Он был воспринят и Пушкиным и применен в "Борисе Годунове" к изображению отечественной истории, истории допетровской Руси.
      В своих исторических хрониках Шекспир изобразил драматический период английской истории, отмеченный кровопролитной борьбой за власть двух феодальных семейств - так называемые войны Алой и Белой розы, изобразил и другие этапы феодальной междоусобицы.
      Белинский указывал, что сама история Англии была серией драматических эпизодов, и это облегчало Шекспиру возможность воплотить ее в форме своих хроник.
      Создавая "Бориса Годунова", Пушкин проницательно выбрал период конца XVI-начала XVII в., эпоху многих мятежей, отмеченную борьбой самодержавия против мятежного дворянства и выступлениями народных масс.
      До нас дошли данные, свидетельствующие о том, что Пушкин не собирался ограничиться одним "Борисом Годуновым"; "...Пушкин сам говорил, что намерен писать еще "Лжедимитрия" и "Василия Шуйского", как продолжение "Бориса Годунова", и еще нечто взять из междуцарствования: это было бы вроде шекспировских хроник" {Цит. по кн.: Л. Н. Майков. Пушкин. Биографический и историко-литературный очерк. СПб., 1898, с. 330.}.
      Но Пушкин создал только одну трагедию - "Борис Годунов". До нас не дошло никаких сведений о том, собирался ли он в последние годы своей жизни вернуться к первоначальному замыслу.
      В одной пьесе Пушкин смог гениально охватить и выразить все содержание русской исторической жизни допетровской эпохи.
      Пушкин писал о своей трагедии: "Изучение Шекспира, Карамзина и старых наших летописей дало мне мысль облечь в драматические формы одну из самых драматических эпох новейшей истории" {А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений в десяти томах, т. VII, с. 164.}.
      Когда Шекспир воспроизводил в хрониках прошлое своего отечества, он опирался преимущественно на "хроники" старинного английского летописца Холиншеда.
      Для Пушкина эту роль играла "История государства Российского" Карамзина и русские летописи. Оба эти источника не противоречили тому шекспиризму, которым был охвачен Пушкин.
      Как известно, Карамзин смотрел на историю с консервативно-монархической точки зрения и стоял на идеалистической позиции. Сила его труда, привлекавшая не только Пушкина, но и позднейших русских авторов исторических драм - А. К. Толстого, Островского, заключалась в том, что в нем Карамзин давал яркую и поэтически-живописную картину исторического прошлого.
      Задача, которую ставил перед собой историк Карамзин, очень близка к задачам художника: "Что же остается ему, прикованному, так сказать, к сухим хартиям древности? Порядок, ясность, сила, живопись" {Н. Карамзин. История государства Российского, т. I, СПб., 1892, с. XXIV.}. Историк в трактовке Карамзина тот же писатель. "История, отверзая гробы, поднимая мертвых, влагая им жизнь в сердце и слова в уста, из тления вновь созидая царства и предоставляя воображению ряд веков с их отличными страстями, нравами, деяниями, расширяет пределы нашего собственного бытия..." {Там же.}
      На живописной картине жизни старой Руси, которую нарисовал Карамзин, лежит отпечаток широкой и объективной манеры Шекспира, хроник и трагедий великого английского драматурга. Известно, что Карамзин перевел в молодости прозой "Юлия Цезаря", т. е. именно ту трагедию, в которой ставился вопрос о политической власти, об отношении правителей и народа. "История" Карамзина связана с его переводом даже стилистически. С большим талантом и чисто шекспировской красочностью рисует он в ней исторические картины и характеры.
      Летописи, которые изучал Пушкин, в принципе ничем не отличались от "хроник" Холиншеда, с которыми имел дело Шекспир.
      Изображая английских королей, баронов, простолюдинов XIV-XV вв., Шекспир опирался на знание современной ему английской жизни и современных характеров. Они подсказывали ему живые черты для создания картин прошлого.
      Как и для великого английского поэта, прошлое для Пушкина не было отделено непроходимой гранью от современности. Он искал в современной жизни следы этого прошлого, стремился угадать в своих современниках черты характера, сближающие их с характерами людей другой эпохи и помогающие лучше понять их.
      Приведем два примера.
      Знакомство Пушкина с жизнью Святогорского монастыря, посещение ярмарки, общение с монахами, нищими, слепцами, странниками давало ему материал для создания образа Пимена и обрисовки Варлаама и Мисаила.
      Гордый, сильный и надменный характер современницы Пушкина Екатерины Орловой, по его собственным словам, подсказал ему многие черты Марины Мнишек.
      Но отношение Пушкина к историческим источникам и его понимание исторической правды было несколько иным, чем у Шекспира.
      Шекспир наивно и свято верил тому, что вычитал у Холиншеда. В свои хроники он переносил много фантастического, легендарного, полудостоверного. Объясняется это тем, что во времена Шекспира верили в фантастические существа. К тому же исторической критики в современном смысле слова еще не существовало.
      Пушкин сознательно стремится восстановить истину, он анализирует и сопоставляет имеющийся в его распоряжения документальный материал. Рассматривая историю Карамзина как главный исторический источник, он уточняет ее при помощи других источников, причем не только летописей, но, например, "Записок капитана Маржерета".
      "Борис Годунов" - историческая драма, неизмеримо более документированная, нежели хроники Шекспира. Сам Пушкин понимал, что его трагедия отличается от пьес Шекспира большей точностью отражения исторического прошлого, нравов того времени.
      Сознательный творец-художник, Пушкин писал о своих предшественниках: "Шекспир понял страсти; Гете нравы". И добавлял о себе: "Вы спросите меня: а ваша трагедия - трагедия характеров или нравов? Я избрал наиболее легкий род, но попытался соединить и то и другое" {А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений в десяти томах, т. X, с. 776.}.
      В драме "Гец фон Берлихинген" обрисовка характеров несла на себе печать известной односторонности, порожденной тогдашней просветительской позицией Гете.
      Пушкин стремился соединить конкретно-исторический подход к изображению нравов, который составлял сильную сторону исторической драмы Гете, с шекспировским изображением страстей. Исследователи давно отметили ряд мест "Бориса Годунова", восходящих к шекспировским хроникам. Есть известная аналогия между тем, как приходит на престол Ричард III и Борис Годунов. Но сходство это носит, в общем, внешний характер.
      Ричард III лицемерит и хочет обмануть народ. Борис сам добросовестно обманывается, когда говорит об отношении к нему и его избранию народа (третья сцена трагедии "Кремлевские палаты").
      У Шекспира герцог Букингэм рассказывает о том, как молчали горожане, когда им предлагали просить Ричарда на царство. Отталкиваясь от Шекспира, Пушкин создает в финале "Бориса Годунова" величественную сцену, изображающую молчание народа.
      Казалось бы, лишь перестановка ударений, но за ней скрываются две различные исторические концепции.
      Поэт эпохи Возрождения, Шекспир показывает сильную и яркую индивидуальность, ведущую активную борьбу за власть.
      Пушкин гораздо энергичнее выдвигает на первый план коллективное народное множество, массу.
      Народ трагедии Пушкина во многих отношениях не похож на народ шекспировских хроник.
      Энгельс писал о "фальстафовском фоне" хроник Шекспира. Он имел в виду бродяг, нищих, ландскнехтов без гроша в кармане. К ним можно прибавить солдат, йоменов, горожан, слуг, шутов, извозчиков, которые также представлены в хрониках.
      Шекспир симпатизирует народу, но оттеняет в представителях народа комические черты, изображает неуклюжесть и мужиковатость йоменов и горожан.
      Пушкин также выводит в "Борисе Годунове" "фальстафовский фон" старой Руси. Мы имеем в виду сцену в корчме и образы двух беглых иноков Варлаама и Мисаила, представленных Пушкиным в веселом шутовском виде.
      Комические черты народа Пушкин дает и в сценах избрания Бориса на царство. Но народ пушкинской трагедии более строг, суров и трагичен, более отчужден от политических интриг господствующих классов, нежели народ шекспировских хроник. Дело в том, что, создавая историческую пьесу в духе Шекспира, Пушкин опирался не только на хроники. Он учитывал и опыт Шекспира - автора трагедий и прежде всего таких трагедий, как "Юлий Цезарь" и "Кориолан".
      Народ - важное коллективное лицо "Бориса Годунова". Пушкин показывает, как колеблется отношение народа к царю Борису. Эта амплитуда колебания очень велика - от равнодушия и отчужденности в начале трагедии до бурного всплеска ненависти и мятежного порыва в сцене "Лобное место".
      Шекспир любил выводить в своих пьесах шутов, которые в причудливой и остроумной форме говорили правду правителям и королям.
      Пушкин нашел в русском историческом прошлом персонаж, который мог играть аналогичную роль. Это юродивый - человек, близкий к народным верованиям и одновременно невменяемый, а потому позволяющий себе смело и открыто выражать мысли и чаяния народа. Одна из самых гениальных сцен "Бориса Годунова" - сцена "Площадь перед собором в Москве", когда юродивый в присутствии народа и словно от его имени называет преступного монарха "царем-Иродом" и отказывается молиться за него. Народ в трагедии Пушкина суровое и неподкупное множество, сила, противостоящая царю Борису. В изображении народа есть эпические черты.
      Эпические черты есть и в композиции исторической драмы Пушкина, как это отмечал уже Белинский. Что он имел в виду?
      В центре хроник Шекспира - борьба за власть. В основе каждой из хроник единая драматическая коллизия, драматическая пружина, действующая с начала до конца.
      "Ричард II" открывается изгнанием Гирфорда и Моубрея и завершается приходом к власти Гарри Гирфорда, коронованного под именем Генриха IV.
      В каждой из двух частей "Генриха IV" изображен заговор против короля, то как он возникает, зреет, растет и терпит поражение.
      "Ричард III" представляет собой историю борьбы герцога Глостера за власть, историю того, как он становится королем Ричардом III и погибает от руки героя и мстителя Ричмонда.
      Любая из хроник Шекспира обладает цельностью коллизии, намеченной в начале и разрешающейся в конце.
      "Борис Годунов" распадается на отдельные эпизоды, отдельные внутренне законченные коллизии, каждая из которых только возникнув, немедленно разрешается.
      Первой такой коллизией являются отношения Шуйского и Воротынского, изображенные в первой и четвертой сцене "Кремлевские палаты".
      Вторая коллизия - отношение народа к избранию Годунова - сцены "Красная площадь" и "Девичье поле". Первые четыре сцены, посвященные событиям 1598 г., отражают законченный этап истории.
      Законченный эпизод "Ночь. Келья в Чудовом монастыре" (1603 г.) раскрывает отношения Пимена и Григория.
      Сцена "Царские палаты" вводит новую коллизию, раскрывает новые отношения царя и народа, их взаимную непримиримость.
      Подобное членение на отдельные коллизии характерно для всего построения пьесы.
      Эпический принцип построения выражается и в том, что Пушкин дает в трагедии параллельные и внешне никак между собой не связанные линии действия.
      Он показывает назревание психологической драмы в сознании Бориса ("Царские палаты") и одновременно рисует бегство Отрепьева в Москву ("Палаты патриарха", "Корчма на литовской границе").
      Эпически широкое изображение польского лагеря позволяет Пушкину раскрыть те общественные силы, которые составляли лагерь самозванца.
      Так же эпически обрисованы бои, которые ведет самозванец, и его продвижение к Москве. Сцены "Граница Литовская", "Равнина близ Новгорода-Северского", "Севск", "Лес" - носят повествовательный характер.
      Из совокупности этих коллизий складывается широкая эпическая картина жизни старой Руси. Именно благодаря такой композиции Пушкин смог обрисовать столкновение и борьбу социальных сил того времени. Эта эпическая широта "Бориса Годунова" побудила Белинского назвать драму Пушкина эпической поэмой в драматической форме.
      Социальная борьба в допетровской Руси по своему характеру и направлению многим отличалась от борьбы, которая происходила в средневековой Англии.
      В драме Пушкина Борис Годунов - правитель абсолютистского типа является ставленником дворянской партии, поддерживающей абсолютизм. Григорий - ставленник и знамя недовольной партии боярской.
      Современная историческая наука по-разному решает вопрос о том, причастен ли Годунов к убийству Димитрия. Пушкин верил в это предание, так же как верил в него народ. Без этого для Пушкина, стоящего на позициях исторической объективности, невозможно было основать на нем драму.
      То, что Борис был убийцей царевича-младенца, становится в трагедии Пушкина поэтической формулой преступности самодержавия, это власть, утверждаемая на крови.
      Борис - мудрый государственный деятель. Он принимает разумные и дальновидные меры для защиты государства, но тем не менее терпит одно поражение за другим в борьбе с самозванцем.
      Григорий легкомыслен, отсюда его многочисленные военные неудачи. Но он опирается на народное недовольство. И благодаря этому приходит к власти.
      Чем ближе оказывается самозванец к Москве, тем отчетливее вырастает его собственная трагическая вина. Первоначально он говорит о ней так:
      Кровь русская, о Курбский, потечет!
      Вы за царя подъяли меч, вы чисты.
      Я ж вас веду на братьев; я Литву
      Позвал на Русь; я в красную Москву
      Кажу вратам заветную дорогу!..
      Но трагическая вина самозванца заключена не только в том, что он привел на русскую землю польские войска.
      Лжедимитрий запятнал себя преступлением - убийством семьи Годунова:
      "Мосальский: Народ! Мария Годунова и сын ее Феодор отравили себя ядом. Мы видели их мертвые трупы. (Народ в ужасе молчит.)
      Что же вы молчите? кричите: да здравствует царь Димитрий Иванович!
      Народ безмолвствует".
      Боярская партия оказалась столь же преступной, как партия дворянская. Народ - этот неподкупный судия отвернулся от самозванца, так же как раньше отвернулся от Бориса.
      У Шекспира народ осуждал злых и преступных королей, таких, как Ричард или Генрих IV, но в финале драматических хроник появлялся новый монарх, призванный восстановить справедливость.
      В финале "Бориса Годунова" нет апофеоза нового царя. Пушкин развенчивает и старого царя Бориса и нового Димитрия, развенчивает обе партии господствующего класса.
      Он показывает резкий разрыв между народом и господствующими классами, показывает, что народу свойственно в лучшем случае равнодушие к верхам, а чаще ненависть и стремление к бунту.
      В "Юлии Цезаре" Шекспир с необычайной силой показал победу исторической необходимости.
      Он изобразил Цезаря глухим, суеверным и даже трусливым и противопоставил ему "последних республиканцев" - благородного стоика Брута и преданного свободе эпикурейца Кассия. И тем не менее, несмотря на возвышенные идеалы и человеческую значительность Кассия и Брута, республиканцы погибают. Им удалось убить Цезаря. Но цезаризм как исторический принцип, воплощенный в его преемниках, одержал верх, ибо на его стороне была историческая необходимость.
      Шекспир показал роль исторической необходимости в трагедии. Пушкину удалось это сделать в драме из национальной истории. Но необходимость в "Борисе Годунове" гораздо отчетливее связана с мнением народа. Именно народ прямо воплощает историческую необходимость, а отношение народа к тому или иному претенденту на престол определяет его победу или поражение.
      Пушкин называл "Бориса Годунова" "истинно-романтической трагедией". Причину этого надо искать в следующем. Сам термин "реализм" еще не существовал. И реалист Стендаль, и реалист Мандзони - оба называли то искусство, которое отстаивали, романтизмом.
      Некоторые основания для этого были.
      У Стендаля, Бальзака, Мандзони и даже Пушкина реализм часто выступал в неразрывном единстве с романтизмом, слитно с ним. Но тем не менее и внутри искусства того времени в одном случае преобладала реалистическая, а в другом романтическая тенденция.
      Гюго и в своем предисловии к "Кромвелю", и в своих драмах истолковывал принципы Шекспира в романтическом духе, Пушкин - в реалистическом. Он сам противопоставил свое истолкование Шекспира романтическому его истолкованию: "По примеру Шекспира я ограничился изображением эпохи и исторических лиц, не стремясь к сценическим эффектам, к романтическому пафосу и т. п." {А. С. Пушкин, Полное собрание сочинений, т. 14. М., Изд-во АН СССР, 1941, с. 395.}.
      Пушкин отбросил фантастику Шекспира. Он избежал в своей трагедии внешних романтических эффектов, ужасов и невероятных происшествий, которым отдал такую большую дань Гюго. Русский поэт стремится только к изображению исторической правды, отсюда та строгая документированность его драмы, которая вызывала даже упреки романтиков.
      Очень существен и второй момент: отказ Пушкина от вымышленной романтической фабулы и вымышленных романтических лиц, уводивших трагедию от изображения правды жизни в мир мелодраматических страстей.
      Сам принцип построения характера у Шекспира особенно привлекал Пушкина по контрасту с характерами Байрона. Байрон наделял действующих лиц своих произведений чертами собственного характера; персонажи его драм всегда говорили в одном тоне, с одинаковым напряжением. Иное дело характеры Шекспира.
      Пушкин так формулирует то, что связывало его собственный принцип изображения характеров с принципами Шекспира: "Шекспиру я подражал в его вольном и широком изображении характеров, в небрежном и простом составлении типов..." {А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений в десяти томах, т. VII, с. 164.}.
      Рисуя характер самозванца, Пушкин полностью осуществил то, что он считал особенностью шекспировского изображения характера: "Читайте Шекспира, он никогда не боится скомпрометировать своего героя, он заставляет его говорить с полнейшей непринужденностью, как в жизни, ибо уверен, что в надлежащую минуту и при надлежащих обстоятельствах он найдет для него язык, соответствующий его характеру" {А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений в десяти томах, т. X, с. 776.}.
      Григорий отвечает на упреки Варлаама и Мисаила прибауткой: "Пей да про себя разумей, отец Варлаам! Видишь: и я порой складно говорить умею". В сцене у фонтана он произносит страстные любовные монологи. Принимая своих сторонников, Григорий ведет себя как государственный человек.
      Различные обстоятельства раскрывают разные стороны его характера. Это чисто шекспировский принцип изображения.
      Но характеры Пушкина строятся иначе, чем характеры Шекспира. В этом отразилась связь Пушкина с принципами классицизма.
      Вот характер Бориса Годунова. Борис представлен в немногих сценах. Обычно каждая сцена изображает его на новом этапе его развития, уже иным.
      В первый раз он предстает перед нами сразу после избрания на царство, торжествующим и умиротворенным. Действие следующей сцены происходит через шесть лет. Борис уже разочарован в результатах своего правления и не верит в возможность склонить на свою сторону симпатии народа.
      Промежуточное звено - все развитие его, происходившее между этими двумя сценами, - от нас скрыто. Такое изображение отдельных ступеней в развитии характера связано с эпической композицией трагедии, действие которой экстенсивно, распадается на ряд коллизий, охватывающих в совокупности довольно большой промежуток времени. Наоборот, Шекспир дает постепенное накопление новых черт характера, а потом решительный взрыв, меняющий характер человека. Постепенно нарастающее раздражение Лира против дочерей приводит его к решительному взрыву, возмущению, характер его резко меняется.
      Как и Шекспир, Пушкин пишет некоторые сцены прозой, другие - стихами. Таким образом, он, по его собственному выражению, нарушил и четвертое единство трагедии классицизма - единство слога.
      Но внешняя форма трагедии Пушкина отделана с большим совершенством, более закончена и отшлифована, нежели внешняя форма пьес Шекспира. Говоря о народности Шекспира, Пушкин, как известно, отмечал в качестве слабости великого поэта небрежность внешней отделки. Эта небрежность составляет характерную черту не только Шекспира, но и всей литературы Возрождения. Высекая в своих произведениях характеры гигантским резцом, Шекспир не останавливался на шлифовке деталей и отделке внешней формы.
      Эта отделка внешней формы, как мы уже отмечали, была завоеванием классицизма XVII в.
      Пушкин стоял на уровне его достижений.
      Трагедия Пушкина твердой, строгой и отчетливой линией очерчивает старую русскую жизнь, характеры и ситуации старой Руси. Задумав произведение в духе Шекспира, Пушкин создал историческую драму, отмеченную печатью высокой оригинальности.
      "ГРАФ НУЛИН" И "ФИЛОСОФИЯ ИСТОРИИ"
      "В конце 1825 года находился я в деревне. Перечитывая "Лукрецию", довольно слабую поэму Шекспира, я подумал: что если б Лукреции пришла в голову мысль дать пощечину Тарквинию? быть может, это охладило б его предприимчивость, и он со стыдом принужден был отступить? Лукреция б не зарезалась, Публикола не взбесился бы, Брут не изгнал бы царей, и мир и история мира были бы не те.
      Итак республикою, консулами, диктаторами, Катонами, Кесарем мы обязаны соблазнительному происшествию, подобному тому, которое случилось недавно в моем соседстве, в Новоржевском уезде.
      Мысль пародировать историю и Шекспира мне представилась, я не мог воспротивиться двойному искушению и в два утра написал эту повесть" {А. С. Пушкин, Полное собрание сочинений в десяти томах, т, VII, с. 226.}.
      Так объясняет Пушкин происхождение своей повести в стихах.
      Дальше идет недописанная фраза: "Я имею привычку на моих бумагах выставлять год и число. "Граф Нулин" писан 13 и 14 декабря. Бывают странные сближения".
      Пушкин кончил работу над "Графом Нулиным" в день восстания на Сенатской площади.
      Казалось бы, как далеки друг от друга первое выступление русских дворянских революционеров против царизма и маленькая шуточная повесть из русской помещичьей жизни.
      А между тем, как видим, "Граф Нулин" косвенно связан с размышлениями Пушкина о больших событиях общественной жизни, об историческом прогрессе, о роли случайности и необходимости в истории.
      Связующим звеном между "Графом Нулиным" и этими размышлениями Пушкина об историческом процессе был Шекспир.
      "Граф Нулин" связан с Шекспиром не только потому, что повесть эта представляет пародию на его поэму. Поэма Шекспира интересовала Пушкина как изображение эпизода из римской истории, рассказанного Титом Ливием и Овидием. Эпизод этот относится к периоду изгнания царей из Рима.
      Основные сюжетные ходы "Графа Нулина" совпадают с сюжетной канвой "Лукреции" Шекспира. Муж героини повести Пушкина отсутствует, как и муж шекспировской Лукреции (кстати, его зовут Коллатин, а не Публикола - Пушкин, очевидно, описался). Сластолюбец и там и здесь беседует с дамой наедине. После беседы они расходятся по своим апартаментам. И там и здесь рассказывается о том, как сластолюбца охватило волнение. Тарквиний накидывает на себя плащ, граф Нулин - халат. Шекспир пишет о том, что Тарквиний смотрел на Лукрецию, как лев, Пушкин сравнивает графа Нулина с котом.
      В дальнейшем сюжетная канва повести Пушкина естественно расходится с сюжетной канвой поэмы Шекспира. Она ведь строится на изображении того, что получилось бы, если бы Лукреция дала пощечину Тарквинию.
      Пушкин хотел показать роль случайности в истории, показать, что случайность, пылинка могла изменить историю Рима и человечества, избавить его от многих потрясений.
      Первым, кто раскрыл эту сторону повести Пушкина и связал "Графа Нулина" с размышлениями поэта на темы философии истории, был М. Гершензон. Этим он безусловно обогатил и углубил наше представление о "Графе Нулине". Но при всей талантливости Гершензона, при всем огромном его художественном чутье, то, что он подходил к анализу Пушкина с позиций идеалистических и субъективистских, не могло не сказаться на его работе.
      Гершензон делает из повести Пушкина следующий вывод: "Не таков ли всеобщий закон человеческой жизни, личной и исторической? Вся она состоит из пылинок, - из происшествий, индивидуальных поступков и случайностей, и каждая пылинка по составу своему - динамит: все дело в том, попадет ли она в горючий материал или не попадет" {Цит. по кн.: А. С. Пушкин. Граф Нулин. М., Изд-во М. и С. Сабашниковых, 1918. Приложение, с. 9.}.
      Представление о том, что история состоит из игры случайностей, противоречит воззрениям Пушкина на историю.
      Мы видели, с какой силой показал он в "Борисе Годунове" решающую роль исторической необходимости. Больше того, Пушкин понимал соотношение необходимости и случайности, то, что через случайности также проявляется историческая необходимость. Так он писал: "Мнение митро Платона о Дм Сам, будто бы воспитанном у езуитов, удивительно детское эту роль: дока: после смерти Отрепьева - Тушинский вор, и проч." {А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений, т. 12. М., Изд-во АН СССР, 1949, с. 203.}
      То, что именно Отрепьев принял на себя миссию Димитрия, - случайность, но через нее выразилась необходимость появления такого исторического персонажа.
      Юмористическая повесть Пушкина основана на забавной случайности.
      Для сопоставления Пушкина и Шекспира очень важно то, что произведение Пушкина отличается от поэмы Шекспира и по жанру, и своим отношением к жизненной прозе.
      Сам Пушкин в письме к Плетневу называет "Графа Нулина" "повесть вроде Верро". Слово "повесть" во времена Пушкина и Белинского обозначало не только повесть, но и новеллу, малый жанр, относящийся к семье повести и романа. В новелле, как и в романе, изображалась обыденная действительность, проза жизни. Новелла, как и роман, показывала жизнь частную, семейную и через нее жизнь общества. "Граф Нулин" изображает случай из частной жизни русских помещиков.
      Но для того чтобы сделать эту жизнь предметом художественного изображения в искусстве, Пушкину надо было решить задачу и преодолеть трудности, которых Шекспир не знал. Эпоха Шекспира была эпохой ярких характеров, увлекательной драматической борьбы, эпохой героической и поэтической. Шекспир с безошибочной гениальностью извлекал эту поэзию и воплощал ее в своем искусстве.
      Пушкин, в отличие от Шекспира, имел дело с обыденной, прозаической действительностью, но нашел в ней подлинную поэзию.
      "В этой повести все так и дышит русскою природою, серенькими красками русского деревенского быта", - писал Белинский. "...Здесь целый ряд картин в фламандском вкусе, - и ни одна из них не уступит в достоинстве любому из тех произведений фламандской живописи, которые так высоко ценятся знатоками. Что составляет главное достоинство фламандской школы, если не уменье представлять прозу действительности под поэтическим углом зрения? В этом смысле "Граф Нулин" есть целая галерея превосходнейших картин фламандской школы" {В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, т. VII. М., 1955, с. 427-429.}.
      Действительность, изображенная Пушкиным, заключала в себе много смешного и несовершенного. И все же Пушкин раскрывает в ней поэзию.
      Сделать это помогает ему юмор. Поэт стоит выше изображенной им действительности, он показывает, что она неказиста и несовершенна, но в ней есть и нечто живое, подвижное, забавное. Обаяние повести Пушкина в художественном открытии повседневной жизни людей, в умении изобразить ее безукоризненно точно и верно, показать ее поэзию.
      Сам жизненный материал, с которым имеет дело Пушкин, пародиен по отношению к жизненному материалу, лежащему в основе поэмы Шекспира, рисующей жизнь римских царей и аристократов.
      С пародийным характером повести связана и та новеллистическая неожиданность, на которой строится ее сюжет.
      Неожиданно влепив пощечину "новому Тарквинию", молодая помещица поставила этого модного вертопраха в смешное и глупое положение.
      Но в повести Пушкина есть и другая неожиданность. Добродетельная Лукреция из "Графа Нулина" оказывается не столь уж добродетельной. Ведь больше всего смеялся над этим происшествием Лидии - их сосед, помещик двадцати трех лет.
      В трагедии торжествует необходимость. В комедии берет верх неожиданность, случайность, произвол.
      Тит Ливий и Шекспир рассматривали историю Лукреции в трагическом аспекте.
      Пушкин извлек из нее материал для комедии. То, что повесть его не облечена в драматическую форму, вовсе не мешает ей быть комедией. Было время, когда понятие комедии с этой формой не связывали.
      Напомним рассуждения Маркса: трагическая ситуация истории может повториться в комической форме. Победа жизненной прозы в окружающей Пушкина действительности подсказала ему форму комической повести, в которой господствуют неожиданность и случайность.
      "АНДЖЕЛО" И "МЕРА ЗА МЕРУ"
      "Наши критики не обратили внимание на эту пьесу и думают, что это одно из слабых моих сочинений, тогда как ничего лучше я не написал", {Цит. по кн.: "Пушкин-критик". М., 1950, с. 547. (П. И. Бартенев. Рассказы о Пушкине. М., 1925, с. 47.)} - сказал однажды Пушкин Нащокину.
      Пушкин спорил не только с мелкими и докучливыми критическими мошками, напавшими на "Анджело", но и с самим Белинским, который в "Литературных мечтаниях" говорил об "Анджело" как о произведении, свидетельствующем о падении таланта поэта.
      И в этом споре, как и в большинстве случаев, Пушкин оказался прав. Сейчас мы справедливо относим "Анджело" к числу его наиболее совершенных поэтических созданий.
      Пушкин высоко ценил комедию Шекспира "Мера за меру". Он хотел даже перевести ее на русский язык, но потом передумал и написал поэму.
      Для того чтобы понять смысл комедии Шекспира, очень важно вникнуть в ее заглавие - "Мера за меру".
      Шекспир рисует в ней два типа правителей. Герцог - мудрый правитель, выразитель политической концепции Ренессанса, сторонником которой был сам Шекспир. В нем есть известная патриархальность.
      Наоборот, Анджело - один из тех политиков, которых выдвигал нарождающийся абсолютизм. Для этого правителя характерно стремление соблюсти внешний декорум, внешнюю законность и благопристойность, которые могут не совпадать для него с существом дела. Анджело - представитель формальной законности, абстрактного и отвлеченного формального легизма, который не считается с реальным положением вещей. Шекспировский Анджело говорит: