Сын сапожника

Детство будущего вождя мирового пролетариата не было ни безоблачным, ни счастливым. Начать с того, что происходил он из не самой обеспеченной семьи. Как говорит об этом его официальная биография, он «родился в городе Гори, Тифлисской губернии. Отец его – Виссарион Иванович, по национальности грузин, происходил из крестьян села Диди-Лило, Тифлисской губернии, по профессии сапожник, впоследствии рабочий обувной фабрики Адельханова в Тифлисе. Мать – Екатерина Георгиевна – из семьи крепостного крестьянина Геладзе села Гамбареули»[1]. При этом Виссарион Иванович был куда в большей степени известен не как умелый мастеровой, а как дебошир и пьяница – поговорка «пьет как сапожник» была в отношении него более чем справедливой. Денег в семье никогда особых не водилось, так что говорить о сколь бы то ни было благополучной жизни не приходится. Все вполне закономерно ожидали, что сын Виссариона тоже станет сапожником и со временем, так же как отец, покатится по наклонной плоскости, постепенно теряя человеческий облик. То, что судьба Иосифа сложилась иначе, насколько его мечты и мысли отличались от того, о чем задумывался и мечтал средний гориец, уровень его образования породили массу сплетен о том, кто же был отцом юного Джугашвили. По одной версии, им был князь Голицын, по другой – виноторговец Яков Эгнатошвилли, по третьей – и вовсе Николай Пржевальский. Но на самом деле Иосиф был сыном Виссариона. Наверное, можно было бы сомневаться в этом, не будь его матушка настолько религиозной и богобоязненной. Да и муж, по-горски самовластный, обладавший тяжелым характером, зорко приглядывал за своей супругой. Судя по всему, те, кто говорит об измене Екатерины, о том, что отцом Сталина был не горийский сапожник, а кто-то иной, просто никогда не бывали на Кавказе. В год, когда был зачат будущий «отец народов», Виссарион пребывал еще в более или менее светлом разуме, и надумай супруга ему изменить, живой она осталась бы едва ли. Со временем, правда, Екатерина, что называется, вошла в силу, научилась противопоставлять свою волю выходкам пьяного самодура, но в первые годы брака она, выданная замуж шестнадцатилетней – по тогдашним и тамошним меркам относительно поздно – без особого приданого (Екатерина осталась сиротой и жила вместе с братьями у дяди), была образцовой женой.

Так что оставим досужие домыслы журналистам желтой прессы, которые так горазды перемывать кости покойникам, и примем за истину мнение внучки Иосифа – Галины Яковлевны Джугашвили: «Своим прадедом я считаю Виссариона Ивановича Джугашвили. А версия об «отцовстве» Пржевальского основана на его внешнем сходстве с дедом, которое действительно было поразительным. Тот факт, что Пржевальский останавливался в Гори, а после высылал деньги матери деда Катерине, ничего не доказывает. Никаких документальных свидетельств его «отцовства» нет»[2].

Кстати, если говорить об уровне образования, назвать запойного сапожника и крестьянскую дочь безграмотными горцами как-то язык не поворачивается. Посудите сами: многие ли из вас как следует знают больше одного иностранного языка? Не говоря уже о том, что Виссарион и Екатерина читали и писали по-грузински, отец Иосифа бегло говорил на русском, тюркском и армянском. Ну а то, что Виссарион частенько прикладывался к бутылке. Случается, как говорится, причем даже с самыми лучшими и благородными людьми. Так что, даже спиваясь, он оставался весьма образованным алкоголиком.

Иосиф Джугашвили не был первенцем. Так сложилось, что дети в семье Виссариона рождались слабыми, никто из них не доживал даже до своего первого дня рождения. Бог знает, отчего. Может быть, речь идет о каком-то расстройстве половой функции у одного из родителей, но скорее дело было в пристрастии сапожника к спиртному. Впрочем, дела это не меняет: очередной отпрыск разгульного кавказского сапожника мало того что родился живым, так еще и пережил критический для его братьев и сестер срок – крестины.

Правда, младенец был откровенно хилым – настолько, что вызывал раздражение у отца. Да еще и родовая травма отнюдь не делала его красавцем: «сухая» рука, вошедшая в сотни воспоминаний, «страшилок» и анекдотов, – не результат несчастного случая в Гори, как любил рассказывать сам Сталин, стараясь найти более «благородное» объяснение своей физической особенности. Правда, даже расти он богатырем, Виссарион нашел бы, чем быть недовольным: характер у него был, как говорится, не дай Бог, а рука тяжелая. Так что, по-хорошему, удивительно, что Иосиф пережил детство. С отца сталось бы и пришибить ребятенка ненароком, особенно если сам он был в подпитии или в настроении «поучить» семейство, а отпрыск проявлял непокорность или нерасторопность.

Настоящим отцом Сталина оказался русский путешественник

Просматривая вековые манускрипты, историки неожиданно обнаружили на первый взгляд ничем не приметную запись. На одной из ветхих, пожелтевших страниц церковно-приходской книги был засвидетельствован факт рождения Иосифа Джугашвили, дата появления младенца на свет – 6 декабря 1878 года. А ведь по сей день считается, что товарищ Сталин родился 21 декабря 1879 года…

Случайная находка послужила поводом к новому исследованию прошлого «вождя всех народов». И вот достоянием общественности стала новая невероятная версия происхождения потомка простого грузинского кустаря из города Гори – версия о том, что настоящим отцом Иосифа Виссарионовича был не грузин Джугашвили, а русский путешественник, исследователь Дальнего Востока и Центральной Азии, первооткрыватель дикой лошади смоленский дворянин Николай Михайлович Пржевальский.

Все началось между второй экспедицией ученого к озеру Лобнор и в Джунгарию (1876–1877) и его третьим походом в глубины Тибета (1879–1880). Зимой и весной 1878 года Пржевальский поправлял здоровье на Кавказе, заезжал и в Гори, где, будучи гостем князя Маминошвили, познакомился с его дальней родственницей, двадцатидвухлетней Екатериной Джугашвили, урожденной Геладзе. К тому времени семья Геладзе уже достаточно давно жила в городе, и Екатерина была грамотна, что по тем временам было уникальным.

Пржевальский, доселе не испытывавший особо рьяной тяги к женскому обществу, был очарован красотой юной и образованной грузинки. Встречался с ней и проводил время к взаимному удовольствию обеих сторон.

К этому времени Екатерина была четыре года как замужем за Виссарионом Джугашвили, сапожником из села Диди-Лило. Супруги жили в Гори в скромном домике недалеко от кафедрального собора в «русисубани» – русском квартале, где были расквартированы военные и останавливались все русские путешественники. Все трое детей, рожденных Екатериной от Виссариона, умерли в младенческом возрасте. Ее муж в первые годы семейной жизни снискал славу известного на весь город мастера, имел много заказов и смог открыть собственную мастерскую, но к моменту роковой встречи стал спиваться и издеваться над женой. В семье катастрофически не хватало денег, и Екатерина Геладзе была вынуждена заниматься наемной поденной работой, чтобы свести концы с концами.

Родившийся после отъезда Пржевальского четвертый ребенок Екатерины, Иосиф (он же Coco), рос здоровым и крепким. Жизнерадостный и общительный, он всегда был окружен товарищами…

В 1885 году Джугашвили-старший уехал на работу в Тифлис, а князь неоднократно передавал матери Сталина значительные суммы присланных со Смоленщины «алиментов»././

Екатерина мечтала вырастить сына образованным. Пределом ее мечтаний был сан священника, и потому она пристроила его (не исключено, что с помощью «алиментов» Пржевальского) в духовное училище Гори, открытое еще в 1818 году и считавшееся старейшим учебным заведением города. Она настояла, чтобы он занимался не только грузинским, но и русским языком, добилась стипендии в три рубля в месяц (по тем временам это были довольно приличные деньги).

Конечно, трудно безоговорочно поверить в предложенную исследователями версию – слишком уж много вопросов остается, так сказать, открытыми. Но даже если все это, собранное по крупицам из разных источников и подобно причудливой мозаике принявшее форму новой картинки, – ложь, остается непонятным, отчего у «вождя и учителя» две даты рождения. А то, что их две, – чистейшая правда. Официальная, пышное семидесятилетие которой Сталин отмечал всенародными гуляньями на Красной площади в 1949 году, была, скорее всего, придумана самим Иосифом Виссарионовичем (или все-таки Иосифом Николаевичем?). Обнаруженная же запись о рождении 6 декабря 1878 года может в некоторой степени служить подтверждением новой версии.

К слову. Когда большевики-ленинцы захватили в России власть, а ученик Пржевальского Козлов продолжал свои экспедиции в Монголию, о его почившем учителе, великом исследователе Центральной Азии, генерал-майоре и почетном члене Петербургской академии наук как-то очень тихо «забыли». Но после войны 1941–1945 годов (а к этому времени Сталин окончательно стер ленинскую гвардию в лагерную пыль и политика «пролетарского интернационализма» все больше стала напоминать державно-патриотическую), когда отец всех народов задумал вернуть советской стране ее героев, в числе самых первых именных наград была учреждена золотая медаль имени Николая Пржевальского[4].

Впрочем, мальчик, каким бы болезненным он ни был, старался оправдывать надежды отца, расти сильным, настоящим мужчиной. Во всяком случае, большего драчуна, забияки и разбойника, чем юный Иосиф, на его улице, наверное, не было. Как, не было и лучшего враля-рассказчика среди мальчишек. Собственно, вот это-то умение рассказывать, увлекать своей речью сверстников и навело мать Иосифа на мысль, которая скоро завладела ее вниманием полностью: сын должен стать священником. Это представлялось ей просто идеальным будущим для ребенка: на общем фоне даже обычный приходской священник в Грузии выглядел настоящим аристократом, человеком, обладающим достатком и властью. Поэтому она приложила немало усилий для того, чтобы устроить сына в начальное духовное училище. Кстати, тут-то и выяснилось, что «уличное образование», полученное им, не сводилось к одним только дракам и проказам: неожиданно для матери оказалось, что Иосиф вполне прилично знает русский язык.

Так что преподаватели училища, куда он был зачислен в девятилетнем возрасте, были премного довольны новым учеником. В отличие от его отца.

На самом деле Виссариону довольно долго было просто наплевать на сына. Но, как это частенько бывает у людей сильно пьющих, иногда им овладевали бурные приступы отцовских чувств. Во время одного из таких отеческих «наплывов» он вдруг обнаружил, что его отпрыск всерьез готовится стать священнослужителем. Может быть, на трезвую голову это и не вызвало бы у него никаких возражений – повторюсь: священник по местным меркам был человеком весьма значительным, – но тут сапожником овладел бес противоречия. Ни о каких дискуссиях и спорах не шло речи: вся логика отца сводилась к тому, что, де, я – сапожник, и мой сын будет сапожником, и баста! После этого он буквально силком увез наследника с собой в Тбилиси, или, как город назывался в то время, – Тифлис. Почему именно туда? Очень просто: в Тифлисе располагалась обувная фабрика Адельханова – довольно крупное для той поры предприятие, где Виссарион нашел себе работу. Нашел, прямо скажем, без особого труда: мастерство он на ту пору еще не пропил. Но вот куда девать привезенного с собой ребенка? Протрезвев, суровый отец осознал, что взвалил на себя лишнюю обузу, и пристроил сына на ту же самую фабрику. Не подмастерьем, потому что научить его хоть каким-то азам своего ремесла не удосужился, а так – мальчиком на побегушках. Паршивое питание, несложная, но выматывающая работа, постоянные колотушки отца, скорее всего, быстро сделали бы свое дело и освободили Виссариона от докуки и лишнего рта, позволив при этом соблюсти пресловутую горскую гордость, но тут в Тифлисе появилась его жена и со скандалом забрала Иосифа обратно в Гори.

После этого грозный отец в семью не возвращался, да и вообще как-то пропал с горизонта событий. Одно время ходили слухи, что он, де, погиб в пьяной драке, потом – что не погиб, а просто опустился, потерял работу и бродяжничает. Как бы то ни было, до 1912 года Иосиф не заявлял официально, что его отец мертв. Впрочем, может быть, он просто потерял его из виду? Эдвард Радзинский, скажем, цитирует прелюбопытнейшее письмо, присланное ему одним корреспондентом из Твери: «В 31-м году я познакомился в Сухуми со стариком. Он стоял у чебуречной на набережной и просил денег. Не дал, он был очень пьян. И вдруг он заорал: «Ты знаешь, кому не дал денег?» И матюшком меня. Я жил в двух шагах от чебуречной, и моя хозяйка видела из окна всю сцену. Когда я пришел, она мне сказала шепотом: «Когда совсем напьется, говорит, что родил Иосифа Виссарионовича.

Этой писькой, кричит, я его сделал!» Сумасшедший человек! В следующем году я приехал, но старика, конечно, не было. Он жил в подвале рядом с чебуречной – и люди видели, как ночью его увозили»[5].

Сказать, что после исчезновения домашнего тирана семья Джугашвили стала счастливее, сложно. Времена начались откровенно тяжелые и безденежные. Хорошо еще, что Иосиф радовал мать и наставников успехами в училище, куда он, разумеется, вернулся сразу после возвращения домой: его не только освободили от платы за обучение, но и назначили казенное содержание, позволившее относительно безбедно закончить обучение. Если верить описанию, приводимому петербургской журналисткой Еленой Прудниковой, склонной, впрочем, к откровенным панегирикам вождю: «Сын глубоко верующей матери, он и сам был очень набожен, никогда не пропускал служб, неукоснительно выполнял церковные правила и следил, чтобы их выполняли другие. Он очень любил петь, легко выучил ноты и вскоре уже помогал регенту училищного хора, иной раз заменяя его. Как лучший чтец в училище, Сосо обучал других чтению псалмов, был главным чтецом и певчим на торжественных молебнах»[6]. Одним словом, если даже часть этой характеристики соответствует истине, подростку было обеспечено большое будущее и завидная карьера.

Но срок его обучения в училище подошел к концу, и в 1894 году он сделал следующий шаг в своем образовании – казалось бы, вполне логичный для будущего священника, – поступил в 1-й класс Тифлисской духовной семинарии. В ту пору ни он, ни его набожная мать не знали, что это учебное заведение давно превратилось из богоугодного в крамольное и служит рассадником революционных идей. Иногда, правда, говорят, что, де, был у истории шанс повернуться в совсем иную сторону. Приняла бы Екатерина предложение одного из наставников Иосифа устроить ее сына не в духовную, а в учительскую семинарию – и, глядишь, не было бы у России Сталина! Но, во-первых, история не знает сослагательного наклонения, а во-вторых, социалистические идеи пустили в то время корни во всех учебных заведениях, кроме, разве что, самых провинциальных. Так что от смены училища ничего глобально не изменилось бы.

Как бы то ни было, в 1894 году Иосиф Джугашвили покинул Гори и отправился навстречу своей судьбе в Тифлис. За душой у него не было практически ни гроша, зато базовое образование было весьма приличным (знание Писания – намного выше среднего, русский язык – внятный и почти чистый, общенаучные представления – в контексте эпохи и учебной программы духовного училища), а на шее был намотан модный в те времена красный шарф, подаренный матушкой. Тяжелое детство оставалось за спиной, а впереди маячила самостоятельная жизнь и большое будущее.

Об издании книги «Рассказы о детстве Сталина»

– Я решительно против издания «Рассказов о детстве Сталина».

Книжка изобилует массой фактических неверностей, искажений, преувеличений, незаслуженных восхвалений. Автора ввели в заблуждение охотники до сказок, брехуны (может быть, «добросовестные» брехуны), подхалимы. Жаль автора, но факт остается фактом. Но это не главное. Главное состоит в том, что книжка имеет тенденцию вкоренить в сознание советских детей (и людей вообще) культ личностей, вождей, непогрешимых героев. Это опасно, вредно. Теория «героев» и «толпы» есть не большевистская, а эсеровская теория. Герои делают народ, превращают его из толпы в народ – говорят эсеры. Народ делает героев – отвечают эсерам большевики. Книжка льет воду на мельницу эсеров. Всякая такая книжка будет лить воду на мельницу эсеров, будет вредить нашему общему большевистскому делу.

Советую сжечь книжку[8].

Сын таможенника

Будущий фюрер германского народа родился в самом центре Европы, в Австрии, в городке Браунау на Инне. Его родители – Алоиз и Клара Хидлер (урожденная Пельцль) – были, что называется, интеллигенцией в первом поколении. Алоиз – сын зажиточного крестьянина – вместо того, чтобы пойти по проторенной дорожке, сделал карьеру таможенного чиновника, неплохо продвинувшись по служебной лестнице. К апрелю 1889 года, когда родился его сын, Алоиз был человеком немолодым. В это время он уже был довольно зажиточным бюргером – получал более чем приличную государственную пенсию и старался жить на городской манер, подобно всем маргиналам усиленно копируя «господский» образ жизни. Он даже купил себе поместье близ городка Ламбах, став хоть и не крупным, но землевладельцем (потом, впрочем, он был вынужден продать его). Соседи в один голос признавали его авторитет (сложно было не признать авторитет гневливого и шумного усача, вечно ходившего в чиновничьем мундире). Впрочем, в одной области он и впрямь был несомненным авторитетом: семья Хидлеров испокон веку занималась пчеловодством, так что Алоиз с детства знал огромное количество секретов, связанных с пчелами: соседи, державшие пасеку, частенько просили его совета.

Мать Адольфа была женщиной набожной и, как о ней пишут, какой-то забитой. Правда, «забитой» тут нужно понимать двояко: в качестве аргумента в семейных ссорах Алоиз не стеснялся давать волю кулакам. А поводом для ссор могло стать все что угодно. В частности, неудовольствие отставного таможенника вызывало то, что Клара никак не могла родить ему сына. Наличие потомка мужского пола было для Алоиза моментом ключевым, можно сказать, статусным: ему хотелось чувствовать себя основателем династии, как говорил в свое время Наполеон, «не потомком, а предком». А с детьми в семействе было как раз не слишком хорошо. Дело в том, что австрийские крестьяне жили в ту пору достаточно замкнутыми общинами, имевшими мало контактов с внешним миром. Как следствие, вполне обычным делом были близкородственные браки с соответствующими последствиями – врожденными уродствами детей, частыми выкидышами и мертворожденными младенцами. Алоиз и Клара были также родственниками во втором поколении. Первые три беременности Клары закончились выкидышами или рождением мертвых детей. А Адольф и его младшая сестра Паула родились слабыми, подверженными массе различных болезней.

Младенец Адольф

Любители изображать Гитлера чудовищем и выродком уделяют его близкому к инцесту происхождению невероятное внимание. Послушаешь их – и Гитлер представляется истинным выродком, изначально неполноценным от природы. Просто вследствие неудачно сложившихся родственных связей. Если бы все было так просто! Но, как известно, простые объяснения редко бывают истинными, и правда лишь изредка лежит на поверхности. Дурной генетике будущий вождь национал-социалистической партии был обязан лишь слабым здоровьем и общей болезненностью. Чудовищем от рождения он не был.

Великий антисемит?![9]

Уже в начале 20-х годов, когда появились первые решающие успехи в партийно-политической карьере Гитлера, определившие его дальнейший жизненный путь, некоторые политические противники открыто ставили вопрос, откуда же родом этот «крикливый вождь чистого германства», кто его дед по линии отца и может ли он доказать, что не имеет хотя бы частичного еврейского происхождения.

После 30 января 1933 года, когда Гитлер взял власть в свои руки и начал систематически ее укреплять, в Германском Рейхе вынуждены были замолчать те, кто в открытую говорил о его происхождении. Соответственно, огромный «бумажный аппарат» гестапо, СС и т. д. мог переделать прошлое вождя так, как ему этого хотелось, что в конечном итоге и было сделано. Но.

Спустя полтора года после «смерти» Адольфа Гитлера (я поставил кавычки, так как сам факт смерти так и не был установлен) старые предположения начали подпитываться новыми аргументами и фактами из источников, которые заслуживали доверия.

Во-первых, это была фотография могилы с еврейского кладбища с якобы похороненным там дедом Гитлера – правда, оказалось, что покоящийся там Адольф Гитлер (я и сам сначала очень удивился!) всего на 5 лет старше своего всемирно известного тезки, соответственно его дедом быть не мог. Это стало скорее не доказательством, а некой исторической шуткой над фюрером. В то время, да и сейчас, среди евреев фамилия Гитлер довольно распространена, как и имя Адольф.

Со вторым источником все намного сложнее, хотя многие историки и биографы приняли его. Им оказался Ганс Франк, гитлеровский генерал-губернатор Польши с 1939 по 1945 год. В своем заключительном слове на трибунале он сказал, «что не хочет оставлять в этом мире неоплаченных долгов». Незадолго до этого он в своей камере Нюрнбергской тюрьмы с помощью пастора и армейского священника Сиктуса О'Конора написал некие заметки, которые поставили в тупик многих биографов Гитлера.

В этих заметках сообщалось, что в конце августа 1930 года Франка вызвали к Гитлеру. Фюрер показал ему письмо и сказал, что это отвратительный шантаж со стороны его самых ненавистных родственников. Письмо было написано сыном сводного брата Гитлера и содержало в себе угрозу опубликовать «некоторые моменты семейной истории», которые в связи с последними высказываниями фюрера могут его просто погубить. Смысл письма заключался в том, что «у Гитлера течет еврейская кровь, и в связи с этим он просто не имеет права произносить антисемитские речи».

Гансу было поручено деликатно выяснить, о чем идет речь, и вот что он смог откопать. Удалось установить, что отец Гитлера был внебрачным ребенком поварихи по фамилии Шикльгрубер, которая работала по найму в одной семье. Следует отметить, что сам Адольф родился в результате кровосмешения, так как его отец Алоиз Гитлер женился в третий раз на женщине (будущей матери Гитлера), находясь с ней в родстве второй степени. В соответствии с законом, по которому внебрачный ребенок должен носить фамилию матери, он жил до 14 лет с фамилией Шикльгрубер. Когда его мать, то есть бабушка Гитлера, вышла замуж за некого господина с фамилией

Гитлер, то ее внебрачный ребенок был признан сыном Гитлера и Шикльгрубер. Все это понятно. Но интересно следующее: когда бабка Адольфа Гитлера родила ребенка, она работала в еврейской семье Франкербергеров. И этот Франкенбергер платил ей алименты за сына до 14-летнего возраста. Между бабкой Гитлера и Франкербергером много лет велась переписка, в которой стороны обещали не разглашать обстоятельства зачатия ребенка. Эти письма долгие годы хранились у человека, имевшего некое родство с Гитлером, но не знавшего, что в них содержится. Следовательно, совершенно не исключена возможность того, что отец Гитлера был наполовину евреем, а сам Адольф Гитлер был евреем аж на четверть.

Первый крик будущего диктатора Европы раздался в доме отставного чиновника вечером 20 апреля 1889 года. Алоиз был счастлив: его мечта о наследнике осуществилась. Младенца едва успели поднести к груди матери, а в представлениях и мечтах его отца вся судьба дитяти была уже расписана подробнейшим образом. Сыну таможенника предстояло тоже стать таможенником, добившись при этом невиданных высот в чиновничьей карьере и превзойдя родителя.

Священник Цанширм, к которому обратились, чтобы зарегистрировать рождение малютки, был не то не слишком грамотен, не то туговат на ухо, а может быть, ему показалось слегка непонятным произношение отставного таможенника – в центре Европы, что в Австрии, что в Швейцарии, до сих пор встречаются самые диковинные диалекты немецкого, так что порой жители двух отдаленных деревень понимают друг друга весьма приблизительно, примерно так же, как русский поляка, – как бы то ни было, в метрику он вписал имя «Адольф Хитлер», поименовав таким образом не только отдельно взятого австрийского младенца, но и целую эпоху, следы которой заметны по сей день.

Итак, Адольф Гитлер, один из наиболее часто проклинаемых исторических персонажей прошлого века, вошел в этот мир, получив в наследство от родителей не слишком крепкое здоровье, но зато ясный рассудок и присущее крестьянам упорство в достижении цели. Именно это упорство и стало причиной его высочайшего взлета и глубочайшего падения.

Впрочем, судя по всему, не только ораторское искусство. Родом из детства и ставший всемирно знаменитым символ свастики. Зрительные впечатления Гитлера запомнились ему на всю жизнь. Впервые он увидел свастику, или «крест Ханга», в возрасте шести лет, когда был певчим в хоре мальчиков в Ламбахе, в Восточной Австрии. Она была введена бывшим аббатом Хангом как герб монастыря и в 1860 году высечена на каменной плите над обходной галереей обители. Позднее в этом солярном знаке Гитлер узрел символ победы арийского человека. Разработанный лично им стяг со свастикой в 1920 году стал знаменем НСДАП, а 1935 – государственным флагом нацистской Германии (см: Кох-Хиллебрехт, М. Homo Гитлер: психограмма диктатора. Минск, 2003).

Более того, любовь к рассказыванию историй и склонность к лидерству едва не привели будущего вождя германского народа к церковной карьере. «В свободное от других занятий время я учился пению в хоровой школе в Ламбахе, – писал он. – Это давало мне возможность часто бывать в церкви и прямо опьяняться пышностью ритуала и торжественным блеском церковных празднеств. Было бы очень натурально, если бы для меня теперь должность аббата стала таким же идеалом, как им в свое время для моего отца была должность деревенского пастора. В течение некоторого времени это так и было. Но моему отцу не нравились ни ораторские таланты его драчуна-сынишки, ни мои мечты о том, чтобы стать аббатом». Забавно, что мысли о духовном звании и о том, как приятно и выгодно принадлежать к столь мощной организации, как церковь, посещали не только Гитлера. Стать церковным иерархом мечтал в свое время и Йозеф Геббельс. Осуществись их мечты, церковь, вне всякого сомнения, приобрела бы прекрасных, беззаветно преданных ей служителей, а мир – кто знает! – обошелся бы без Третьего рейха.

Однако вскоре мечта о будущем, связанном с церковью, оставила Адольфа Гитлера. Общая напряженность в мире, ожидание войны, которая вот-вот должна начаться, сказывались на настроениях даже в маленьком провинциальном городке. К тому же юному Адольфу попались в руки несколько томов из отцовской библиотеки, посвященных тогда еще недавней франко-прусской войне. Нашлись там и книги, повествующие о героическом прошлом германцев, империи Фридриха Великого и Священной римской империи. Как и многим мальчишкам того времени, Гитлеру «загорелось» стать солдатом. Но в его случае чистые эмоции, свойственные воинственным пацанам всех времен и народов, подкреплялись хотя и фрагментарными, но все же познаниями об истории Германии.

Однако до осуществления этой мечты нужно было еще дожить. А пока Алоиз Хидлер решил дать сыну образование. Младшие классы базовой «народной» школы Адольф одолел без труда. «Учение в школе давалось мне до смешного легко, – вспоминал он. – Это оставляло мне очень много времени, и я свой досуг проводил больше на солнце, нежели в комнате. Когда теперь любые политические противники, досконально исследуя мою биографию, пытаются «скомпрометировать» меня, указывая на легкомысленно проведенную мною юность, я часто благодарю небо за то, что враги напоминают мне о тех светлых и радостных днях». Но, окончив базовые классы, нужно было выбрать гимназию или реальную школу, чтобы продолжить обучение. Естественно, Алоизу гимназия пришлась не по нраву. Это, во-первых, обошлось бы семье довольно дорого, а во-вторых, в гимназии преподавали массу гуманитарных предметов, совсем ненужных чиновнику на государственной службе. А Алоиз, считая себя на редкость удачливым человеком, а свою карьеру – верхом совершенства, хотел для сына только такого будущего. Кроме того, он довольно рано заметил способности сына к рисованию, а в австрийской гимназии этот предмет, по его мнению, преподавался из рук вон плохо. Поэтому Адольф стал посещать реальную школу в Линце.

Некоторое время все шло хорошо. Однако вскоре между отцом и сыном наметился разлад. Дело в том, что детская мечта о военной карьере слегка поблекла, а ее место заняло стремление стать художником. Мысль эта, подкрепленная неплохим вкусом, твердой рукой и умением рисовальщика, надолго завладела Гитлером. Но его отец был против. Одно дело – уметь рисовать, а другое – бросить все ради неясного будущего, которое ожидает художника! Этого Алоиз допустить не мог и, должно быть, клял себя за то, что сам способствовал развитию у сына таланта рисовальщика.

О спорах с ним относительно своей дальнейшей судьбы Адольф вспоминал с содроганием: у Алоиза Хидлера был тяжелый характер. «Пока планы отца сделать из меня государственного чиновника наталкивались только на мое принципиальное отвращение к профессии чиновника, конфликт не принимал острой формы. Я мог не всегда возражать отцу и больше отмалчиваться. Мне было достаточно моей собственной внутренней решимости отказаться от этой карьеры, когда придет время. Это решение я принял и считал его непоколебимым. Пока я просто молчал, взаимоотношения с отцом были сносные. Хуже стало дело, когда мне пришлось начать противопоставлять свой собственный план плану отца, а это началось уже с 12-летнего возраста. Как это случилось, я и сам теперь не знаю, но в один прекрасный день мне стало вполне ясным, что я должен стать художником. Мои способности к рисованию были бесспорны – они же послужили одним из доводов для моего отца отдать меня в реальную школу. Но отец никогда не допускал и мысли, что это может стать моей профессией. Напротив! Когда я впервые, отклонив еще раз излюбленную идею отца, на вопрос, кем бы я сам хотел стать, сказал – художником, отец был поражен и изумлен до последней степени. «Рисовальщиком? Художником?» Ему показалось, что я рехнулся или он ослышался. Но когда я точно и ясно подтвердил ему свою мысль, он набросился на меня со всей решительностью своего характера. Об этом не может быть и речи. «Художником?! Нет, никогда, пока я жив!» Но так как сын в числе других черт унаследовал от отца и его упрямство, то с той же решительностью и упорством он повторил ему свой собственный ответ. Обе стороны остались при своем. Отец настаивал на своем «никогда!», а я еще и еще раз заявлял «непременно буду». Конечно, этот разговор имел невеселые последствия. Старик ожесточился против меня, а я, несмотря на мою любовь к отцу, в свою очередь, против него. Отец запретил мне и думать о том, что я когда-либо получу образование художника. Я сделал один шаг дальше и заявил, что тогда я вообще ничему учиться не буду».

Скажем сразу: шаг был более чем смелый и в той же мере безрассудный. Дело в том, что Алоиз Хидлер был тяжел на руку и скор на расправу и частенько пускал в ход кулаки, когда прочие аргументы заканчивались или он оказывался слишком пьян, чтобы к ним прибегнуть. Так что, противореча отцу, Адольф подвергал себя вполне реальной опасности: в подпитии Алоиз не смотрел, куда бьет, и не соразмерял силы.

Найден дневник Паулы Гитлер: избиваемый отцом, будущий диктатор вымещал злобу на сестре.

В Германии сделана сенсационная находка: обнаружен дневник, написанный сестрой Адольфа Гитлера Паулой. Об этом накануне сообщили немецкие историки Тимоти Райбак и Флориан Байерль. О месте находки ученые умалчивают. По их словам, дневник напечатан на машинке, его подлинность доказана экспертизой.

Дневник Паулы Гитлер представляет собой уникальный экскурс в историю проблемной семьи фюрера. По словам доктора Райбака, ученым «впервые удалось проникнуть в прошлое семьи Гитлера на ранней стадии». Дневник свидетельствует, что брат Паулы был агрессивным подростком и часто избивал ее. Описывая самые ранние воспоминания своего детства, когда ей было около восьми, а Адольфу 15 лет, Паула пишет: «Я снова чувствую тяжелую руку брата на своем лице».

«Адольф был старшим братом и заменял собой отца. Он был очень суров с Паулой и постоянно бил ее. Но она смотрела на это сквозь розовые очки и оправдывала его, считая, что это было полезно для ее воспитания», – рассказывают исследователи.

Доктор Райбак – глава немецкого Института современной истории в Оберзальцберге, занимающегося исследованием личности Гитлера. Байерль написал несколько книг о лидере нацистской партии и канцлере Третьего рейха.

Другим открытием стало то, что Паула, которую до сих пор считали невинной свидетельницей в семье Гитлера, была помолвлена с одним из самых зловещих врачей Холокоста, занимавшихся эвтаназией. Исследователи вышли на российские протоколы допросов, из которых следует, что Паула Гитлер была помолвлена с Эрвином Йекелиусом, ответственным за убийство 4 тысяч человек в газовой камере в годы войны.

«До этого момента репутация Паулы Гитлер была чиста. Но в таком ракурсе ее образ невинной маленькой овечки несколько померк», – говорит Байерль. По его мнению, «то, что она собиралась выйти замуж за одного из самых ужасных австрийских преступников, означает, что она тоже причастна к смерти, ужасам и газовым камерам».

Доктор Райбак добавляет: «Для меня стало открытием, что Паула собиралась выйти замуж за Йекелиуса, это одно из самых ошеломляющих открытий за всю мою карьеру». Между тем Паула, которая позднее жила под псевдонимом Вольф, не вышла замуж за Йекелиуса, поскольку брат запретил ей этот брак.

Историки также обнаружили мемуары, написанные совместно сводным братом Гитлера Алоизом и сводной сестрой Ангелой. В одном из отрывков описана жестокость отца Гитлера, которого тоже звали Алоиз, и то, как мать Адольфа пыталась защитить сына от постоянных избиений: «В страхе, видя, что отец больше не может сдерживать свой необузданный гнев, она решила закончить эти истязания. Она поднимается на чердак и закрывает Адольфа своим телом, но не может уклониться от очередного удара отца. Она беззвучно терпит это».

Байерль говорит: «Перед нами предстает картина абсолютно дисфункциональной семьи, которую общественность еще никогда раньше не видела». По его словам, «ужасы Третьего рейха взросли в собственном доме Гитлера»[10].

Свою неудовлетворительную успеваемость в реальном училище Адольф Гитлер списывает именно на последствия этого спора с родителем, заявляя, что, пытаясь убедить его в своей правоте, он стал учиться только тому, что было ему интересно, – рисованию, географии и истории. Вряд ли это могло стать хоть что-то решающим доводом в их споре о выборе профессии, однако юношеский максимализм и невыдержанность характера могут подтолкнуть еще и не к такому решению.

Впрочем, если задуматься, этому можно найти и другие причины. Все-таки по сравнению с Браунау-на-Инне, где Адольф – сын выслужившегося из крестьян государственного чиновника и дочери богатого крестьянина – выглядел представителем местной элиты, Линц был относительно крупным городом. Здесь соперниками его в учебе были не крестьянские дети, а дети учителей, чиновников, коммерсантов. Для них Адольф был пришлым провинциалом, которого легко «обходили на поворотах». В результате ни с кем из них ему так и не удалось сойтись ближе: до конца обучения он обращался к однокашникам на «вы», и они платили ему тем же, подчеркивая отчуждение, царившее между ними.

Стоит сказать и о том, что в ту пору немецкая педантичность и самодисциплина еще не были в полной мере свойственны Гитлеру. В школьных табелях его прилежание оценивалось как «невыдержанное» или в лучшем случае «удовлетворительное». В результате же оценки его отнюдь не могли радовать родителей. «Отлично» и «превосходно» он получил лишь по рисованию и гимнастике. Что, впрочем, не должно вводить читателя в заблуждение: несмотря ни на что, Гитлер довольно много читал и хорошо разбирался во многих областях. И только технические науки, такие как, например, физика, давались ему с трудом. Этим, в принципе, и объясняется та доверчивость, с которой Адольф впоследствии «покупался» на псевдонаучные бредни типа теории полой Земли или «Учения мирового льда».

Первые ростки национализма проявились у юного Гитлера именно в реальном училище. Как обычно, в поисках идентичности, общих черт, принадлежности к большой группе, свойственных для детей в возрасте 10–12 лет, ученики разделились не только по интересам, но и по национальному признаку. Какая бы пропасть ни отделяла Адольфа от его однокашников, он был немцем, а значит – принадлежал к группе «чистокровных», ставивших себя выше всех, кто не являлся немцем. Подчеркивая свое происхождение, они «украшали свою одежду васильками и черно-красно-золотыми ленточками» и во всеуслышание, шокируя учителей, пели непатриотичную, а посему высочайше запрещенную к исполнению «Дойчланд юбер аллес» вместо австрийского гимна «Кроненлид». В течение самого короткого времени Гитлер превратился в фанатичного националиста, утверждающего свои идеалы со всей пылкостью юности.

Вероятно, все было бы не так серьезно, не попадись на пути молодого националиста соответствующий учитель – доктор Леопольд Петч. Есть такой тип школьных учителей и вузовских преподавателей – нереализовавшиеся проповедники или политики. Вместо того чтобы, как положено, давать знания по своему предмету, учить думать и делать выводы, они применяют свое положение учителя для того, чтобы насадить среди учеников свои взгляды. Безразлично – религиозные или политические, консервативные или либеральные, но свои. В большинстве случаев этим непрошеным гуру не удается подцепить на крючок больше одного-двух учеников, но и этого достаточно для того, чтобы признать причиняемый ими вред весьма ощутимым. Леопольд Петч относился именно к этому типу учителей, и Адольф Гитлер оказался среди его паствы. Объяснить, почему это произошло, весьма несложно. Леопольд Петч был умелым рассказчиком, способным увлечь своим повествованием, заставить сопереживать историческим персонажам. Гитлер же был восприимчивым слушателем, тем более что россказни старого учителя хорошо сочетались с той гремучей смесью, в которую превратились отрывочные исторические знания, почерпнутые в детстве, мальчишеские игры в рыцарей и бытовой национализм, почерпнутый в школе. «Сухие исторические воспоминания он умел превращать в живую увлекательную действительность, – говорил о своем учителе Адольф. – Часто сидели мы на его уроках полные восхищения и нередко бывали тронуты его изложением до слез. Счастье наше было тем более велико, когда этот учитель в доступной форме умел, основываясь на настоящем, осветить прошлое и, основываясь на уроках прошлого, сделать выводы для настоящего. Более чем кто бы то ни было другой из преподавателей он умел проникнуть в те жгучие проблемы современности, которые пронизывали тогда все наше существо. Наш маленький национальный фанатизм был для него средством нашего воспитания. Апеллируя все чаще к нашему национальному чувству чести, он поднимал нас на гораздо большую высоту, чем этого можно было бы достигнуть какими бы то ни было другими средствами». Подростки жадно впитывали откровения самозваного пророка. Впрочем, это не мешало Гитлеру получать по истории «удовлетворительно».

Результат таких проповедей сказывался: Адольф стал чувствовать себя носителем сокровенного знания, едва ли не избранным, тем, кто может объяснить все происходящее вокруг. В сочетании со сложным характером, заметно ухудшившимся в пубертатном возрасте, это делало подростка просто невыносимым. Противостояние с отцом становилось все более жестким, тем более что оба они – и Алоиз Хидлер, и Адольф – не умели сдерживать свой нрав.

Впрочем, вскоре противостоянию пришел конец: в начале 1903 года, зайдя на постоялый двор «Визингер» в Леондинге выпить вина, Алоиз Хидлер скоропостижно скончался от апоплексического удара. Срочно вызванные врач и священник, как ни торопились, уже не застали его в живых. Адольфу в ту пору было 13 лет.

После смерти мужа Клара еще некоторое время пыталась придерживаться его взглядов, настаивая на необходимости для сына чиновничьей карьеры, однако, будучи женщиной мягкосердечной, не смогла долго выдерживать его сопротивление. Она попыталась было как-то исправить положение, отправив Гитлера в другую школу, в Штайр, однако и там успехи его были, мягко говоря, посредственными, хотя и лучшими, нежели в Линце. Тем не менее Адольф как-то дотянул до выпуска и стал было уже готовиться к экзаменам на аттестат зрелости. Но тут с ним приключилась беда: он слег с воспалением легких и, по настоянию врачей, долгое время был вынужден избегать серьезных нагрузок на нервную систему. Этой рекомендацией он воспользовался, чтобы никогда больше не возвращаться в школу, которую так не любил. С угрозой карьеры чиновника так же было покончено. Как пишет он сам: «Тяжелое воспаление легких заставило врача самым настоятельным образом посоветовать матери ни при каких обстоятельствах не позволять мне после выздоровления работать в канцеляриях».

Следующий за выздоровлением год Гитлер не работал и не учился. Однако он съездил в Вену, чтобы разузнать о возможности поступить в Академию художеств, записался в библиотеку Общества народного образования, много читал, брал уроки игры на фортепиано. Жизнь его в тот год была бы и вовсе благостной, если бы не омрачавшее все обстоятельство – усилившаяся болезнь матери. После смерти мужа здоровье Клары заметно ухудшилось. С самого начала, когда семейный врач Эдуард Блох диагностировал саркому груди, надежд на выздоровление не было. Но летом 1906 года болезнь стала быстро развиваться. Опасаясь, что, покинув Линц, он уже не застанет Клару в живых, Адольф отказался от мысли поступить осенью в Академию художеств и остался с матерью. В январе 1907 года ей сделали операцию, и хотя по признанию лечащего врача это могло лишь ненадолго отсрочить кончину, Клара заверила сына, что состояние ее стабильно улучшается. Адольф, успокоенный этими уверениями, снова отправился в Вену, лелея мечту стать наконец настоящим художником. Детство будущего вождя Германии подошло к концу.

Подведем итоги?

Что ж, похожая картина, не правда ли? Тяжелые на руку, деспотичные отцы, забитые матери, находившие так-таки в себе силы, когда появилась такая необходимость, поддерживать своих сыновей, мечта о церковной карьере… Не разделяй их время и расстояние, можно было бы подумать, что речь идет о родных братьях. Детство и у того и у другого было, мягко говоря, отнюдь не «золотой порой». Тем не менее обоим нашим героям удалось выжить и сохранить не только здоровье и жизнь, но и самостоятельность мышления. Даже мечты о будущем были у них похожи – мечты, свойственные слабым, забитым, но умным детям, – о справедливости, о новой лучшей жизни, о правильных законах. И как ни назови тот социальный строй, тот политический порядок, который по прошествии многих лет они установили каждый в своей стране, корни у созданных ими систем были сходными. Потому что происходили они из детства.

Дело, судя по всему, не в условиях жизни и не в социальном происхождении, а в том, что судьба свела вместе, по разные стороны государственных и политических интересов, двух людей одного сорта, сходных по уму, по умению приспосабливаться и по фанатичности в достижении единожды поставленной цели.

Несостоявшийся священник

Первые несколько лет в семинарии были для молодого Джугашвили, конечно, сложными, но вполне терпимыми. Сложными – поскольку он попал в ее стены в период реакции. Меньше чем за год до этого учащиеся в первый раз за историю учебного заведения устроили преподавателям, как тогда любили говорить, обструкцию. Целую неделю они не посещали занятия, требуя увольнения особенно непопулярных преподавателей и смягчения правил внутреннего распорядка, мало чем отличавшихся от строгих монастырских. В итоге почти сотню студентов отчислили, а семинарию на год прикрыли. Открыв же ее снова, в тот самый год, когда туда поступил Иосиф, порядки завели и вовсе драконовские. Так, в частности, студентам было запрещено чтение любой светской литературы. Без причины, просто на всякий случай, во избежание крамольных мыслей. Ну и что, что одобрена цензурой? Мало ли какие вторые-третьи планы да подтексты цензура пропустила.

При этом Иосифу приходилось выкладываться на учебе по полной. Дело в том, что образование было на ту пору удовольствием, доступным далеко не всем, сиречь – дорогостоящим. Была, конечно, система казеннокоштного обучения – специально выделяемые казной гранты для особо выдающихся учеников, позволяющие освободить их от платы за обучение. Но для того, чтобы добиться чего-то подобного, нужно было либо задействовать нешуточные связи, либо действительно быть «звездным» учеником. Потому что как всегда: фонды ограничены, желающих – масса, возможностей принять на казенный кошт всех – нет. Но это был выход, и Иосиф им воспользовался: вошел в первую десятку учеников. Правда, сторонники версии о неверности Екатерины Виссариону Джугашвили видят здесь доказательство своей правоты. Де, не первым и не вторым в десятке был Иосиф, а всего лишь восьмым, так что без помощи «настоящего» отца, устроившего судьбу незаконнорожденного потомка, дело не обошлось. Но на самом деле, сдается мне, что тут они, что называется, передергивают. Потому что сперва Иосиф получал половинное содержание, и только год спустя, после специального ходатайства, ректорат семинарии выделил ему полный кошт, приняв молодого талантливого студента на полное содержание.

Семинарист Иосиф Джугашвили

Вполне терпимым можно назвать этот период жизни Иосифа потому, что в нем присутствовали новые знания, до которых он был, по воспоминаниям современников, необыкновенно жаден. И пусть были они несколько специфическими, но пища для ума в библейских притчах содержится преизрядная. Зато впоследствии будущий вождь пролетариата мог с одинаковой легкостью оперировать цитатами из Писания и изученного им позже Маркса. Зато в головы учеников вдалбливали минимум два мертвых языка и пару современных, среди которых был русский. Зато логика и риторика преподавались так, как будто семинаристов готовили не для карьеры «пастырей овец православных», а для богословских диспутов с врагами веры. Впрочем, кто знает, может, и такая мысль посещала составителей учебной программы.

Хорошо образованный человек

Миф о бюрократе, провинциале и невеже Сталине создан Троцким. Из-за недостатка информации историки повторяли эту чушь. Стоит отметить, что и сам Сталин хотел, чтобы его считали человеком от сохи и из народа. Это помогало ему в его борьбе с «интеллектуалами» в рядах Коммунистической партии. Теперь же мы знаем, что его библиотека насчитывала 20 000 томов и он каждый день много часов проводил за книгами. Он делал пометки на полях и вел каталог книг. Его вкусы были эклектичными: Мопассан, Уайльд, Гоголь, Гёте, а также Золя, которого он обожал. Ему нравилась поэзия. В юности он писал стихи на своем родном грузинском языке, некоторые были излишне сентиментальными, но были среди них и действительно хорошие. Сталин был эрудированным человеком. Он цитировал длинные куски из Библии, трудов Бисмарка, произведений Чехова./…/

Семинария давала глубокие знания – этим могли похвастаться немногие учебные заведения конца XIX века. Сталин был чрезвычайно одаренным учеником. Его мать страстно желала, чтобы он стал священником, и он мог бы им стать, если бы на последнем году учебы не бросил семинарию и не ушел в подполье. Сегодня мы знаем, что он получал высокие оценки по всем предметам: математике, богословию, греческому, русскому. Говоря иными словами, этот сын сапожника и прачки имел выдающиеся интеллектуальные способности: например, он мог читать Платона в оригинале. Придя к власти, он всегда сам и почти набело писал свои речи, статьи и дипломатические депеши. Его стиль отличался четкостью и, зачастую, утонченностью.

Саймон Сибэг Монтефиоре[11]

А запрет семинарского начальства на светскую литературу можно было обойти.

Ну посудите сами: на ту пору издатели-просветители взялись издавать дешевейшие серии книжек, на отвратительной бумаге, в бумажной же обложке, но зато стоившие сущие копейки. Одна из серий так и называлась – «Копейка», потому что именно такова была цена любой книги. Велика ли беда, если семинарское начальство найдет и изымет у тебя эту книгу? Правда, скорее всего, вдобавок последует наказание, вплоть до нескольких дней в карцере для самых «неисправимых». Но тем слаще запретный плод.

Мало того, запретный плод оказался настолько сладок, что семинаристы образовали настоящее тайное общество, собиравшееся на квартире одного из учеников, чьи родители жили в Тифлисе. Правда, отнюдь не народовольческое. Они всего лишь читали книжки. Дозволенные цензурой, общедоступные, светские. Пытались расширить кругозор, получить дополнительную информацию. По крайней мере, сначала. О том, что было позже, – разговор отдельный.

Кстати, к этому самому времени относится и поэтический бенефис юного Джугашвили. Неизвестно, когда он начал писать стихи, – скорее всего, еще в Гори, но после первого курса семинарии Иосиф впервые набрался храбрости показать свои тексты кому-то постороннему. В том, что он в принципе увлекся стихосложением, нет ничего странного. Напротив, для не слишком сильного физически, но начитанного мальчишки, да еще и воспитанного в достаточно мистических представлениях об окружающем мире, свойственных для православия, это вполне естественно. Не менее естественно и то, что он долго никому не показывал своего творчества. Уличные приятели его оценили бы едва ли, матушка, как ни любила она сына, оценить стихи тоже вряд ли бы могла, а уж что говорить о наставниках в духовном училище и семинарии? Их светские стихи, боюсь, вовсе не обрадовали бы. Удивительно другое – то, что у шестнадцатилетнего подростка родом из провинции хватило запала и решимости пойти со своими стихами в редакцию газеты «Иверия». Между нами, этот поступок говорит о многом. Как минимум о том, что азарта и решимости Иосифу было не занимать.