День десятый

Резко очерченный круг света лампы захватывал собой часть стола. Если долго смотреть именно на нее, заваленную бумагами и ярко освещенную, то остальная комната окончательно тонула в полумраке. Казалось, будто бы ничего, кроме этих самых исписанных листов, стакана чая и пепельницы, в мире просто не существует.

Отчасти именно так и было.

От чая и сигарет уже подташнивало. Человек, наконец-то оторвав взгляд от бумаг, посмотрел в окно. Глаза, привыкшие к яркому свету, с трудом различили во тьме прямоугольник рамы. Решительно встав со своего места, мужчина подошел к окну.

Остановился, сложив руки за спиной и вглядываясь в черноту ночи, разбавленную редкими фонарями. Широкая, асфальтированная улица. На домах, с противоположной стороны, занятых различными учреждениями, скупо светят огни у подъездов, едва ли позволяющие разглядеть хоть что-то под ногами.

Сколько еще людей не спит в эту ночь? Миллионы…

Человек задернул шторы, отгораживая себя от неяркой картины за окном. Вернулся на свое место, и глотком остывшего чая постарался прогнать изо рта мерзкий привкус сигарет.

Сколько из этих миллионов не спят сейчас, выполняя его задание?

Человек взял верхний листок из стопки и положил его перед собой. На бумаге четкими карандашными линиями была вычерчена схема, состоящая из более чем полутора десятков сегментов, которые соединялись между собой стрелочками. Карандаш тупым концом ткнулся в один из блоков, проведя невидимую черту к соседнему. Вниз. Влево. Еще вниз.

Надписей на листе не было. Совершенно пустая схема, иллюстрирующая лишь размышления человека и его догадки. Любые подтвержденные факты должны были лечь буквами, цифрами и словами на эту бумагу. Фактов не было.

Короткий стук в дверь заставил человека положить карандаш на бумагу. Взглянуть на стол и переложить несколько папок, прикрывая ими другие.

– Войдите.

Дверь распахнулась. По полосе света, вырвавшейся из коридора, прошагал невысокий, крепкий лейтенант. Положил на край стола тетрадь и два листа бумаги с печатным текстом.

– Только получили. Разрешите идти?

Человек взял тетрадь, раскрыл ее на последней заполненной странице и расписался в положенном месте. Поставил дату.

– Идите, – кивнул лейтенанту.

Лишь только за офицером закрылась дверь, мужчина принялся за изучение полученной информации. С первой же прочитанной строки, с первых слов, которые он жадно выхватывал, поглощая и обдумывая в одно мгновение, лицо человека буквально окаменело. Он напряженно пробежал глазами текст и нетерпеливо взялся за второй лист. С той же жаждой и нетерпением прочитал его. Отложил и снова взялся за первый… будто бы надеясь найти там новое, еще не усвоенное, но, опомнившись, положил его на стол.

Карандаш в руку и ближе к себе пустую схему. Кончик заточенного грифеля замер над одной из позиций.

Усмехнувшись, несколько скованно, отчасти даже стеснительно, человек убрал карандаш. От излишней торопливости не будет пользы.

В самый верхний, самый большой прямоугольник на схеме уже можно было вписывать номер части. Два листа обобщенной, достаточно подробной информации, вроде бы ясно указывали на это. Что же удерживало?

То, что название части звучало в донесении впервые. А мужчина не привык делать выводы на данных, полученных лишь из одного источника.

Можно ли было пренебречь этим правилом? Ведь доклада и эффективных действий, хоть какого-нибудь движения с его стороны ждали с огромным нетерпением. Давили. Спрашивали. Торопили.

Нет. Нужно подтверждение. Хотя бы одно еще как минимум. К тому же при всей своей видимой значимости номер части является лишь инструментом для дальнейшего поиска. Что толку с цифр? Необходимы имена и фамилии, звания тех, кто совершил преступление. Лишь установив их данные, возможно определить местоположение. Ведь именно это и являлось конечной целью человека. С точностью установить, где сейчас находятся убийцы.

Мужчина взял второй листок. Вновь прочитал его, на этот раз более внимательно. Да. При кажущейся несопоставимости, информация, содержащаяся во втором донесении, является более ценой. Она дает не только знания, но и возможность. Возможность, которая, как никогда, дорога именно сейчас.

День двенадцатый

Мужчина средних лет, ничем не примечательной наружности, сидел на лавке у небольшого, провинциального вокзала. Казалось, что суета вокруг – толпы военного люда, гражданские лица, перемещающиеся по небольшой площади носильщики с громадами вещей, – весь этот шум и гам совершенно не трогают человека. Сложив руки на коленях, он, облаченный в типовую форму Вермахта, с погонами лейтенанта на плечах и щитом РОА[6] на плече, рассеянно рассматривал толпу. Военные, штатские, редкие мальчишки, промышляющие мелкой торговлей, две пары полицейских, бдительно посматривающих по сторонам.

Типичная картина отступающей армии. Ставшая привычной для совсем еще недавно непобедимого Вермахта. Администрация и штабы, дергающие на Запад, едва лишь запахнет жареным. Толпы прихлебателей, всеми правдами и неправдами желающих вырваться из когтей наступающих коммунистов.

Кто будет защищать этот город и станцию, пока вы будете забивать под завязку последний эшелон?

Спешно сформированная из отпускников команда и несколько батальонов восточных частей, уже которую неделю гниющих в этом богом забытом захолустье.

Никаких иллюзий. Человек с погонами лейтенанта, умудренный опытом, видел жизнь во всех ее проявлениях и не обольщался. Именно так оно все и будет. Траншеи на окраинах, встреча русских танков ротой противотанковых пушек. Скоротечный бой, пока не подтянутся резервы красных. Несколько убитых и пара десятков раненых. Затем – поджог зданий, хаотичная погрузка в машины, грабеж оставшихся магазинов и проклятое богом отступление на запад.

– Господин офицер? – Подскочивший мальчишка, в длинном, на вырост, пиджаке и большеватом для него картузе, протянул человеку лоток с выложенными на нем папиросными и сигаретными пачками.

– «Спорт»[7], – округлив глаза, зашипел мальчишка, и лейтенант, взяв с лотка дешевую, бесцветную картонную пачку, передал разносчику купюру. Свернутую треугольником так, что заметить ее номинал без того, чтобы хорошенько всмотреться, было невозможно.

Мальчишка, получив свое, исчез, будто его ветром сдуло. Лейтенант, некоторое время подождав и на этот раз весьма определенно посмотрев в сторону бдительных полицейских, убрал пачку во внешний карман кителя. Поднялся с лавки, поправил ремень и неторопливо проследовал прочь с площади.

Стоило ему пройти буквально квартал, как шум и крики вокзала стихли. Мужчина, посмотрев по сторонам, остановился у покосившегося, с оторванными штакетинами забора и вынул из кармана сигаретную пачку. Без особого труда, поддев обертку, лейтенант вытащил из-под нее небольшой кусок прозрачной папиросной бумаги. На ней старательно, печатными детскими буквами были написаны адрес и имя.

Складские помещения рядом с вокзалом – вот что стало пристанищем для нескольких подразделений РОА и пары частей, не входящих официально в организацию Власова, однако составленных из русских военнопленных.

На казармы это было мало похоже, как и просто на жилье для людей. Однако обстоятельство это никого не смущало. Ни немцев, относившихся к воевавшим на их стороне русским с презрением, ни самих русских, привыкших к подобному отношению.

Человек в форме лейтенанта РОА задумчиво остановился у входа. Ни вывески, ни часового. Разнузданность и анархия, царившие в русских частях, давно уже стали притчей во языцех. Впрочем, лейтенант вслед за немцами не склонен был приписывать это именно свойствам русского характера. Гораздо важнее было другое, целая совокупность причин, которые привели именно к такому, довольно печальному итогу.

Сложно сражаться, строить планы, поддерживать дисциплину, если у тебя самого нет уверенности в завтрашнем дне. Как объяснить это все собственным бойцам? Как посылать их на смерть, отстаивать позиции, понимая, что тобою лишь прикрываются, спасая имущество и уводя более ценные части? И, наконец, как вдолбить десяткам подчиненных, что, несмотря на оружие в их руках и форму, которая на них надета, они были и остаются людьми третьего сорта?

Слова о боевом братстве тонут в воспоминаниях о совместных действиях с немецкими частями. Бок о бок, спина к спине, когда им всем сообща удавалось сдерживать атаки наступающих русских. Вот тогда, на уровне младших командиров, да, пили шнапс совместно, делились патронами и гранатами, вновь и вновь окунаясь в кровавый ад. Но проходило время, немцы уходили на переформирование, а их батальон по-прежнему оставался на горячем участке фронта. Вновь и вновь, несмотря на убыль и накапливающуюся смертельную усталость, они вынуждены были сражаться с теми, кто разговаривал с ними на одном языке и не брал их в плен[8].

– Закурить не найдется? – Рядом с человеком остановился среднего роста, крепкий, поджарый офицер с погонами лейтенанта и щитом на правом плече, протянул руку для приветствия. Действительно, сегодня они еще не виделись.

Свиридов, третья рота. Головастый и тактически грамотный командир. Дважды доводилось участвовать совместно с ним, рука об руку, и нареканий действия заместителя командира роты не вызвали[9].

Человек в форме РОА по фамилии Самойлов ответил на крепкое рукопожатие и достал из кармана пачку «Спорт». Передал ее, нераспечатанную, Свиридову.

Тот, нимало не удивившись, раскрыл, выщелкнул пальцем сигарету и попытался вернуть пачку. Самойлов отрицательно покачал головой:

– Не курю.

Равнодушно кивнув, Свиридов убрал пачку в карман. Щелкнул зажигалкой, прикурил, глубоко затягиваясь. Выдохнул дым и поинтересовался:

– Какие новости?

Самойлов в батальоне считался человеком донельзя осведомленным. Знающим все и всегда. Впрочем, должность его вполне располагала к подобным знаниям.

– Как обычно, – скрестив руки на груди, Самойлов проводил взглядом вышедшую из казармы группу бойцов. Расхристанные, с незатянутыми ремнями, в мятых гимнастерках воины только покосились на стоящих в стороне офицеров, не соизволив даже изобразить воинское приветствие. – Как обычно. Прикрываем город. Завтра или послезавтра.

– Надоело, – покачал головой Свиридов, – как рыба об лед. Одно и то же. Надоело.

Самойлов, взглянув на лейтенанта, коротко усмехнулся:

– Думаешь, ТАМ бы было иначе?

– Там бы я наступал, – абсолютно уверенно возразил Свиридов. Взглянул в глаза Самойлову настырно, требовательно. Собеседник взгляда не отвел. Только усмехнулся, покачав головой.

Слухи. Слухи, сплетни, наговоры. И никаких доказательств. Среди многих, в открытую поносящих Гитлера, он, Самойлов, выделялся совершенно ровными и трезвыми суждениями. А слухи к делу не пришьешь. Домыслами фактов не заменишь.

– В карателях был? – вздохнув, решился-таки Самойлов. Сложившаяся ситуация заставляла его все поставить на карту. Словно заигравшегося клиента в казино.

– Не был, – спокойно встретил Свиридов интерес, не поощряющийся в среде восточных бойцов. Он уже сделал свой ход и закономерно ожидал ответной реакции от Самойлова.

– Помощь мне нужна, лейтенант, – помедлив, наконец-то решился собеседник, – очень нужна.

Спешка, с которой пришла шифровка из Центра, и использованный срочный вариант для передачи данных указывали на экстраординарность задания. Мало того, ему позволялось даже раскрыть себя отчасти, а при нужде и полностью.

Работа, проведенная им на протяжении полутора лет, должна была лететь коту под хвост. Фигура, которой он стал, могла развеяться словно дым ради выполнения одного-единственного задания. К которому он был не то что не готов… Он даже не представлял, каким образом можно произвести те действия, что предписывались в шифровке.

Если его, мастера тонкой интриги, человека, который приносил реальную пользу на своем месте, планировали использовать в качестве простого боевика… Видимо, ставки были очень высоки.

– Нет ничего проще, чем зайти и подняться к нему в номер. – Свиридов, судя по всему, совершенно не отдавал себе отчета в происходящем.

Расположившись на колченогом табурете напротив Самойлова, лейтенант невозмутимо смотрел на собеседника. Сидящий рядом, высокий и ладный сержант, которого Самойлов знал лишь в лицо, равнодушно молчал.

– Это офицерский клуб. Номера на втором этаже. Все далеко не так просто… К тому же я не знаю, как он выглядит. Не знаю, скольких селят в номере. Слишком мало информации для столь грубой… работы.

– Это армеец? – раздался глуховатый голос сержанта, представленного как Илюхин.

Деликатность. Ее стоило ценить. Деликатность, напоминающая доверие.

Его не спросили – зачем, по какой причине. Не потребовали никаких гарантий. Словно он просил о пустяковой услуге, наподобие той же самой пачки сигарет. Вопрос о том, какому ведомству принадлежит цель, не был простым любопытством. Это Самойлов понимал прекрасно. И ответил безбоязненно:

– Нет. Это СС.

– Он будет один. Сейчас полно армейских чинов, а никого из партийных нет. Все эвакуировались. Если он в офицерском общежитии… Там сроду не было никого кроме армейцев. Если это важная шишка, он будет один в комнате. Нужно знать эсэсовцев – никакого подселения. Только свои. Каста.

Суждение заслуживало внимания. И было довольно логичным. Возможно, именно из-за того Самойлов и уцепился за него. Словно за обломок льдины в черном месиве ледохода.

– Дежурный на входе… – неуверенно постарался возразить Самойлов и был тут же прерван несогласным Илюхиным:

– К черту дежурного. Это клуб. Рулетка, карты, вино, женщины. Никто не будет проверять там документы. Мы зайдем и поднимемся наверх. Вопрос в том, что дальше?

– Мне нужны бумаги, которые будут при нем. И нужно узнать кое-что от него.

И снова Илюхин, отчего-то взявший на себя инициативу в разговоре, покачал головой:

– Не пойдет. Допрашивать его в комнате нереально. Это неправильно. Если мы будем проходить через клуб, нас смогут опознать впоследствии. План ни к черту.

Самойлов удивленно посмотрел на сержанта:

– Это вообще-то не план…

– Вот именно, – не дал закончить Илюхин, – это вообще не план. Так не пойдет. Я предлагаю вот что…

Небольшая комната, обставленная казенной мебелью, должна была стать его пристанищем всего лишь на пару дней. Не больше. Руперт Зейнхольц рассчитывал быстро выполнить порученное задание. И к тому унтерштурмфюрер[10] имел все основания.

Открыв портфель, мужчина вынул из него тонкую папку и положил ее на стол. Придвинув стул, сел. Руперт был педантом до мозга костей и считал, что лишняя проверка никогда не помешает делу. Еще до отъезда, во Львове, Зейнхольц, ознакомившись с документами, приготовил опросные листы, постаравшись заранее сформулировать интересующие его вопросы. Теперь допрос превращался в весьма удобную процедуру, не требующую записывать пространные рассуждения опрашиваемого. Всего лишь конкретные, четкие ответы. По сути – формальность. Все, что должно быть известно, уже выяснено из допросов основных фигурантов дела. Мелкие, незначительные детали, подробности – вот что должно было лечь на бумагу.

На стук в дверь Руперт повернул голову. Нахмурился, поскольку совершенно четко помнил, что никого не ждал:

– Кто?

– Уборка комнаты, господин офицер. Меня зовут Елена.

Прислуга. Поморщившись, Руперт машинально огляделся по сторонам. И тут же опомнился – о какой уборке может идти речь, если комнату ему выделили лишь сегодня.

– Нет необходимости, Елена.

– Поставьте отметку в табеле, господин офицер.

Вздохнув, Руперт поднялся со стула, аккуратно убрал листы в папку. Завязал тесемки, и спрятал ее в чемодан. Лишь после этого подошел к двери и повернул ключ в замочной скважине. Отворив, сделал шаг назад.

Его взору предстала молодая блондинка в скромном форменном платье, с заготовленной вежливой улыбкой на губах.

– Простите, что беспокою. Поставьте отметку в табеле, господин офицер. – Горничная протянула книжицу из плотного картона.

Зейнхольц принял ее и вернулся к столу. Раскрыл книжицу на незаполненной странице, просмотрел записи, идущие выше. Вынул из кармана химический карандаш и короткой фразой отказался письменно от производства уборки. Право, в этом не было никакой необходимости. Руперту гораздо полезнее было вновь просмотреть документы и еще раз пробежаться по списку вопросов, которые необходимо было задать завтрашним утром трем солдатам и одному унтер-офицеру, находящимся в госпитале.

– Держите, Елена, – подойдя, Руперт протянул девушке табель, – вы хорошо говорите на немецком.

Ничего не значащие слова. Короткий, почти бессмысленный комплимент, один из тех, что делается на автомате.

– Благодарю вас, господин офицер. – Сохранив на лице вышколенную улыбку, девушка отшагнула в сторону от двери. В комнату стремительно, отталкивая Елену, вошли один за другим, двое офицеров. Не дав Зейнхольцу опомниться, один из них, высокий и статный, неожиданно сильно, совершенно не жалея, ударил унтерштурмфюрера кулаком в солнечное сплетение. Затем, когда офицер согнулся, Илюхин ото всей души врезал ему по затылку.

Потерявший сознание Зейнхольц мешком свалился к ногам сержанта.

Оговоренный накануне план выполнялся со скрупулезной точностью. Самойлов, знавший, что именно его интересует, первым же делом занялся ревизией портфеля унтерштурмфюрера. Илюхин и Свиридов сноровисто связывали по рукам и ногам беспамятного Зейнхольца, а побледневшая, решительно сжавшая губы Елена закрывала дверь на ключ.

Справившись с этим несложным заданием, девушка зачем-то вытерла руки о платье и катнула от двери тележку с высокой и широкой корзиной, которую Елена использовала для сбора и передачи в прачечную белья.

Плотно забив в рот немца кляп, зафиксировав его повязкой, Илюхин еще раз проверил путы на Зейнхольце. В серьезных и ответственных делах сержант был аккуратистом не меньшим, чем похищаемый офицер. Следовало не только связать руки и ноги. Необходимо было совершенно лишить Зейнхольца возможности двигаться.

Разложив бумаги, Самойлов некоторое время вглядывался в них. Читал, вникая в смысл, откладывал и брал следующий лист. Возвращался к прочитанному, будто бы не в силах поверить в собственную удачу, и вновь брался за что-то другое, совершенно путая порядок документов.

– Здесь есть все! – зажав в руке бумаги, Самойлов радостно встряхнул ими. – Абсолютно все, что надо!

Свиридов и Илюхин, к тому времени как раз погрузившие немца в корзину и усадившие его внутри, синхронно посмотрели на своего временного сообщника. Елена, снимая белье с кровати, обеспокоено повернулась. В детали происходящего ее не посвящали, всего лишь обрисовав в общих чертах то, что она должна делать, и посулив ту награду, которая ее устраивала. Немцы неминуемо оставляли город со дня на день. Связь с подпольем в качестве тайного агента, выполнявшего в казино задание Родины, сильно могла повлиять на судьбу Елены. Небольшой риск, на который она шла, с лихвой должен был перекрываться будущими дивидендами.

– И что? – нарушив повисшее молчание, спросил Илюхин.

– В принципе, он не нужен. Необходимые данные содержатся в бумагах. Можем его оставить здесь…

Не дослушав, сержант подошел к Елене и взял из ее рук простыню. Свернув клубком, запихал ее между боком Руперта и стенкой корзины, тем самым ограничивая немца в движении.

– Не можем. Делаем как договорились. Елене еще жить здесь. И нам тоже. Немец просто исчезнет, и все. Пусть ищут, как хотят.

Безжалостно содранные с подушек наволочки, пододеяльник и тонкое одеяло – все это обрушивалось на бесчувственного Руперта сверху, надежно маскируя его и скрывая от чужих глаз. Елене предстояло пройти с тележкой вниз по лестнице и выйти с нею же через черный ход, ведущий на задний двор. К тому времени, как она выполнит свою часть задания, там окажутся и все трое чинов РОА, одетые в совершенно типичное обмундирование вермахта, на котором нет ни пресловутого щита, ни какой-либо иной эмблемы или особенности, позволяющей однозначно идентифицировать их как бойцов восточных батальонов.

Передав тележку и вдоволь натерпевшись страху, Елена уйдет домой, соберет необходимые вещи и через час торопливо придет по названному ей адресу. Там, после сказанных ею слов пароля, свежеиспеченной советской разведчице предоставят убежище, где без сильных душевных расстройств и нервотрепки девушка будет скрываться ровным счетом два дня, пока передовые отряды Красной Армии не войдут в город.