XVIII

Тяжелое испытание

День проходил за днем, а трудному пути все не было видно конца... Старый тракт вился по распадкам и по дну ущелий на северо-восток. Путешественники пользовались случаем, чтобы как можно лучше ознакомиться со страной. Хорошее знание топографии страны могло им весьма пригодиться на обратном пути после освобождения ссыльного Збышека. Поэтому по пути они тщательно изучали местность. Иногда они удалялись в сторону от тракта и искали удобные места, где можно было бы укрыться от возможной погони. Рельеф местности как нельзя лучше подходил для этого.

Алданское плоскогорье находится на высоте от 700 до 1000 метров над уровнем моря. Многочисленные отдельно стоящие вершины и их группы почти нигде не создают явно выраженных горных хребтов, хотя высота отдельных вершин достигает 2150 метров. Преобладают мягкие, округлые очертания возвышенностей с куполообразными, массивными, оголенными вершинами, иногда сплошь покрытыми каменными осыпями, Бурные реки мчатся через многочисленные пороги и перекаты, но в обширных котловинах успокаиваются и текут крутыми извилинами.

Котловины и мягкие склоны покрыты типичной якутской таежной растительностью, которая, по словам Вильмовского, на севере не переходит через Верхоянский хребет. Путешественники убедились, что флора тайги состояла, в основном, из сосны и ели, а в южной части — кедра. Лиственница росла почти везде на сухих, возвышенных и лишенных болот, местах. Из-за сурового климата деревья росли довольно редко, чаща сгущалась лишь в узких речных поймах.

Сильные морозы и резкие ветры, господствующие тут зимой, придали тайге характерные черты: стволы большинства деревьев искривлены, вершины часто были обезображены сухими ветками. Бедный подлесок состоял из карликовой ольхи, багульника, восточно-сибирской облепихи; у самой земли часто встречались заросли брусники, редкое разнотравье и ягель.

Животный мир тайги был особенно богат вблизи рек, лесных озер и полян. Но в глубине девственной тайги, вдали от путей перелета пернатых царила глухая тишина, не слышно даже пения птиц.

Охотников привлекали места, где в изобилии водилась дичь. Там можно было встретить медведей, волков, лисиц, росомах, выдр, соболей, барсуков, а иногда и рысей. Водились здесь также дикие олени и лоси. По нагим каменистым вершинам прыгали козлы, излюбленная дичь эвенков. Мелкие животные, то есть бурундуки, белки и зайцы, встречались везде в довольно больших количествах.

По мере того как путешественники продвигались в глубину Якутии, они все меньше избегали встреч с местным населением и обходили только крупные поселения, где могли встретить представителей царской администрации. Поэтому им удалось довольно подробно ознакомиться с бытом якутов, одного из многочисленных тюркских племен[71], и менее многочисленных эвенков, называвшихся раньше тунгусами, которые относятся к монгольской расе и составляют отдельную языковую группу[72].

Некогда якуты заселяли почти всю Восточную Сибирь, между Леной и Чукоткой. Часть из них относилась к тюркской языковой группе, а часть — к эвенкийской. Якутские и эвенкийские племена были быстро покорены русскими и стали платить русским ясак.

Местное население испытывало гнет со стороны царских чиновников и жестокую эксплуатацию купцов.

Православное духовенство насаждало среди якутов христианскую религию, причем за принятие крещения выплачивали неофитам премии. Многие якуты крестились по нескольку раз, чтобы получить эти премии, оставаясь в душе такими же поклонниками шаманизма, какими были до крещения. Якуты занимались в основном скотоводством. Большинство из них вели оседлую жизнь. Серебристо-белые урасы в качестве летних жилищ возводили себе только богатые хозяева. Бедняки не могли себе позволить на кипячение бересты в молоке, пригонку соответствующих кусков и шитье их, поэтому они строили похожие по форме, покрытые дерном так называемые «калиманы», которые постепенно стали вытеснять живописные урасы. Зиму акуты обычно проводили в юртах.

Эвенки занимались охотой и оленеводством, вели кочевую жизнь. Они строили для себя переносные юрты. Летом, стремясь защитить свои стада оленей от гнуса, они перегоняли их ближе к вершинам гор, или пасли в ущельях, где господствовали постоянные ветры. Они ездили на оленях верхом или запрягали их в нарты, питались оленьим мясом, оленье молоко пили с чаем, из оленьих шкур шили себе одежду. Эвенки были превосходными проводниками, великолепными следопытами и охотниками. Кроме того, они всегда отличались веселым и добродушным нравом.

Знакомство с жителями Якутии, ее флорой и фауной, помогло путешественникам освоиться с окружающим, новым для них, миром. Теперь Томек с еще большим восхищением вспоминал отвагу исследователей Сибири, среди которых встречались и поляки. Будучи сами изгнанниками из родной страны, они не колебались отдать даже жизнь для того, чтобы собрать ценные, научные материалы об этой бескрайней и суровой стране. Научные работы многих из них принесли им известность, а иногда досрочное освобождение из ссылки.

В частности, представляет интерес описание Сибири, сделанное на основе собственных впечатлений в 1831-1834 годах поляком Кобылэцким. который обратил внимание на экономические возможности этой обширной страны. Крупные научные заслуги положил, путешествуя по Сибири и Монголии, ссыльный, виленский студент, позднее профессор Казанского и Варшавского университетов, Юзеф Ковалевский. Среди исследователей Сибири получили известность: Александ Чекановский, исследователь природы Иркутской области и района Нижней Тунгуски, а также бассейна в нижнем течении Лены и Оленека; геологическими исследованиями прославился Ян Черский. Большой вклад в науку сделал Бенедикт Дыбовский, который изучил фауну Байкала, Забайкальского края, Приамурья, Камчатки и Командорских островов. Сосланные за революционную деятельность поляки Вацлав Серошевский и Бронислав Пилсудский обратили на себя внимание научными и литературными произведениями о Сибири. Первый из них превосходно описал быт якутов, второй привел замечательные сведения о жизни и языке айнов, гиляков и ороченов на Сахалине. Кроме политических ссыльных, в Сибири работали многие польские ученые, в частности, Талько-Гринцевич, Богданович и Морозевич, которые вели здесь научные исследования над природой Сибири и языком ее жителей.

Знакомство со страной и ее обитателями, интересные беседы у вечерних костров служили путешественникам разрядкой среди опасностей их пути. Спустя восемь дней от выезда с прежнего места наши путешественники приблизились к Алдану. Смуга и Вильмовский ломали себе голову над тем, как самым незаметным образом узнать, где тут находится Збышек. Дело в том, что появление в Алдане целого каравана могло возбудить лишний интерес и законные подозрения. Поэтому наладить связь со ссыльным мог только один из них, тогда как остальные должны были поджидать его в каком-нибудь укромном месте в тайге.

Это труднейшее и опаснейшее задание хотел взять на себя Смуга. Но случай заставил путешественников изменить план.

В этот день они собрались свернуть с тракта в тайгу, чтобы поискать удобное место под разбивку лагеря. До Алдана оставалось всего лишь полтора десятка километров. Городок Алдан расположен на берегу реки Алдана, там, где она делает большую петлю. Смуга предлагал выбрать место в тайге к востоку от города. На эту тему он полушепотом вел беседу с Вильмовским. Как вдруг, совершенно неожиданно, откуда-то сбоку на тракт выскочил конный казачий разъезд.

Томек первым заметил всадников. Они появились сразу и так близко, что можно было рассмотреть их обмундирование и вооружение. Выскочив на тракт, казаки сразу же заметили путешественников. Один из них, видимо, старший, подал команду. Отряд остановился на краю дороги.

— Надо бежать, казаки! — предостерегающе крикнул Томек. Он натянул поводья коня.

Смуга моментально оценил положение.

— Стой, слишком поздно! Они нас догонят, — обратился он к юноше.

— Спокойно. Едем дальше, — добавил Вильмовский, с опаской поглядывая на вооруженный отряд.

— Андрей, у нас нет иного выхода, ты должен представиться им как агент охранки, — шепнул Смуга, всадив руку в карман и высвободив предохранитель револьвера.

— Хорошо, я покажу им документы Павлова, — шепнул Вильмовский.

— Внимание, говорить разрешаю только Броуну, — тихо приказал Смуга. — Револьверы держать наготове, конечно, не вынимая из карманов! Боцман, вы будете следить за пленным и, если он хотя бы мигнет глазом, стреляйте в него сразу, и только потом стреляйте в казаков.

— Ты слышал?! — прошипел боцман. — Морду на замок, а то тебе крышка!

Павлов побледнел. Он понял, что если путешественники покажутся казакам подозрительными, он погибнет первым. Конечно, Павлов мечтал отомстить «бунтовщикам», но не ценой собственной жизни!

Тем временем казалось, что стычки с казаками не миновать. Офицер, командовавший отрядом, внимательно глядел на подъезжавших путешественников и, заметив притороченные к лукам их седел винтовки, снова бросил казакам короткую команду, Несколько солдат взяли ружья на изготовку. Павлов увидел, как его спутники прячут в карманы револьверы, готовые к выстрелу. Вдруг ему пришла в голову спасительная идея.

— Господин Броун! — спешно крикнул он. — У вас мои документы! Они ничего вам не сделают, если вы скажете, что едете по служебному делу в Алдан, к уряднику! А мы являемся вашей охраной!

Удивленные неожиданным предложением Павлова, путешественники с недоверием посмотрели на него. Отразившийся на его лице ужас подсказал им цель, которую он преследует, помогая своим врагам. Он просто трясся за собственную шкуру.

— Ну что ж, попытаемся... — ответил Смуга, подмигивая Вильмовскому. Они и без постороннего совета намеревались воспользоваться документами агента. Он подсказал лишь способ, как можно сделать их поездку в Алдан правдоподобной.

Расстояние до места, где стояли казаки, постепенно уменьшалось. Вильмовский, видя, что офицер едет им навстречу, тоже выдвинулся вперед.

— Стрелять только по моей команде! — тихо предупредил Смуга боцмана и Томека.

— Кто такие?! — сурово крикнул офицер.

— Здравствуйте, мы свои, чиновники, — спокойно ответил Вильмовский.

— Что за чиновники? — уже несколько вежливее спросил офицер.

— А вот, пожалуйста!.. — ответил Вильмовский, медленным движением доставая из кармана документы.

Он небрежно протянул их казачьему офицеру, а тот, увидев бумагу, подписанную губернатором, махнул казакам рукой, чтобы они опустили ружья.

— Куда же вы направляетесь? — спросил офицер у Вильмовского, возвращая ему документы.

— В Алдан... У нас дело к уряднику.

— А подорожная у вас есть? — спросил офицер.

Вильмовский презрительно посмотрел на офицера. Пожав плечами, холодно ответил:

— Мы сами даем подорожные другим, господин офицер! Откуда вы едете и зачем?

Смуга хуже, чем Вильмовский, был знаком с отношениями, господствующими в царской России, поэтому, услышав вопрос казака, приложил указательный палец к спуску револьвера, не вынимая его, однако, из кармана. Но Вильмовский прекрасно знал, какой властью обладала тогда в России полиция. Он гневно насупил брови и смерил казака суровым взглядом.

И он не ошибся в своей тактике. Офицер решил, что чиновник для особых поручений при губернаторе — важная шишка, раз с такой смелостью к нему обращается. Поэтому он сразу же забыл о подорожной. Вежливо отдавая честь, он оправдывался:

— Прошу меня извинить, ваше высокоблагородие, без мундира трудно узнать, с кем имеешь дело, а ведь встреча с вооруженными людьми частенько не предвещает здесь ничего хорошего. Мы — конвойные Алданского золотого прииска и обследуем окрестности ради обеспечения безопасности. В тайге бродит банда варнаков.

— Похвально, весьма похвально, предусмотрительность достойна быть отмеченной, — сказал Вильмовский. — Я подам рапорт его высокопревосходительству, губернатору. Как ваша фамилия?

— Хорунжий Николай Сергеевич Натковский из казачьей сотни в Якутске, командированный для охраны золотых приисков в Алдане, — по-служебному доложил офицер. — Может быть, ваше высокоблагородие желает, чтобы мы проводили вас до Алдана?

— Благодарю вас, но у меня свой конвой. Ну, до свиданья!

— Дать дорогу! — приказал офицер своим казакам.

Те быстро отъехали в сторону. Построились по два в ряд, направляясь на юг. Хорунжий приложил руку к козырьку фуражки. Обе группы всадников стали удаляться друг от друга в противоположные стороны.

Как только казаки исчезли за поворотом, боцман громко вздохнул и сказал:

— Ну, господин Павлов, вот и вы разок пригодились для доброго дела!

— Дурак, он и не знал, как близко был от достойной награды... то есть пули! — злобно ответил за Павлова боцман, хотя тот тоже облегченно вздохнул после благополучного окончания неожиданной встречи.

Смуга укоризненно посмотрел на боцмана.

Спустя несколько минут путешественники свернули с дороги. Пробираясь по ущельям, они до вечера сумели обойти Алдан вокруг и, вместо того, чтобы подойти к нему с юга, очутились к востоку от него. По расчетам Вильмовского, от Алдана их отделяло расстояние не больше восьми или десяти километров. Путешественники остановились в небольшом ущелье, затерянном среди каменных скал. Нигде вокруг не было видно следов человеческого жилья; мелкие грызуны не боялись людей и не бежали от них.

После заката солнца боцман поместил Павлова в палатку, потому что по нему была больше всего заметна их крайняя усталость. По-видимому, то опасное положение, в котором ему пришлось очутиться, подорвало физические силы шпика. Боцман надел ему на ноги кандалы и присоединился к друзьям.

Смуга будто только этого и ждал, потому что сразу попросил друзей приблизиться.

— Долго оставаться здесь нам нельзя. Город близко, кто-нибудь случайно может нас обнаружить, — сказал он.

— Ты прав, необходимо сразу же приступать к делу, — согласился Вильмовский.

— По дороге вы говорили, что уже обдумали план действий, — заметил боцман.

— А как же! Я хотел потихоньку отправиться в разведку, — сказал Смуга. — Збышек видел меня в Варшаве, когда я туда приезжал за Томеком. Он меня наверно узнает.

— Но ведь лучше всех знаю Збышека я... — вмешался Томек.

— Нет, мой дорогой, вы слишком близки друг другу! Волнение, вполне понятное в данном случае, могло бы оказать вам медвежью услугу, — перебил Смуга Томека. — Тебе я не могу поручить эту задачу.

— Совершенно верно, — согласился боцман. — А если бы я пошел в разведку?..

— Это невозможно, боцман, вы слишком заметны и сразу обращаете на себя внимание, — сказал Смуга. — Итак, я уж было сам решился пойти в разведку, но встреча с казаками подсказала мне другое решение.

— Видимо, нам одновременно пришла в голову одна и та же мысль, — сказал Вильмовский. — Ты считаешь, что урядника можно так же ввести в заблуждение, как и казачьего офицера?

— Нельзя ожидать, что в такой отдаленной местности, как Алдан, на должности урядника состоит орел. Если только он лично не знает Павлова, то дело может удастся.

— И мне так кажется. Я даже не предполагал, что сумею столь убедительно сыграть роль агента охранки, — сказал Вильмовский. — Но в таком случае разведка должна быть поручена мне, потому что я лучше любого из вас говорю по-русски и... знаю обычаи царских чиновников.

— С казаками ты разыграл игру великолепно! К сожалению в Алдане ты сможешь рассчитывать только на собственные силы, — задумался Смуга. — Тебе придется крепко держать себя в руках!

— Знаю, ведь дело идет о наших жизнях. Давайте подумаем теперь, с какой целью я мог быть направлен в Алдан, если я агент охранки?

— Нам нельзя слишком усложнять дело. Чем больше лжи, тем легче попасть впросак. Агент охранки может приехать сюда лишь для того, чтобы допросить ссыльного. Надо помнить, что Павлов является чиновником для особых поручений!

— А если урядник потребует письменное подтверждение?

— Казачий офицер тоже спрашивал бумагу, — добавил боцман.

— Что ж из того? Спросил и перестал спрашивать, — ответил Смуга. — Допрос ссыльного агентом охранки — дело совершенно обычное. Кроме того, надо будет кое-кого подмазать...

— Это бы лучше всего подействовало, но под каким предлогом можно дать уряднику взятку?