В НЕАПОЛЕ СКИФСКОМ

Таксист опоздал на полчаса. Мы сели. Машина понеслась. Море, зеленые взгорья, цветники, белые корпуса, туристы, марширующие по обочине — мимо! Впереди — Чатырдаг, справа — Демерджи. Каменные гребни поворачиваются, изменяют очертания. Демерджи похож на леопарда с острым позвонком, прорвавшим шкуру. Ещё несколько минут — и ясно видна голова женщины.

— Там Долина привидений, сходите, я был там двадцать лет назад, с дочерью. Каменные столбы, башни, колонны, грибы, рядом — настоящий хаос, даже геолог запутается, если начнёт разбираться, как поднимались и опускались тут складки.

Я вижу Леонида Григорьевича в профиль. У него сейчас лицо человека, который задаёт себе вопрос, так ли он прожил жизнь, как надо. Ответа, естественно, нет. Для него подведены итоги ещё одного года. Сколько их впереди? Немного. У него реденькие седоватые волосы, лицо так и осталось бледным, несмотря на солнце. Да и моря он почти не видел. От него не услышишь ничего необычного. Всю жизнь он вычёркивал из памяти случайное, не казавшееся ему важным. Что осталось? Из причудливого узора несколько розовых и чёрных ниточек. Это и есть старческая мудрость. Такого человека нельзя удивить ничем. Мне запомнился один его вопрос:

— Альвы, албанцы эти кавказские, про которых вы рассказывали, это ваша выдумка? Или это учёные доказали?

— Моя,ответил я с чистой совестью.Это я придумал, что асы, то есть скандинавские боги, когда-то жили рядом с албанцами и называли их альвами.

Жму руку, прощаюсь. Такси мчит его дальше — в аэропорт, а я схожу у подошвы холма. На его загривке — бетонная стена, опоясывающая то самое место, где был Неаполь — столица царских скифов. Спрашиваю, что это? Водоочистительная станция. Поднимаюсь. Внизу, как на ладони,Симферополь. Видна долина Салгира. Как это умудрились выбрать для водокачки тот самый холм, на котором высились дома белоснежного города? Больше двух тысяч лет прошло с тех пор, как он основан. Никто не застраивал с тех пор это место. Обхожу стену, возведённую вокруг безликого сооружения. Сбоку, почти вплотную к ней, двое рабочих неуклюже кладут серые камни — реконструируют Неаполь. Подхожу. Кладка у них такая, какой никогда и быть не могло: вот-вот все развалится. И получается одна квадратная невысокая башня непонятного назначения. Я обошёл остатки фундаментов, зернохранилищ. От Неаполя остался пятачок… Пять других холмов вокруг города будут пустовать. А этот… Кто выбрал его для водоочистительных сооружений, которые и сооружениями нельзя назвать, так они безобразны?

Рабочие не могут ответить ни на один на моих вопросов, они даже не знают, кто руководит ими.

Нахожу кусок белоснежного камня — остаток настоящей, скифской кладки. Спускаюсь по зеленому склону, где трава по пояс.

Разорванный узор руин проступает.

На фоне отвалов.

Здесь прошлого нет, Значит, в будущих книгах Напишут: кончилось настоящее.

Я отпускаю такси, беру внизу ключ от пятьдесят девятой комнаты, поднимаюсь на четвёртый этаж, открываю дверь. Первое, что я вижу — это деньги на столе. Он забыл? Ну нет, вряд ли, собирался он при мне и трижды осмотрел комнату — не забыл ли чего ненароком.

Считаю купюры. Их четыре. Двадцать рублей. Соображаю я быстро — примерно столько мне стоила поездка туда (обратно — чуть больше). Объяснить я ничего не могу, просто отмечаю этот факт. А потом открываю дверь в лоджию. Чайки нет. Заглядываю в соседнюю лоджию, перегнувшись через перила. Нет её и там. Осматриваю комнату. Все так, как было, когда мы уезжали. В урне — смятая коробка (он покупал себе кроссовки). Уборщицы не было. Да и час неурочный.

Ещё раз осмотреть лоджию…

Никаких улик. Птица исчезла вместе с цепью из проволоки, которую я так взволнованно, проникновенно мастерил.

Ну, если кому-то понадобилась птица, то при чем тут цепь? Как ни напрягал я фантазию, я не мог представить себе человека, которого могла бы соблазнить моя поделка. Ах вот что!.. Цепь могли выбросить вон туда, на газон, в кусты. Вниз, стремглав вниз!

Обшариваю газон с кустами жасмина и волчьей ягоды, которую две милые женщины приняли за барбарис — история эта получила огласку. Ещё раз. Все. Теперь я бессилен что-либо придумать, остаётся гадать, а лучше просто погулять по набережной.

Зачем мне нужна была птица? Ни за чем. Я не мог отдыхать, когда видел её на пляже. Я по два раза бегал в магазин по тридцатиградусной жаре, чтобы покупать для неё жареную треску или копчёную скумбрию, которую приходилось затем ещё вымачивать, А потом? Иногда я бегал за птицей, чтобы бросить кусок рыбы перед её клювом, иначе она не брала её. Вечером, разбросав всю рыбу, я снова стоял в очереди за треской или хеком. Потом возвращался на пляж, чтобы оставить ей еду на топчане. Но это не спасало меня от мук совести. Она должна была погибнуть. Я уеду, и она протянет самое большее две-три недели, думал я.

Я машинально свернул направо, к горе Кастель. Обычно я шёл по набережной в сторону Алушты, сворачивая влево. Сегодня задумался. На зеленом склоне горы уже залегли глубокие тени, они доползли почти до моря.

ВСТРЕЧА

Под горой — пансионат с небольшими сотами номеров, врезанными в крутой откос. Я миновал их, сел за столик в кафе «Кастель». Рядом с ней.

Мы сидели молча. Я зачем-то полез в бумажник и достал медное кольцо — память о пернатом друге, как пишут в романах. Положил его на столик, чтобы ещё раз прочесть надпись. Албана. И ещё несколько слов — я их не понимал, буквы стёрты.

Она поднялась, взяла заказанное мороженое «Кастель», пластмассовую сиреневую ложечку, снова села. Я машинально повернул кольцо. Она вздрогнула. Или мне показалось? Я не могу начинать разговор первым, если женщина мне очень нравится. Через минуту я понял, что она прочла надпись или, во всяком случае, попыталась это сделать. Эта попытка, сами её глаза, ставшие внимательными на два-три мгновения, не больше (я тоже так умею: сфотографировать слова, потом уж читать их по памяти), поразили меня. Что она могла понять? Ведь я переводчик-профессионал, и перевожу я почти со всех древних языков, включая хеттский, со средней скоростью машинистки.

И тут я спросил. Лучше бы я не спрашивал! Она не просто замялась, она с отсутствующим выражением лица стала выдумывать нечто ординарное. Будто бы она видела такое же кольцо, с такой же надписью. Но что означает надпись? Она не знала этого. Она может переводить с древнегреческого? Немного. Тогда я заявил, что это надпись вовсе не на греческом.

— Да-да, я это и хотела сказать! — воскликнула она. — Это надпись нашими буквами на другом языке, и я знаю, на каком!

— На каком же?

— На языке светлых альвов!

Если бы она сказала, что прилетела с другой планеты и представила тому доказательства, я был бы поражён не больше, чем после этих светлых альвов, слетевших с её губ.

У неё светло-карие большие глаза (я не всегда могу читать в таких). В серых или голубых женских глазах для меня нет секретов.

На ней была сиреневая юбка, белая блузка. Её лицо, руки, ноги казались золотыми в лучах солнца. Но стоило ей сесть за столик, куда уже доползла вечерняя тень, как золотистое свечение угасло и кожа её стала светло-оливкового цвета. Острые носки её светлых туфель касались границы тени, когда она стояла, а теперь ноги её нырнули в полумрак, подобно дельфинам, ушедшим в волну.

Меня не озадачило её появление, более того, круглое, юное лицо её казалось знакомым. Я где-то видел эту рослую женщину. В толпе на набережной? Нет. В Симферополе! Сегодня. Я вышел из такси, пожелал доброго пути Леониду Григорьевичу и увидел её на другой стороне улицы. Даже не лицо её больше всего запомнилось в то мгновение, а эта сиреневая юбка, матовая позолота её ног. Тут же она свернула в переулок, а я поднялся на зелёный холм.

— Светлые альвы обликом своим прекраснее солнца! — прочёл я по памяти строчку из «Эдды», записанной некогда Снорри Стурлусоном.

Она не откликнулась на это.

Если это был розыгрыш, она просто обязана выйти с честью из затруднительного положения. Ведь я знал, знал, кто такие белые альвы! Были ещё и тёмные альвы, они жили в земле и черны, как смола. Но Альвхейм — жилище светлых альвов — расположен на небе. Стоило ли шутить на серьёзную тему так непосредственно, как это сделала она? Вряд ли. Во всяком случае, не со мной. Только я знал, что альвы — не легенда и Альвхейм действительно существовал на небе. И на Земле. Это Албания.

Но она этого не могла знать. И я ещё не опубликовал об этом ни строчки, даже в комментариях к моим переводам, когда мне давали каких-то жалких сто строк и я должен был за тридцатку объяснить читателям, что такое «Старшая Эдда», что такое «Младшая Эдда» и «Круг земной» и сообщить все о двенадцати богах-асах, их спутниках, замках, где они жили, битвах, в которых они участвовали, и мирах, где они странствовали.

Я ещё раз повторил сказанное об альвах, как бы про себя, и добавил, уже громче, что альвы живут на третьем небе, называется оно Видблаин, что означает «Широкосинее», и это одно из небес скандинавских cаг.

— Скандинавских саг? — переспросила она осторожно, словно проснувшись.

— Вы говорите, что светлые альвы вам известны? Значит, это не выдумка?

— Что — выдумка? — воскликнул я.О светлых альвах записано в мифах. И нигде больше. Судите сами, выдумка это или нет. Но, судя по всему, вы об этом в первый раз слышите? Так?

— Да, — сказала она насторожённо.

— Но вам ведь известно это слово: альвы?

— Я слышала ею много раз. Но я почти ничего не знаю толком. Объясните мне, кто они, наконец, эти альвы?

— Я могу рассказать, во всяком случае, могу сделать попытку. Но как стало ясно, именно вы знаете, что надпись на кольце сделана на языке светлых альвов. Стало быть, вам известен другой источник сведений об этом небесном народе?

— Нет… Понимаю вас. Просто слышала слово: альвы, альвы.

— Ну а я гораздо чаще слышал об инопланетянах. Спросите наугад тысячу встречных в столице, кто такие альвы, и никто не ответит, разве что перепутают их с эльфами. Никто. Ни один из тысячи!

— Да? — спросила она с каким-то неестественным изумлением. — А я думала, что многие знают или слышали про это. А как же я?

— Вы? Я и хочу докопаться, откуда тянется нить Ариадны, извините меня за мифологические сравнения… У меня сегодня такой день: был в Неаполе скифском, там устроили водокачку, на месте городища возводят нелепейшую башню, каких не было никогда. Потом — вы. Да, ещё была чайка! Была, но исчезла.

— Чайка?

В её глазах проплыло тёмное облачко. Она молчала. Я встал, принёс ещё две порции мороженого «Кастель». Было очень тепло. Над берегом летали чайки. Я молча показал ей, как они садились на фонари, потом другие птицы их сгоняли с плафонов и, в свою очередь, уступали место. Я положил свою руку на столик ладонью вверх, потом взял её запястье другой рукой и поместил его на раскрытую ладонь. И мы оба смотрели на её золотую, скорее золотистую руку на фоне моей раскрытой ладони. Я поступил так, словно выдумал ритуал, а она вдруг приняла его.

— Вы заблудились? — спросил я осторожно.

— Как вам сказать… не совсем. Я знаю этот берег, это кафе, эту дорогу. Здесь я даже купалась и загорала. Но, понимаете, я сюда приходила иногда…

— Понимаю.

Мы шли по набережной под крутым и тёмным восточным склоном горы Кастель. Я предложил пройти к пансионату «Кристалл». Она согласилась. Там старая каменная лестница и узкая дорога, выложенная квадратами, а над ней — ветви алычи, тёмные лапы сосен, ниже — цветы дрока и жёлтого донника. Так мы оказались на танцевальной площадке пансионата, где ревел магнитофон и танцевали дети. Под окнами двухэтажных домиков сушилось бельё. Мы повернули назад. С мыса видны были все пики Демерджи, ещё освещённые низким солнцем. В противоположной стороне бурый крутой берег окаймлял лукоморье, тянувшееся до Аюдага — неровный, вытянутый к морю купол горы был сейчас тёмен, даже хмур.

Что можно было ожидать от красивой молодой женщины? Её сверстницы никогда не слышали имён Одина, его жены Фригг, бога Тора, Бальдра, никто не знал названия города богов Асгарда. Да что здесь! Даже в Москве журналисты, филологи, лингвисты, историки с кандидатскими степенями не могли припомнить ни одного из этих достойнейших представителей северных народных мифов и сказаний, как не могли зачастую понять, о чем идёт речь при слове «Асгард». Что делать! Я привык. Это, правда, мешало мне дружить, понимать, даже знакомиться — мешала излишняя моя осведомлённость, граничащая с невоспитанностью. И вот я встретил женщину, которая уверенно произносит эти до сих пор удивлявшие меня звуки — из них складывается почти волшебное слово «альвы»!

Удивится ли читатель, если узнает, что я весь вечер был в приподнятом настроении, что меня ничто другое не интересовало, и я рассказывал ей о неслыханном деле — походе асов из Азии? Они покинули Асгард, свою столицу в Азии, услышав пророчество о нашествии сынов Муспелля, жаркой неведомой страны на юге. Эту страну защищал в то время Сурт, державший в руках огненный, пылающий меч. Имя переводится с исландского так: «чёрный». Но я переводил более точно: «черт».

Люди Муспелля владели кораблём, который называется Нагльфар, сделан он из ногтей мертвецов. У главного бога асов Одина был корабль Скидбладнир — лучший из кораблей, самый лёгкий и удобный, он миг складываться, как книга. И вот, судя по всему, асы удалились с побережья (конечно же, с Каспийского!), альвы остались. И когда потомки асов вспоминали о них, своих соседях и друзьях, то отводили им место на третьем небе — Видблаин. И все небеса остались на юге, они стали сказкой. И только северное, спокойное, почти призрачное, невысокое небо укрыло переселенцев с далёкого юга. Холмы, горы, фиорды, озера стали повой родиной древних племён, услышавших пророчество.

Она спокойно задавала вопросы. Многие из них удивляли меня наивностью.

Она знала, бесспорно, больше, чем полагалось в её возрасте, и она, несомненно, не стеснялась задавать любые вопросы. Это льстит. Забыв про саги, я провожал её. Куда? В памяти моей — провал.

Мы вернулись в район Алушты, зашли в кафе, сидели в полутьме за столиком, потом вышли к розарию, обошли его дважды, и… вернулись в кафе.

Это первая женщина, с которой я мог бы подружиться, несмотря на её обаяние и красоту, осложнявшие, на мой взгляд, такие отношения. Аналогия с хрупкой антикварной вещью: нажми — и треснет. Но это моя точка зрения, личная. Зовут её Вера.

В полутьме кафе, под резкие аккорды, доносившиеся из телевизионного приёмника, она рассказала все без моих деликатных напоминаний и намёков.

Брусникин Александр Николаевич. Так звали се родного дядю. Он был одинок. Она ездила к нему в гости ещё школьницей, помогала, иногда читала его книги. Он показывал ей свои записи, дневники, словно предчувствуя неладное. От него она узнала об Асгарде и альвах. Она увидела меня, услышала и сразу поняла; я похож на её дядю, даже очень, и внешне тоже. Почти копия. Редкостное совпадение.

— У меня было такое ощущение, что это он говорит, понимаете? — Так она выразила эту мысль, и мне стало не по себе уже через несколько минут.

Потому что человека этого нет.

Брусникин погиб во время перестрелки с рецидивистами. Его машина оказалась между ними и патрулём. И когда патрульная машина стала настигать их, они открыли пальбу. События происходили вечером.

— Понимаете, он наклонился, щекой прижался к рулевому колесу, и пуля прошила его, и вышла в пластмассу сигнальной кнопки, в самую середину её. А он мне рассказывал, что рулевое колесо его машины необычное. Он заказал его по своему эскизу. Оно сделано было в форме кельтского креста. Это круг и четыре луча особой формы. Он объяснял, зачем это, но я плохо помню… Не то амулет, не то память о каком-то событии, связанном с таким крестом. Ну вот. Я не хотела говорить этого, но почему-то решилась. Это важно для вас?

— Не знаю, не знаю, что и сказать. Когда это произошло?

— В семьдесят третьем.

— А месяц помните?

— Да. В сентябре.

— В сентябре! — невольно воскликнул я. — В конце месяца?

— Да, пожалуй, а точнее, во второй половине. Если это так важно, могу назвать число: девятнадцатого сентября. Вы чем-то взволнованы?..

— Да, простите меня, ради бога. Я сам заставил вас рассказать об этом… но ещё один вопрос, когда, во сколько часов вечера это случилось?

— По-моему, около восьми часов вечера. А может быть, около девяти, точно сказать не могу.

— Видите ли,сказал я,в том же году, и в тот же день того же месяца, разве лишь тремя часами раньше мне было очень плохо. Очень!

Она молча кивнула, словно ждала от меня именно этого странного признания, и я рассказал ей, как тонул у дикого пляжа, как прощался с жизнью, как перенёсся в другой мир, в Город света. Ну и как после этого у меня и на Земле пошло все иначе: асы, альвы, ваны, древо мира, роща Гласир… Это все, равно, что жить внутри сказки, и конца этому не предвидится.

— Он тоже был таким. Рассказывал мне о Шамбале, о шамбалитах, об Агарти, столице Шамбалы. Он повторял, что Агарти — это и есть другое название Асгарда. Скандинавские мифы говорят о самой таинственной стране нашей планеты — Шамбале, а страна эта где-то в горах Тибета. Она помнила, что Брусникин рассказывал о немецком инженере и его супруге, с которыми приключилось вот что: они прогуливались, как вдруг налетела буря с мокрым снегом, в тридцати метрах от них появился четырехметровый светящийся шар, он приблизился и окутал их. Они оказались внутри этого шара, в облаке яркого света, но не ощущали тепла.