XIII

Сибирский легион свободных поляков

В лесной лощине, окруженной цепью не очень высоких, пологих холмов, раздавался стук топоров и грохот падающих деревьев. Вдоль только что построенной железнодорожной линии суетились рабочие. Одни из них отесывали стволы и разрезали их пилами на шпалы определенного размера, другие на тачках возили балласт, на котором укладывали шпалы и рельсы. Железнодорожный путь медленно вгрызался в девственную тайгу.

Среди толпы бородатых сибирских крестьян, одетых в старые полушубки и обутых в лыковые лапти, виднелась группа рабочих, одетых в одинаковые, изношенные серые кафтаны, холщовые штаны и рубахи. Это были каторжники, то есть люди, приговоренные к тяжелым работам. На головах, выбритых с одной правой стороны, они носили круглые шапки без козырьков. На ногах у них были кандалы, причем некоторые из них были прикованы цепями к тачкам. Группу окружал конвой из солдат в темно-зеленых мундирах.

Вольнонаемные рабочие и арестанты, равно как и солдаты конвоя, с одинаковым любопытством поглядывали на стоявший невдалеке барак, обмениваясь сведениями о необыкновенном событии. Они заинтересовались звероловами, которые вступили в жаркий бой с бандой хунхузов и победили их. Известие об этом распространилось в лагере утром того дня, когда конный бурят вызвал командира отряда казаков в улус. Спустя несколько часов солдаты привели связанных бандитов. Вместе с ними приехали четыре иностранных путешественника. Теперь сотник Тухольский вел энергичное следствие, подозревая пойманных хунхузов в участии в недавнем нападении на строителей железной дороги.

В то время как рабочие терялись в фантастических догадках, четверо героев дня сидели в бараке, как на раскаленных углях. Именно в этот момент решалась судьба всей опаснейшей экспедиции. Даже Смуга, всегда владевший собой, нетерпеливо поглядывал на дверь, за которой сотник Тухольский производил дознание. Казаки вводили бандитов по очереди. Удары нагаек и стоны доносились из соседней комнаты.

Томек старался не слышать стонов истязуемых. Судорожно сжав зубы и побледнев как полотно, он смотрел через окно. Он не мог оторвать взгляда от арестантов, работавших на насыпи. Возможно среди них были и поляки?.. Вид людей, закованных в кандалы, прикованных цепями к тачкам, красноречиво свидетельствовал о тех муках и унижениях, которые вынуждены были переносить тысячи ссыльных, героических борцов за свободу своей родины.

Боцман сохранял мнимое спокойствие, курил трубку, но и в его голове были невеселые мысли. Он мрачным взглядом провожал казаков, ведущих хунхузов на следствие, и в конце концов пробурчал:

— Видимо, с нашими ссыльными тоже обращаются не лучше...

— Посмотри, боцман, через окно, и у тебя сразу же пропадут всякие сомнения, — шепнул Томек.

Вспомнив своего сводного брата, Смуга тяжело вздохнул. Один только Удаджалак, казалось, не удивлялся ничему. На его родине, как и во многих других странах Азии, часто во время следствия применялись пытки.

Прошло довольно много времени, прежде чем казаки вывели последнего хунхуза. На пороге комнаты показался сотник Тухольский. Он в задумчивости смотрел на путешественников, как бы взвешивая в уме, что им сказать. Лишь после длительного молчания он неуверенно произнес:

— Они сознались... Это их банда месяц тому назад совершила нападение на наших железнодорожников. Генерал-губернатор направил меня сюда, чтобы организовать преследование хунхузов. К сожалению, банда бежала в Маньчжурию... А жаль, повышение и награда пролетели у меня мимо носа...

Томек и боцман сделали такое движение, словно в голову им пришла одна и та же мысль. Однако Смуга взглядом приказал им молчать и закурил трубку. Подперев голову рукой, сказал:

— Но ведь теперь эти хунхузы в ваших руках... О нашем участии в их поимке можно и не упоминать.

Сотник Тухольский прищурил глаза и выжидательно молчал.

— Вы нас избавили от неудобств, связанных с пленниками, — говорил Смуга. — Нам теперь не до хунхузов, следствий и... наград. Мое здоровье возбуждает опасение. От ранения, полученного в бою с хунхузами, раскрылись старые раны. Мне необходим совет хорошего врача, чтобы поправиться и успешно закончить охоту.

На лице сотника появилось выражение надежды и удовлетворения. Неужели повышение и награда не минуют его?

— У нас в Сибири мало врачей. Жить добровольно здесь никто не хочет, — вмешался он. — Туземцы лечатся у своих монахов или шаманов, а мы, русские, вынуждены лечиться у нескольких европейских врачей, занятых в больницах Читы или Нерчинска. Ни один из них не захочет сюда приехать.

— Неужели нельзя чем-нибудь помочь? — вздохнул Смуга, наблюдая за Тухольским. — Из-за этой бандитской пули может сорваться вся экспедиция...

Офицер потер руки и сказал:

— А если бы я отвез вас в больницу?

— Это для нас слишком большая потеря времени, — ответил Смуга. — Кроме того, один я не могу ехать. Я очень ослабел, а путь — далекий.

— Ваши спутники поехали бы с вами. Я постараюсь это как-нибудь устроить.

— Гм, мы подумаем над вашим предложением, — с колебанием ответил Смуга. — Во всяком случае, один из нас должен будет немедленно вернуться в лагерь близ Благовещенска, чтобы сообщить остальным товарищам о нашем отъезде. Но на это трудно решиться, так как ему пришлось бы ехать через тайгу в опасном одиночестве...

— И этому делу можно помочь, — сказал офицер. — Я еще не сказал вам о том, что выявило следствие. Дело в том, что хунхузы выдали своего шпиона, находящегося на нашем берегу Амура. Это старый паромщик, которого зовут капитаном Вангом. Он донес банде и о вас.

— Ах, лицемер! — воскликнул Томек. — Во время переправы я обратил внимание на интерес, проявленный им к нашим вьюкам!

— Стоило бы надеть ему петлю на шею, — буркнул боцман.

— Будьте спокойны, он понесет заслуженное наказание, — заверил офицер. — Я уже написал приказ об его аресте. Несколько моих людей готовятся в путь. Паром капитана Ванга находится недалеко от вашего лагеря. Поэтому один из вас может сейчас же ехать с солдатами.

Смуга незаметно улыбнулся. Сотник Тухольский сообщил им о хунхузском шпионе только тогда, когда уверился в том, что путешественники не претендуют на награду.

Помолчав немного, Смуга сказал:

— Раз дело представляется так, нам остается только дать официальные показания о нападении хунхузов.

Офицер сразу же принес письменный прибор. Смуга продиктовал Томеку содержание заявления, из которого вытекало, что сотник Тухольский спас охотничью экспедицию or нападения хунхузов.

Четверо путешественников подписали заявление.

Сотник не скрывал своей радости. Он тщательно спрятал документ в карман.

— Я возьму вас в Нерчинск специальным поездом, — сказал он благожелательно. — В больнице Нерчинска работает европейский врач, и я подам соответствующий рапорт его высокопревосходительству генерал-губернатору, чтобы у вас не было никаких осложнений с полицией. Думаю также, что вами заинтересуется господин Нашкин. Я ему шепну несколько словечек. Ведь это он назначил награду за поимку хунхузов.

Путешественники украдкой обменялись многозначительными взглядами.

— Кто такой этот Нашкин? Это кто-нибудь из полиции? — равнодушно спросил Смуга.

— Сразу видно, что вы иностранец, — ответил офицер. — Это сибирский миллионер. Он разбогател на меховой торговле и неплохо сдирает шкуру с местных жителей.

— А почему он интересуется делом нападения на строителей железной дороги? — спросил Томек.

— Хунхузы тяжело ранили его племянника, инженера на строительстве, — пояснил сотник.

— Ах, вот как? — удивился Смуга. — Мы вам благодарны за вашу протекцию. Помощь господина Нашкина может нам пригодиться в Нерчинске.

— Его высокопревосходительство генерал-губернатор и Нашкин, конечно. будут вам очень благодарны за лояльное сотрудничество с русскими военными властями. Ведь вы пострадали в борьбе с преступной бандой!

— Прежде всего мы отдаем себя под ваше покровительство, — ответил Смуга. Он удовлетворенно подмигнул друзьям. План поездки в Нерчинск становился вполне реальным.

— Кто из вас отправится с моими людьми вниз по реке? — спросил сотник Тухольский, тоже вполне довольный путешественниками.

Смуга притворно задумался.

— Думаю, что в лагерь надо отправить Удаджалака, — ответил он, и, обращаясь к индийцу, добавил: — Расскажете господину Броуну и Павлову обо всем, что с нами случилось.

— А что нам делать с лошадьми? — вмешался боцман. — Ведь не везти же их в Нерчинск?

— Вашими лошадьми займется комендант лагеря на первой железнодорожной станции, — предложил Тухольский. — Рано утром оттуда в Читу уезжает на специальном поезде заместитель главного инженера. Мы поедем вместе с ним. Я сейчас отдам распоряжение, а господин Удаджалак пусть приготовится в путь. Казаки отправятся еще сегодня.

Офицер вышел из барака. Смуга воспользовался случаем, чтобы посвятить Удаджалака в свои дальнейшие планы. Они должны вывезти ссыльного из Нерчинска, предварительно переодев его и загримировав, причем во время поездки он будет пользоваться фальшивым паспортом. На предпоследней остановке беглец должен сойти с поезда, скрыться в тайге и дожидаться там, пока они не подоспеют с лошадьми. Потом они проберутся поближе к лагерю, где беглец будет надежно спрятан в тигровую клетку.

Не прошло и часа, как наши путешественники попрощались с Удадажалаком, желая ему удачи. Томек непринужденно болтал с сопровождающими Удаджалака казаками, а боцман даже выпил с ними «посошок» на дорожку.

Томек стоял у открытого окна. Вслушиваясь в размеренный стук вагонных колес, он с любопытством смотрел на проносившиеся мимо пейзажи Забайкалья. Вокруг, насколько хватало глаз, простирались горные хребты, высота которых не доходила, однако, до линии снегов. Отдельные горные цепи, лишенные ясно выраженных граней, представляли из себя широкие плоскогорья, между которыми вырастали куполообразные вершины. Время от времени среди густой сети лощин с пологими склонами, поросшими лесом, показывались «островки» типично степного пейзажа. Сибирская тайга на территории Забайкалья встречается с монгольской степью, которая двумя языками, открытыми к югу, далеко проникает в тайгу; на западе это селенгинский клин, а на востоке — аргунско-ононский. Степные районы, с характерной для них растительностью на южных, каменистых склонах врезаются в царство тайги далеко на север, почти до пределов Якутии; тайга в свою очередь выходит далеко на юг, вплоть до реки Ингоды и даже кое-где доходит до засушливых степей южного Забайкалья.

Видимо, в наследство от отца Томек получил страсть к естествознанию; он тщательно изучал виды растений и животных, встречавшиеся ему по пути; оказалось, что они присущи как сибирской тайге, так и монгольским степям амурско-уссурийского района и даже высокогорным областям.

Географические вопросы в уме Томека постепенно уступили место трагическим для поляков воспоминаниям, связанным с южной оконечностью Байкала, называемого бурятами священным морем. Под влиянием внезапного волнения Томек обратился к друзьям.

— Отсюда недалеко уже до Мишихи[58] на берегу Байкала... — сказал он по-польски, но сразу же спохватился и умолк, вспомнив, что они не одни.

Кроме Смуги, с удобством расположившегося на овчинах, разостланных на диване вагона, и дремавшего боцмана, в купе находился заместитель главного инженера. Он ехал по делам строительства в Читу к генерал-губернатору. Это был пожилой человек с длинной седой бородой. Сотник Тухольский представил его звероловам как Станислава Красуцкого. Заметив его испытующий взгляд, Томек смутился. Внезапно проснувшийся боцман открыл глаза и спросил на русском языке:

— Ты что-нибудь сказал?

— Я говорю, что отсюда рукой подать до Байкала, — повторил Томек, тоже по-русски, благодарный боцману за то, что тот сохранил самообладание.

— Ну и что с того! — пробурчал моряк, пожимая плечами. — Подумаешь, важная причина для того, чтобы будить человека!

— Не обижайтесь на своего молодого друга. Байкал для поляков своего рода священное место, — вдруг отозвался молчавший до сих пор инженер Красуцкий.

— Почему же это? — удивился боцман.

— Несколько лет назад группа польских ссыльных, находившаяся на берегах этого озера, подняла бунт. Ссыльные, принадлежавшие к другим национальностям, никогда не отважились бы на подобный шаг. Поэтому все поляки, приближаясь к Байкалу, вспоминают героев, погребенных в тайге под Мишихой, и других, убитых в Иркутске!

— Скажите, вы тоже поляк? По какой же причине вы решили жить в Сибири? — грубовато обратился к инженеру боцман.

— Сначала я здесь находился в качестве ссыльного. Потом мне удалось закончить в Петербурге Институт инженеров путей сообщения, и я приехал сюда в поисках хорошего заработка. В Сибири я прожил почти сорок лет.

— Вы постоянно работаете на строительстве железных дорог? — спросил Томек.

— А как же! — подтвердил инженер. — Мне кажется, что постройка железной дороги облегчает ссылку нашим соотечественникам.

— Несомненно, ваши соображения не лишены основания, — вмешался Смуга. — Неужели вы находились здесь во время польского восстания на берегах Байкала?

— Нет, на Байкал я попал несколько лет спустя, но тогда здесь еще очень часто вспоминали трагедию поляков.

— В таком случае, вам пришлось многое слышать об этом восстании, — заметил боцман.

— Думается, что для поляков это тяжелое воспоминание, — ответил Красуцкий.

— Господин Броль уже многие годы сопутствует нам в охотничьих экспедициях, — поспешил пояснить Смуга. — И хотя он немец, но симпатизирует полякам. Он даже неплохо говорит по-польски.

— Раз так, то давайте перейдем на польский язык, — предложил инженер Красуцкий. — Мне будет полезно вспомнить родной язык.

— Прекрасно, — сказал боцман. — Думаю, что сотник Тухольский со своими казаками уже давно пошел на боковую, потому что связанные хунхузы не смогут улизнуть на ходу поезда. Давайте поговорим о чем-нибудь интересном. Кому первому пришла в голову мысль о мятеже на берегах Байкала?

— Очень трудно определить, кто первый задумал групповой побег из Сибири, — ответил Красуцкий. — Дело в том, что почти все польские ссыльные лелеяли мечту о бегстве по примеру Беневского. После январского восстания среди ссыльных поляков оказалось много студентов, художников, бывших офицеров и героических варшавских ремесленников, попавших в плен на поле битвы. Еще во время этапа через Сибирь в их ушах раздавались отголоски прежней битвы. Любая искра могла вызвать пожар...

— В некоторых польских кругах считалось, что проект группового побега из Сибири принадлежит Ярославу Домбровскому, который позднее стал участником Парижской Коммуны[59], — заметил Смуга.

— Возможно, что так и было, — согласился Красуцкий. — Ярослав Домбровский в 1864 году содержался в московской пересыльной тюрьме. Тогда уже многие говорили о том, что в один и тот же день все партии ссыльных, разбросанные на длинном пути от Варшавы до Урала, должны одновременно разоружить конвой и вернуться в Польшу в те места, где еще продолжалось сопротивление повстанцев. Домбровский при помощи польских и русских революционеров сумел бежать из тюремной бани. После этого некоторые поляки занялись разработкой еще более смелых планов бегства. К примеру, находившийся в ссылке в Красноярске Павел Ландовский, бывший начальник повстанческой жандармерии в Варшаве, намеревался вместе с русским революционером Николаем Серно-Соловьевичем поднять русский народ на революцию.

— Это и в самом деле был смелый план, — удивленно сказал Томек.

— К сожалению, русские власти раскрыли заговор, — продолжал Красуцкий. — Серно-Соловьевич был внезапно вывезен и умер по дороге в Якутск, и с ним погибли тайны подготавливавшейся революции.

Однако поляки не оставили свое намерение бежать. Главный центр заговора был перенесен в Иркутск, где во время зимнего скопления арестантов в тюрьмах умерло больше ста человек. Организатором подготовки побега был там Нарциз Целинский, бывший участник восстания 1848 года в Познанском княжестве и в Галиции, позднее штабс-капитан на Кавказе и повстанец 1863 года. Его план вооруженного выступления и побега не предусматривал помощи со стороны русских революционеров.

Узнав о волнениях среди польских ссыльных, царские власти решили отобрать самых беспокойных из них и направить на строительство железной дороги, которая должна была проходить вдоль южного берега Байкала. Ссыльные сначала приняли этот проект с радостью. Работа на строительстве позволяла им находиться на свежем воздухе и могла облегчить планируемый побег. Целинский предлагал отправиться с берегов Байкала через киргизские степи в Бухару, где в то время шла война между Россией и бухарским эмиром.

— Мне кажется, что проект был вполне реальным, — вмешался Смуга.

— Вы правы, побег мог быть успешным, если бы не ряд непредвиденных обстоятельств. Дело в том, что в конце мая 1866 года первая партия ссыльных была отправлена в Култук на южном берегу озера, расположенный на расстоянии около ста километров от Иркутска. Вторая партия была направлена на семьдесят километров дальше, в селение Мурино. Как раз тогда пришло известие о царском манифесте об амнистии в связи с неудачей покушения Каракозова на жизнь царя. По манифесту сроки тяжелых наказаний были уменьшены наполовину, менее тяжелые наказания заменялись принудительным поселением в Сибири. Иркутские власти задержали отправку ссыльных на Байкал, чтобы провести новое распределение арестантов на группы по новым срокам. Амнистия значительно улучшила настроение среди ссыльных, так что часть из них даже отказалась от мысли о бегстве.

В конце концов, на строительство дороги были отправлены семьсот двадцать человек. Арестанты попали в чрезвычайно тяжелые условия. Постоянные ветры, веющие над Байкалом, являются причиной частых бурь. Значительные перепады температуры воздуха на озере и на берегу приводить к тому, что ночью в ущельях дует резкий холодный ветер, который дает себя знать особенно осенью. В тот год шли непрерывные дожди, питание арестантов было из рук вон плохим, рабочий день длился с пяти часов утра до шести вечера, жилища отсутствовали, и арестанты вынуждены были сами строить себе шалаши.

В озеро впадает множество рек, которые отделены друг от друга горными хребтами, и строителям приходилось через них пробиваться.