ДОВОЕННАЯ ЭМИГРАЦИЯ И НАЦИОНАЛИСТИЧЕСКИЕ ЦЕНТРЫ

Разработав теоретические основы своей борьбы за «жизненное пространство», гитлеризм — ударная сила империалистического реванша в потерпевшей военное поражение Германии периода между первой и второй мировыми войнами — разбросал свои агентурные щупальца в главные страны всех континентов Земли. При всем при этом, как мы уже отмечали, основным, все усиливающимся направлением разведывательной деятельности было антисоветское направление. Источником, откуда в незначительной мере в веймарские времена, в неизмеримо больших масштабах — после прихода Гитлера к власти все довоенные годы они пытались черпать кадры для разведывательной работы, служили немецкие колонии и жившие в Германии русские эмигранты. Главным резервом агентуры против СССР были зарубежные антисоветские центры, стремившиеся сплотить так называемых белоэмигрантов, людей, бежавших или выдворенных из Советской России в первое послереволюционное время. Накануне второй мировой войны самая крупная колония русских эмигрантов находилась в Париже, затем следовали пражская, берлинская и белградская[216]. Сохраняя за границей свои организации, издавая десятки газет, располагая военными формированиями, контрреволюционная эмиграция и ее политические группировки старались оказывать влияние на внутреннее и международное положение Советской страны.

До начала 30-х годов зарубежные центры белой эмиграции находились преимущественно под покровительством английской, французской и польской разведок. Но с приходом к власти Гитлера главари этих центров, видевшие цель своей жизни в уничтожении социалистического государства, признали в германском фашизме наиболее реальную для этого силу. Они быстро сменили ориентацию, пошли в услужение нацистской разведки, взявшей их на полное содержание. Они стали старательно собирать под антисоветскими лозунгами представителей многих национальностей сначала в условиях эмиграции, а с первых месяцев войны —и в разных подвергшихся временной оккупации районах страны.

Наибольшую активность в подрывной работе против Советского Союза проявляла буржуазная «Организация украинских националистов» (ОУН), главари которой установили первые контакты с нацистами на идейной почве еще за несколько лет до прихода Гитлера к власти. Уже в 1931 году ОУН призывала украинских националистов «стать густой казацкой лавиной на стороне Гитлера, который проложит дорогу на Восток»[217]. С установлением фашистской диктатуры ОУН полностью перешла на платную службу к гитлеровской разведке. В январе 1934 года по приказу инспектора германской полиции Дильсена берлинская организация украинских националистов была введена в структуру гестапо на правах особого отдела. Началось формирование националистических военизированных отрядов, формально приравненных даже к гитлеровским штурмовым отрядам. Руководил отрядами украинских националистов офицер гестапо Ярыга-Рымарт, он же Карлати, известный в кругах ОУН как Рико-Ярый[218]. Шпионаж, диверсии, террор по отношению к командному и политическому составу Красной Армии стали основными формами деятельности оуновцев. Наиболее ценных агентов из этой среды, например полковника гитлеровской армии Коновальца, сотрудничавшего с абвером еще с 1925 года, инструктировал лично Канарис. «Военная разведка, — как признает потом Шелленберг, — с успехом использовала главарей украинских националистов Мельника, Бандеру»[219].

Бывший заместитель начальника отдела абвер II полковник Э. Штольце позднее расскажет на Нюрнбергском процессе, что еще перед нападением на Советский Союз он лично получил от своего шефа Лахузена задание создать и возглавить специальную группу под кодовым наименованием «А». Назначение группы — подготовка кадров для осуществления диверсионных актов и организации пораженческой пропаганды в советскому тылу. Лахузен ознакомил Штольце с приказом оперативного штаба вермахта, обязывавшим абвер II в случае удара Германии по СССР использовать свою агентуру для разжигания национальной розни между народами Советского Союза. «Приняв к исполнению этот приказ, — показывал далее Штольце в Нюрнберге, — я связался с находившимися на службе у германской разведки украинскими националистами и другими участниками националистических фашистских формирований, которых привлек для участия в решении поставленной передо мной задачи. В частности, лично дал указание руководителям украинских националистов германским агентам Мельнику (кличка „Консул-1“) и Бандере инспирировать сразу же после нападения Германии на СССР провокационные выступления на Украине в целях дезорганизации и ослабления ближайшего тыла советских войск, а также для того, чтобы убедить международное общественное мнение в происходящем якобы распаде советского тыла»[220].

Штольце лишь подтвердил то, что было известно еще до войны. В 1940 году органами государственной безопасности СССР был разоблачен и арестован Думанский — переброшенный в Советский Союз представитель Бандеры, один из членов руководства украинских буржуазных националистов. Думанский показал на допросе: «Организация украинских буржуазных националистов контактирует свою работу с гестапо. Поставляя нацистской разведке шпионские сведения о силах Красной Армии и промышленно-экономической мощи СССР, наша организация получает от немецких властей всевозможные субсидии в виде оружия и оборудования мест убежища против Советской власти… „Организация украинских националистов“, преследуя цель свержения Советской власти на Украине, рассчитывает на помощь со стороны Германии и поэтому, отвечая требованиям германского империализма, полностью находится на содержании гестапо».

Из сохранившихся в архивах отчетов, адресованных Канарису, видно, что сотрудники абвера вербовали доверенных лиц и в среде белорусской, грузинской и армянской реакционной эмиграции. После восстановления в 1940 году Советской власти в Прибалтийских республиках СД и абвер предприняли усилия для сколачивания и активизации антисоветских действий литовских, эстонских и латышских националистов.

На территории Польши по заданию СД и абвера зарубежные эмигрантские центры создавали вооруженные отряды для заброски в Прибалтийские республики, на Украину и Белоруссию[221]. Сотрудники гитлеровских секретных служб совершали многочисленные поездки по странам Европы с целью выискивания среди рассеянной по миру разношерстной, в большинстве своем еле-еле сводившей концы с концами белой эмиграции лиц, которых можно было бы использовать для нелегальной засылки в СССР. Не вполне доверяя эмигрантам по причинам, о которых пойдет речь дальше, СД и абвер, чтобы принудить завербованных к выполнению взятых обязательств, обращались с членами эмигрантских семей в Германии и в контролируемых ею странах как с заложниками.

С нападением на нашу страну нацисты под воздействием новых факторов вынуждены были пересмотреть свое отношение к использованию этого источника рекрутирования агентуры. Не отказаться от него, а более тщательно подходить к индивидуальному отбору. Дело в том, что вероломное нападение Германии на СССР обострило не прекращавшуюся в этой среде внутреннюю борьбу, которая много лет размывала эмигрантскую массу. Значительная часть ее, не порывавшая нравственных связей с народом, отстаивавшим родную землю, заняла достойную патриотическую позицию. Немало обнаружилось и таких, кто, встав на путь борьбы против гитлеровцев, участвовал в Сопротивлении в странах Западной Европы. Но и в среду эмигрантов, остававшихся на антисоветских позициях, начало войны внесло новые веяния: многие из них к этому времени вошли в состав организаций, увидевших возможность в ходе германо-советской войны осуществить собственные политические цели («Независимая Россия», «Самостийная Украина»). Так, например, на следующий день после падения Львова в июне 1941 года в семи километрах от него в селе Винники состоялось сборище Организации украинских националистов во главе с Ярославом Стецко, которое провозгласило создание украинского правительства. Когда об этом доложили Гитлеру, он пришел в ярость, справедливо усмотрев в этом серьезную угрозу его собственным колонизаторским планам. Чтобы с самого начала пресечь всякое подобие такой «самостоятельности», он издал директиву: сформированное «правительство» немедленно подвергнуть аресту и приступить к тайной ликвидации активных функционеров ОУН. Хотя директива имела пометку «по прочтении уничтожить», один ее экземпляр сохранился в сейфе начальника львовского гестапо и после освобождения города нашими войсками был обнаружен и изъят чекистами.

Но не только подъем патриотических настроений, с одной стороны, и действия в обход гитлеровцев — с другой, побудили руководителей нацистских секретных служб менять свое отношение к вербовке агентуры из среды старой эмиграции. Был еще один чисто профессиональный мотив, предупреждавший против широкого привлечения этой категории людей к выполнению тайных заданий на территории СССР: немало провалов постигло засланных в нашу страну агентов из числа эмигрантов. Когда в абвере и СД проанализировали эти провалы, то выяснилось, что даже те из эмигрантов, кто оставался убежденным противником Советской власти и готов был верой и правдой сотрудничать с нацистами, не могли принести ожидаемой пользы — они быстро попадали в поле зрения чекистских органов. Причиной тому служили многолетняя оторванность этих людей от страны, плохая ориентированность в условиях советской действительности. Правда, некоторые, если им удавалось проникнуть в тыл Красной Армии и добраться до пункта назначения, действовали, даже несмотря на немалый возраст, дерзко, не смущаясь и серьезного риска[222].

ТЕХНИКА ВЕРБОВОЧНОЙ РАБОТЫ

В кругах гитлеровской ставки бытовал такой афоризм: «Россию можно победить только Россией»[223]. Относился он к характеристике разных сторон жизни Советского государства: к возможности использования в своих интересах таких явлений, как многонациональный характер населения нашей страны; тяжелые последствия сталинского разгрома армейских кадров; недовольство людей разными непопулярными административными мерами органов Советской власти. Применительно к деятельности разведки этот афоризм означал необходимость привлечь попавших в беду советских людей для нанесения ущерба их же собственной стране. «Тотальный шпионаж» против СССР порождение германской разведки в годы второй мировой войны — можно было осуществить лишь руками тысяч и тысяч попавших в плен воинов Красной Армии. Не останавливаясь подробно на рассмотрении хорошо теперь известных причин первых тягостных поражений наших войск, важно для разбираемой нами темы констатировать: 22 июня 1941 года на СССР обрушился огромной силы удар почти двухсот хорошо вооруженных и отмобилизованных немецко-фашистских дивизий, и на огромном пространстве от Заполярья до Черного моря советские войска, ведя тяжелые оборонительные бои, вынуждены были отступать. Они несли колоссальные потери, а сотни тысяч солдат и офицеров, честно выполнявших свой долг, в не зависящих от их воли обстоятельствах попали в плен. До июля 1941 года, по официальному признанию, пленных было 724 тысячи. На правобережье Днепра летом было пленено еще 665 тысяч. Наконец, относящееся к первому периоду войны крупное поражение под Брянском и Вязьмой увеличило число советских военнопленных на 663 тысячи человек[224].

Участь солдат и офицеров Красной Армии, захваченных фашистами, была крайне трагичной. Вопреки общепризнанным нормам международного права, всем конвенциям и договорам, касавшимся обращения военнопленными, они были обречены на голод и лишения, на истребление за колючей проволокой концентрационных лагерей. Огромное число попавших в плен уничтожалось по политическим мотивам и расистским законам. Их использовали в качестве «живого щита» боевых операциях, для разминирования минных полей, они служили лабораторным материалом для преступных «медицинских экспериментов». Не счесть умерших от голода и болезней, забитых до смерти и расстрелянных на дорогах только потому, что, обессилев, они не в состоянии были двигаться. По данным последнего времени, через ужас гитлеровских концлагерей прошло 18 миллионов советских граждан, и только в лагерях, размещавшихся на оккупированной советской территории, эсэсовцы уничтожили около 4 миллионов человек.

Такое отношение к советским военнопленным не было следствием лишь произвола местных военных властей. Это была государственная политика. Варварское обращение с нашими людьми, проявленная при этом жестокость в полной мере отвечали духу программы «колонизации» Советского Союза, открыто провозглашенной нацистской верхушкой. Существуют указания на то, что директива Гитлера о поголовном истреблении пленных комиссаров Красной Армии, работников органов безопасности, представителей советской интеллигенции и военнослужащих еврейской национальности была официально сообщена высшим командирам и начальникам штабов вермахта на совещании 30 марта 1941 года, то есть за три месяца до нападения на СССР. Об этом, в частности, показал Ф. Гальдер на Нюрнбергском процессе 22 ноября 1945 года. «Война в России, — заявил Гитлер на этом совещании, — будет такой, которую нельзя будет вести по рыцарским правилам. Это будет борьба идеологий и расовых противоречий, и она будет вестись с беспрецедентной и неутомимой жестокостью. Все офицеры должны отвергнуть от себя устаревшую идеологию… Я категорически требую, чтобы мои приказы беспрекословно выполнялись. Немецкие солдаты, виновные в нарушении международных правовых норм… будут прощены»[225]. При этом Гитлер заявил, что отношение к советским военнопленным не должно связываться положениями Женевской конвенции 1929 года по той причине, что Советский Союз в ней не участвует[226].

В сентябре 1941 года генерал-фельдмаршал Кейген. издал распоряжение «Об обращении с советскими военнопленными во всех лагерях для военнопленных». Содержание и тон этого распоряжения смутили даже видавшего виды начальника абвера Канариса. Он направляет Кейтелю докладную записку, в которой обращает его внимание на произвол в лагерях, голод, массовые расстрелы. И конечно же совсем не потому, что считал это преступным с точки зрения международного права. Канариса тревожило другое: жестокое отношение к военнопленным неизбежно должно было привести к усилению сопротивления советских воинов, которые, зная, что их ждет в случае пленения, предпочтут плену смерть в бою. Но возражение Канариса не возымело никакого действия. Будто в ответ ему прозвучал приказ начальника управления по делам военнопленных верховного командования вермахта генерала Рейнеке от 8 сентября 1941 года. Он категорически требовал от солдат самой беспощадной расправы с советскими военнопленными. «Тот, кто не будет энергично применять оружие, как к тому обязывает данный приказ, — угрожал Рейнеке, — понесет наказание».

Нужно ли объяснять, как вся философия отношения к пленным, сама обстановка в концлагерях, перемалывание тысяч и тысяч пленных на глазах их несчастных товарищей сказывались на физическом состоянии и душевном настрое остальных. Трудно отрешиться от мысли, что к нагнетанию такой обстановки приложили руку многочисленные функционеры нацистской разведки разных рангов — она открывала перед ними возможности вербовки практически неограниченного количества агентуры.

Вербовочная работа в концлагерях и тюрьмах шла буквально днем и ночью. Сначала она продвигалась медленно, но скоро нацисты набили руку, и темп и результативность ее стали, по их собственной оценке, более высокими. Успех, как казалось, следовал за успехом. Касаясь технологии вербовочной работы, нацисты открыто заявляли, что отбираемых кандидатов из числа советских военнопленных надо было прежде всего ошеломить, сбить с толку. Действовали по принципу: чем наглее ложь, тем больше вероятность, что ей поверят. Это, по замыслу нацистов, облегчало дальнейшую психологическую и идеологическую обработку избранных жертв и достижение конечного результата — получения «добровольного» согласия на тайное сотрудничество.

Но уже на первой стадии операции «Цеппелин» выяснилась ненадежность значительной части завербованных таким путем агентов, в том числе тех, кого привлекали к сотрудничеству прямо в прифронтовой полосе. Будучи заброшены в тыл Красной Армии, многие из них либо не выходили на связь с разведцентрами, надеясь уклониться от контроля противника, либо добровольно являлись с повинной в органы Советской власти.

Усвоив этот отрицательный опыт, нацисты пришли к выводу, что одного «добровольного согласия» оказавшегося в плену советского военнослужащего сотрудничать с ними мало. Для закрепления вербовки надо было поставить человека в положение, когда бы он почувствовал, что обратного хода нет.

Смысл вербовочной тактики сводился при этом к тому, чтобы принудить вербуемого к нарушению воинского долга и заставить его сообщить известные ему сведения о Красной Армии и ее командном составе, что можно было бы интерпретировать как выдачу врагу военной тайны. Другой прием: с помощью откровенной провокации опорочить его, превратив в источник информации об антифашистски настроенных солагерниках. Наконец, наиболее верный путь связать ему руки участие в карательных операциях против партизан и местного населения на оккупированной территории[227].

Создавая косвенные или прямые «улики» против беззащитного пленного, нацисты рассчитывали завязать на его шее тугой узел зависимости от новоявленных покровителей, что, по нацистским представлениям, гарантировало: перейдя линию фронта, человек не осмелится пойти с повинной к Советской власти. Между тем чекисты в военное время встречались не с одним таким явившимся с повинной. Справедливости ради надо отметить, что далеко не во всех случаях удавалось принять правильное решение при такой встрече. Одним не хватало профессионализма, чтобы развязать завязанный нацистами узел, другие под тяжестью тогдашней военной ситуации исповедовали лишь один известный им обвинительный уклон. Но было в органах госбезопасности немало и таких работников, которые брали на себя смелость поставить и обосновать правильный диагноз. Тогда соединение решимости недавнего военнопленного, избравшего агентурную заброску как единственный шанс возвратиться на родину, и чекиста, способного отличить друга от недруга, приводило к провалу очередной вражеской операции.

Было бы поэтому неверным считать, будто нацистам действительно удалось превратить советских военнопленных в абсолютно надежный источник пополнения своей тайной агентуры.

Выше говорилось о философии отношения нацистов к советским пленным. Но не менее вредную роль сыграло бытовавшее тогда с легкой руки руководства Главного политического управления РККА мнение, согласно которому все попавшие в плен или без вести пропавшие воины огульно объявлялись изменниками Родины со всеми вытекавшими из этого ужасными последствиями[228]. Такой порочный взгляд, несомненно, был на руку врагу, поскольку он облегчал гитлеровской разведке запугивание и идеологическую обработку наших людей. Еще более тяжелую роль сыграл приказ № 270 Верховного главнокомандования, придавший клеветнической позиции Главного политического управления РККА силу закона. Напомним его содержание. «Если… говорилось в нем, — часть красноармейцев вместо организации отпора врагу предпочтут сдаться в плен — уничтожать их всеми средствами, как наземными, так и воздушными, а семьи сдавшихся в плен красноармейцев лишать государственного пособия и помощи». Командиров и политработников, «… сдавшихся в плен врагу, считать злостными дезертирами, семьи которых подлежат аресту, как семьи нарушивших присягу и предавших свою родину дезертиров». Легко понять, как использовали этот приказ в своих целях руководители немецких разведывательных органов.

И еще одно соображение. В последние годы в некоторых органах массовой информации можно было встретить безапелляционное осуждение чекистских действий в отношении немецкой агентуры из числа советских военнопленных — «бесконечные проверки на дорогах», фильтрация, придание суду. С позиций прошедшего времени тогдашние «узелки» кажутся легко распутываемыми. Но это совсем не просто, в чем легко убедиться, детально ознакомившись с примерами вероломства противника, использовавшего горестную судьбу военнопленных в интересах «тотального шпионажа», в частности в рамках операции «Цеппелин».

Вероломство и беспримерная жестокость позволили разведывательным центрам противника сравнительно быстро, хотя и не без труда, решить количественную сторону проблемы рекрутирования агентуры из числа советских военнопленных. Но сумма добровольно согласившихся работать на врага или сломленных условиями концлагерей «агентов-новобранцев» сама по себе не составляла дееспособной агентурной сети. Ее предстояло еще сформировать.

ШКОЛЫ ДИВЕРСАНТОВ И ШПИОНОВ

Большое количество завербованных будущих лазутчиков надо было пропустить через обучение в специальных разведывательных школах и на курсах. Опираясь на опыт разведывательных школ, существовавших в Германии до нападения на СССР, в присоединенной Австрии, в оккупированных Варшаве, Гааге и Белграде, абвер и СД в первые же месяцы войны развернули подобные учреждения на оккупированной советской территории. Первые такие школы возникли в Риге, белорусском городе Борисове, в местечке Катынь под Смоленском, позже — в Харькове, Орле, Курске. Преподавательский и инструкторский состав школ формировался главным образом, особенно первое время, из числа офицеров абвера и СД, считавшихся «знатоками России». Как правило, они свободно владели русским языком, были хорошо знакомы с условиями советской жизни, так как находились в нашей стране на разведывательной работе, числясь многие годы служащими дипломатических и иных официальных представительств Германии. Часть постоянного персонала школ составляли агенты немецкой разведки из числа русских эмигрантов (правда, доступ их к строго охраняемым тайнам, особенно связанным с обеспечением агентуры личными документами, по соображениям конспирации был ограничен). Позднее в качестве инструкторов были привлечены несколько бывших офицеров Красной Армии. Но это было исключением из общих правил и касалось лишь тех военнопленных, которых нацистам удалось прочно «прибрать к рукам».

Важнейшее место в программе обучения занимало освоение агентом методов подрывной работы — всякий раз для каждого в зависимости от характера предстоящего задания, то есть в соответствии с профилем его будущего использования.

Но были общие вопросы, которые изучали все, независимо от специфики будущей задачи. Это — организация советских вооруженных сил, уставы, наставления и вооружение Красной Армии, инженерное дело, топография и тактика, строевая подготовка и парашютизм.

Будущих диверсантов обучали способам подрыва поездов (прежде всего воинских эшелонов с живой силой, боевой техникой и боеприпасами), разрушения железнодорожного полотна, мостов, линий высоковольтной передачи и других сооружений стратегического значения. Теоретические знания закреплялись практическими прикладными занятиями в полевых условиях, приближенных к реальной обстановке. Много времени уделялось пользованию оружием, методам бесшумного захвата и умерщвления жертв нацистской разведки.

Тех, кому предстояло вести наблюдение за передвижением войск по прифронтовым железным и шоссейно-грунтовым дорогам или заниматься шпионажем в более широком плане, подробно инструктировали, какие сведения прежде всего могут интересовать разведку, где и каким образом можно их добывать, как обзаводиться нужными знакомыми и источниками информации. Они изучали радиодело, шифры, коды. Часть агентов, кроме того, была ориентирована на изучение «оперативной обстановки» в районе своего местонахождения, условии легализации новых групп лазутчиков. Им надлежало искать места, подходящие для парашютной доставки вспомогательных шпионских и диверсионных средств и снаряжения агентуре, приступившей к выполнению заданий; отыскивать площадки для приземления новых партий агентов-парашютистов, а также убежища для их укрытий на первое время. Общим для всех агентов было задание любой ценой, не останавливаясь ни перед чем, добывать подлинные личные документы, продовольственные аттестаты, вещевые книжки, бланки со штампами и печатями воинских частей.

Имея дело с людьми, по их представлениям сдавшимися в плен под влиянием нацистской пропаганды, офицеры абвера и СД большое значение придавали «идеологическому закреплению» агентуры. Шла интенсивная антисоветская обработка, которая в общем-то находила известную почву, особенно в первый период войны, породившей растерянность среди определенной части красноармейцев и командиров. Слушателей разведывательных школ вовлекали в антисоветские организации типа «Союза борьбы за освобождение России» и «Национально-трудового союза».

Важнейшей целью антисоветской обработки агентов, как ее понимали руководители абвера и СД, было внушить мысль, что они не просто шпионы в обыденном смысле этого слова, а «русские, украинские, грузинские патриоты, ведущие борьбу за лучшее будущее своей страны и своего народа».

В некоторых школах имела хождение памятка под любопытным названием — «Размышления разведчика». Она содержала напутствия и советы, о которых агент не должен забывать, отправляясь на задание. В ней, в частности, говорилось:

«Запомни раз и навсегда, что отныне ты воин тайного фронта, что на твоем пути будут одни трудности и преграды, которые ты должен умело и эффективно преодолеть. Забудь свое прошлое. В основе твоей жизни лежит легенда. Твоя работа требует от тебя силы воли и твердого характера, а поэтому, не откладывая, берись за устранение своих уязвимых сторон. Важное значение в твоем деле может иметь случай, поэтому никогда не упускай удачного случая. Возьми для себя за правило не выделяться из окружающей среды, подстраиваться под массу… Не вербуй себе в помощники неразвитых людей. Но в то же время не забывай, что под глупой физиономией может скрываться золотой человек. Никогда не назначай встречи в одном и том же месте, в одно и то же время. Если ты хочешь что-либо узнать о постороннем, говори с собеседником так, чтобы не чувствовалось твоих наводящих вопросов. Если ты хочешь чем-то поделиться, подумай: „Я это скажу через пять минут“. По прошествии этого срока ты убедишься, что у тебя пропало желание откровенничать. Развивай свою память и наблюдательность. И научись молчать, ибо способность молчать и запоминать будет твоим первым и лучшим помощником. Если ты любишь женский пол. то никогда не влюбляйся и чаще меняй женщин. Имей в виду, что объект твоей любви может оказаться на службе в контрразведке, и тогда ты пропал».

Среди слушателей разведывательно-диверсионных школ постоянно распространялась антисоветская литература и враждебная нашей стране периодическая печать. Вместе с тем преподаватели держали своих слушателей и в курсе подлинных событий, происходящих в Советском Союзе, правильно считая, что без подобной ориентации агенту трудно будет рассчитывать на успех. Для агентов, писал впоследствии Шелленберг, «устраивались доклады и лекции, сопровождаемые показом диапозитивов, и даже поездки по Германии с целью ознакомления с условиями жизни немцев, которые они могли бы сравнить с жизненным уровнем русских. Тем временем преподаватели и доверенные лица изучали истинные политические взгляды этих людей: они выясняли, привлекают ли их только материальные выгоды, или они на самом деле вызвались служить нам из политических убеждений»[229].

Не полагаясь только на школы и их преподавателей и инструкторов, на заключительной стадии подготовки агентуры, перед самой заброской в советский тыл, к делу часто подключались руководящие деятели СД и абвера. Перед заброской шпионских и диверсионных групп, имевших особо важные задания, высшие чины разведки лично встречались с агентами, чтобы убедиться, насколько они надежны и подготовлены к выполнению заданий. Как правило, такие инспекционные встречи сопровождались обильными выпивками, не в последнюю очередь в надежде, что таким образом можно будет легче «развязать языки».

Интересные подробности одной из таких встреч приводит Шелленберг. Два бывших офицера, москвичи, попавшие в августе 1941 года в плен под Брянском, «прошли у нас многостороннюю специальную подготовку и как наиболее интеллигентные и осведомленные люди были намечены для участия в операции „Цеппелин“. Я навестил их в одной из берлинских квартир, где они проживали под видом гражданских лиц.