Просто, стены камеры пропитались гнусным запахом их тел, и ничего более. Простые люди, вроде стражника Пашена, наверное, ничего не замечают. И только инквизитору, которому боги даровали обострённые чувства, мнится присутствие нечек. Надо бы распорядиться окурить пустые камеры благовонным яблочным и можжевеловым дымом. Хотя, братья в камеры входят редко, а у отца Бодака в пытошной нелюдью не воняет. Ладно, это подождёт.
      — Я был один! — звонко выкрикнул мальчишка. — Правда!
      — Ты должен рассказать нам всю правду, только тогда можешь рассчитывать на милость. Назови всех, и тебе сохранят жизнь.
      Милость инквизиторов нужна была Серёжке не больше, чем рыбке — зонтик. Ему бы другого добиться — чтобы оставили в покое на день-другой. Иначе, стал бы он разговаривать с этим Сучапареком. Сообщил бы ему в очередной раз, что дракошка улетел, а потом бы наблюдал, как тот от злости бесится. Но сейчас, после слов Наромарта, злить инквизитора совсем не хотелось. Наоборот, было огромное желание сказать ему что-нибудь такое, чтобы ушел он из камеры довольным и счастливым и на некоторое время о Серёжке позабыл. Только вот, ничего такого парнишка сказать не мог. Инквизитор хотел во что бы то ни стало узнать имена сообщников, которых у Серёжки и правда не было… А если бы они были, то мальчишка их никогда бы не назвал.
      — Я один освободил дракона, — устало повторил Серёжка.
      — Тебе сегодня показали, что бывает с теми, кто не говорит правды?
      Мальчишка только плечами передёрнул. Ну, показали, дальше-то что? Как будто, это что-то может изменить.
      — Если и дальше будешь молчать, то к тебе применят более суровые методы убеждения.
      Нахально хмыкать Сережка не стал, чтобы лишний раз инквизитора не злить. И так ясно, зачем они сейчас припёрлись: попугать на ночь глядя. Такая вечерняя сказка, чтобы лучше спалось. Непонятно только, зачем у лысого Бодака коробка. И любопытно, что в ней прячется.
      — Я же и так вам говорю: я выпустил дракона. Один я. Больше никого не было.
      Отец Сучапарек покачал головой.
      — Ты знаешь, какая казнь полагается за это преступление?
      Мальчишка молчал.
      — Виновный в том, что устроил побег дракону, должен быть одет в просмоленную одежду и заживо сожжен на костре.
      Инквизитор внимательно наблюдал, какую реакцию вызовут его слова, и остался разочарован. Дикарёнок явно был удивлён и испуган, было видно, как изменилось его лицо. Но, даже поняв, что его ожидает, Шустрёнок не пополз на брюхе вымаливать себе пощады, не разрыдался и не кинулся называть сообщников. Так и продолжал молча сидеть на лавке.
      — Если расскажешь правду, я облегчу твою судьбу. Твоя смерть будет лёгкой, а может быть, я даже сохраню тебе жизнь, — на всякий случай добавил отец Сучапарек, хотя не сомневался, что мальчишка это понимает. Понимает, и, тем не менее, молчит.
      — Значит, не хочешь. Но имей ввиду, просто так ты не умрёшь. Бодак, покажи-ка ему, что его ожидает.
      Лысый с видимым удовольствием откинул крышку короба и вытащил оттуда плётку с короткой ручкой и длинным кожаным ремнём с металлической каплей на свободном конце.
      — Будешь молчать — завтра в полдень узнаешь, что это такое, на своей шкуре, — пообещал инквизитор.
      Серёжке было даже не столько страшно, сколько обидно. Ради того, чтобы вырвать себе отсрочку на день-другой, он рассказал инквизиторам всю правду, а толку? Что молчи, что говори — результат один и тот же. Допросчиков устроил бы только один вариант: мальчишка должен был назвать всех своих сообщников. Но ведь их не было! Из головы ведь заговорщиков не придумаешь. А назвать реальных людей нельзя: здесь не советская милиция, которая отпускает тех, кто не виноват. Инквизиторы разбираться не станут: раз назвали сообщником, значит — виновен. Будут спорить — и их плетью.
      Так повести под беду человека Серёжка Яшкин не мог. Даже ланисту Луция или Меро. Подло это, а стать подлецом мальчишка не хотел. Ложиться самому под плеть, конечно, тоже не хотелось, но меньше, чем избежать мук такой ценой.
      — Не боишься плетей, — по-своему истолковал молчание мальчика Сучапарек. — Что ж, у нас для тебя найдётся и ещё кое-что. Покажи ему, брат Бодак.
      Лысый согласно кивнул и снова забрался в коробку. Серёжка ожидал, что палач достанет что-то большое и очень страшное, а тот, к удивлению мальчишки, вытащил пустую щепоть. Парнишка удивлённо хлопнул глазами, но потом разглядел в руке Бодака толстую иглу, наподобие той, которой отец шил брезентовую лямку у рюкзака. Знатная иглища, раза в три толще обычных швейных. Только сейчас-то она при чём?
      Отец Сучапарек проследив недоумевающий взгляд Шустрёнка, мысленно выругался. Нет, ну всему же должен быть придел. Похоже, дикарёнок был настолько дик, что не подозревал, зачем у палачей существуют иглы. Откуда он только свалился на голову толийских блюстителей божественного порядка? Ведь Инквизиция строго бдит и сурово карает отступника в обеих Империях, да и во многих независимых землях. Пока — независимых. Ну а там, где официально инквизиторов нет — в Кагмане, Аяве и ещё нескольких мелких богопротивных государствах, всё равно есть палачи. Потому что без казней и пыток власти нельзя. Что же это за власть будет и кто станет её бояться?
      — Не понимаешь, что это значит? — с напускной ласковостью спросил Верховный Инквизитор у растерянного мальчишки.
      — Нет…
      — Это называется «иголка». Мы будет калить их на углях, а потом вгонять тебе под ногти. Понимаешь?
      Чего-то такого Серёжка и боялся, но до последней секунды надеялся, что с ним этого не случится. Зря! Сучапарек и его слуги — зверьё, такие же, как фашисты. Это же надо, как он вляпался. И что теперь делать?
      Рассказать? А что рассказать, если рассказывать нечего? Молчать, как партизан на допросе? Очень остроумно. Того, кто придумал эту шутку, неплохо бы сюда, на допрос. А Серёжка бы охотно посмотрел со стороны, как шутник выпутается из ситуации.
      Но ведь должен же быть какой-то выход… Должен!
      Верховный Инквизитор Толы видел, как побледнело лицо Шустрёнка. Мальчишка был растерян и подавлен, как это и должно было быть. Что ж, бывает детская такая бравада, любят малыши изображать из себя героев. Вот только изображать героя и быть героем — не одно и то же. Когда нужно перейти границу игры и реальности, то шелуха красивых одежд слетает и… Отец Сучапарек бросил взгляд на пленника и усмехнулся. И остаётся маленький, худющий, взъерошенный, беззащитный мальчишка.
      Инквизитор молча усмехнулся. Пусть подумает, пусть оценит, пусть шкурой почувствует безвыходность своей ситуации. Сейчас лучше помолчать. Собственный страх сейчас давит на дикарёнка сильнее любых угроз и крика. Многозначительное молчание допросчика страх только усиливает: откуда мальчишке знать, что за ним скрывается. Неизвестность часто пугает человека больше, чем зримые ужасы. Любое же слово, напротив, способно будет породить у Шустрёнка мысль о том, что инквизиторы в себе не уверенны, и тем увеличить тягу к сопротивлению.
      Серёжка был готов чуть ли не разреветься от обиды: не знал он, что делать, как поступить. Не знал — и всё тут. Ничего в голову не приходило. Поглупел он, что ли от страха? Очень бы пригодился хороший совет, но кто сейчас поможет? Как же трудно, когда надо решать, а спросить некого…
      Надо решать, а спросить некого…
      Ну да, старый моряк из сна на корабле. Как он говорил?
      "Тогда, просто скажи себе: "Я — Серёжка Яшкин, такой, какой я есть". А потом представь себе, сможешь ли сказать так после того поступка, который хочешь сделать. Именно сам себе сказать, не так важно, что скажут другие. Если думаешь, что прав, поступай так, как считаешь нужным".
      И вдруг сразу всё стало простым и ясным. Не нужно хитрить. Надо просто понять, чего делать нельзя, а потом поступить иначе. А нельзя предать. Нельзя ничего говорить про Наромарта, Балиса Валдисовича и остальных. Про Риону и злого волшебника — иначе инквизиторы попытаются помешать освобождению девочки. Может, и не попытаются, но рисковать нельзя.
      Всё остальное — можно. А поскольку красиво врать Серёжка Яшкин никогда не умел, то оставалось только говорить правду. Ту, которую можно было сказать.
      Мальчишка уставился на пальцы ног и пробурчал:
      — Я сказал правду. Дракона освободил я один, и никто мне не помогал. Не верите — ваше дело. А только если не было сообщников, значит, не было. Не придумаю же я их прямо здесь, правильно?
      — Только посмей что-либо придумать! — выводы из путанных слов мальчишки отец Сучапарек сделал в соответствии с собственным жизненным опытом. — Мы из тебя правду вырвем, так и знай.
      — Ну, не было никого ночью во дворе, — с отчаянием в голосе произнёс Шустрёнок. — Если бы кто — куда бы они убежали? Там же кругом охрана. Меня же схватили. Одного.
      — Охрана, — пренебрежительно фыркнул инквизитор. — Одно название, что охрана. Тебя, глупого, и то случайно схватили. А тот, наверное, был поумнее.
      — Не было никакого тота, — безнадёжным голосом ответил Серёжка и снова опустил взгляд себе на ноги. Сучапарека не убедишь. Делать нечего, иголка — так иголка. В конце концов, другим и хуже приходилось.
      — Хорошо, — вдруг согласился отец Сучапарек, — освободил дракона ты, может быть, и один. Но кто-то тебя научил, верно? Скажи нам, кто это было.
      — Никто меня не учил. Я сам решил.
      — Сам? И почему же ты так решил?
      Серёжка поднял голову и, глядя прямо в глаза Сучапареку, пояснил:
      — Потому что он живой и разумный, а над ним издеваются. Посадили на цепь, морят голодом. Это честно? Он что, преступник?
      Лицо Верховного Инквизитора Толы исказила злобная гримаса.
      — Так ты ещё и изонист? Ты мне всех назовёшь, всю вашу мерзкую шайку, всех до одного!
      Слово «изонист» показалось Серёжке знакомым, где-то он его уже слышал. Правда, где и по какому поводу, вспомнить не удалось. Кажется, кто-то из воинов использовал его как ругательство. Если инквизиторам и стражникам изонисты не нравились, то, скорее всего, это были достойные люди. Вроде аболиционистов, сравнение с которыми было таким ужасом для Тома Сойера.
      Но сам Серёжка никаким изонистом не был. Только объяснять что-нибудь Сучапареку стало поздно: он окончательно перестал воспринимать то, что говорил мальчишка и слушал только себя. Вообще, странным человеком был инквизитор: говоришь ему правду — не верит. А наврать с три короба про страшный заговор — пожалуй, принял бы всё за чистую монету. Эх, было бы у Серёжки хотя бы пара часов для того, чтобы придумать какую-нибудь сказку, он бы, наверное, смог навешать на уши отцу Сучапареку лапши так, что его бы оставили в покое хотя бы на пару дней. По крайней мере, мог попытаться. Вдруг бы получилось?
      А может и правильно, что возможности придумать правдоподобную ложь у него не было. Ведь неприятно это, ловчить и обманывать. Да, наверное, без этого не прожить, это нужно, но всё равно — неприятно. И слишком быстро входит в привычку. Раз соврал, два соврал, а на третий уже и не заметил, как соврал, а заодно и струсил. А потом можно придумывать себе сколько угодно оправданий — не смог, не получилось. Пятна-то с совести всё равно не отмоешь.
      Вот чего ему сейчас бояться? Понятно же, что ничего уже не изменить и завтрашних пыток не избежать, если только не случится чудо, а на чудеса — плохая надежда. Значит, надо достойно их выдержать, а не дёргаться бестолково, как кролик в силке.
      — Я был один. Больше мне сказать нечего, — упрямо повторил мальчишка.
      Отец Сучапарек шумно вздохнул. Рядом раздался кашель. Верховный Инквизитор повернулся к державшему факел воину и одарил его неодобрительным взглядом. Стражник испуганно сжался, но гроза его миновала.
      Отец Сучапарек снова глубоко вздохнул, прочитал про себя краткую молитву. Нужно быть спокойным. Терпение и ещё раз терпение. Дерзкий мальчишка, конечно, способен вывести из себя кого угодно, но гнев в допросе плохой помощник. Нет, сейчас нужно ледяное спокойствие и мерное, но неотвратимое давление. Пусть жертва бьётся из стороны сторону, пусть теряет силы. Мальчишка хоть и оказался крепче духом, чем казалось раньше, всё равно рано или поздно расколется. В том, что он изонист — уже сознался, хотя отрицать это и так было бессмысленно: кто же кроме изониста способен освободить дракона. Остаётся выведать, кто его сообщники.
      Брат Брабец докладывал, что наёмник Меро подозрений не вызывает. Ну, Брабец — известный законник, дай ему волю, так застенки опустеют. Надо вызвать наёмника в замок и хорошенько допросить самому. А ещё лучше — допросить с пристрастием. И ящерицу нужно с пристрастием допросить. Мало ли, что по человечески не разговаривает. Раз понимает, значит, да или нет изобразить в состоянии, а большего от неё и не требуется. Но это — немного позже. А пока нужно дожать проклятого дикарёнка.
      — Ты назовёшь всех. Мы умеем развязывать языки. Брат Бодак, покажи ему, что у нас есть для особо неразговорчивых.
      Палач, давно уже убравший иглу в недра короба, оживился и вытащил здоровые железные щипцы.
      — Видишь, какие клещи?
      Умом Серёжка понимал, что это уже запредельно страшно. Но, как ни странно, ужаса не испытывал. Ещё какую-то пару минут назад он весь трепетал, а сейчас мальчишкой овладело холодное безразличие. Словно на лавке перед инквизиторами сидел кто-то другой, а он, Серёжка Яшкин, наблюдал за происходящим со стороны и отпускал ехидные реплики.
      Наверное, в своё время мальчишка сказал Вену правду: он мог быть либо смелым, либо осторожным, но не тем и другим одновременно. И сейчас, когда так и не сумевшая помочь маска испуганного малыша оказалась окончательно не нужна, Серёжка не просто стал собой. Запрятанная в дальний угол гордость вырвалась на свободу и теперь брала реванш за то, что ей так долго пришлось молчать. Конечно, это было не умно, но умное поведение ему уже не помогло. Будет хуже? Не жалко. Жалеть стоит о том, что не будет лучше.
      В общем, Серёжка сам толком не понял, как получилось, что он пренахально улыбнулся и ехидным голосом поинтересовался, не собираются ли инквизиторы зарабатывать себе на жизнь колкой орехов.
      Лысый Бодак тупо уставился на мальчишку и заморгал, словно глуповатый великан из сказки, на голову которому упал кирпич. Стражник с факелом хрюкнул, поперхнулся и побагровел от безуспешно сдерживаемого смеха. И только Сучапарек выдержал удар, хотя, судя по тому, как гневно раздувались ноздри, шутка достала и его. Ответить в том же духе инквизитор то ли не сумел, то ли не захотел. Сбился на привычные угрозы:
      — Эти клещи для тебя, а не для орехов.
      — Ну, этот орех вам не по зубам.
      — Эти клещи гнут железо.
      — Железо-то можно, оно гнётся…
      И Серёжка выразительно пожал плечами, дескать, извините, но я вам не железо.
      Отец Сучапарек, наконец, осознал, что в этой перепалке выглядел просто глупо. Что бы там ни было, но язык у дикарёнка был подвешен очень здорово. Да и вообще мерзавец оказался крепче, чем думалось на первый взгляд. Только что Верховный Инквизитор Толы был уверен, что мальчишка уже сломлен и вот-вот начнёт всё рассказывать, но тот сумел собраться с силами и сейчас явно не выглядел побеждённым. Теперь уже самому Сучапареку следовало прикладывать усилия, чтобы не потерпеть поражение в поединке характеров. Конечно, в любом случае сила за Инквизицией, и казнить наглеца никто не помешает, но отправить его на смерть несломленного означает проиграть.
      Сама возможность такого исхода казалось кощунственной. Какой-то сопляк мальчишка и благословлённый богами Орден Инквизиции. Разве можно сравнивать силы?
      Но сейчас вся мощь Ордена воплощал он, Верховный Инквизитор Толы, и от него требовались не прописные общеизвестные истины, а конкретные решения и действия. Как поступить? Немедленно отправить дикарёнка в камеру пыток и заставить проглотить свои смешливые выступления вместе с кровью? Нет, гнев — плохой советчик. Брат Бодак в сметённых чувствах, вон как лысина красными пятнами пошла. Перетянет какую-нибудь верёвку, малыш и подохнет прямо на "скамье правды". А оживлять умерших в Толе некому. Или, того хуже, не помрёт, но ума лишится. Тут уж не только позор, но и должности Верховного Инквизитора можно лишиться: Капитул ошибок не прощает. На то и регламент допросный разработан, чтобы восставшие на богов-покровителей ещё на этом свете получали мук полной мерой, а не ускользали от возмездия, скрываясь в сумерках меркнущего разума.
      Правда, про таких малышей, как Шустрёнок, в регламенте, вроде, ничего сказано не было. Видимо, ещё не случалось в практике Ордена, чтобы исход дела зависел от того, заговорит или нет малый ребёнок. Похоже, совсем плохи дела поганых изонистов, если заставляют рисковать жизнью и идти на муки детей. Значит, только несмышлёныши им и верят. Но и инквизиторам трудность — попробуй, определи меру боли, которую можно причинить малышу. Осторожность нужна, взвешенность. А ещё лучше в большей степени терзать разум, нежели тело. Не вышло с ходу — не беда. Спешить некуда. Да-да время сейчас надёжный союзник отца Сучапарека. Пусть мальчишка сам изводит себя страхами и ожиданием пыток. Это сейчас, в горячке спора, он такой отважный. Посмотрим, каков он будет завтра, на остывшую голову.
      — Что ж, мы посмотрим, насколько ты окажешься крепче железа. Не сейчас, позже. Брат Бодак приготовит всё необходимое, и завтра после полудня ты отведаешь плётки. Пока — только плётки. Я надеюсь, что ты поймёшь, что запираться бессмысленно.
      Верховный инквизитор резко развернулся на пятках.
      — Пошли!
      Палач и стражник вышли вслед за своим господином. У мальчишки было желание добавить им в спину какую-нибудь ехидную фразу, но он промолчал. Глупо это на самом деле. Сучапарек — гад, но он прав: не так важно насколько смелый Серёжка сегодня, важно, как он поведёт себя завтра. И вообще, лучше всё-таки было инквизитора не дразнить. Не потому, что мальчишка вдруг испугался грядущих пыток, а просто — ради чего? Кому лучше стало оттого, что важного Сучапарека связанный пленник высмеял, как последнего слабака?
      Верховный Инквизитор Толы нервно втянул ноздрями воздух. Мальчишка — мальчишкой, но себе настроение он точно испортил. Пожалуй, надо выпить несколько глотков снотворного зелья, а то и до полуночи не удастся успокоиться. Надо хорошенько выспаться, завтра работы будет много.
      — Брат Бодак, приготовь завтра утром пытошную. После завтрака и утренних молитв мне нужно будет переговорить с братом Гораком, а потом я спущусь к тебе, и мы всерьёз займёмся этим наглецом.
      — Но, отец Сучапарек, ты ведь сказал, что после полудня…
      — Это я сказал ему, — одними губами усмехнулся инквизитор. — Он будет удивлён, когда мы возьмёмся за него раньше, чем он рассчитывает. Больше шансов быстрее развязать ему язык.
      Палач понимающе улыбнулся.
      — Приготовить необходимое только для порки? Или что-то ещё?
      — Я полагаю, что завтра с него хватит и плётки. Но если сочту нужным изменить решение — ты должен быть готов.
      — Конечно, отец мой.
      Брат бодак улыбнулся ещё шире. Он очень любил свою работу.
      Шаги в коридоре стихли. Серёжка шепотом позвал:
      — Дядя Наромарт!
      Никто не ответил. Мальчишка повторил призыв погромче, но в ответ снова услышал молчание. Значит, эльф успел ускользнуть ещё перед началом разговора. Это хорошо.
      Серёжка прилёг на лавку, устроился на правом боку и сжался в комочек — так было теплее. Зверюги всё-таки эти инквизиторы: ни одеяла не дали, ни рук не развязали, ни цепей с ног не сняли. В книгах с героями так не поступали. Ох, опять он о книгах. Сколько можно себя с книжными героями сравнивать? А с кем ещё? Никто из Серёжкиных приятелей, конечно, никогда в подвалах цепями не звенел. Нет, ну Серёжка не маленький, слышал, конечно, про колонии для несовершеннолетних преступников, но там, хоть ребята и преступники, никто же их в кандалы не заковывает и в подвалы не запирает, правильно? Может, где-то в Парагвае или в ЮАР… Что-то похожее мальчик читал в "Пионерской правде". Только вот Парагвай воспринимался как нечто настолько далёкое, что многие книжные герои казались ближе и реальнее.
      Нет всё-таки он не о том. Всё про себя, да про себя. А Рионе что, лучше что ли? И легче ли было Наромарту, если бы его поймали. Но ведь не поймали же, успел вовремя улизнуть. Значит, он не слышал ночного допроса. Наверное, это к лучшему: взрослые не будут переживать и метаться, спокойно освободят Риону, а потом и его Серёжку. Кажется, теперь он думал правильно. Не о себе, а о друзьях. Девчонку надо освобождать первой, он же это с самого начала решил. А раз так, то теперь нечего метаться. Только и дерзить инквизитору незачем. Он же тут не красиво умереть собрался, а просто выиграть день другой. Раз не получается говорить лучше просто молчать. Завтра Сучапарек обещал плётку… Ну, это можно пережить, взять хоть Даньку из "Неуловимых мстителей". И иголки тоже вытерпеть, а то Серёжка заноз себе в пальцы не сажал. Вот клещи, конечно, не выдержать, но клещи, вроде как, не завтра и не послезавтра. К тому времени его здесь быть уже не должно. Да, на Балиса Валдисовича и его друзей надеяться можно…
      Серёжка улыбнулся. Он был почти спокоен и доволен…
      Возвращения Наромарта из разведки дожидались все. Будь Анна-Селена обычной девочкой, её бы, наверное, и загнали бы в постель, но обычной сон вампирам не требуется, а урочный у неё и Женьки начинался с двух часов после полуночи и заканчивался в четыре.
      — Получилось? — поинтересовался Балис, едва эльф вошёл в комнату.
      — Да, пробраться в подвал было не так уж и сложно. Защитная магия вокруг замка не так уж и сильна. Намного слабее, чем вокруг башни.
      — Не боятся, — с грустью констатировал благородный сет. — Эти мерзавцы слишком редко встречают отпор, вот и считают себя повсюду господами.
      — Серёжу видел? — продолжал выспрашивать отставной капитан.
      — Видел и даже говорил с ним.
      — И как он?
      — Держится молодцом и не падает духом. Мне кажется, он никогда не терял веры в то, что мы найдём его и освободим. Но положение очень серьёзное.
      — В каком плане? — немедленно заинтересовался Мирон.
      — Пока что всё идёт как и предполагали Йеми и Саша: его держат в подземелье и пугают грядущими муками. Но главный инквизитор, похоже, очень торопится перейти от слов к делу.
      — А яснее?
      — Видишь ли, толком поговорить с Серёжей я не успел. Пришел этот самый инквизитор вместе со стражником и палачом, и начал его стращать, показывать орудия пыток.
      Гаяускас нервно поморщился.
      — Ну, а Серёжа?
      — От него требовали, чтобы он назвал сообщников. Мальчик долго пытался их убедить, что ему никто не помогал, но инквизитор в это не верил.
      — Ещё бы, — грустно вставил словечко Йеми.
      — В конце концов Серёжа просто рассмеялся над ними.
      — Что сделал? — удивлённо переспросил Олус.
      — Рассмеялся.
      Рия недоумённо хлопала глазами, пытаясь вообразить себе, как кто-то смеётся над инквизитором. Получалось плохо: ящерке не хватало воображение.
      — Шило у него что ли в одном месте, — с чувством высказался Балис, как обычно в таких случаях, перейдя на русский язык. — Вытащу этого Кибальчиша — уши оборву, честное слово.
      Женька усмехнулся. Сашка наоборот нахмурился.
      — Буду участвовать, — серьёзным голосом пообещал Мирон. — Ты правое, я левое. Или наоборот.
      — Там видно будет, — туманно подвёл итог морпех, и обратился к Наромарту. — А дальше что?
      — Дальше инквизитор ушел в очень скверном настроении. И я тоже покинул камеру.
      После короткой паузы эльф признался:
      — Знаете, совершенно не представлял себе, что могу ему сказать. В таких ситуациях правильные слова звучат особенно фальшиво. А то, что мы постараемся освободить его как можно скорее, он и сам знает.
      — И всё-таки, смеяться над инквизиторами ему не следовало, — констатировал Йеми.
      — Что сделано, то сделано, — вздохнул Наромарт. — Правда, мне кажется, что поведение Серёжи почти ничего не меняло. Если этот Сучапарек поздним вечером пришел стращать мальчика видом инструментов, то он явно намерен приступить к пыткам как можно быстрее. Уходя, он пообещал мальчику, что следующий допрос состоится завтра после полудня.
      — Допрос или пытка? — безжалостно уточнил Нижниченко.
      — Инквизитор грозился применить плеть, но я не поручусь, что мальчика не ожидают более суровые испытания, — глухо проговорил тёмный эльф. Было видно, как тяжело ему даются признания.
      Повисло молчание, которое прервала Анна-Селена.
      — Но, если Серёжу станут мучить прямо завтра, значит, его надо освободить раньше? Значит, наш план не годится?
      Девочке никто не отвечал. Она растерянно переводила взгляд с одного из спутников на другого, но все угрюмо смотрели в пол. Даже Женька не смог изобразить чего-нибудь привычно-насмешливого.
      — Ну, что же вы все молчите? — в отчаянии всплеснула руками маленькая вампирочка. Она не могла поверить в то, что взрослые откажутся от помощи мальчику. Этого просто не могло случиться… А если всё-таки откажу, то она будет спасать Серёжку сама, пусть даже в одиночку. Он не бросил её в беде — не бросит и она его. И пусть будет, что будет.
      Генерал Нижниченко украдкой вздохнул. При всём уважении к друзьям, сложившаяся ситуация была вызовом ему, аналитику. И либо он найдёт верное решение, либо погибнет кто-то из его друзей… Врачам — легче, у них правило: родственников и близких друзей не оперируют… Хотя, когда больше некому, а резать надо, скальпель в руки возьмёт и отец, и дочь, и друг, и жена. Потому что иначе — смерть. Неотвратимая и безжалостная.
      — Наши планы нуждаются в корректировке, — произнёс Мирон, стараясь говорить будничным и спокойным голосом. — Очевидно, что придерживаться прежней стратегии мы не можем.
      — Прости, Мирон, но я не могу пожертвовать Рионой ради спасения Серёжи, — тихо, но твёрдо произнёс Йеми.
      Кагманец старался не смотреть на своих друзей. Сейтар учил, что настоящий шпион должен одинаково спокойно жертвовать своей собственной жизнью, жизнью врага и жизнью друга. Видимо, он так и не стал настоящим шпионом.
      — Прости, Йеми, но я могу пожертвовать Серёжей ради спасения Рионы, — эхом откликнулся Гаяускас.
      — Прошу меня не прерывать, — повысил голос Нижниченко. — Когда я закончу, то предоставлю всем возможность высказать свои соображения. А пока прошу внимательно слушать и не перебивать.
      Генерал ощущал себя завязнувшим в снегу автомобилем. Либо сейчас он выберется из капкана на простор и наберёт скорость, либо намертво засядет в ловушке. Или — или. Пятьдесят на пятьдесят. Но, в любом случае, надо не ждать, а действовать.
      Лёгкий кивок головой в сторону Наромарта.
      — Итак, разведка установила, что резервом времени для освобождения Серёжи мы не располагаем. Рассчитывать на то, что инквизиторы его попугают и отпустят, не приходится.
      Благородный сет молча кивнул. Вот уж чего точно не имеет смысла ждать, так это милости от Инквизиции.
      — С другой стороны, — продолжал Мирон, — освободив Серёжу, мы будем должны немедленно покинуть город и провести вне его как минимум несколько дней. Оставлять Риону на это время в руках мага, означает подвергнуть её жизнь смертельной опасности. Волшебник знает, что девочку ищут инквизиторы, и кольцо поисков сужается. Нет никаких сомнений, что он попытается от неё избавиться, и понятно, каким способом.
      Чего уж тут не понять, подумалось Женьке. Убьёт, а труп замурует где-нибудь в подвале. Все маньяки одинаковы в главном, хоть и различаются в мелочах. Местный маг, в отличие от рихтербергского Зуратели не был одержим страстью к изготовлению уродливых статуй, но, по сути, был таким же гадом. Все взрослые любят говорить о том, как любят детей, но многие безжалостно используют их ради своих целей, равнодушно ломая через колено детские судьбы. Страшно не хотелось только одного: чтобы и его спутники оказались такими же. Если сейчас Мирон Павлинович закатит получасовую речугу, а смысл сведётся к тому, что другого выхода, кроме как пожертвовать Серёжкой у них нет, то… То Женька просто пошлёт их всех… Да понятно, куда пошлёт…А потом полетит в инквизиторский замок и обратит малька в вампира. Во всяком случае, предложит ему обращение. Пусть выбирает сам. По Женьке, так лучше стать вампиром, чем покойником.
      — Значит, у нас остаётся единственный выход: освободить и вывезти из города их обоих одновременно, завтра в первой половине дня.
      — Это невозможно, — не сдержался Олус.
      Мирон, хитро сощурившись, бросил на моррита быстрый взгляд. Интуиция подсказывала генералу, что он на верном пути. План операции постепенно складывался в голове, будто огромная мозаика.
      — Нет, это всего лишь невероятно. Но при правильной тактике — не просто возможно, но и реально выполнимо.
      — У нас нет сил для одновременной атаки на башню и замок, — упорствовал благородный сет, слабо знакомый с понятиями дисциплины и субординации. Впрочем, сейчас его поведение Мирону было на руку: критик указывал на слабые места плана, которые надо было как-то исправлять. Поэтому о недавней просьбе "слушать и не перебивать" генерал не вспомнил. Пусть говорит, если это на пользу делу.
      — Верно. Поэтому по времени мы это немного разделим. Начнём с башни. Там маг и его ученик. Думаю, у отряда Олха вместе с Йеми хватит сил, чтобы сними справиться. Что скажешь?
      Кагманец, несколько ошарашенный происходящим, недоумённо посмотрел на Нижниченко. Начало речи спутника он воспринимал то ли как блеф, то ли как самооправдание. Как ни крути, но освободить обоих детей сразу нельзя. Как ни горько, но на один день придётся кем-то жертвовать. Но, похоже, Мирон всерьёз собрался сотворить чудо. Причём начало у этого чуда выходило сугубо прагматическое.
      — Это вполне допустимо. Госпожа — не только воин, но ещё и очень сильный маг. Мне кажется, она могла бы победить Нурлакатама и без всякой помощи, в одиночку. Но не сразу, не без ущерба для себя, а главное, не смогла бы сделать это тихо, не привлекая внимания. Только вот что это нам даст? Ведь штурмовать замок, полный инквизиторов и стражи, и так было очень рискованным планом, а уж без помощи отряда Олха и без меня — совсем безумие.
      Мирон глубоко вздохнул и улыбнулся. Всё вдруг стало ясным и понятным. Конечно, именно так и нужно поступать. Господи, ну почему же он сразу не догадался?