Вихревое кольцо

Виктор ШИРОКОВ

Случалось ли вам вглядываться в старинные фолианты, перелистывать давние издания отечественных сказок, вглядываться в диковинный шрифт, причудливые виньетки и фантастические иллюстрации?

Если случалось, тогда вы поймёте мои ощущения от новой книги стихов В. Бояринова, в оформлении которой использованы рисунки замечательного русского художника Ивана Билибина (1876–1942).

Автор, словно предугадывая читательское отношение, заранее задался следующими вопросами в стихотворении «Земное ремесло»:

Мир русской сказки, русской мифологии, иногда чем-то схожий с мирами недавно ушедшего Юрия Кузнецова, обступает с первых же страниц сборника. Поэт зорко вглядывается в прошлое отчизны, разыскивает свои семейные и литературные корни, постоянно помня, что он в ответе за Божий дар, за который ответ-то придётся держать на небе; он не менее пристально всматривается в будущее, записывая возникающие пророчества, а главное – живёт яростно и беспокойно, живёт за всех павших в боях за святую Русь, утверждая:

Поэзия В. Бояринова не дидактична, хотя нередко и назидательна, она не повествовательна, хотя зачастую сюжетна. Лирические сюжеты многих стихотворений и маленьких поэм динамичны и песенны. Даже при некоей переимчивости (а «Калым, или Сказание о Фатехе, о семи тестях и бесподобнейшем чуде» явно восходит к кедринскому «Фердуси») автор всегда находит точные собственные слова, обживая чужую интонацию, чтобы по-новому жило старое предание, «Говоря порой о многом В переводе с того света».

В стихах В. Бояринова привлекают энтузиазм, удаль, опьянённость «своею вольной волей», красочность родных пейзажей, трепетное отношение к любимой, отеческая забота о дочери.

Его волнует радость каждого дня, он готов сражаться и отстаивать свою доставшуюся от пращуров веру, и, может быть, самое главное для нею всё-таки то, что

А потом ещё долго-долго вчитываться в словесные узоры современного песнопевца и сказочника.

«Литературная газета»

21–27 января 2004 года

Обрусеиваемая галактика

Об авторичных и подлинных оригиналах

Петр Вячеславович КАЛИТИН (р. 1961),

ДОКТОР ФИЛОСОФСКИХ НАУК.

Автор книги «Россия для ненормальных».

ВОЗЛЮБИЛИ МЫ СВОЁ НЫНЕШНЕЕ ФИЗИЧЕСКОЕ ВЫМИРАНИЕ И ЕГО КЛАДБИЩЕНСКИХ «ПРЕДТЕЧ»…

Есть среди действительно оригинальных отечественных поэтов Владимир Бояринов. Его ни с какой б-з-ликующей одномерностью не подверстаешь к нынешней катастрофе России – как в случае с Юрием Кузнецовым: Владимир Бояринов – иного, но, разумеется, тоже исконно-русского с-к-лада (без – бища, л-я-да и – ада); он дерзновенно принадлежит к до сих пор – по-настоящему – что не актуализированной?! – не осмысленной! – традиции: не-классически-классического национального творчества – сформировавшейся преимущественно в советский период, но укоренённой еще в нашем фольклоре, а затем – спорадически – например, в стихах Кольцова, о котором проницательнейший Сал-тыков-Щедрин заметил, что он «первый» в нашей литературе «обратился к русской жизни прямо, с глазами, не отуманенными никаким посторонним чувством, первый передал её нам так, как она есть со стороны её притязания на жизнь общечеловеческую» («Стихотворении Кольцова»). Но одновременно щедрый о-ценитель подчёркивает кольцовскую немощь и удушье от «домашней раковины»….

Но в советский период «прямой» взгляд на русскую жизнь органично модернизировался благодаря, да-да, его выходу на океанический и вселенский! – простор, гениально вырвавшись – за далью-дально – в творчестве Павла Васильева, Александра Твардовского, Василия Шукшина, в полете Юрия Гагарина, лыжно-пешем покорении Северного полюса…

Владимир Бояринов (кстати, по-шукшински уроженец Алтая и юные годы проведший на семипалатинской родине Павла Васильева – относительно рядом с Байконуром), безусловно, продолжает этот по-русски: непосредственный и – космический ряд созиданий, привнося в него сугубо свою музыку: желанного и – не-пред-вид-ан-ного! – улета:

Поразительное по эпической многозначности и исповедальной искренности стихотворение: полет поэта охватывает, мало сказать, небо – другие миры вплоть до подземной бездны, он – велик и таинственно-объективен, ибо не укротим, опасен и не нуждается в ясно: субъективистской и гум-ан-ус-ной опоре, целомудренно и всегда вдохновенно преисполняясь только верой в заветно: убийственное или спасительное – земное поле… Здесь осознанно и концентрированно: сгущена и – разрежена: въявь! – бездна русского бытия в двадцатом столетии: мы, наконец-то, социально, хозяйственно и научно вознеслись над своей славянофильской и почвеннической данностью, отныне нуждаясь в ней лишь как прямой: стартовой: – площадке и – неопределенно: живой – по-имперски! – вдруг – перспективе, которая прекрасно заключает в себе и столько раз угаданную русскую чистоту, детскость, всевозможность, и – по-бояриновски: принципиально-целеполагающую! – открытость любому экзистенциально-судьбинному исходу (см. также «Не помню, что было в начале…») – что естественно и – вызывающе! – требует «веселой» «отваги» и «силы», «и лучшего нет и не будет ни в буднем, ни в праздничном дне» («Какая веселая сила…» – знаменательно! – ставшая названием целого сборника поэта: 1978–1982 годов).

Никаких броских, «деревенско-прозаических» и прочь-их, кладбищенски-матерых» стенаний по поводу исторически-оправданного советского взлета в общечеловечески-вселенские просторы, равно вертикального и горизонтального – бездонно: пере-крест-ного! – размаха мы не найдем в веселых и доблестных стихах Владимира Бояринова. Более того, он самоотверженно и – традиционно предлагает вслед за своим героем Ивашкой забить возле отчего дома «ось земную, вкруг нее пойдет земля!» («Ось») – да и вся обрусеваемая на наших глазах галактика: с пастбищем – едва ли не поголовно – солнечных – звёзд («Мои стада», «Кони») – которые рано или поздно, пусть, и «нелегким» путем, но приведут – по-лобачевски! – зацикленно – новейшего пастыря к родному порогу («Большая медведица») на неэвклидово-земное поле…

Да, наш поэт по-советски: бесстрашно и целенаправленно – принимает цивилизованную, да и культурную необходимость: не-классически-беспредельного расширения – русского космоса, очерчивая в нём не просто удалые, а исконно-огатырские и былинные масштабы («По душам», «Сны старого дуба»). Ведь гармонично и надёжно соединить в себе традиционно: прямую и – домостроевски: самодержавную! – данность с её со времен Петра Первого чаемым – народно – и сверх-кольцовски – ! – модернизирующимся улетом – очень и очень трудно в силу и очевидной исторической бепрецедентности, и антиномично-истинной логосной цельности, и постоянной – над-душевно-личностной – крестности – этого «непокойного» и «горько-медового»! – синтеза («День за днем», «Эти каменные стены…»)

Вот почему заметное большинство русских писателей особенно последней трети XX века, «деревенщински» и – «вечнобабски»: старушечьи! – предпочли у-доб-р-ен-но и однозначно ограничиться патриархально-уходящей в небытие натурой, придав ей формалинно-приторную и по-иезуитстски – трупную! – идеальность и, тем самым, уготовив «совершенно» внеисторическую и откровенно: дегенеративную – здесь-и-сейчас – будущность: мирно-прогрессируюшую – ж-с-уть! – нам: «законно» – постсоветским – в-у-смерть: ничего… То-то, свободно и – «подчистую»: чем не по-движнечески – «комильфо»?! – возлюбили мы своё нынешнее физическое вымирание – ради, ей-ей, «классической» и «гениальной» аттестации: на посошок – уже всего русского народа, а не его отдельных – субъек-тивистски-кладбищенских «предтеч», к коим «соборно», «патриотично» и – судя по себе: намертво – затесали даже не-ис-тово-воскресительного Юрия Кузнецова…

Но поэзии Владимира Бояринова абсолютно и – эпатажно не грозит подобная официозная аберрация и, конечно же, дегенеративность прямо-«классического» пошиба – особенно в «глазах» какого-нибудь vi-ё-р-исто: нобелевского бельма: бояриновская русскость не даёт ни малейшего по-лож(ь) – ительного повода для её буквалистски: выспренной и «духовитой» – до могильно-летательного венчика! – аннигиляции. Она заведомо мужественно и трагично вбирает в себя по-халкидонски-! – неслиянную и нераздельную – динамичность: улёта – можно сказать, к-рай-не! – догматизируя его весёлый и праздничный напор:

(«Не надо шалаша…»).

И «зловещие кометы» превращаются «в лебедей!» («По душам»)…

Оптимистично-аскезный лейтмотив бояриновской поэзии сродни зиждительно-парадоксальной шукшинской «маэстровости» – проницательно и – пророчески постиг кардинальную опасность для современной русской души: «подло»-«омутную» обыденность, которой народ дал точно-двойственное определение «ништяк» и в которой волей-неволей затаптываются в-сырьё-з остаточные «жаркие угольки» исконного и – гвардейского! – богатырства («Иванов день»), чтобы окончательно и – «совершенно» затмился в нети Иван, в лучшем случае наивно, пассивно и политкоректно ожидая «давнего чуда» с «запрокинутым в небо лицом» («Что скажет небо», ««Ясный месяц»)…

Но выпадают, выпадают – поделом! – слепящие и оглушающие «туманы в предутренние росные часы» («Туманы») – напрочь отделяя нас от выси, себя и нашего же – да, чудесного, но всегда: органично-! – возникающего: актуально – вдруг – побеждать – витяз(ь) – ества-гусарства-танковоительства («Странник»). Тем более, необходимого, по-гагарински-! – необходимого – в послевоенные – «сиреневые» – дни; при возрастающем: глобалистски – «ништяк» – обыкновении («Сиреневый день»)…

Оно-то в первую очередь – «нормально», «мирно» и – застойно»! – и привело нас к адекватно: аж г-л-я-а-мурному! – краху СССР – улётно-модернизированной империи, по-петровски и – сталински рассчитанной л на исключительно-вдохновенное и непредсказуемо: юродствен-но! – торжествующее распятие своих – традиционно: не снимающихся! – с его «немыслимого крена», «свистящего ужом виража» («Когдаломаются копья») – подданных – под «звон колокольный небеса обращающий в дрожь («Грянет колокол»); по-бояриновски: неопалимо-горящей! – империи, живительно и – Провиденциально возносящейся: быть – из у-доб-р-ен-но-уютнейшего «склепа»: «четырёх стен» («В четырёх стенах») – наперекор и на осиновый кол её с лихвою: «земным» – «иудам» («Так случится, что даст петуха…»)…

Именно из-за этого – кардинально-бездонного – смыслополагания основной русской опасности и – соблазна к исходу, двадатого века, против коих способна выстоять только и-горе-и-долу: о-крест! – устремленная богатырски-имперская удаль – в заветной «красной рубахе» («Красная рубаха»); именно поэтому – бояриновское творчество до сих пор остаётся не-вид-ан-ной и немыслимо: объективнейшей! – реальностью, прямо и – улётно оттеняющей нашу, нет, не кузнецовски-умирающую и – умершую, а откровенно: праздничную – от всей аскезной души на самом вечно-актуальнейшем острие! – нашей исконной русскости – словом: «озимую» («Озимые») – победоносность. И осознавать её не надо «классически и с одно-ш-з-начной предвзятостью – лучше беспредельно: немотствуйте! – во имя сугубо своей и – нашей вселенской «зари» («Немота») – не в-п-рок супероригинальной: при её – демо-к-г-рафическом – даже распятии обыденности и – ничего…

Статья печатается в авторской орфографии.

«Независимая газета», 03.10 2009 г

Жить. Как богом дано или золотое крыльцо Владимира Бояринов

Игорь БЛУДИЛИН-АВЕРЬЯН

Владимир Бояринов «Открываешт ставень райский». -М., ТБ «Звёздный час», 2006. – 24 с.

КНИГА НАЧИНАЕТСЯ неожиданно и задиристо: автор приглашает разделить свою поэтическую трапезу всех «влюблённых и весёлых», а «сердитых и бесполых» отгоняет от стола прочь. «Попрошу захлопнуть книгу!» – требует он от последних. (Вспомним Вергилиево: «Procul este profani!» – «Прочь, непосвящённые!») И – ясное дело! – кому же захочется – даже наедине с собой! – признаться, что он сердитый или – не приведи, Господи, – «бесполый»! Поэтому читатель, конечно, переворачивает страницу и входит в книгу: отворяет дверь мир поэта.

В мир, где «ночью светлым-светло От первобытных звёзд», где «воздух студёный чист», где «путаных нет следов, Дерзкий не слышен свист…» Целебная, светлая тишина – и в этой чистой ночи лирический герой В. Бояринова просыпается от Зова (который – согласись, о чуткий к тайне жизни, читатель! – раздаётся рано или поздно в жизни каждого из нас), и -

Кого увидел лирический герой? Возлюбленную? Бога? Давайте, влюблённый и весёлый читатель, вместе подумаем над этим многозначным поэтическим образом. Да, когда-то каждый из нас такой Зов слышал – но что видел при пробуждении? То, что предстало пред очами лирического героя В.Бояринова, меня сразу заставило вспомнить святого Франциска, блаженного подвижника, который, одержимый любовью, к зверям обращался «мой брат Волк», «моя сестра Лиса», взывал к небесному «мой братец Солнце», к земному – «моя сестрица Вода», который понимал язык птиц и на их языке разговаривал с ними, для которого наш тварный мир был миром Божьим, проникнутым любовью; на старинных литографиях св. Франциск так и изображался – с птицами на плечах.

Может быть, разгадку этого образа поискать в стихотворении «Страда», где, скошенные косой косца, васильки «жуткими глазами», словно раненное насмерть живое существо, «глядятся в небо»?

Или в стихотворении «Омут», где лирический герой делится с ракитой своей бедой, а ракитный куст об этой беде разговаривает с вороном, и, «травы, звери да тучки серые», и даже «ветры Севера» возьмут от его кручины «поровну»; и развеется горюшко над каким-нибудь просторным «полюшком»?

А, может быть, для разгадки пригодится образ чахнущего в жаркую погоду ковыля, который «солнцу в глаза посмотрел по оплошке», из стихотворения «Неделю стоит одуряющий зной…»? А что нам об этом может сказать душа, которая «предчувствует как птица», «щитами благости и веры (курсив мой. – И.Б.-А.) не до конца ограждена»? Или стихотворение «Снова пронизана солнцем опушка»? Или берёза из трагического, по сути, одноимённого стиха? Не могу удержаться и цитирую этот мудрый стих полностью:

БЕРЁЗА

Стихотворческому приёму оживлению природы, наделением её человеческими чувствами – века; но у Бояринова это не дюжинный технический приём, которому, наверное, учат в литинститутах; это – беру на себе смелость утверждать – его чувство мира; более того, мы здесь имеем дело с преодолением того стихийного язычества, которое присуще нам до поры, пока мы не задумаемся сутью вещей, над дивной гармонией всего. До поры, пока не раздастся Зов будящий нас, и мы, очнувшись от сна увидим вдруг Золотое Крыльцо и на нём – Тебя с птицами на плече…

В стихотворении «Иванушка», исполненном умного русского духа, есть стая, но ёмкая строка об Иванушке бы-

линно мощном и былинно разумном, несуетном мужике: «Жил, как Богом дано, как умел». Сказано почти мимоходом (самое важное чаще всего говорится мимоходом) – но точно и неслучайно. И вся книга – о жизни Богом дано». А Богом автору (илу его лирическому герою) дано тонко, к самый первый, заревой час, чувствовать природу, Бога в ней, понимать добро и зло, любить и грустить – так тепло, по-человечески трепетно! – о неразделённой или угасшей любви, с ощущать Родину, Россию как живую часть себя. Я перечисляю то, что вычитал в книжке – но всё перечисленное как бы сплавлено в ней в одно целое, неотделимое одно от другого, цельное. (Делакруа в своём «Дневнике» как-то обронил, что живопись перед литературой имеет то преимущество, что художник даёт картину сразу, а литератор её детали вынужден перечислять). Не случайно поэт очень точно пишет о благости и вере как ограждении души. Если бы какой-нибудь понимающий поэтическое дело живописец по прочтении этой книги вздумал написать портрет В.Бояринова, он должен был бы написать его в природном ландшафте с птицами на плечах, как святого Франциска.

Рискну предложить свой вариант разгадки образа, с которого начинается книга: лирический герой В.Бояринова увидел Бога.

Подтверждением моей догадки служит то, что герой в следующей строфе сообщает нам, что он ослеп. Что ж – да, безнаказанно узреть Бога нельзя это известно; но строки об этом – вот какие:

«От любви!» Так, может быть герой всё-таки увидел возлюбленную? И это «ослепление» – лишь очередной поэтический троп? – Нет прямого ответа, как и полагается в истинной поэзии. А.Франс писал: «Не свои – наши мысли заставляет поэт петь внутри нас». И – далее, очень точно: «Повествуя нам о женщине, которую поэт любит, он пробуждает у нас в душе нашу любовь и нашу скорбь. Поэты помогают нам любить; они только для того и нужны». Так что без большого риска ошибиться давайте предположим, что поэт соединил Бога и возлюбленную в одном образе. И это даёт ключ к пониманию всей книги.

Этим образом, как камертоном, задаётся тематика сборника, её интонация, её символический ряд. Вот, например, тема Пути:

С темой Пути, решённой в традиционном образе дороги, пусть весёлой до головокружения, переплетается и тема Памяти об этом Пути, которая решена в высшей степени ново и глубоко, в стихотворении «Узелки на память». Лирический герой здесь вспоминает свой Путь (как принято в русской классике: проснувшись от жизни) и обнаруживает вдруг, что «не катится клубок неведомой тропой». Он вспоминает, он «шарит по траве ослепшею (вновь – ослепление! От чего? Не от любви ли? – И.Б.-А.) рукой» и обнаруживает, что «нить свернулась в жгут, вся – узел на узле, – И жгут они, и жгут, как уголья в золе!»

Не думаю, что высшим поводом к написанию этого пронзительного стихотворения послужила идея китайского дао – бесконечного пути, конец которого одновременно и начало: нет, В Бояринов – поэт русский, а нам, русским, и своей глубины в понимании Пути хватит. Перебирая жгучие узлы былого на путеводной нити, не проделываем ли мы свой Путь сызнова? От того Золотого Крыльца, на котором – Ты в лучах с птицами на плече? Разве не возвращаемся мы раз за разом к тому же Золотому Крыльцу? И в который раз уходя от него «по бездорожью», в который раз сознавая, что «все мы, все мы станем прахом», разве мы вновь и вновь не ценим неповторимую и высоко прекрасную, как «взмах журавлиных крыл», жизнь? («На взмахе»). Вся книга В. Бояринова наполнена гулом и трепетом жизни её полнотой и сложностью, стремлением постичь тайну её начал Вот темы, которые беспокоят зоркую мысль поэта: женщина, природа, Бог, Вера, лики любви, добро и зло, лики жизни и её суть, культура, Родина…