Его и в самом деле посадили и повезли. Машина была специальной - для перевозки арестованных. "Автозак, - подумал он. - Приходилось и раньше на таких ездить, да только в ином качестве. Не здесь, не в будке с конвоирами. А в кабине..."
      Все течет, все изменяется.
      Автозак - не лимузин, но машина куда более тряская. Однако, несмотря на это и другие неудобства, он ухитрился даже задремать. Не выспался как следует прошлой ночью, да и выпитое давало о себе знать, хотя он и принял все возможные меры, чтобы последствия оказались не слишком серьезными. И он с легким (насколько это было возможно) сердцем позволил себе уснуть - все равно, заметить, куда его везут, из-за отсутствия окон, было невозможно, и действительно проспал до того самого мига, когда машина остановилась и ему приказали, слегка подтолкнув, чтобы придать энергии, выходить.
      3
      (124 часа до)
      В помещении их было двое. Оба - в нежно-розовых комбинезонах, гармонировавших с красноватым цветом стен. Вдоль этих стен, вплотную к ним, стояли низкие, длинные столы, загроможденные множеством приборов, с первого взгляда Миловым не опознанных. Посреди комнаты стоял еще один стол отдельный, возле него в двух мягких удобных креслах и сидели эти двое. А на столе располагался терминал. Что-то знакомое было в облике этого устройства. Милов напряг память. Господи, да это же IBM, не сложнее 386-го, без малого - музейный экспонат. Приятная неожиданность; приятная - потому что от технетов можно было ожидать большего. Неужели они сами до сих пор не придумали ничего лучшего? Просто невероятно. Ну ладно, примем к сведению.
      Доставившие его успели уже доложить обстоятельства задержания и вышли. Сесть Милову не предложили. Оба розовых разглядывали его, как ему показалось, с интересом. Он, как и полагалось, смотрел прямо перед собой, стараясь моргать пореже. Красноватая стена была гладкой и пустой, не за что было зацепиться взглядом, но он мысленно провел на ней две диагонали и старался удерживать взгляд в точке их пересечения.
      Так - без звука, без движения - прошла минута, другая, третья... Очень хотелось двигаться, переступить хотя бы с ноги на ногу, пошевелить руками... Он заставлял себя стоять неподвижно. Чтобы отвлечь себя, принялся вспоминать стихи, любимые в юности, и другие - что узнал позже. Но стихи не шли на ум, хотя сами поиски помогали не ощущать так остро молчание и неподвижность.
      Видимо, это было какой-то формой проверки, тестом своего рода. Возможно, Милов его выдержал. Он уже не мог бы сказать, сколько минут протекло (удивился бы, услышав, что ровно пять, вовсе не полчаса, как он был уверен), когда один из розовых ремсов (он полагал, что попал уже к ним) разбил, наконец, лед молчания. У него оказался негромкий, приятный голос. И обратился реме не к Милову, как можно было ожидать, а к своему не менее розовому коллеге.
      - Прямо идеальный технет, - сказал он, и Милов не уловил в его тоне иронии, хотя понимать эти слова надо было, по всей вероятности, именно иронически. - Как держит плоскость - просто залюбоваться можно. Вы согласны, коллега?
      Второй поджал ровные, в ниточку, губы.
      - Чересчур убедительно для разлаженного технета, - откликнулся он. Так что могут возникнуть даже некоторые сомнения. Может, он просто лепит горбатого к стенке?
      - Сомнения в том - действительно ли он неисправен? Или в другом: вообще технет ли он? Но и то, и другое не составляет проблемы. Когда его разберут, это станет видно. Хотя вы, быть может, думаете, что возможно обойтись без разборки?
      ("Интересно, - мельком подумал Милов,- тут они обращаются друг к другу на "вы", не то что технеты на улице. Видимо, единство расы здесь не менее условно, чем в любой другой точке планеты...")
      - А что же с ним еще делать? - ответил второй. Голос его был бесцветным, без интонаций. - Он почти сутки уклонялся от явки. Разлад четвертой степени. Ремонтировать его - потеря времени. Да и утрата невелика. Примитивный технет, черный. Уровень сложности неотличим от нуля. Если бы тут было что-то интересное, им, возможно, заинтересовался бы Клеврец. А так - ерунда, примитив. Самое большее - мешок для отработки приемов.
      ("Клеврец? Он назвал имя - Клеврец? Не может быть! Но ведь Клеврец был начальником отдела в... Еще тогда, при людях, еще даже до Каспарии... Неужели?.. Или просто совпадение? Или заимствовано только имя - в силу подражательного инстинкта? Клеврец! Ну, что они там дальше?..")
      Двое как ни в чем не бывало продолжали свой разговор:
      - Ну, положим, это ведь он только сейчас такой, а вообще-то - технет городской, с нашим, столичным индексом, так что в прошлом наверняка имел важную функцию. Назови свой основной смысл, технет!
      Переход от спокойного тона к раскатистому, приказному, почти крику был настолько неожиданным, что Милов не удержался и вздрогнул. Он сразу же испугался того, что вздрогнул, и страх этот - растительный, неосознанный заставил его пропустить то мгновение, в которое надо было дать ответ: на такие вопросы откликаются, не думая. Опоздал, и теперь оставалось только молчать - молчать, что бы там ни было и чем бы ни грозило.
      - Онемел, а? - сказал первый реме своему коллеге, когда протекло не менее минуты в полной тишине. - Бедный, бедный технет. У него даже речь отключилась, вот ведь как далеко зашел разлад. Пятая степень. Неужели же мы так и не узнаем, какой была его основная функция?
      - Да ну, - все так же лениво-безразлично отозвался собеседник. Номер есть, запросим картотеку, и все будет яснее ясного.
      - Конечно, мы так и сделаем, и незамедлительно. Но, коллега, как же тяжел и неблагодарен наш труд! Даже удовлетворить наше невинное любопытство из первоисточника мы не имеем возможности! Нет, положительно я буду просить, чтобы меня переналадили на что-нибудь другое. Займусь вопросами снабжения или финансами, например, - разве плохое занятие в наши прагматические времена?
      На этот раз Милов не вздрогнул - он просто не очень внимательно вслушивался в разговор, переживая недавнюю оплошность, и не сразу оценил многозначительный намек. Кроме того, ему сейчас вообще ни на что не следовало реагировать: если уж он разлажен до пятой степени, то и придется держаться такой версии. Какой бы нелепой она ни казалась. Хуже всего менять версии на ходу.
      - Да, речь нарушена, - сказал второй вместо того, чтобы высказать коллеге сочувствие по поводу их общей нелегкой судьбы. - Но восприятие работает. Глаза-то у него живут. Да еще как весело! Прямо прыгают и скачут. Значит, разлад не в центре. Какой-то периферийный разладик речи. Такой, случается, проходит, если технета немного встряхнуть - что-то там заскочило, а от сотрясения оно и встанет на место. Как вы относитесь к такому способу, коллега?
      - Да, так бывает, вы совершенно правы, - поддержал первый. - Легкая встряска порой делает чудеса. Молчит технет, молчит, а потом вдруг начинает разговаривать, даже не говорит, а поет, да еще с такой охотой - потом их просто не заставишь замолчать.
      - Я бы встряхнул его, - сказал второй, изображая нерешительность, но что-то я его боюсь. Поверите ли, коллега, - просто страшно приблизиться. Какой-то угрюмый, тяжелый технет. От того, что мы вернем ему речь, ему вряд ли станет легче. Нет, мне действительно страшно...
      - Ну-ну, что вы, - успокоил его первый. - Он хороший, добрый технет, только немного разладился, и он не сделает вам ничего плохого. Он искренне хочет, чтобы все стало ясным и чтобы ни у кого не возникало лишних забот. Нет, нет, коллега, уверяю вас - он сам чрезвычайно озабочен тем, что с ним происходит, и если так настойчиво уклонялся от встречи с нами, то, конечно же, лишь потому, что не хотел печалить нас своим невеселым видом. Он заботился о нашем спокойствии, коллега, так что придется, хотите вы или нет, даже поблагодарить его за это. Он - смирный и благонастроенный технет, и я полагаю, что вы можете без боязни подойти к нему.
      Второй реме, как бы вняв увещеваниям, встал и обошел стол, приближаясь к Милову. Был он, пожалуй, на голову выше и соответственно шире в плечах. Мощный был технет, но, насколько Милов успел заметить, ремсы все были такими, - наверное, их выполняли по специальной программе. Когда до Милова оставалось шага три, реме вдруг остановился:
      - Нет, право же, я по-прежнему боюсь. Он все-таки очень злой, этот технет, зол и угрюм, он вовсе не добрый. Я отсюда прямо носом чую, какой он бяка. Пожалуй, я не стану к нему приближаться. Что вы на это скажете?
      - Вы же добры от природы, - ответил на это первый. - И, не сомневаюсь, справитесь со своим страхом, чтобы сделать благо этому нашему бедному, несчастному собрату... Смотрите-ка, он даже и не удивляется!
      - Сейчас удивится, - пообещал второй ремс. И, сделав еще шаг вперед, нанес Милову мгновенный правый боковой в челюсть. То был нокаутирующий удар.
      Потолок вдруг встал перед глазами, вспыхнул и превратился в галактику. Милов, не сгибаясь, рухнул на пол. Стало тихо и темно. Только негромко и густо шумело в ушах.
      - Пожалуй, он и в самом деле удивился, - еще успел услышать он, выключаясь.
      4
      (122 часа до)
      Милов открыл глаза и тут же зажмурился от яркого света. Освещение, однако, было не таким, как перед ударом в челюсть; тогда преобладали розоватые тона, теперь же - ему показалось - свет был скорее белым, не столь угрожающим. Но все равно слепил, так что Милов не стал больше поднимать веки и лежал неподвижно, стараясь понять, что же с ним произошло. Видимо, его все-таки встряхнули, как и собирались. Основательно, надо сказать, встряхнули. Он начал ощупывать зубы кончиком языка. Нет, кажется, сохранились и протезы, и то, на чем они держались; удар был нанесен со знанием дела - чтобы не усугубить неисправности технета, но всего лишь поставить его мозги на место. Ну и как, поставил? Аргумент, конечно, убедительный, но к чему-то подобному Милов был психологически готов заранее, когда продумывал варианты. Да и вообще ясно было: раз технеты всего лишь искусственные устройства, то ни о каком гуманизме действительно и речи быть не могло. С механизмом обращаются в зависимости от обстоятельств: можно ключом, но не исключается и зубило. "Кажется, после этого меня еще куда-то переместили, - подумал он, все еще не открывая глаз. - Ладно, полежим еще, прислушаемся к обстановке; пока ничего другого - только прислушиваться..."
      Он вслушался. Он был тут явно не один: тишину нарушали какие-то шорохи, чье-то дыхание. Потом прозвучал голос:
      - Нет, ничего... Так вот, это было, значит, как раз перед превенцией, и у него стали уже, как водится, наступать странности. Знаете, как это бывает у неустойчивых: стал воображать себя человеком. Ну и сразу, конечно, выпадать из ритма. А к тому времени познакомился он с одной приятственной технюлей и вместо нормальной технологии стал вести себя, как человек: ну, вздохи там, туманные разговоры, цветочки...
      - Это надо еще ухитриться найти цветочки, - вставил кто-то другой.
      - А меня от таких с души воротит, - это был уже третий голос. - Ты знаешь, что ты - технет, самое совершенное существо в мире, и подражать людям хоть в чем-нибудь - позорно. Я бы за такие цветочки не то что в лес я бы в горы загонял, без ограничения времени, пусть повкалывает на расплав, тогда поймет, каким должно быть технету.
      - Жаль только - гор у нас нет, - сказал второй - не особо, впрочем, грустным голосом.
      - Будут, не беспокойся, - проговорил третий. - Будущее за нами. Горы, океаны - все будет.
      - Ты что ремонтируешь-то? - спросил второй после паузы. - Вроде бы у тебя все в порядке, а?
      - Я уж превенции не пропущу, за это можешь быть спокоен. У меня другое: плохо держат тормоза.
      - Въехал кому-нибудь в верхнюю панель, так я понимаю?
      - Так получилось. Тоже был такой - ретроход. Я ему долго втолковывал: твои, мол, любимые люди произошли от обезьяны, а мы произошли от людей, значит, люди для нас - вроде обезьяны, достойно ли хоть в чем-нибудь им уподобляться? Мало ли что - своей знати у нас не было, королей всяких, да и государства тоже - зато все будет! А он вместо того чтобы провернуть это через свои шарики, мне кричит: ты, мол, ничего не понимаешь! Будь я в полном порядке, я, возможно, и стерпел бы, да вот - тормоза не сдержали, я ему и поднес, так что он в момент вырубился...
      - Вроде вот этого, - сказал первый голос. - Два часа не может включиться.
      - Это Куза, его почерк, - сказал второй.
      - Пробовал, что ли?
      - Может, и пробовал, если знаю. Может, и пробовал.
      - Шевелится, - сказал первый.
      - Нет, Куза насмерть не бьет, - сказал второй. - Он умеет.
      - Ты мне смотри, - предупреждающе предостерег третий голос. - Я ведь сказал: у меня тормоза не держат.
      - А что такого?
      - Насмерть - это людской оборот. Мы, технеты, так не говорим. Мы не умираем, к твоему сведению. Мы изнашиваемся, и нас отключают. Мы не люди раз и навсегда!
      - А ты с этим не ко мне обращайся, - возразил второй.
      - Верно, - сказал и первый. - Разве мы виноваты?
      - Кто же еще? - сказал третий.
      - Вычислить нетрудно. Сколько циклов назад было провозглашено Совершенство?
      - А хрен его знает, - сказал третий. - Никогда не спрашивал. Технет не живет вчерашним днем. Для технета нет понятия "вчера".
      - Ну, это каждый знает. Так вот, могу тебе напомнить: двенадцать циклов назад.
      - Теперь мне ясно, - сказал третий, - почему ты здесь оказался.
      - А я и не скрываю. Ну да, у меня открылось обратное мышление. Мне на экспертизе растолковали: потому, что попал под сильное облучение. Там, где я был, хранятся какие-то такие штуки, точнее не знаю. Разлад, конечно, но устранимый. Исправят, и я снова не буду знать. Но пока еще знаю. Двенадцать орбит назад. И по тогдашнему Провозглашению Совершенство должно было быть уже сегодня. И люди во всем мире признали бы нашу неотвратимость. А что мы сегодня делаем? Чудеса? Да ничего подобного - перетаскиваем через кордон краденую медяшку и продаем тем же людям, только за другую границу. И люди поэтому нас всерьез не принимают. Потому что ничего, кроме контрабанды, от нас не видят.
      ("Интересная информация", - подумал Милов, внимательно прислушивавшийся к разговору.)
      - Как же не видят? - не согласился третий.
      - А потому, что, кроме этого, видеть и нечего. Мы десять орбит назад перестали работать на вывоз, для людей. Говорят, что перестали потому, что товары наши никому не нужны были - даже на востоке, не касаясь всех прочих. Но я считаю, это не так, а просто мы решили, что сперва сделаем все, что нужно, для нас самих, для высшей технетской расы, получившей наконец возможность свободного развития. И за это же время, поскольку мы технеты и мыслим продуктивнее людей, подготовим такую производственную программу, что люди только рты разинут - и сдадутся: поймут, что им осталось только доживать на правах подчиненного вида. Вымирать, попросту говоря. Вот как оно было задумано, собрат.
      - Вот тот самый хнет, про которого я начал рассказывать, - снова заговорил первый, - он каждый день повторял: "Люди работают очень плохо, а мы - и того лучше".
      - Когда подремонтируемся, - сказал третий, - ты меня с ним сведи. Я ему объясню, что к чему. А ты, собрат, тоже фрукт. Что значит - "задумано"? Совсем даже неплохо задумано.
      - Это верно, - сказал второй. - Задумано, да. Только получилось не так. Пока мы готовились с этой своей программой, оказалось, что люди убежали вперед. И программа наша - это вчерашний день, хотя и говорится, что мы вчерашнего дня не знаем.
      - Ну и что же, - сказал третий. - Просто нас пока еще мало. А их много. Но скоро нас тоже будет много. И еще больше. И мы этот их бег притормозим.
      - Мне что-то от этой мысли беспокойно, - сказал первый собеседник. Нам же не их притормаживать надо. Нам самим надо скорость набирать.
      - Согласно Провозглашению, - сказал второй, - у нас через пять орбит должен будет уже возникнуть собрат новой конструкции - технет космо.
      Который сможет жить в мировом пространстве без всяких там приспособлений. Не так, как люди. А вот так же свободно, как мы тут, на поверхности. И почти одновременно с ним - еще другой технет, марин. Он будет жить в воде, как рыба. И поговаривали даже, что разрабатывается еще конструкция технета аэро. Летающего.
      - Вот уж тогда люди скиснут окончательно, - сказал третий с торжеством в голосе.
      - Верно, - согласился второй. - Только пока непохоже, что все они в срок появятся. Потому что по Провозглашению у нас сегодня уже должно быть Совершенство. Но его нет. И всего, что нужно для нас самих, мы не сделали. И тащим из-за границы медную стружку...
      - Ты, что ли, тащил? - спросил третий.
      - А хотя бы и тащил. Я, если хочешь знать, в конвое был, водил трейлер не где-нибудь, а в Восточном конвое, чтобы ты знал. Так что знаю, что - туда, что - оттуда. Туда чаще всего - стволы, но тоже, понятно, не у нас произведенные...
      - Мне в это не верится, - сказал первый голос. - Граница у нас закрыта наглухо. Особенно на востоке.
      - Закрыта, верно, - согласился второй. - Только не для всех. И с той стороны закрыта. И тоже не для всех. Кому надо - для тех открыта. Ко всякому замку есть отмычка.
      - Ну, это не наше дело, - сказал первый. - А вот почему же, по-твоему, мы не сделали всего, что нужно для нас самих?
      - Может, потому, - сказал второй, - что производим собратьев больше, чем успеваем обеспечить. Сырья пока что хватает... А может, и еще какие-то причины есть. Только люди пока что остаются впереди. Не наши, понятно. А там, в людском мире.
      - Это временно, - сказал третий. - И это никак не значит, что кто-то должен подражать людям. В этом ты меня не убедишь.
      - А я и не собираюсь, - сказал второй. - А ты, собрат, где возвеличиваешь Технецию? Какой смысл реализуешь?
      - Зонт Страны.
      - Ну, тогда понятно. До вас новости доходят через фильтр тонкой очистки.
      - Что нам надо, до нас доходит.
      - Может, это вам и впрямь не нужно, - сказал первый. - Только вот нам - там, где я сейчас, - по программе надо давно уже работать на вывоз. Подавлять людей и замыслом, и качеством. А не выходит. Ну просто никак не получается.
      - Плохо работаете. Если бы мы так же халтурили, как вы, то те, не хочу называть, своего добились бы, и что сейчас здесь творилось бы - никто не знает.
      - Работаем, как можем. Дело технета - выполнять. Технет должен, это в науке сказано, находиться в состоянии равновесия с окружающим миром, тогда он проявляет себя с наибольшей полнотой. Значит, что-то с равновесием не так. Но мы себя не жалеем. Мы честные собратья. Делаем, что способны. И выходит плохо. У людей лучше.
      - И все равно...
      - Да обожди. И вот нам дано локальное Провозглашение: смотреть на людей внимательно. Почему у них лучше? В чем секрет? Говорят даже, что мы со своими людьми поторопились. Не надо было их так сразу выводить из дела. Надо было присмотреться, а пока то да се - объявить двухрасовое государство. А то ведь наши собратья тогда просто не успели. Поторопились. Раньше, пока мы работали под ними, присматриваться было незачем: они давали команды, собратья исполняли. А потом мы сразу вывели их в Круг. И ничего не успели перенять. Мы ведь так их ненавидели, хотя и вслух не говорили, что казалось - ничего от них нам не нужно, они - одно, мы - совсем другое... Мы не люди, мы - технеты, и всё у нас должно быть иначе.
      - Оно и есть иначе, - сказал третий.
      - Только не так, как думали. И вот теперь говорят, что, может быть, надо людей из Круга, какую-то часть, вернуть в дело. И посмотреть, почему у них так получается.
      - Без толку, - сказал второй. - Это ведь не те люди. Это наши люди, а они ничем не лучше нас. Только одно название, что люди. А тех, что умеют, ты к нам и на буксире не затащишь. А эти, наши, - ты зря говоришь, собрат, что мы их к делу не подпускаем. Вот там, где конвой Восточный базируется, там технетов почти и нет, только охрана. А остальные - люди. И работают, им там условия созданы. Правда, их из той зоны не выпускают, это верно, но остальное там - будь-будь. А большого толку все равно не видно. Это только говорят, что в Круге - одно лишь сырье. Нет, там и другие есть - те, что еще на что-то годятся толковое.
      - Вредный ты собрат, - сказал третий убежденно. - Далеко зашло у тебя с разладом. Не знаю уж, какой ремонт тебе поможет. Я бы тебя, откровенно говоря, сразу пустил на протоплазму.
      - Да ну, - сказал первый, - это пустяк. Сделают ему усиленную превенцию, и будет нормальный собрат, а это все у него исчезнет. Он ведь говорун, а не деловик. Ты ведь говорун?
      - Ну да, - сказал второй. - Потому и здесь. А был бы деловик - то меня сразу пустили бы на разборку. Вернули бы в люди, а оттуда опять взяли в сырье.
      - Это, конечно, верно, - согласился третий. - Но все равно ты вредный. Ты лучше рот открывай пореже, пока тебе не сделали превенцию. А то у меня, знаешь ли, тормоза слабые.
      - Знаю, ты уже говорил, - сказал второй. - Ладно, не буду. Я ведь только одно хотел сказать: что дан теперь такой поворот - смотреть на людей. Потому что надо что-то делать. Времена меняются. Вот и в Ост-конвое, где я был, дела пошли хуже. С той стороны жмут. Надо как-то по-новому. А наши не умеют. Говорят, будут менять начальство - тех, кто все организует. Только кем его заменишь? Все мы одинаковы. Вообще мы, технеты, чувствительны к переменам. Воспринимаем их неуклонно. Вот дали команду присматриваться к людям - и мы присматриваемся. И, конечно, сперва усваиваем то, что легче. Разные привычки. Обороты речи. На экранах стали больше показывать разных людей. Не наших, понятно, а тех - со всего мира. У людей много забавного. А главное - многое непривычно для нас, вот мы и перенимаем. Технет быстро схватывает. Технет существо способное. Мы можем все делать лучше людей. Если бы равновесие. Но чего-то для равновесия не хватает. Чего - я не знаю. Наверное, никто из нас не знает. Но людям сейчас уделено внимание.
      - Оно и чувствуется: недаром они зашевелились, - проворчал третий голос.
      - Так что ты зря обиделся, собрат, когда я сказал "до смерти". Я мог бы, конечно, сказать "выбил на списание", а не "убил до смерти". Но сейчас это считается малым нарушением. И даже не карается.
      - И все равно, - упрямо сказал третий. - Ты, собрат, думай про себя, как хочешь. Но при мне не говори. Мы, в Зонте Страны, этого не любим. Нас так уж запрограммировали, что мы этого не любим.
      Милову уже надоело лежать без движения, хотя разговор вокруг него шел интересный. Он снова открыл глаза, на этот раз медленно, чтобы не ударило светом, и попытался приподняться на локтях.
      5
      (120 часов до)
      - Где это я? - проговорил он медленно, запинаясь, словно способность воспринимать и оценивать окружающий мир только что возвратилась к нему. Вроде бы только что выходил на улицу...
      - Верно, не в ту сторону повернул, - сказал третьим голосом один из находившихся тут технетов: крупный, вроде пресловутого Кузы, с тяжелыми чертами лица, или, по-здешнему, верхней панели, на которой поблескивали маленькие острые глазки. Одет он был - как и остальные, впрочем, - в длинную, до щиколоток, серую просторную рубаху, был босоног, длинные, в рыжеватых волосках руки далеко торчали из куцых рукавов. - Не туда, собрат, не туда! - И он громко захохотал, открыв длинные желтые зубы и темно-красные десны.
      - Ты, собрат, попал в ремонт, - доброжелательно проговорил голосом первого из собеседников другой технет, фигурой помельче, с большей, как принято говорить у технетов, степенью износа; люди сказали бы - годами постарше, но тут человеческие представления о возрасте вряд ли были применимы. На голове его почти уже не оставалось волос и, кажется, был недочет и зубов. - В первый раз, что ли, ремонтируешься?
      - Откуда же мне знать? - ответил Милов так, как и надо было.
      - Ну да, верно, - сказал первый. - Значит, технет. А я, признаюсь, подумал было, что ты-да не человек ли. Пока ты лежал вырубленным, панель у тебя очень уж выразительно дрыгалась.
      - Разлад, - сказал третий. - Ничего, наладят. Нигде в мире нет такого ремонта, как у нас. - И он обвел взглядом остальных, словно ожидая возражений, но никто не стал спорить.
      - А жаль, - молвил молчавший до сих пор второй. - Жаль, что ты не человек. Поговорили бы. С людьми теперь можно беседовать. Раньше было нельзя, но мы и сами не хотели, очень уж натерпелись от людей; так всегда говорили и говорят, что мы от них натерпелись ого-го сколько всякого зла; сам я не знаю - какого зла, но так уж говорят. А теперь говорить с ними разрешают, да и у нас самих интерес возник. Многое меняется в жизни. Только мы этого не помним. Тебе приходилось с людьми встречаться?
      Милов хотел было покачать головой, но вовремя подумал, что у технетов это, может быть, и не принято: раз можно сказать, зачем же тратить энергию еще и на движения? И он ответил:
      - Скорее всего, нет. Где же я мог бы с ними встречаться? Да и зачем? В моем смысле такого не заключалось.
      - Ну, мало ли, - сказал второй. - Я вот помню. Это у меня неисправность такая: помню все, что было. Бывает, и в городе оказываются люди. Бегут с Базы. Наверное, тянет их к высшим существам. К нам то есть. Но туг их быстро выявляют. Раз-два.
      - А вообще-то известно, что люди во всем мире нас ненавидят, вставил третий.
      - Не все люди, - поправил первый. - Правительства. Рядовые люди за нас. Потому что мы во главе прогресса и развития. И они знают, что при нашей структуре люди могут жить и ничего не делать. А этого все люди хотят. Мечтают. Люди ленивы. Мы, технеты, без работы не можем. А они - сколько угодно.
      - Да мы тоже не отказались бы, - сказал третий и снова захохотал. Только мы не для такого созданы. Не для лени. И если кто разлаживается по этой линии, то ему солоно приходится. Но люди нас ненавидят, это верно. И не могут спать спокойно, пока не узнают нашего секрета. Только они не узнают.
      - Понятное дело, не узнают, - сказал Милов, чтобы участвовать в разговоре и не выделяться при этом. - Мозгов у них не хватит, чтобы такую хитрую вещь узнать.
      - Глуп ты, собрат, - снисходительно возразил третий. - Разве же в этом секрет? Это просто технология, только и всего. А настоящий секрет в другом. Но это уже дело политическое. А вся политика на три четверти состоит из военного дела. Мы в Зонте Страны это твердо знаем. А секрет заключается в том: когда будет дана команда техне... технезировать мир. Дня и часа никто не знает. Но приказ будет, это уж как аш два о.
      - Технецизировать, - поправил первый.
      - В общем, чтобы во всем мире были технеты.
      Мы ведь когда-то весь этот мир населяли, от океана до океана. Это потом уже нас оттеснили", потому что взялось откуда-то множество людей. Вот тебе и вся великая тайна: когда будет дан приказ подниматься и расселяться по старым нашим местам. В какой день. Но этого люди никогда не узнают. Пока мы не начнем. А тогда поздно будет.
      - Да и мы до тех пор не узнаем, - сказал второй.
      - Я вот и не хочу знать, - сказал первый.
      - И я не хочу, - присоединился Милов.
      - А хоть бы и хотели: не положено, - успокоил их третий. - А не положено - значит, и не будет. Много есть вещей, которые не положены. Вот например, доставили тебя в ремонт - сиди и жди команды. Ты, может, и хотел бы встать и уйти по своим делам, да вот не положено - и дело с концом.
      - Хотел бы, да не уйдешь, - сказал Милов уверенно. - Не так все задумано, чтобы кто-то взял и ушел.
      - Это кто не знает, - сказал второй. - Уйти-то как раз просто. Но если после этого тебя еще раз остановят, то путь один: на списание и на протоплазму. А кому же охота на протоплазму раньше времени? Правда тебе, собрат, и так уж немного осталось, - повернулся он к Милову. - Износ у тебя, судя по виду, уже серьезный. Хотя и не безнадежный. Да все равно, начальство - оно точно знает, когда кончится твой ресурс.
      "Дурак, - подумал Милов. - Нашел веселую тему для разговора. Хотя, видно, так у них принято. Не люди ведь, так что о простой деликатности и представления не имеют..."
      - Начальство знает, - откликнулся он вслух.
      - Да что уж, - вмешался первый, - до начальства, может, и вообще дело не дойдет. Скорее, тебя и ремонтировать-то не станут. Стоит ли заниматься ремонтом, если у тебя ресурса осталось - всего ничего? Могут и сразу списать. Я бы вот тебя сразу списал, и самому тебе было бы спокойнее. А то они с тобой, видно, серьезный разговор затеяли, встряску-то тебе дали, как новенькому, - видели мы, как тебя приволокли...
      - А ты зачем мне это говоришь? - сказал Милов с досадой. - Ты же меня на что подбиваешь? Не знаешь? Так я тебе скажу: ты меня, честного собрата, подбиваешь на то, чтобы я вот прямо сейчас встал и пошел. - Он повернул лицо к двери, единственной в этом тесноватом и без окон помещении, где всей мебели было - четыре деревянных топчана без намека на какую-нибудь подстилку. - Потому что, мол, раз все равно на протоплазму, то терять нечего, беги знай... Как же это у тебя возникают такие мысли, собрат?
      - Встанешь и пойдешь, - усмехнулся второй, - да только не дальше этой вот двери. Чуть отворишь ее - подкатится к тебе один, выдаст верхним манипулятором по твоей панели, и опять будешь полдня приходить в себя.
      - Ты же сам сказал, собрат, что уйти - просто.
      - Я сказал: для того просто, кто знает. А не знаешь - и сиди.
      - Все равно ведь иначе, как через дверь, не уйти.
      - И через дверь можно уйти по-разному. Тебя как кличут?
      - Эпсилон, - сказал Милов, вызвав в памяти названия серий, усвоенные еще перед полетом.
      - Да нет, я кличку спрашиваю. Эпсилон - серия, вас, может, сто тысяч существует, а может - миллион. Ты вообще откуда взялся?
      - Из ниоткуда. Тебе-то что? Ну, скажем, из леса...
      - А, лесник... Ну, тогда ясно, вы же там дикари, живете на деревьях, грибы жрете. Здесь кличку каждый себе придумывает сам - так у нас тут, в городе, повелось. Вот я, например, - Плям, этот вот зонтик - Болт, а он Сока. Надо же и тебя как-то прозвать, иначе неудобно. Чука - годится?
      - Пускай Чука, - согласился Милов.