Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Вавилонская яма

ModernLib.Net / Отечественная проза / Широков Виктор / Вавилонская яма - Чтение (стр. 12)
Автор: Широков Виктор
Жанр: Отечественная проза

 

 


      Очнувшись, я пытаюсь доискаться истины, найти первопричину. На днях жена, устав от моих стенаний, сжалилась и отвела меня к буфетчице соседней школы, пророчице Манто, которая и поведала мне, что первопричина моего недуга - немилость богов, незаконнорожденность, грех явно не мой, но от этого не менее тяжкий. Рок гложет мою душу по наследству и чтобы получить желанное искупление надо заплатить настоящую цену, о которой позже. Главное же - я узнал свое подлинное происхождение: матерью моей была речная нимфа Каллироя, а отцом - безумный Алкмеон.
      Стало наконец понятно, почему меня мучают мраморные сны, почему меня тянет в античный дворик Пушкинского музея, где улиточьи глаза слепков дружески подмигивают мне и вызывают на откровенность. Я никогда не видел своего настоящего отца и даже до 25 лет не подозревал об его существовании, пока мне (самому только-только ставшему отцом) не позвонила юная незнакомка с настойчивой просьбой встретиться с её матерью. Ожидая любой провокации, я отправился в сквер имени Старых Партизан, что находился почти в центре далекого города П., и от тяжелогрудой массивной женщины в темно-синем плотном плаще (несмотря на теплую солнечную погоду) узнал истину своего рождения.
      Потом отец пытался наладить со мной переписку, звонил мне по телефону в столицу, куда я перебрался, сменив профессию врача на эфемерное призвание литератора. Из затеи отца ничего не вышло - я не простил его. И вот сейчас расплачиваюсь, снова и снова пытаюсь вспомнить прошлое и понять: какая-такая речная нимфа? Я действительно родился в конце ужасной войны на берегу великой северной реки К., повзрослев, прочитал кое-что о нимфетках, но чтобы самому быть сыном нимфы? Не чересчур ли сие открытие для впечатлительного пасынка Ха-Ха века?
      Надо было возвращаться к истокам, восстанавливать родословную, искать корни, мощными щупальцами пронизавшие каменистую и суглинистую почву малой родины, о как же самозабвенно перерубали и выкорчевывали их доброхоты все последние времена!
      II
      Эллада столь мала, что её пешком исходить можно. И потом по горам-то не очень на лошадях поскачешь, а уж колеснице по узкой горной тропе тем более не проехать.
      Алкмеон очнулся от утреннего холода и заспешил вдоль Ахелоя, бурно стекающего с суровых гор Эпира. Ах, Ахелой, праотец эллинских рек, неуклонно стремишься ты к южному морю, неся не только узорные триремы и береговой хлам, но и унося за собой горестные мысли скитальца! Бежит, стараясь не отстать от волны Алкмеон, бежит, сам не зная куда, только бы отделаться от неумолимых Эриний. И вдруг слышит звонкий, как серебряный колокольчик, девичий голос:
      - Эй, Алкмеон, куда ты собрался? Куда спешишь? Подойди-ка ко мне.
      Оглянулся несчастный, а на широкой отмели посреди реки притаилась в зарослях олеандр стройная девушка с удилищем в руках. Вот она расправила леску, поправила на крючке насадку и снова забросила в быстротекущую воду. Рыбу удит красавица, а около неё присел на корточки горе-рыболов, мальчуган, только нерасторопный какой-то, вот и крючок засел в одежде, подсек сам себя, бедняга, в волосяной леске запутался и никак освободиться не может.
      Мгновение помедлил только Алкмеон и ответил на вопрос вопросом:
      - А откуда ты меня знаешь, красавица?
      - Кто ж тебя не знает! Да иди, иди ко мне скорей, не бойся, не бойся, не съем и потом - здесь мелко. Разве что ноги замочишь. Неужели робеешь?
      - Отчего ж, с удовольствием. А ты-то неужто не наговорилась с односельчанами?
      - Да безлюдно здесь. Даже отец мой Ахелой не сидит на месте, все время куда-то утекает из дому. Я вот тут пастушка Актора пригрела, да уж больно он мал и глуп. Ему б ещё в носу ковырять да в лапту играть. Вот стала рыбу ловить со скуки, но тут тебя подцепила, это поинтереснее окуньков. Ты улов крупный, не то что прежняя мелкота.
      И девушка, снова звонко рассмеявшись, схватила ведерко с плещущейся плотвой и выплеснула рыбешек в воду.
      - Плывите, разлюбезные, больше не попадайтесь на крючок и помните доброту Каллирои.
      Алкмеон, глядя на это представление, непроизвольно улыбнулся. Ему вроде бы полегчало от речной свежести и звонких речей девушки. Эринии, неуемные, как комары, вроде бы отстали, когда он переступил речной рукав. Головная боль стихла.
      - Что ж ты молчишь, как рыба? Давай расскажи о себе, о своих странствиях.
      - А чего рассказывать. Вот недавно (а впрочем, уже давно) я убил собственную мать, так и зовусь с тех пор: Алкмеон-матетеубийца. Все мои достижения.
      Опять помрачнел путник, словно гримаса зубной боли разрубила ему лицо. Опять замолчал.
      - Знаю-знаю. Не живется вам, людям, спокойно. Сами себе жизнь отравляете. Но ведь и другие события были, повеселее наверное. Начинай, рассказывай.
      И сам не зная почему, присел Алкмеон на прибрежный валун и рассказал речной нимфе про поход Эпигонов, про битву при Глисате, про взятие и разрушение Фив, про преследование Эриний... Про то, как скитается уже немало времени, спасаясь от неустанных мучительниц, и нигде не может преклонить голову, нигде не находит успокоения.
      - И где же ты побывал?
      - Чуть ли не везде. Всю Элладу прошел вдоль и поперек, весь Пелопоннес.
      - Вот и рассказывай об увиденном или все позабыл, все из памяти выветрилось?
      - Все забыл напрочь. Ничего не помню. В голове один кровавый туман. Иногда даже имя свое забываю. Одно знаю: властительница Эриний Мать-Земля устами одного из своих жрецов в Додоне поведала мне, что только новая земля, не бывшая свидетельницей моего греха, может дать мне желанное успокоение.
      - Повезло же тебе, что я остановила тебя на бегу. Проскочил бы мимо этой отмели, а ведь она намыта нами, речными нимфами, буквально за последний год. Явно: земли этой не существовало, когда ты совершил свое преступление. Да ты и сам, кажется, почувствовал, что Эринии отстали от тебя, когда ступил на отмель. Знать, и впрямь тебе судьба здесь остаться. Впрочем, сам смотри.
      - Я и рад бы, но как отец твой посмотрит на мое появление?
      - Он только под вечер появится, но ты его не бойся, он мне доверяет, а я за тебя поручусь. И потом он уже не так свиреп, как раньше. Присмирел после того, как Геракл отломил у него один рог, когда разъяренным быком Ахелой на него набросился. Если ты непротив, то отец нас и соединит, предварительно совершив над тобой обряд очищения Аполлона. Будем жить-поживать, детей заведем. Тебе - занятие и мне не так скучно.
      Так и случилось. Как по писаному. Переломилась жизнь Алкмеона на две половины: стал он пахарем, земледельцем после женитьбы на Каллирое, а воинская его половина, где пиком удачи было взятие Фив, отошла в прошлое. Только изредка в сознании мелькали призраки Эриний, но и те мгновенно растворялись, как крупинки соли в воде или как искры стеклянного салюта из другой моей повести об Алкмеоне.
      III
      Амнезия - вот как по-научному называется потеря памяти. У меня частичная амнезия. Такие выпадения появились у меня после потери сына. По моей вине. Бездумно загуляв с новознакомым переводчиком, кстати, одним из моих предшественников по литдолжности, ныне давно почившем, (впрочем, не почившем, а погибшем, наложив на себя руки, наложив цветаевскую веревку), Леней М., я попал в жуткую переделку, о которой когда-нибудь расскажу. Пропал на сутки. Наши жены, моя и Лени, всю ночь перезванивались в тревоге. Мне только утром следующего дня удалось подать весть из места заточения, и верная моя Машенька спасла своего горемычного Гринева, но и поплатилась заступница, с перепугу скинула. И вот я, сам незаконнорожденный, стал по сути сыноубийцей. Спасаясь от Эриний, стал попивать все больше и чаще, покуривать на пьяную руку и выпадать после курения совсем в другое измерение.
      Находившиеся со мной в подобный момент люди ничего не подозревали, ибо вел я себя не агрессивно, вполне адекватно, а что слегка сбрендив, так и стрезва я не отличался особой разумностью поведения. Поэт, драть его мать, чего с него возьмешь! - махали на меня обычно рукой. Но в последнее время расстроенность и раздвоенность моя стали куда как очевидны: я стал немилосердно завираться, приписывать себе неимоверные способности и достижения, воображать себя сыном речной нимфы, а то подчас и того чище собственный отцом Алкмеоном, нести подобную околесицу часами и уже никакие ссылки на алкоголь и никотин не помогали. Пополз слушок о моем безумии. Писатель-историк, доброхот Наташевич дважды уже предупреждал меня по телефону о срочной необходимости обратиться к хорошему врачу.
      А что он, врач, даст, чем поможет? Я - сам врач, пусть и бывший, сам все про себя знаю. Просто когда-то я был коротким стишком, затем лирическим циклом, поэмой; с возрастом опрозаился и стал книгой, которая шелестит по инерции разваливающимися страницами (клей плох, надо сшивать страницы "на прокол") и пытается порой укусить себя за локоть и при этом вывихивает сустав, попутно роняя на пол старческий зубной протез. Пластмасса, к счастью, не бьется, но покрывается мелкими трещинами, потом царапающими слизистую щек и языка, а псевдозубы расшатываются в искусственных лунках и вот-вот готовы брызнуть недозрелыми горошинами из надтреснутого стручка.
      Моя мать после того, как я поведал ей о сообщении массивной тетки в темно-синем плаще, скупо поделилась со мной некоторыми сведениями, мол, отец мой был несчастен в первом браке (как будто он был более счастлив с ней, во втором своем браке), что гены матереубийства склонны передаваться по наследству, на то они и гены, и поэтому она не была ласкова со мной в детстве и сейчас не любит оставаться со мной наедине.
      Один видный генетик В.В. Рисин защитил чуть ли не полвека назад докторскую диссертацию "Особенности искривления корреляции понятия время-пространство у детей, чьи родители страдали синдромом Беллерофонта" (одной из причин служило закипание крови при любом эмоциональном потрясении), где предложил в качестве лечения психоанализ с элементами аутотренинга, включая "автоматическое письмо", которым лично я только и спасаюсь. А его давний оппонент, член-корреспондент Академии Наук Калидонии Дионис Дэй в трактате "Асфоделический метемпсихоз" оспорил первопричину заболевания, сводя его к варианту нормы, грозящему осложнениями лишь при интенсивном потреблении психоделиков.
      Мать показала мне под конец беседы выцветшие фотографии времен второй фивской войны. Ничего родственного я не обнаружил в бравом вояке при полном вооружении, изображенном на снимках. Разве что усы, побитые ранней сединой.
      IV
      Алкмеон тоже никогда не видел своего сына от второго брака. Прошло полгода или месяцев семь после свадьбы. Как-то вечером он сидел с беременной Каллироей на скамейке перед хижиной и смотрел на смеркающееся небо. Каллироя вытянула правую руку и указала на яркую звезду, загоревшуюся над горизонтом.
      - Видишь, Арктур показался. Значит, осень уже наступила. Пора готовиться к зиме.
      - Что ты сказала? Арктур? У нас, на родине, он зовется по-другому. Вроде бы Боот-пастух.
      - Нет-нет, именно Арктур. Посмотри, как он лихо нацелился копьем на Медведицу-Арктос. Впрочем, когда-то его завали действительно иначе Аркадом.
      - А почему же он сменил имя?
      - По воле Зевса. Мне ещё покойная мать рассказывала, что у Артемиды была подружка, нимфа Каллисто, с которой они любили охотиться в лесах Эриманфа на медведей.
      - Что-что? Повтори. Мне показалось, что ты что-то сказала об Эриманфе?
      - Ну и что? Что тебя так поразило?
      - Очень знакомое название. Не могу вспомнить только, чем оно мне знакомо. А почему подружки охотились именно на медведей?
      - Почему именно на медведей?
      - Ладно. Проехали. Все равно. Продолжай, пожалуйста.
      - Дружба богини и нимфы была такой крепкой, что Каллисто однажды спросила Артемиду, не разлюбит ли она её со временем, не позабудет-позабросит. И Артемида ей ответила, мол, пока ты, Каллисто, будешь оставаться девой, ничего в отношениях наших не изменится, но если между нами встанет кто-то третий, то дружбе конец. Каллисто даже рассмеялась: быть по сему, значит вечной будет наша дружба. Но ещё громче рассмеялся невидимый слушатель, никто иной, как сам Зевс. Он никогда не упускал случая пошутить и пошалить. И почти немедленно в облике невероятного красавца, улучив удобный момент, предстал перед Каллисто.
      - И что дальше? Соблазнил бедняжку?
      - А как же? Все мы, нимфы, падки на заезжих молодцов. А тут сам бог, как можно было ему отказать. И забыла тут же нимфа все свои уверения, отошла от девичьих игр, забав и охоты, изменила Артемиде. А Зевс, знамо дело, поматросил и бросил. Недолго музыка играла. Хотела, было, Каллисто снова присоединиться к подруге-богине, но та наотрез отказалась с ней общаться, мол, сама виновата, не надо нарушать обещание. И одна-одинешенька побрела нимфа по лесу. А ей навстречу уже сама Гера, ревнивая супруга Зевса. Зверски отомстила она сопернице - обратила её в медведицу. Но зрел в медвежьей утробе божественный плод и через положенный срок родила медведица чудо-младенца, красивого мальчика. Отнюдь не звереныша. Его нашли и воспитали местные пастухи и назвали его сыном медведицы - Аркадом. Мальчик вырос, стал отважным охотником. И однажды он встретил в лесу свою мать-медведицу. Не подозревая о родстве, хотел, было, поразить её копьем. Но Зевс-Вседержитель опередил его, предотвратил матереубийство и во избежание повторения перенес обоих на небо, превратив в созвездие. С тех пор на небе ярко горит Медведица и устремившийся к ней копьеносный Арктур (уже не Аркад)... Алкмеон, о чем ты задумался? Мне кажется, что ты меня давно не слушаешь?
      - Нет-нет, я все слышал, а задумался о том, что не всегда боги предусмотрительны и не каждое убийство матери они предотвращают. Наверное, оттого стало меньше мира и счастья на земле. Кстати, Аркадия названа не в честь ли этого Аркада?
      - Несомненно. И его потомки (впрочем, когда только он успел их завести?) основали многие аркадские города: Тегей, Стимфол, Псофид...
      - Постой-постой, ты сказала: Псофид... Что-то очень-очень знакомое. А кто там правит сегодня, не знаешь ли?
      - Фегей.
      - Конечно, Фегей. Именно Фегей, чье имя я так прочно забыл. А у него были дети - Агенор и Проной, и ещё Алфесибея, моя супруга...
      - Как супруга? Неужели Алфесибея из Псофида была твоей женой? И ты все это от меня скрыл?
      Каллироя не выдержала, резко поднялась и встряхнула Алкмеона за плечи.
      - Расскажи мне немедленно обо всем.
      - Да нечего рассказывать. Ничего не помню, хоть убей. Опять в голове один кровавый туман. Вспомнилось только, что Алфесибея была моей женой, но нас разлучили Эринии.
      - Если они разлучили вас навсегда и брак ваш расторгнут, то это просто замечательно. А у тебя не осталось ничего от неё на память?
      - Абсолютно ничего.
      - А у неё от тебя?
      - Вроде бы тоже. Ведь и к ней я заявился, как к тебе, преследуемый Эриниями скиталец, без гроша в кармане. Хотя... у меня в поясе было укрыто наследственное ожерелье Гармонии, я и отдал его Фегею в качестве выкупа-вено.
      - И не забрал его назад при разводе?
      - Не успел.
      - Значит, ваш брак не расторгнут законным образом, и ты - двоеженец. Вернее, отныне я тебе не жена и не буду ею, пока ожерелье Гармонии не будет принадлежать мне по праву.
      Каллироя отпрянула от Алкмеона и ушла далеко на берег реки.
      Совсем стемнело. Звезды отодвинулись, когда на небо выкатилась полная луна. Алкмеон сидел на скамейке, не замечая бега времени, не зная, куда податься и что предпринять. Наконец к нему подошел Ахелой, сочувственно похлопал по плечу и произнес слова утешения.
      - Все уладится, но ты же знаешь нрав моей дочери, даже я не могу с ним совладать. Выход один - принести ей ожерелье Гармонии.
      - Но как я сумею это сделать? Стоит мне только перешагнуть речной рукав, как на меня тотчас же накинуться Эринии.
      - Ты уже передохнул, потом ты все-таки в свое время притерпелся к мучительницам. Но на всякий случай, для присмотра за тобой и мало-мальской помощи я дам тебе в спутники Актора. Уладь дело с разводом и возвращайся с ожерельем побыстрее. Каллироя шутить не любит.
      V
      Скиталец ли я, живущий на одном месте уже четверть века, в одной железобетонной клетке, уставленной по периметру книгами? Всенепременно. Мои духовные и нравственные скитальчества ничем не легче земных передвижений. А уж скитальчество литературное, невозможность писать в одних и тех же рамках не подлежит обсуждению. Да, я не воспроизвожу окружающий меня мир, а пересоздаю его по-своему. Пусть и с оглядкой на любимые образцы, пусть порой из заемного материала, но выбор в конечном счете остается за мной. Творческий акт - процесс малоуловимый, физиология его почти не изучена. Другое дело - анатомия трупа, квалифицированное разделывание конечного плода, в данном случае романа или повести. Самооправдание мое помимо уверенности в художественном дискурсе именно - в несказанном блаженстве участия в таинстве. Все-таки нашей рукой всегда водит Аполлон.
      Другое дело, что рука неопытная, рука вялая, как плохая кисть или незаточенное стило, может испортить фактуру произведения. Плохая память не извинение и может быть даже не помеха. Изредка она даруется богами, как спасение и милость. Если бы помнить все обиды, каждую несправедливость, любую мелочь, жизнь просто-напросто стала бы непереносимой.
      Впрочем, подсознание помнит все. Стоит только потянуть за нитку, как вытягивается постепенно весь клубок. Помнят губы, помнят веки, помнят пальцы на руке и - внизу лесочек редкий, как щетина на щеке. Так сказать, вид сверху, из пролетающего самолета.
      Когда я вспоминаю, я существую. Как это ни болезненно. Оборотясь в существо беспамятное, я не что иное, как слегка мыслящая протоплазма, студень, кисель с глазами. Нечто ужасное, восходящее к Химере, Медузе Горгоне, столкнувшись с которой неосторожным взглядом сразу каменеешь.
      Я хочу оглянуться и не могу из-за общей скованности. Память сродни оглядке, которая в свою очередь сродни тошноте (только тогда оглядываешься то внутрь, то наружу), ведь опамятовшись помимо оглядки в прошлое надо постоянно сторожко оглядываться по сторонам, к тому же внимательно вглядываясь в будущее.
      Человеческая память нечто вроде локатора у летучих мышей: можно летать в полной темноте, ультразвуковые волны выполнят роль предохранителя, лота, глубомера для свободного прохода судна.
      Память - автопилот, ведущий к цели самолет и только сильная магнитная буря способна нарушить координацию всевозможных астронавигационных приборов. Утратив память, начинаешь жить в одном измерении вместо четырех. Память - главный измеритель времени, ибо на самом деле времени нет, есть одна стеклянная вечность Фурье или Чернышевского, стеклянная тюрьма, о которой я, впрочем, рассказывал.
      Памяти по-настоящему возможно нет у мумий; и египетский фараон, и наш коммунистический кормчий равновелико страдают беспамятством.
      Когда у меня случаются провалы в памяти, мне кажется, что я пустотелый, содержимое исчезло, остался только гулкий каркас. Стучи-стучи, все равно не достучишься, не добудишься сознания, только эхо, звук сталепрокатной кожи служит опознавательным знаком субъекта.
      Засыпая, не надеешься на сны. Просыпаешься, ничего не помня из сновидений. Просто ты попал в зазор между конкретной целью и идеалом.
      Когда у меня провалы памяти, я заполняю их мятой бумагой, скомканными клочками черновиков. Если хорошенько утолкать их пальцем, провал заполняется почти подчистую, эдакий бумажный рубец на месте провала.
      Память имеет и нелестную обратную сторону, от воспоминаний толстеешь. Неважно, хорошие они или дурные, все равно избыток усвоенного чреват лишними килокаллориями и потом напоминает о себе жировыми отложениями.
      Так что воспоминания никого не красят. Человек беспамятный, равно как и человек бессовестный, имеет гладкую кожу без всяких морщин. Сеть времени его не поймала и не успела оттиснуться ощутимым рельефом. Поэтому человек с амнезией находится вне возраста.
      Несколько дней назад моя жена омолодила меня в разговоре на пару лет, пришлось её довольно долго убеждать в числе подлинно прожитых лет. Если бы у меня была молодая любовница, одно из двух: либо она считала бы, что мне лет на 15-20 меньше подлинного, либо считала бы таким древним старцем, что столько не живут. В принципе одно равнозначно другому.
      Мой учитель очень любил такс и, кажется, не любил такси, видимо, путая таксистов с таксидермистами. Странно, но он запомнил, что асфодели на другом берегу остались, только есть ли ещё другие берега у коллективной памяти человечества или вся масса людей-скитальцев столпилась на одном-единственном береге, стаптывая и изничтожая почву, превращая её в топкое болото, уж точно лишенное даже индивидуальной памяти? Было время и я гулял на Асфоделевом лугу, считая его ромашковым. И сейчас, когда ливень, как кот в сапогах, за дверями стучит на широком крыльце, вспоминается луг мне в высоких цветах и шмели в золотистой пыльце.
      VI
      Делать было нечего, Алкмеон переступил речной рукав и заторопился в обратный путь. Эринии сразу же вцепились в него, словно стая голодных комаров-овчарок. Укусы пробудили полупарализованную память.
      Алкмеон вспомнил даже случайные рассказы родственников и соседей. Неудачей закончился поход семи аргосских вождей против Фив. Меланипп сразил богатыря Тидея, поразив его копьем в зазор между щитом и доспехами, в живот. Лишив тем самым живота, то есть жизни. На самом верху штурмовой лестницы был сражен ударом молнии в голову Капаней, и тело его, стремительно вращаясь словно колесо Иксиона скатилось в глухую расщелину. Пали Иппомедонт и Парфенопей. Одного Адраста спас его волшебный конь. А Амфиарая, отца Алкмеона, поглотила на всем бегу земля вместе с его конями и колесницей.
      Долго не отдавали тела погибших вождей победители, пока не упросил лично Креонта Геракл. И вот уже останки героев сгорают на братском костре, все кроме одного - Капанея, сраженного перуном Зевса, а следовательно отмеченного божественным вниманием. Его труп сожгли отдельно, и вдова его Евадна тоже бросилась в погребальный костер.
      Сыновья семи вождей встретились и дали нерушимую клятву отомстить за поражение и гибель отцов. Они получили прозвище Эпигонов ("после рожденных") и особенно выделялись среди них Эгиалей, сын Адраста; Алкмеон, сын Амфиарая; Ферсандр, сын Полиника; и Диомед, сын Тидея.
      Вспомнил Алкмеон и какую нечеловеческую жертву ему пришлось принести ради успеха будущего похода, впрочем, он никогда и не забывал, что пришлось выполнить отцовский наказ и покарать родную мать, подтолкнувшую отца к фивской войне. Что ж, Эпигоны победили, в немалой степени благодаря ему, хотя и ценой больших потерь. Стала налаживаться послевоенная жизнь, был избран новый фивский царь Ферсандр. Вот при его дворе пируют победители на тризне Эгиалея, сына Адраста. Убитый горем старец-отец принимает соболезнования и сочувствия и вдруг слышит вопрос: "Где же алкмеон, вождь Эпигонов?"
      И ответил старец:
      - Боги наказали его безумием. Долго укрывал его Аполлон от неусыпных Эриний его матери, а моей сестры Эрифилы. Но вот был выполнен воинский долг, обеспечена победа в войне и матереубийцу настигла заслуженная кара. Нет прощения и мне, позабывшему о сестре, в пылу сражений.
      И снова замолк величественный старец, забывшись в своем горе.
      А возвратившаяся память Алкмеона перелистывает воспоминания, как ветер палую листву. Горечь дымится при ворошении осенней опади. Вспомнилось, как он, жалкий и бледный, с всклокоченными волосами и блуждающими от страха глазами постучался в дверь дома псофидского царя Фегея. Около очага тогда находились помимо главы дома и его супруги также его сыновья Агенор и Проной со своими женами и дочь царя, красавица Алфесибея.
      Вошедший юноша бросился прямо у очага к ногам хозяев дома. Его подняли. Расспросили о причинах тревоги, его снедающей.
      - Не бойся! Гостей у нас никто не посмеет обидеть.
      - Мои мучительницы постоянно при мне, только видны они мне одному, а для вас незримы.
      - Кто же они?
      - Эринии.
      - Чего же ты хочешь?
      - Очищения. Может быть, вы спасете меня. Где я только не был, прошел всю Элладу - нигде не нашел понимания и прощения.
      - Но кто ты и в чем состоят твои прегрешения?
      - Неужто вы не слыхали об Алкмеоне-матереубийце?
      Сыновья Фегея с укоризной посмотрели на пришельца: "Как же он посмел потревожить наши палаты? Как посмел привести за собой жутких преследовательниц, от которых не бывает спасения?"
      Только женщины, жена Фегея и его дочь Алфесибея, выказали сочувствие страдальцу, пожелали услышать его дальнейший рассказ о злоключениях.
      И несчастный скиталец, опустившись на сиденье, покрытое медвежьей шкурой, поведал подробности своей горемычной жизни, начиная с раннего детства, с отцовского наказа, со службы Аполлону... Не миновал он и самого страшного - рассказа в деталях, как вынужден был совершить тягчайшее свое преступление. Долго лилась его речь, постепенно становясь более связной и менее косноязычной.
      Его внимательно выслушали все обитатели дома, но только Фегей обратился к гостю:
      - Жалко мне тебя, несчастный человек, но не менее виноват твой отец и Аполлон. Первый, потому что не предотвратил страшное преступление, не удержал твою руку. Они - подлинные убийцы, а не ты, дитя мое. И думаю, что мои близкие согласны со мной.
      Общее молчание было подтверждением его предположения, общим одобрением решения псофидского царя.
      Алкмеону предоставили ночлег, а наутро Фегей совершил обещанный накануне обряд очищения. Фегей не только помог Алкмеону, но и практически усыновил его.
      Текло время. Алкмеон и Алфесибея почувствовали неодолимую тягу друг к другу. Заметили их взаимное влечение и все остальные домочадцы. Братья были весьма недовольны и как-то высказались прилюдно о том, что пришелец недостоин руки их сестры, к тому же он беден и не сможет заплатить положенный по обычаю выкуп за невесту - вено.
      Услыхав последний упрек, Алкмеон усмехнулся и, расстегнув свой широкий пояс, вынул из его полости необыкновенное ожерелье, красы неописуемой: на золотом обруче крепились на золотых нитях семь золотых треугольных пластин, в центре каждой багровел драгоценный камень и лишь на седьмой пластине сверкал крупный незамутненный алмаз.
      - Как вы считаете, может ли подобная вещь послужит должным выкупом? Во сколько коров можно оценить это украшение?
      Фегей по-отечески ответил:
      - Даже во всей Аркадии не хватит стад. Нет цены этому ожерелью.
      - Позволь же, отец, передать его тебе и попросить руки твоей дочери.
      - Твоему подарку самое место на шее Алфесибеи, а не в моей казне, и я от всего сердца благословляю ваш союз, - заявил растроганный псофидский царь и обвил ожерельем зардевшуюся от смущения и одновременно счастья скромницу-дочь.
      Началась новая жизнь, и все бы ничего, но не посылали эллинские боги детей новоявленным супругам. Значит, обряд очищения не удался полностью и материнская кровь не была смыта с рук убийцы окончательно. Опять стали Эринии мелькать перед глазами Алкмеона, и братья Алфесибеи посоветовали её мужу отправиться за советом в Дельфы.
      У порога дельфийского храма его встретила Манто, дочь Тиресия, которую в свое время захватили Эпигоны на пророческой башне в Фивах и переслали её в Дельфы, посвятив Аполлону. Она поведала бывшему господину, что Аполлон в его случае бессилен, ибо над Эриниями властвует только одна богиня, Мать-Земля. И следует Алкмеону идти в Додону, где растет дуб этой самой древней богини, где гуляют её кроткие голубицы и пророчествуют жрецы-Селлы.
      Алкмеон направился в Додону, с утроенной яростью преследуемый Эриниями. Нашел он дуб богини, нашел меж его корневищ жрецов, и Селлы внимательно выслушали страдальца.
      Следующий ответ прозвучал из их уст:
      - Поскольку Мать-Земля осквернена твоим преступлением, она отказывает тебе в очищении. Успокоение ты найдешь только там, где новая земля, не существовавшая во время твоего преступления и не бывшая следовательно его свидетельницей.
      Страдалец потерял последнюю надежду. Разве можно найти где-нибудь новую землю, когда есть только одна, единожды рожденная. Значит, он обречен на вечные муки.
      С тяжелым сердцем и мутным сознанием ушел Алкмеон из Додоны. Эринии неслись за ним, как волосы, развевающиеся по ветру. Они вцепились в него с жесточайшим упоением и необыкновенной силой.
      VII
      Почему я обречен на такие же мучения? Почему эринии меня преследуют? Я не матереубийца, хотя принес своей матери немало горьких минут и разочарований. Но такова жизнь. Все мы, как цирковые лошади, бегаем по кругу до посинения, не умея и не желая перескочить через барьер.
      Я не матереубийца, но чуть не погубил свою горячо любимую жену. Я причина её неудач, её болезней и, главным образом, потому что совсем не тот человек (по её же словам), за которого она выходила замуж. Тогда я был подающим надежды (до сих пор подаю) молодым (постарел) поэтом, неплохим хирургом, а сейчас - тупое бессердечное животное, едва-едва прикрывающее картонной маской добропорядочности отвратительное мурло прожженного эгоиста, который инстинктивно озабочен только удовлетворением своих примитивных инстинктов: обжорства, лени и изощренного сластолюбия.
      Вот уже четверть века, как я практически не ударил пальцем о палец; то, что я сообщал ранее о своей работе в газете или издательстве, а тем более в школе - очередное мозговое завихрение, провал в памяти.
      Я круглыми днями сижу в квартире, купленной родителями моей жены, без конца жую, ем сыр, колбасу, котлеты, ветчину, маслины, суп, оливки, плов, опять бутерброды с сыром и колбасой, и сигареты, сигареты, сигареты. Наша квартира пропиталась табаком, точно общественная "курилка". Если в доме заводится алкоголь, я выпиваю его незамедлительно. И целый день пью чай и кофе, после чего сплю, не разбирая времени. Сплю лежа и сидя, полустоя и полулежа. Иногда я смотрю телевизор, но мало что понимаю, может ещё и потому что постоянно прыгаю с канала на канал, переключаясь с кнопки на кнопку, благо изобретен пульт, позволяющий не подходить к телевизору.
      Нередко я сажусь на стул, стоящий на балконе, курю уже там, стряхивая пепел на улицу и с наслаждением глядя, как белые частицы пепла словно тополиные пушинки плывут по слоистому воздуху.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13