения. А потому давайте считать этот вопрос решенным. Условились? – Он предостерегающе глянул на Уолсингема, который молча кивнул. – Вот и хорошо. Что подводит нас прямиком к первому вопросу, который я вынужден поставить перед вами, сэр Томас. Если не ошибаюсь, пару дней назад у вас с визитом был некий рыцарь-француз, посланный от довольно именитого ордена. Орден всадников госпиталя Святого Иоанна Иерусалимского. Они ведь так именуются? – обернулся он к Уолсингему.

– Примерно.

Взгляд Сесила уткнулся в Томаса. Только теперь от лучистых добродушных морщинок не осталось и следа, а была лишь безжалостная холодность.

– Так соблаговолите нам рассказать, для чего французский рыцарь из католического военного ордена проделал путь через всю Европу, чтобы попасть именно к вам. А, сэр Томас?

Глава 10

Получается все в точности, как он и подозревал: причиной вызова сюда стал визит Филиппа де Нантерра. Надо же. Двадцать лет делать все возможное, чтобы не лезть на глаза, а уж тем более на рожон, не привлекать к себе внимания и подозрений – и теперь все вот так, в одночасье, сведено на нет неким французом и его мальтийскими хозяевами… Осознание этого вызывало не страх, а скорее возмущение, и на пристальный взгляд Сесила Томас ответил не моргнув глазом:

– Он приехал ко мне с письмом.

– С письмом? – чутко вклинился Уолсингем. – Каким? Где оно?

– У меня дома. В рабочей комнате.

– И что в нем?

– Письмо адресовано мне, сэр Фрэнсис. И я не вижу, по какой причине мне следует делиться его содержанием с вами.

– Вот как? – Впервые за все время Уолсингем улыбнулся, приоткрыв за тонкими губами ровные, хотя и в пятнышках гнили, зубы. – Интересно, что же вы считаете нужным скрывать.

– Ничего.

– Ну так поведайте.

Томас невольно стиснул зубы; чувствовалось, как впервые за долгое время по жилам разлился позыв гнева. Уолсингем, судя по виду, был младше его, Томаса, лет на десять, во цвете лет, но безвыездная жизнь в Лондоне явно не сказывалась благотворно ни на силах его, ни на здоровье: вон и щеки какие бледные. «Такого в честном поединке сразить ничего не стоит», – сама эта мысль невольно пробудила загнанный глубоко внутрь аппетит к насилию. А это небезопасно, так что лучше подавить в себе соблазн. Тем более что толку в таком противостоянии никакого.

– Письмо это с Мальты, от сэра Оливера Стокли, – нехотя раскрыл Томас. – В нем он напоминает о моей клятве перед Орденом и просит возвратиться на защиту острова от войска турецкого султана, которое собирается напасть на Мальту несметным числом. Такова, собственно, суть того письма.

– Сэр Оливер Стокли, – улыбаясь каким-то своим мыслям, проронил Сесил. – Кстати, мой дальний кузен. Мы были близки с ним в детстве, пока он с излишней, как мне показалось, рьяностью не ударился в веру. Ударился – и отошел. Отошел далековато, о чем красноречиво свидетельствует его пребывание на Мальте… Впрочем, я отвлекся. Видимо, ваш гость, прежде чем продолжить свое странствие, заручился от вас каким-то ответом?

– В самом деле.

– И что же вы ему сказали?

– Я выразил согласие.

– Выразил со-гла-си-е, – задумчиво повторил Сесил.

Они переглянулись с Уолсингемом; чувствовалось, что ответ вызвал у них разочарованность. Чернорясный сподвижник министра перевел взгляд на Томаса:

– Отчего же? Зачем вы дали ему согласие?

– Я давал обет, который действует и поныне. Великий магистр призвал меня, и я должен явиться.

– Вы в самом деле считаете, что связаны клятвой, данной бог весть сколько лет назад?

– Человек стоит лишь того, чего стоит его слово, – ответил Томас. – Хотя действительно много воды утекло с тех пор, как я разделял веру и устремления Ордена.

– Вы имеете в виду защиту христианства от сарацин?

– Нет. В самозащиту я верю. Я прожил достаточно, многое повидал и сделал вывод, что лишь глупец подставляет под удар вторую щеку. А желаю я, чтобы между народами и их верованиями настал мир. Что дала нам война с магометанством, кроме кровопролития, горя и лишений? Вам известно, на протяжении скольких лет Орден ведет борьбу с врагом? Вот уж свыше пяти столетий! – На мгновение Томас ощутил чудовищную тяжесть этих временных напластований, ставших воплощением беспросветной ненависти и насилия. Поколение за поколением погрязало в крови невинных. Томас медленно покачал головой: – Уж лучше бы свара поскорее закончилась и между христианами и султаном установился мир.

– Мир с султаном? – Уолсингем издал мелкий хихикающий смешок. – Да вы вообще себе такое представляете?

– Если мне снова предстоит убивать, – твердо поглядел на него Томас, – то я буду это делать не во имя религии.

– Однако это не помешало вам стать в свое время наемником и долгие годы сеять смерть, да еще за деньги? – злорадно поддел Уолсингем.

Он хотел сказать что-то еще, но его властным взмахом осек Сесил. Сложив перед собой руки, министр поглядел на Томаса с грустноватой задумчивостью.

– Воистину прекрасные слова, сэр Томас. И чувства ваши им под стать. В каком-нибудь ином, лучшем мире я разделил бы их всем сердцем. Однако наш подлунный мир, далекий от совершенства, полон грешников, вершащих свои неправые дела, и наша задача – вставать у них на пути. Султан как раз из тех людей, кого нам нужно остановить. И бывший ваш товарищ, сэр Оливер, правильно сделал, что написал вам об опасности, в какой находится Мальтийский орден. Мы ведь тоже об этом наслышаны, из своих источников.

– Прошу простить, сэр Роберт, – Томас сузил глаза, – но как вы могли прознать, что сэр Оливер отправил мне письмо?

– Ах да, – Сесил всем своим видом изобразил неловкость. – Я рассчитывал его вам в скором времени вернуть. – Нырнув рукой себе под мантию, он вынул сложенный пергамент со знакомой гербовой печатью и вкрадчивым движением придвинул его по столешнице к Томасу, взирающему на письмо с откровенным удивлением.

– Как вам это удалось?

– А вы думали, мы вот так, запросто, пропустим иностранного рыцаря через все наше королевство и даже не позаботимся отследить его передвижение, а также цель оного?

– Вы… проследили его путь к моему дому?

– Ну а вы как думали, – даже несколько обиженно произнес Сесил.

Тут до Томаса дошло.

– Но это письмо еще нынче утром лежало у меня в комнате, в столе. Я сам его туда положил.

– Это так. Но вскоре после вашего отъезда к вам в дом заглянул один из моих осведомителей. Ему удалось уговорить слугу рассказать обо всем, что имело место накануне; ну а проникнуть затем к вам в кабинет не составило труда. Письмо было найдено и доставлено сюда со всей возможной быстротой. Мы с сэром Фрэнсисом успели ознакомиться с ним как раз за пару часов до вашего прибытия.

– Ваш поверенный, чтобы добыть эти сведения, не причинил вреда кому-либо из моих слуг? – тихо осведомился Томас.

– Обошлось без этого, – успокоительно улыбнулся Сесил. – Ваши слуги – католики, как и вы. А потому достаточно было просто напомнить им об участи тех, кого обвиняют в ереси… А для обвинения в ней людей низкого сословия, сэр Томас, доказательств требуется куда меньше, чем для изобличения господ.

– Хотя если надо, и на них управа найдется, – мрачновато, со значением, добавил Уолсингем.

– Сэр Фрэнсис, я бы попросил обойтись без угроз нашему гостю, – кольнул чернорясника взором Сесил, вслед за чем вновь обратился к Томасу: – Письмо принадлежит вам, извольте взять. Сожалею, что нам пришлось его прочесть, но такова уж моя обязанность – пресекать любую крамолу, направленную против Ее Величества. Вы должны это понимать.

– Понимаю прекрасно, – ответил Томас, беря письмо за уголок двумя пальцами, как нечто оскверненное. – Нет такой низости и беззакония, на какое бы вы не пошли, чтобы навязать человеку свою волю.

– Делаю то, что вменяет мне служба, – непринужденно пожал плечами Сесил.

– И что, надо было обязательно воровать для этого письмо? Зачем вообще расспрашивать меня о цели визита сэра Филиппа, если вам и так все уже известно из прочитанного?

– Нам необходимо было удостовериться, что вы говорите правду. Знать, что ничего от нас не скрываете. Так что получается, вы только что прошли испытание. Причем успешно.

– Ай, как отрадно! – съязвил Томас. – Тогда, видимо, не мешало бы вникнуть в суть упомянутого вами задания. Но предупреждаю сразу: если целью его ставится привлечь меня к преследованию моих единоверцев-католиков здесь, в Англии, помощи от меня вы не дождетесь.

– Иного ответа от столь прямодушного человека, как вы, сэр Томас, я и не ожидал. И правильно. Давайте-ка лучше поговорим о другом, и поговорим серьезно. Насколько нам известно, османы готовятся нанести удар по краеугольному камню – точнее, камням – христианского влияния в Средиземноморье. Если им удастся взять Мальту, следующей падет Сицилия. Далее – вся Италия и сам Рим. Ну а падение Рима будет равносильно погребальному звону по нашей вере – и протестантской, и католической. Сулейман не делает секрета из того, что метит стать властелином всего известного мира и всюду насадить ислам. Для своих темных замыслов он выбрал, надо сказать, подходящее время. Европу раздирают войны и религиозные распри. Грызутся меж собой Испания и Франция, а огромный флот, который могла бы выставить против турок Венеция, теперь списан и низведен по договору о союзничестве, трусливо подписанному с османами венецианским дожем в защиту своих интересов. Так что, как видите, вашим братьям из Ордена на сколь-либо существенную внешнюю помощь против турок рассчитывать не приходится. Лишь Испания что-то там такое обещала. – Сесил сделал красноречивую паузу. – А потому, возвращаясь на Мальту, вы становитесь в авангарде всей борьбы за спасение Европы от иноверцев. Спасаете Мальту, а заодно с ней и всех нас.

Томас не мог сдержать язвительной улыбки.

– И вы вызвали меня сюда лишь для того, чтобы просить включиться в борьбу с магометанством?

– И это, и еще кое-что. – Сесил, слегка откинувшись, приподнял свой двойной подбородок в сторону Уолсингема. – Объясните вы, сэр Фрэнсис.

Чернорясник, собравшись с мыслями, повел речь:

– Поскольку вы вызвались вернуться на Мальту, вам там как раз представится шанс послужить интересам Англии, так сказать, напрямую. Вы тут сейчас нелестно отзывались о мерах, к которым мы с сэром Робертом вынуждены по долгу службы прибегать для поддержания в Англии порядка.

– Порядок – лишь одно из названий, – вставил Томас. – Но есть еще и другое – тирания.

– Называйте как хотите, но наши действия предотвращают зло куда большее, а именно гражданскую войну. С той самой поры, как Генрих Восьмой отверг главенство католической церкви, нашу страну буквально раздирает противостояние между католиками и протестантами. Это просто чудо, что оно еще не переросло в открытую всеохватную смуту. Мне нет смысла напоминать вам о волне бесчинств, прокатившейся по Нидерландам и Франции. Об этом подробно написано у Джона Нокса.

– Нельзя сводить все к тому, что вычитано вами в «Книге мучеников»[27], – парировал Томас.

– Может быть, – вмешался Сесил. – Но вы не станете отрицать, что такие зверства действительно имели место. Вы их, коли на то пошло, своими глазами видели, когда состояли на службе. Даже при допущении у Нокса определенной пристрастности, в его словах есть достаточно правды о том, что могло бы произойти у нас в Англии, случись религиозным разногласиям выплеснуться в виде насилия. Улицы наших городов потонули бы в крови. Пока же этого, слава Богу, удается избегать по той причине, что протестанты в своем противостоянии католицизму довольно-таки сплочены. А что, если между королевой и английским дворянством оказался бы вогнан кол? От такого разделения католики вмиг осмелели бы и, того гляди, мы бы тут все вцепились друг другу в глотки.