К апрелю 1889 года, когда родился его сын, Алоиз был человеком немолодым. В это время он уже был довольно зажиточным бюргером – получал более чем приличную государственную пенсию и старался жить на городской манер, подобно всем маргиналам усиленно копируя «господский» образ жизни. Он даже купил себе поместье близ городка Ламбах, став хоть и не крупным, но землевладельцем (потом, впрочем, он был вынужден продать его). Соседи в один голос признавали его авторитет (сложно было не признать авторитет гневливого и шумного усача, вечно ходившего в чиновничьем мундире). Впрочем, в одной области он и впрямь был несомненным авторитетом: семья Хидлеров испокон веку занималась пчеловодством, так что Алоиз с детства знал огромное количество секретов, связанных с пчелами: соседи, державшие пасеку, частенько просили его совета.

Мать Адольфа была женщиной набожной и, как о ней пишут, какой-то забитой. Правда, «забитой» тут нужно понимать двояко: в качестве аргумента в семейных ссорах Алоиз не стеснялся давать волю кулакам. А поводом для ссор могло стать все что угодно. В частности, неудовольствие отставного таможенника вызывало то, что Клара никак не могла родить ему сына. Наличие потомка мужского пола было для Алоиза моментом ключевым, можно сказать, статусным: ему хотелось чувствовать себя основателем династии, как говорил в свое время Наполеон, «не потомком, а предком». А с детьми в семействе было как раз не слишком хорошо. Дело в том, что австрийские крестьяне жили в ту пору достаточно замкнутыми общинами, имевшими мало контактов с внешним миром. Как следствие, вполне обычным делом были близкородственные браки с соответствующими последствиями – врожденными уродствами детей, частыми выкидышами и мертворожденными младенцами. Алоиз и Клара были также родственниками во втором поколении. Первые три беременности Клары закончились выкидышами или рождением мертвых детей. А Адольф и его младшая сестра Паула родились слабыми, подверженными массе различных болезней.

Младенец Адольф

Любители изображать Гитлера чудовищем и выродком уделяют его близкому к инцесту происхождению невероятное внимание. Послушаешь их – и Гитлер представляется истинным выродком, изначально неполноценным от природы. Просто вследствие неудачно сложившихся родственных связей. Если бы все было так просто! Но, как известно, простые объяснения редко бывают истинными, и правда лишь изредка лежит на поверхности. Дурной генетике будущий вождь национал-социалистической партии был обязан лишь слабым здоровьем и общей болезненностью. Чудовищем от рождения он не был.

Великий антисемит?![9]

Уже в начале 20-х годов, когда появились первые решающие успехи в партийно-политической карьере Гитлера, определившие его дальнейший жизненный путь, некоторые политические противники открыто ставили вопрос, откуда же родом этот «крикливый вождь чистого германства», кто его дед по линии отца и может ли он доказать, что не имеет хотя бы частичного еврейского происхождения.

После 30 января 1933 года, когда Гитлер взял власть в свои руки и начал систематически ее укреплять, в Германском Рейхе вынуждены были замолчать те, кто в открытую говорил о его происхождении. Соответственно, огромный «бумажный аппарат» гестапо, СС и т. д. мог переделать прошлое вождя так, как ему этого хотелось, что в конечном итоге и было сделано. Но.

Спустя полтора года после «смерти» Адольфа Гитлера (я поставил кавычки, так как сам факт смерти так и не был установлен) старые предположения начали подпитываться новыми аргументами и фактами из источников, которые заслуживали доверия.

Во-первых, это была фотография могилы с еврейского кладбища с якобы похороненным там дедом Гитлера – правда, оказалось, что покоящийся там Адольф Гитлер (я и сам сначала очень удивился!) всего на 5 лет старше своего всемирно известного тезки, соответственно его дедом быть не мог. Это стало скорее не доказательством, а некой исторической шуткой над фюрером. В то время, да и сейчас, среди евреев фамилия Гитлер довольно распространена, как и имя Адольф.

Со вторым источником все намного сложнее, хотя многие историки и биографы приняли его. Им оказался Ганс Франк, гитлеровский генерал-губернатор Польши с 1939 по 1945 год. В своем заключительном слове на трибунале он сказал, «что не хочет оставлять в этом мире неоплаченных долгов». Незадолго до этого он в своей камере Нюрнбергской тюрьмы с помощью пастора и армейского священника Сиктуса О'Конора написал некие заметки, которые поставили в тупик многих биографов Гитлера.

В этих заметках сообщалось, что в конце августа 1930 года Франка вызвали к Гитлеру. Фюрер показал ему письмо и сказал, что это отвратительный шантаж со стороны его самых ненавистных родственников. Письмо было написано сыном сводного брата Гитлера и содержало в себе угрозу опубликовать «некоторые моменты семейной истории», которые в связи с последними высказываниями фюрера могут его просто погубить. Смысл письма заключался в том, что «у Гитлера течет еврейская кровь, и в связи с этим он просто не имеет права произносить антисемитские речи».

Гансу было поручено деликатно выяснить, о чем идет речь, и вот что он смог откопать. Удалось установить, что отец Гитлера был внебрачным ребенком поварихи по фамилии Шикльгрубер, которая работала по найму в одной семье. Следует отметить, что сам Адольф родился в результате кровосмешения, так как его отец Алоиз Гитлер женился в третий раз на женщине (будущей матери Гитлера), находясь с ней в родстве второй степени. В соответствии с законом, по которому внебрачный ребенок должен носить фамилию матери, он жил до 14 лет с фамилией Шикльгрубер. Когда его мать, то есть бабушка Гитлера, вышла замуж за некого господина с фамилией

Гитлер, то ее внебрачный ребенок был признан сыном Гитлера и Шикльгрубер. Все это понятно. Но интересно следующее: когда бабка Адольфа Гитлера родила ребенка, она работала в еврейской семье Франкербергеров. И этот Франкенбергер платил ей алименты за сына до 14-летнего возраста. Между бабкой Гитлера и Франкербергером много лет велась переписка, в которой стороны обещали не разглашать обстоятельства зачатия ребенка. Эти письма долгие годы хранились у человека, имевшего некое родство с Гитлером, но не знавшего, что в них содержится. Следовательно, совершенно не исключена возможность того, что отец Гитлера был наполовину евреем, а сам Адольф Гитлер был евреем аж на четверть.

Первый крик будущего диктатора Европы раздался в доме отставного чиновника вечером 20 апреля 1889 года. Алоиз был счастлив: его мечта о наследнике осуществилась. Младенца едва успели поднести к груди матери, а в представлениях и мечтах его отца вся судьба дитяти была уже расписана подробнейшим образом. Сыну таможенника предстояло тоже стать таможенником, добившись при этом невиданных высот в чиновничьей карьере и превзойдя родителя.

Священник Цанширм, к которому обратились, чтобы зарегистрировать рождение малютки, был не то не слишком грамотен, не то туговат на ухо, а может быть, ему показалось слегка непонятным произношение отставного таможенника – в центре Европы, что в Австрии, что в Швейцарии, до сих пор встречаются самые диковинные диалекты немецкого, так что порой жители двух отдаленных деревень понимают друг друга весьма приблизительно, примерно так же, как русский поляка, – как бы то ни было, в метрику он вписал имя «Адольф Хитлер», поименовав таким образом не только отдельно взятого австрийского младенца, но и целую эпоху, следы которой заметны по сей день.

Итак, Адольф Гитлер, один из наиболее часто проклинаемых исторических персонажей прошлого века, вошел в этот мир, получив в наследство от родителей не слишком крепкое здоровье, но зато ясный рассудок и присущее крестьянам упорство в достижении цели. Именно это упорство и стало причиной его высочайшего взлета и глубочайшего падения.

Впрочем, судя по всему, не только ораторское искусство. Родом из детства и ставший всемирно знаменитым символ свастики. Зрительные впечатления Гитлера запомнились ему на всю жизнь. Впервые он увидел свастику, или «крест Ханга», в возрасте шести лет, когда был певчим в хоре мальчиков в Ламбахе, в Восточной Австрии. Она была введена бывшим аббатом Хангом как герб монастыря и в 1860 году высечена на каменной плите над обходной галереей обители. Позднее в этом солярном знаке Гитлер узрел символ победы арийского человека. Разработанный лично им стяг со свастикой в 1920 году стал знаменем НСДАП, а 1935 – государственным флагом нацистской Германии (см: Кох-Хиллебрехт, М. Homo Гитлер: психограмма диктатора. Минск, 2003).

Более того, любовь к рассказыванию историй и склонность к лидерству едва не привели будущего вождя германского народа к церковной карьере. «В свободное от других занятий время я учился пению в хоровой школе в Ламбахе, – писал он. – Это давало мне возможность часто бывать в церкви и прямо опьяняться пышностью ритуала и торжественным блеском церковных празднеств. Было бы очень натурально, если бы для меня теперь должность аббата стала таким же идеалом, как им в свое время для моего отца была должность деревенского пастора. В течение некоторого времени это так и было. Но моему отцу не нравились ни ораторские таланты его драчуна-сынишки, ни мои мечты о том, чтобы стать аббатом». Забавно, что мысли о духовном звании и о том, как приятно и выгодно принадлежать к столь мощной организации, как церковь, посещали не только Гитлера. Стать церковным иерархом мечтал в свое время и Йозеф Геббельс. Осуществись их мечты, церковь, вне всякого сомнения, приобрела бы прекрасных, беззаветно преданных ей служителей, а мир – кто знает! – обошелся бы без Третьего рейха.

Однако вскоре мечта о будущем, связанном с церковью, оставила Адольфа Гитлера. Общая напряженность в мире, ожидание войны, которая вот-вот должна начаться, сказывались на настроениях даже в маленьком провинциальном городке. К тому же юному Адольфу попались в руки несколько томов из отцовской библиотеки, посвященных тогда еще недавней франко-прусской войне. Нашлись там и книги, повествующие о героическом прошлом германцев, империи Фридриха Великого и Священной римской империи. Как и многим мальчишкам того времени, Гитлеру «загорелось» стать солдатом. Но в его случае чистые эмоции, свойственные воинственным пацанам всех времен и народов, подкреплялись хотя и фрагментарными, но все же познаниями об истории Германии.

Однако до осуществления этой мечты нужно было еще дожить. А пока Алоиз Хидлер решил дать сыну образование. Младшие классы базовой «народной» школы Адольф одолел без труда. «Учение в школе давалось мне до смешного легко, – вспоминал он. – Это оставляло мне очень много времени, и я свой досуг проводил больше на солнце, нежели в комнате. Когда теперь любые политические противники, досконально исследуя мою биографию, пытаются «скомпрометировать» меня, указывая на легкомысленно проведенную мною юность, я часто благодарю небо за то, что враги напоминают мне о тех светлых и радостных днях». Но, окончив базовые классы, нужно было выбрать гимназию или реальную школу, чтобы продолжить обучение. Естественно, Алоизу гимназия пришлась не по нраву. Это, во-первых, обошлось бы семье довольно дорого, а во-вторых, в гимназии преподавали массу гуманитарных предметов, совсем ненужных чиновнику на государственной службе. А Алоиз, считая себя на редкость удачливым человеком, а свою карьеру – верхом совершенства, хотел для сына только такого будущего. Кроме того, он довольно рано заметил способности сына к рисованию, а в австрийской гимназии этот предмет, по его мнению, преподавался из рук вон плохо. Поэтому Адольф стал посещать реальную школу в Линце.

Некоторое время все шло хорошо. Однако вскоре между отцом и сыном наметился разлад. Дело в том, что детская мечта о военной карьере слегка поблекла, а ее место заняло стремление стать художником. Мысль эта, подкрепленная неплохим вкусом, твердой рукой и умением рисовальщика, надолго завладела Гитлером. Но его отец был против. Одно дело – уметь рисовать, а другое – бросить все ради неясного будущего, которое ожидает художника! Этого Алоиз допустить не мог и, должно быть, клял себя за то, что сам способствовал развитию у сына таланта рисовальщика.

О спорах с ним относительно своей дальнейшей судьбы Адольф вспоминал с содроганием: у Алоиза Хидлера был тяжелый характер. «Пока планы отца сделать из меня государственного чиновника наталкивались только на мое принципиальное отвращение к профессии чиновника, конфликт не принимал острой формы. Я мог не всегда возражать отцу и больше отмалчиваться. Мне было достаточно моей собственной внутренней решимости отказаться от этой карьеры, когда придет время. Это решение я принял и считал его непоколебимым. Пока я просто молчал, взаимоотношения с отцом были сносные. Хуже стало дело, когда мне пришлось начать противопоставлять свой собственный план плану отца, а это началось уже с 12-летнего возраста. Как это случилось, я и сам теперь не знаю, но в один прекрасный день мне стало вполне ясным, что я должен стать художником. Мои способности к рисованию были бесспорны – они же послужили одним из доводов для моего отца отдать меня в реальную школу. Но отец никогда не допускал и мысли, что это может стать моей профессией. Напротив! Когда я впервые, отклонив еще раз излюбленную идею отца, на вопрос, кем бы я сам хотел стать, сказал – художником, отец был поражен и изумлен до последней степени. «Рисовальщиком? Художником?» Ему показалось, что я рехнулся или он ослышался. Но когда я точно и ясно подтвердил ему свою мысль, он набросился на меня со всей решительностью своего характера. Об этом не может быть и речи. «Художником?! Нет, никогда, пока я жив!» Но так как сын в числе других черт унаследовал от отца и его упрямство, то с той же решительностью и упорством он повторил ему свой собственный ответ. Обе стороны остались при своем. Отец настаивал на своем «никогда!», а я еще и еще раз заявлял «непременно буду». Конечно, этот разговор имел невеселые последствия. Старик ожесточился против меня, а я, несмотря на мою любовь к отцу, в свою очередь, против него. Отец запретил мне и думать о том, что я когда-либо получу образование художника. Я сделал один шаг дальше и заявил, что тогда я вообще ничему учиться не буду».

Скажем сразу: шаг был более чем смелый и в той же мере безрассудный. Дело в том, что Алоиз Хидлер был тяжел на руку и скор на расправу и частенько пускал в ход кулаки, когда прочие аргументы заканчивались или он оказывался слишком пьян, чтобы к ним прибегнуть. Так что, противореча отцу, Адольф подвергал себя вполне реальной опасности: в подпитии Алоиз не смотрел, куда бьет, и не соразмерял силы.

Найден дневник Паулы Гитлер: избиваемый отцом, будущий диктатор вымещал злобу на сестре.

В Германии сделана сенсационная находка: обнаружен дневник, написанный сестрой Адольфа Гитлера Паулой. Об этом накануне сообщили немецкие историки Тимоти Райбак и Флориан Байерль. О месте находки ученые умалчивают. По их словам, дневник напечатан на машинке, его подлинность доказана экспертизой.

Дневник Паулы Гитлер представляет собой уникальный экскурс в историю проблемной семьи фюрера. По словам доктора Райбака, ученым «впервые удалось проникнуть в прошлое семьи Гитлера на ранней стадии». Дневник свидетельствует, что брат Паулы был агрессивным подростком и часто избивал ее. Описывая самые ранние воспоминания своего детства, когда ей было около восьми, а Адольфу 15 лет, Паула пишет: «Я снова чувствую тяжелую руку брата на своем лице».

«Адольф был старшим братом и заменял собой отца. Он был очень суров с Паулой и постоянно бил ее. Но она смотрела на это сквозь розовые очки и оправдывала его, считая, что это было полезно для ее воспитания», – рассказывают исследователи.

Доктор Райбак – глава немецкого Института современной истории в Оберзальцберге, занимающегося исследованием личности Гитлера. Байерль написал несколько книг о лидере нацистской партии и канцлере Третьего рейха.

Другим открытием стало то, что Паула, которую до сих пор считали невинной свидетельницей в семье Гитлера, была помолвлена с одним из самых зловещих врачей Холокоста, занимавшихся эвтаназией. Исследователи вышли на российские протоколы допросов, из которых следует, что Паула Гитлер была помолвлена с Эрвином Йекелиусом, ответственным за убийство 4 тысяч человек в газовой камере в годы войны.

«До этого момента репутация Паулы Гитлер была чиста. Но в таком ракурсе ее образ невинной маленькой овечки несколько померк», – говорит Байерль. По его мнению, «то, что она собиралась выйти замуж за одного из самых ужасных австрийских преступников, означает, что она тоже причастна к смерти, ужасам и газовым камерам».

Доктор Райбак добавляет: «Для меня стало открытием, что Паула собиралась выйти замуж за Йекелиуса, это одно из самых ошеломляющих открытий за всю мою карьеру». Между тем Паула, которая позднее жила под псевдонимом Вольф, не вышла замуж за Йекелиуса, поскольку брат запретил ей этот брак.

Историки также обнаружили мемуары, написанные совместно сводным братом Гитлера Алоизом и сводной сестрой Ангелой. В одном из отрывков описана жестокость отца Гитлера, которого тоже звали Алоиз, и то, как мать Адольфа пыталась защитить сына от постоянных избиений: «В страхе, видя, что отец больше не может сдерживать свой необузданный гнев, она решила закончить эти истязания. Она поднимается на чердак и закрывает Адольфа своим телом, но не может уклониться от очередного удара отца. Она беззвучно терпит это».

Байерль говорит: «Перед нами предстает картина абсолютно дисфункциональной семьи, которую общественность еще никогда раньше не видела». По его словам, «ужасы Третьего рейха взросли в собственном доме Гитлера»[10].

Свою неудовлетворительную успеваемость в реальном училище Адольф Гитлер списывает именно на последствия этого спора с родителем, заявляя, что, пытаясь убедить его в своей правоте, он стал учиться только тому, что было ему интересно, – рисованию, географии и истории. Вряд ли это могло стать хоть что-то решающим доводом в их споре о выборе профессии, однако юношеский максимализм и невыдержанность характера могут подтолкнуть еще и не к такому решению.

Впрочем, если задуматься, этому можно найти и другие причины. Все-таки по сравнению с Браунау-на-Инне, где Адольф – сын выслужившегося из крестьян государственного чиновника и дочери богатого крестьянина – выглядел представителем местной элиты, Линц был относительно крупным городом. Здесь соперниками его в учебе были не крестьянские дети, а дети учителей, чиновников, коммерсантов. Для них Адольф был пришлым провинциалом, которого легко «обходили на поворотах». В результате ни с кем из них ему так и не удалось сойтись ближе: до конца обучения он обращался к однокашникам на «вы», и они платили ему тем же, подчеркивая отчуждение, царившее между ними.

Стоит сказать и о том, что в ту пору немецкая педантичность и самодисциплина еще не были в полной мере свойственны Гитлеру. В школьных табелях его прилежание оценивалось как «невыдержанное» или в лучшем случае «удовлетворительное». В результате же оценки его отнюдь не могли радовать родителей. «Отлично» и «превосходно» он получил лишь по рисованию и гимнастике. Что, впрочем, не должно вводить читателя в заблуждение: несмотря ни на что, Гитлер довольно много читал и хорошо разбирался во многих областях. И только технические науки, такие как, например, физика, давались ему с трудом. Этим, в принципе, и объясняется та доверчивость, с которой Адольф впоследствии «покупался» на псевдонаучные бредни типа теории полой Земли или «Учения мирового льда».

Первые ростки национализма проявились у юного Гитлера именно в реальном училище. Как обычно, в поисках идентичности, общих черт, принадлежности к большой группе, свойственных для детей в возрасте 10–12 лет, ученики разделились не только по интересам, но и по национальному признаку. Какая бы пропасть ни отделяла Адольфа от его однокашников, он был немцем, а значит – принадлежал к группе «чистокровных», ставивших себя выше всех, кто не являлся немцем. Подчеркивая свое происхождение, они «украшали свою одежду васильками и черно-красно-золотыми ленточками» и во всеуслышание, шокируя учителей, пели непатриотичную, а посему высочайше запрещенную к исполнению «Дойчланд юбер аллес» вместо австрийского гимна «Кроненлид». В течение самого короткого времени Гитлер превратился в фанатичного националиста, утверждающего свои идеалы со всей пылкостью юности.

Вероятно, все было бы не так серьезно, не попадись на пути молодого националиста соответствующий учитель – доктор Леопольд Петч. Есть такой тип школьных учителей и вузовских преподавателей – нереализовавшиеся проповедники или политики. Вместо того чтобы, как положено, давать знания по своему предмету, учить думать и делать выводы, они применяют свое положение учителя для того, чтобы насадить среди учеников свои взгляды. Безразлично – религиозные или политические, консервативные или либеральные, но свои. В большинстве случаев этим непрошеным гуру не удается подцепить на крючок больше одного-двух учеников, но и этого достаточно для того, чтобы признать причиняемый ими вред весьма ощутимым. Леопольд Петч относился именно к этому типу учителей, и Адольф Гитлер оказался среди его паствы. Объяснить, почему это произошло, весьма несложно. Леопольд Петч был умелым рассказчиком, способным увлечь своим повествованием, заставить сопереживать историческим персонажам. Гитлер же был восприимчивым слушателем, тем более что россказни старого учителя хорошо сочетались с той гремучей смесью, в которую превратились отрывочные исторические знания, почерпнутые в детстве, мальчишеские игры в рыцарей и бытовой национализм, почерпнутый в школе. «Сухие исторические воспоминания он умел превращать в живую увлекательную действительность, – говорил о своем учителе Адольф. – Часто сидели мы на его уроках полные восхищения и нередко бывали тронуты его изложением до слез. Счастье наше было тем более велико, когда этот учитель в доступной форме умел, основываясь на настоящем, осветить прошлое и, основываясь на уроках прошлого, сделать выводы для настоящего. Более чем кто бы то ни было другой из преподавателей он умел проникнуть в те жгучие проблемы современности, которые пронизывали тогда все наше существо. Наш маленький национальный фанатизм был для него средством нашего воспитания. Апеллируя все чаще к нашему национальному чувству чести, он поднимал нас на гораздо большую высоту, чем этого можно было бы достигнуть какими бы то ни было другими средствами». Подростки жадно впитывали откровения самозваного пророка. Впрочем, это не мешало Гитлеру получать по истории «удовлетворительно».

Результат таких проповедей сказывался: Адольф стал чувствовать себя носителем сокровенного знания, едва ли не избранным, тем, кто может объяснить все происходящее вокруг. В сочетании со сложным характером, заметно ухудшившимся в пубертатном возрасте, это делало подростка просто невыносимым. Противостояние с отцом становилось все более жестким, тем более что оба они – и Алоиз Хидлер, и Адольф – не умели сдерживать свой нрав.

Впрочем, вскоре противостоянию пришел конец: в начале 1903 года, зайдя на постоялый двор «Визингер» в Леондинге выпить вина, Алоиз Хидлер скоропостижно скончался от апоплексического удара. Срочно вызванные врач и священник, как ни торопились, уже не застали его в живых. Адольфу в ту пору было 13 лет.

После смерти мужа Клара еще некоторое время пыталась придерживаться его взглядов, настаивая на необходимости для сына чиновничьей карьеры, однако, будучи женщиной мягкосердечной, не смогла долго выдерживать его сопротивление. Она попыталась было как-то исправить положение, отправив Гитлера в другую школу, в Штайр, однако и там успехи его были, мягко говоря, посредственными, хотя и лучшими, нежели в Линце. Тем не менее Адольф как-то дотянул до выпуска и стал было уже готовиться к экзаменам на аттестат зрелости. Но тут с ним приключилась беда: он слег с воспалением легких и, по настоянию врачей, долгое время был вынужден избегать серьезных нагрузок на нервную систему. Этой рекомендацией он воспользовался, чтобы никогда больше не возвращаться в школу, которую так не любил. С угрозой карьеры чиновника так же было покончено. Как пишет он сам: «Тяжелое воспаление легких заставило врача самым настоятельным образом посоветовать матери ни при каких обстоятельствах не позволять мне после выздоровления работать в канцеляриях».

Следующий за выздоровлением год Гитлер не работал и не учился. Однако он съездил в Вену, чтобы разузнать о возможности поступить в Академию художеств, записался в библиотеку Общества народного образования, много читал, брал уроки игры на фортепиано. Жизнь его в тот год была бы и вовсе благостной, если бы не омрачавшее все обстоятельство – усилившаяся болезнь матери. После смерти мужа здоровье Клары заметно ухудшилось. С самого начала, когда семейный врач Эдуард Блох диагностировал саркому груди, надежд на выздоровление не было. Но летом 1906 года болезнь стала быстро развиваться. Опасаясь, что, покинув Линц, он уже не застанет Клару в живых, Адольф отказался от мысли поступить осенью в Академию художеств и остался с матерью. В январе 1907 года ей сделали операцию, и хотя по признанию лечащего врача это могло лишь ненадолго отсрочить кончину, Клара заверила сына, что состояние ее стабильно улучшается. Адольф, успокоенный этими уверениями, снова отправился в Вену, лелея мечту стать наконец настоящим художником. Детство будущего вождя Германии подошло к концу.