Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Приключения Томека Вильмовского (№9) - Томек в стране фараонов

ModernLib.Net / Путешествия и география / Шклярский Альфред / Томек в стране фараонов - Чтение (стр. 18)
Автор: Шклярский Альфред
Жанры: Путешествия и география,
Детские приключения,
Детская образовательная
Серия: Приключения Томека Вильмовского

 

 


Проводник

Как-то незадолго до рассвета перед отправкой в дорогу я оказался поблизости от головы каравана. Царила еще ночная прохлада, но было уже довольно светло. Я увидел тех, кто нас вел. Их было четверо. Трое помоложе с особым почтением относились к самому старшему.

Как вы поняли, я постепенно стал уважаем моими спутниками и пользовался довольно большой свободой. У меня даже был «собственный» верблюд. Это был молодой верховой дромадер, мехари. Говорили, что он способен пройти без воды почти тысячу километров, вдвое больше, чем обыкновенный верблюд. Но после такого перехода в течение десяти минут он может выпить сто литров воды сразу!

Как я уже рассказывал, я подъехал к голове каравана, чтобы посмотреть, как он отправляется в путь. Старший проводник сидел на своем одногорбом верблюде, остальные были рядом. Он отпустил поводья и поворачивал животное в разные стороны, управляя им с помощью колен. Очевидно, пытался определить, откуда налетает легкий ветерок. Он еще крутил при этом головой, то наклоняя ее, то подымая высоко, застывал в неподвижности, как будто прислушиваясь, и глубоко втягивал в себя воздух.

В конце концов, он указал направление, и мы двинулись.

Вскоре проводник помоложе затянул песню, остальные повторяли припев. Монотонное, мерное под шаг верблюдов пение заворожило меня. Снова мне припомнился, отец, дом моего детства, песни, что перед сном пела мне мама. Как беспечно я тогда засыпал! Тебя вечерами часто не было дома, ты занимался своей патриотической работой. Когда я спрашивал, где ты, мама всегда отвечала, что есть более важные дела, чем я и она, чем родной дом. И что когда-нибудь я все узнаю и буду гордиться тобой.

Позже, когда я научился кое-как объясняться со своим опекуном по-французски, я спросил, о чем эта песня. Не сразу, но он сумел объяснить. Это был разговор между ждущей своего любимого девушкой и ее возлюбленным, идущим к ней через пустыню. Девушка повторяет припев: «Где же ты, милый мой верблюд?» Женщины этого племени награждают своих избранников таким вот, в их глазах, нежнейшим именем.

Не помню, говорил ли я об этом, но хотя бы в одном отношении там еще царит матриархат. Там женщины выбирают себе мужей, а не наоборот. Мужчины же, подобно арабским женщинам, закрывают себе лица. Ой, Тадек, какой ужас в твоих глазах. Подкаблучниками мои спутники не были. Нет, это были настоящие, смелые люди! Я видел это собственными глазами…

Но вернемся к песне. Другой ее припев — это слова идущего по бескрайней пустыне возлюбленного. Вот что он пел: «Дай мне верблюда, седло и шатер, и я счастлив». Песня была долгой, ибо жених заблудился в пустыне. Все, что он имел — это немного воды и три финика, их зовут «хлебом пустыни». Одним фиником можно питаться три дня. В первый день кочевник съедает кожицу, во второй — мякоть, на третий разбивает косточку и запивает ее водой. До трагедии, ясное дело, не дошло, после многих событий пара влюбленных встретилась и рядом со своим домом посадила косточку последнего финика, чтобы выросла великолепная пальма, свидетель их счастья.

Песня продолжалась… Я ехал сразу за проводниками каравана, внимательно наблюдал за старшим. Время от времени он останавливался, ему подавали горсть песка, и он его нюхал! Когда мы поехали по хамаде, он пристально исследовал размеры и форму камешков и указывал дальнейший путь. Мне показалось, что в определении нужного направления он руководствовался не столько зрением, сколько осязанием, обонянием и вкусом. Я подъехал к нему, как можно ближе и старался вглядеться в его старческое лицо. Мне показалось, что он ведет караван с закрытыми глазами.

Когда мы остановились на полуденный отдых, я еще раз к нему пригляделся. Дорогие мои, вы мне не поверите, но это чистая правда. Проводник был незрячим! Слепым! Он действительно распознавал дорогу по запаху песка, дуновениям ветра, положению солнца в разное время дня, по форме камешков. Я никак не мог в это поверить! На стоянке он достал из-за пазухи мешочек и рассыпал десятки небольших камешков. Он брал их в руки, ощупывал, обнюхивал, некоторые даже пробовал на зуб и определял, из какого района Сахары они происходят. А я взял палочку и рисовал эти места на песке. Отец, ты еще помнишь нашу любимую игру? Находить на картах в атласе разные географические названия? Теперь мне это здорово пригодилось! Ведь перед выездом я изучил арабские названия разных местностей в Египте и Сахаре.

Мои проводники пришли от этого моего умения в истинный восторг. И снова я слышал слово «марабу». Признаюсь, мне это уже надоело.

Тем не менее, это было еще не самое необычное из приключений, какое я пережил во время моих долгих странствий.

О скорпионах и туарегах

Пришел к концу очередной день, мы расположились на ночлег. Я лежал на песке, мой опекун заканчивал обряд приготовления чая. Неспешно горел костер, а мы разговаривали. Мы все больше понимали друг друга, и я узнал, что нахожусь в руках туарегов[185], кочующих горцев с севера.

«Мой» туарег со звучным именем Угзан, священнодействовал над своим настоем, а менее благородные обязанности исполнял его слуга, которого он называл харратином. Сначала я думал, что это имя, позднее же выяснил, что туареги, как индусы, делятся на касты. Угзан принадлежал к высшей касте; он занимался верблюдами. Низшую касту составляли харратины, еще ниже стояли черные рабы.

Мы отдыхали под небольшой скалой. Угзан снял тагельмуст, черную повязку, прикрывавшую лицо и голову. Я вам уже говорил, кажется, что туареги, а вернее, только те, кто занимается верблюдами, и воины носили длинные, ниспадающие черно-голубые либо белые одежды. И закрывали лица, чего их женщины не делали никогда… Странные бывают обычаи и традиции, правда?

Под повязкой лицо у Угзана было голубым! Я понимаю, что это обстоятельство вас страшно интригует, оно также интриговало и меня. Ты недоверчиво улыбаешься, Тадек… Но у них на самом деле были голубые лица! По крайней мере, до той поры, пока они не умылись. Тогда оказалось, что кожа у них светлая. До сих пор мне неведомо, каким образом они достигают этого необычайного голубого оттенка. Предполагаю, однако, что они применяют тот же краситель, которым красят ткани повязок и одеяний[186].

Так вот, мы лежали тогда на песке и общались немного жестами, немного отдельными французскими словами. Если я что-то не понимал, он повторял много раз, помогая себе руками. Вдруг мне показалось, что из-под ближайшей скалы, там, куда не достигал свет от костра, что-то выползает. Сначала я подумал, что мне привиделось. Но нет!

По песку греб клешнями жутких размеров скорпион[187]. Они обычно выходят на охоту вечером. Этот дугообразно выгнул свой страшный хвост вперед, а значит нападал! Он кинулся в сторону Угзана. Вы не представляет, какое это быстрое существо! Времени для размышлений не оставалось. Я бросился к туарегу и каблуком втоптал скорпиона в песок. Тот успел еще ударить шипом на кончике хвоста в мой ботинок. Ногу, к счастью, защищала толстая кожа ботинка. Если бы я снял обувь, мы бы сейчас не разговаривали. Яд скорпиона бывает очень силен.

Угзан в ужасе вскочил. Он, видимо, решил что я на него нападаю, но когда пригляделся поближе, побледнел. Потом обратил ко мне восхищенный взгляд, покачал головой и снова произнес:

— Марабу! О, Марабу!

С этой минуты мы очень сблизились. Даже объясняться нам стало легче. А меня мучил только один вопрос: за кого же они меня принимают? Почему называют меня марабу?

Я показал на себя, говоря:

— Марабу? Марабу? — и развел руками.

Он промолчал.

Потом мы пили чай, ели финики… И, наконец, Угзана как прорвало. Он начал говорить.

Сначала о караване.

Он нарисовал на песке восходящее и заходящее солнце, чтобы таким образом определить направления на своей импровизированной карте. Потом поставил точку, которую назвал Ахаггар[188]. Я понял, что речь идет о его родных местах.

— Туарег — Ахаггар, — повторял он, показывая на себя и на точку на песчаной карте. Затем начертал марш-руг каравана. Я так и не узнал, почему они выбрали такой окольный путь. Во всяком случае, они спустились на восток, через Гхак и Мурсук добрались до оазиса Сива, затем сменили направление на южное, через Фарафру и Дахель дошли до оазиса Харге, где вступили на один из самых известных путей в пустыне[189].

Я вижу, Тадек, что ты совсем заскучал от этих названий, как, помнишь, ты скучал от рассказов Салли о египетских памятниках. Лучше было бы показать все на карте, но уж позвольте мне похвастаться. Все эти названия не были мне чужими благодаря тем экзаменам по географии, которые устраивал ты мне, отец. Я даже был способен дополнять сведения «моего» туарега, что его так поразило, что он снова повторял, задумчиво глядя на меня:

— Марабу! Ну и марабу!

Я чувствовал, как растет мой авторитет…

Марабу

Наша дружба с Угзаном все крепла. Я возобновил просьбы об освобождении, хотел чтобы меня оставили где-нибудь в оазисе, мы немало их миновали по дороге. Мне, правда, не позволили побывать ни в одном из них, меня оставляли в разбитом неподалеку лагере и так строго охраняли, что я и не пробовал бежать. Я потребовал встречи с женщиной, возглавлявшей караван. Меня все еще не покидало чувство удивления, что именно она выполняла эту роль. Угзан объяснил, что она была женой вождя их клана, называемого аменокаи, вождь умер недалеко от оазиса Сива. Но почему главой стала она, а не кто-то из мужчин, я не понял до сих пор.

Наш разговор ни к чему не привел. Женщина внимательно меня выслушала и отказала, опять повторив это таинственное:

— Марабу!

Господи, как мне это надоело! Меня вели в какие-то неведомые мне дали, со дня на день я двигался все дальше на юг, вглубь Африки, и к тому же неизвестно, с какой целью. Я, не прекращая, задавал Угзану один и тот же вопрос:

— Марабу — говорил я, — это птица. Я — марабу, — показывал я на себя и добавлял, — почему?

Я вижу, Ян, твою усмешку. Ты уже догадался, в чем дело. Спасибо тебе, что ты, зная ответ, не прерывал меня. Теперь-то и мне известно, что когда-то такое имя в исламе получал погибший в священной войне воин. До сего дня мусульмане дают это имя аскетам, странствующим монахам и отшельникам. Нет, Тадек, не смейся! Мне сейчас это тоже кажется забавным, но тогда? Что было у меня общего с птицей или исламским монахом? Вот я все и пытал Угзана:

— Почему? Почему именно я?

Ответ оказался очень прост. Уже несколько лет в родных местах туарегов живет странный европеец, и они зовут его «марабу». Понятия не имею, кто он такой, знаю только, что делает он много добра. Слепил себе он мазанку, принимает в ней много людей, иногда их даже лечит. Делится всем, что имеет, очень набожный. Угзан подчеркнул, что «марабу» очень помогает в общении в «дикими язычниками», как туареги называют французов и других европейцев! Я заметил, что туареги говорят о нем прямо с каким-то суеверным восхищением, страхом и любопытством.

— Ну, ладно, — сказал я Угзану. — Так меня-то почему вы величаете «марабу»?

Так я спросил, а он мне и объяснил. Тот француз — «марабу» живет среди туарегов[190], но только другого племени. И «мои» мечтали иметь своего «марабу». Наткнувшись на меня в пустыне, они сочли это даром небес. Кроме того, я оказался похож на того «марабу».

Ладно, ладно, хорошо вам смеяться! Если уж я стал почетным членом племени апачей, почему бы, черт возьми, меня не могли принять туареги?

Схватка с разбойником

Вот так, против своей воли, я понемногу становился человеком пустыни, осваивал обычаи туарегов, стал закрывать лицо повязкой, она хорошо защищала от жары и пыли. Мы добрались, как я догадался, до окрестностей оазиса Селима, где-то на уровне между второй и третьей катарактой Нила. Проводник все чаще втягивал в себя воздух, а Угзан твердил, что чует запах воды. Даже животные задвигались быстрее. Я заметил, что туареги стали как-то осторожнее себя вести. Высылали кого-нибудь вперед на разведку, носили наготове оружие, чаще расставляли ночной дозор.

Стояло типичное пустынное утро. Над нашими головами пролетела стая каких-то птиц. Они, как голуби, промелькнули коричнево-черно-желтым оперением хвоста, а меня охватила тоска. Вспомнились мне варшавские голуби, голубятни, мои товарищи по школе. Птицы пролетели в сторону Нила, а я удивлялся, что никто в них не выстрелил. Их вкусное мясо очень бы разнообразило наше однообразное финико-молочное питание.

То, что произошло вслед за этим, заняло меньше времени, чем длится мой рассказ. Не взошло еще солнце, а уже все было кончено. Караван туарегов практически перестал существовать…

На высоком бархане впереди нас показался человек на одетом в красное одеяние дромадере. Как потом оказалось, это была женщина. Я услышал ее ужасный, вибрирующий многократно повторенный крик:

— Лилли-лилли-лу!

Не успел я еще как следует оглядеться, как впереди возникли тучи пыли, поднятые несущимися верхом воинами. Их дикий напор и скорость были страшны. Они что-то кричали. Сначала я думал, что это боевой клич, но затем с изумлением понял, что они издевательски нас приветствуют, визгливо вереща:

— Салам алейкум, — что ведь означает «мир вам». Речь могла идти только о мире в смерти.

Долго размышлять мне об этом не пришлось, потому что я подвергся нападению. Из тучи пыли показался всадник на могучем жеребце. Он мчался прямо на меня. Каким чудом я уклонился от копья, которое он с огромной силой метнул в меня! Видимо, я чисто инстинктивно отреагировал на движение его руки. Копье врезалось в песок сразу за мной. Я ухватился за него, чтобы хоть как-то вооружиться, и уголком глаза заметил, что противник метнул в меня еще одно копье. И от него я сумел уклониться. Вырванным из земли копьем я заслонился от удара палашом, он был нанесен с такой силой, что у меня онемели руки. Что было дальше? Не помню, как следует, не знаю… Очевидно, меняя спасло только хорошее физическое состояние, тот суровый образ жизни, который веду уже давно…

Но давайте я вас немного рассмешу. Я совершил какой-то чудной прыжок и в голове у меня застряла только одна деталь. Этакий проблеск, оставшийся в памяти. На какую-то долю секунды я увидел стремя. Что тут такого странного? В стремени находилась не вся стопа, а лишь один большой палец ноги всадника. Я вижу, это вам кое-что напоминает. А мне смешно, что я запомнил такую мелочь.

Каким образом я захватил противника в прыжке, неведомо. Во всяком случае, мы оба оказались на песке. Он свалился на спину, я, к счастью, на него. Я схватил его за горло, мой противник явно ослабел, и победа была близка, когда я внезапно почувствовал боль в виске и потерял сознание.

Через некоторое время я поднял голову и решил, что я в раю. Пустыня исчезла. Слышался шум реки, а в тех местах это мог быть только Нил. Вдоль берега простирались тучные поля и рощи. Оросительные устройства несли на поля живительную влагу. Над зелеными островами кричали птицы. Они стаями подлетали к реке, пикировали и ныряли. Бодро бегали по воде гонимые ветром фелюги. На берегу паслись лошади и верблюды.

Где-то я читал или слышал, что если встречаешь вместе всадников на конях и верблюдах, значит ты находишься неподалеку от среднего течения Нила, пятой катаракты и Бербера. Так оно и было!

С восторгом смотрел я на этот рай, но восторг мой длился недолго. Я почувствовал резкую боль, а когда решил выяснить, где у меня вскочила шишка, оказалось, что мои руки связаны. Вокруг меня сидели какие-то черные люди… Кто они были? Оказалось, что это суданское племя Аш Ша’икийя — разбойники пустыни.

В общем я был военнопленным, добычей, схваченной при нападении на караван туарегов. Что с ними сталось, куда девался друг мой Угзан, я не знаю… Новым своим хозяевам я попытался объяснить, что я довольно важная особа. Они меня прекрасно понимали, кое-кто из них неплохо говорил по-английски. Но не очень-то верили они моим словам. Наутро меня повезли вглубь Нубийской пустыни.

Предложение

Меня не очень заметно, но постоянно стерегли. Что старались сделать со мной ша’икийцы? Они сказали, что проверят — говорю ли я правду? Особо они мне не доверяли. Если я говорил правду, то мог свидетельствовать об их варварском нападении на туарегов. Если же лгал, то был просто человеком, сражавшимся с ними.

В ожидании очередного поворота своей судьбы я наблюдал их повседневную жизнь, делал записи. Дети собирали по пустыне всякий хворост, резали его, перемешивали с навозом и сушили на солнце. Это было топливо. Подростки чесали шерсть, смешивали ее с пальмовыми волокнами, шили одежду. Женщины производили разные молочные продукты, между прочим весьма вкусный сыр.

Как-то вечером, то ли перед праздником, то ли перед соревнованиями, объединенными с базарным днем, отовсюду стали съезжаться гости. У меня была надежда, что мне удастся с ними перемешаться и сбежать. Но ничего из этого не вышло. Почему? Сейчас расскажу.

Я вышел на пригорок, с которого открывался вид на окрестности. Стояла предвечерняя тишина. Вдруг из-за куста выскочил заяц. Его вспугнул шакал и бросился за ним в погоню, но быстро отказался от своего намерения. Неожиданно вдали показалось облако пыли, из него выскочили два всадника.

«Какие-то опоздавшие гости», — подумал я. Они постепенно приближались ко мне. Я наблюдал за ними, когда около меня началась какая-то возня. Всполошенный шакалом заяц-русак, описав круг, осторожно возвращался к своей норе. Только того и ждал затаившийся враг. Несколько быстрых прыжков, и свершилась еще одна драма пустыни.

А между тем всадники уже значительно приблизились. Один из них заметил меня и показал другому, после чего они начали взбираться на пригорок. Я стоял с открытой головой, ожидая их приближения. Лица их были прикрыты повязками, но глаза обоих показались мне знакомыми. Когда они рассмотрели меня поближе, то переглянулись.

— Здравствуйте, — сказал я по-английски и тут же добавил: «Салам алейкум».

Они не ответили, наоборот, повернули верблюдов и стремглав помчались вниз. Удивленный, я двинулся за ними следом.

В селении царил переполох. Оказалось, прибыл «человек с севера», считавшийся здесь важной персоной. Ночью я не мог заснуть, все вспоминал, откуда мне знакомы глаза тех людей, и не мог вспомнить.

Утром ко мне приставили охрану. Не отходя ни на шаг, за мной следовали два молодых вооруженных человека.

Не знаю, слышали ли вы, как в здешних местах говорят об осле, что у него «полдень сидит в горле». Он ревет ровно в двенадцать! А поскольку двенадцать часов — время полуденной молитвы у мусульман, осла называют «господином муэдзином». В тот день сразу после молитвы начались развлечения. Площадь в центре селения окружили люди. Появились музыканты с дудками и барабанами. В середину выехали празднично одетые всадники. Общий говор на время умолк, когда на площади появились старейшины и самые почетные гости. Среди них я увидел двух прекрасно известных мне людей: первым был Гарри — виртуоз по части корбача, насчет второго я сперва сомневался, соединил его глаза с лицом, которое так врезалось мне в память там, в пустыне. Это был человек, именовавший себя «властителем Долины». Здесь его звали «человеком с севера». Он приблизился ко мне, посмотрел сверху вниз.

Я медленно поднял голову, улыбнулся и сказал:

— Мы, кажется, уже встречались. И на этот раз тоже в последний раз?

Он промолчал и лицо его осталось совершенно бесстрастным.

Заиграла музыка, начались выступления. Танцевали кони, умело управляемые всадниками. Двигались то медленно, то быстрее, то вперед, то назад, то в сторону… Вставали на задние ноги, кружились на одном месте… Что это было за зрелище! Но я-то находился в таком отчаянном положении, что мне трудно было думать о чем-либо другом. Надо было срочно что-то предпринимать. В карманах у меня оставалось немного сбереженных фиников, был бурдюк с водой. Нил находился недалеко, стоило только ехать на запад…

Выступление закончилось, и зрители выбрали коня-победителя. Его цена тут же выросла. Кое-кто уже начал торг, когда на арене появилась еще одна верховая лошадь. Это был пресимпатичный донголанский жеребец, совсем еще молодой и необъезженный. Он явно был напуган толпой. Не готовилось ли очередное выступление?

Так оно и оказалось. Какой-то молодой ша’икиец собирался убедить коня, что ему понравится носить тяжесть на спине. Не без труда на жеребца надели узду, оседлали. Распутали связанные ноги. Конь был готов к схватке. Немного в стороне готовился к тому же и юноша. Мне в голову пришла шальная мысль, и я подошел к старейшинам.

— Салам алейкум, — произнес я.

— Алейкум, — недоверчиво ответили они.

— В своей стране, — сказал я, — я считаюсь знатоком лошадей. Разрешите мне померяться с ним силами.

Они рассмеялись.

Тут вмешался их почетный гость, «человек с севера». Он не произнес ни слова, лишь слегка кивнул, повел рукой. И я мог садиться на коня. Труднее всего мне было со стременами. Пришлось снять ботинки, в стремени умещался лишь большой палец ноги. Конь затрепетал подо мной. Я сильно ухватил поводья… Не буду подробно описывать, вы и так прекрасно все знаете. Во всяком случае, в какой-то момент жеребец решил перейти на галоп. А мне-то это и нужно было. Удалось направить его на запад. И он рванул! Уголком глаза я однако заметил, что «фараон» не дал себя обмануть. Сейчас же следом за мной помчалось несколько отличных наездников.

Мне не хотелось заездить коня, и я вернулся вместе со свитой к селению. На площади я спрыгнул с коня, ноги не держали меня. Я сел на песок, надел свои изношенные ботинки. Немного погодя ко мне подошел староста селения.

— Господин хочет поговорить с тобой, — произнес он неуверенным тоном.

— Кто? — удивился я.

— Господин, — повторил он и пояснил: — Человек с севера.

— Так пусть подойдет, — ответил я.

Он тут же подозвал охранников, один из них несильно подтолкнул меня копьем. Зачем было сопротивляться?

Вам ни за что не отгадать, что произошло далее. Представьте, этот самый «фараон» сделал мне предложение. На великолепном английском он сказал не то мне, не то себе:

— Начальник всех наездников Его величества.

Я не понял.

— Ты будешь начальником кавалерии фараона, — нетерпеливо повторил он.

Так какой же идеей был одержим человек, которого все боялись? Послушайте внимательно. Он хотел создать независимое от белых государство, построенное на образцах Древнего Египта, хотел воскресить времена фараонов. Лишь немногие белые, избранные, имели бы право занимать важные посты. Мне был бы присвоен титул, взятый из древности, соответствующий современному военному министру. У меня не осталось никаких сомнений. Он был безумцем! Способным, незаурядным и крайне опасным безумцем.

Я наотрез отказался.

— У тебя еще будет немало времени, чтобы обдумать мое предложение, — равнодушным тоном произнес он и сразу же повернулся к Гарри, показывая ему рукой включаться в торги. Предметом торга был объезженный мною жеребец.

Хозяин предложил цену: двести пятьдесят тысяч.

— Даю сто, — ответил Гарри.

— За такого жеребца! Молодой, выносливый, смелый, — расхваливал хозяин. — Ну уж, для тебя спущу до двухсот двадцати.

— Сто двадцать.

— Сказано — сделано, — произнес хозяин. — Двести.

— Скажем, сто пятьдесят, — предложил Гарри.

— Скажем, сто восемьдесят.

— Слово мужчины, сто шестьдесят!

— Слово мужчины, сто семьдесят.

— Согласен. Сто шестьдесят пять.

— Пусть будет сто шестьдесят пять.

Я это вам так подробно передал, чтобы вы поняли, как надо торговаться на Востоке. Я все отлично понял, потому что торговались по-английски, а цифры исчислялись по очень старому суданскому средству платежа, каури[191]. Гарри заплатил несколькими связками ракушек, а остальное банкнотами.

Таинственная фигурка

Знаю я, знаю, чего вы ждете! Осмотрите еще раз фигурку. Да, вы правы. Она не из золота…

… Нет, Тадек, ты ошибаешься, она не пустая внутри. И не содержит в себе, дорогая моя Салли, магических заклинаний.

Я узнал загадку этой фигурки, когда уже был узником на пароходе-развалине.

Не буду подробно рассказывать об этом путешествии. Я познал немало унижений, хотя «фараон» не раз повторял свое предложение. Я не мог его принять, не позволяло мое чувство чести, мое достоинство.

Последний разговор состоялся в каюте «фараона». Он вызвал меня. Когда я вошел, движением руки он удалил охранников, и мы остались одни. Он восседал в кресле с такой важностью, будто это был трон, и перебрасывал в руках фигурку.

— Ты отвергаешь все мои предложения, — произнес он не спеша.

Я молчал.

— Видишь, эту фигурку? — он поставил ее на стол. — Она нужна английскому богачу для комплекта. Ты и твои друзья гонялись за ней.

Я молчал дальше.

А он и не ждал ответа.

— Ни одна страна не имеет такой истории, как моя! И я снова сделаю ее великой, — он повысил голос, а я в очередной раз убедился, что он безумен.

— А при мне и со мной и ты сможешь стать знаменитым! — он усмехнулся. — Таково желание богов… И потому я открою тебе кое-что, как свидетельство моего расположения. Я открою тебе тайну фигурки.

Он разбудил мое любопытство, ведь меня, как и вас, мучил вопрос, почему она оторвана от золотого подноса?

— Возьми ее в руку, — «фараон» милостивым жестом протянул ее мне.

Любопытство оказалось сильнее меня, и я взял фигурку.

— Тебе не кажется, что для золотой она легковата?

Сам того не желая, я утвердительно кивнул. «Фараон» усмехнулся.

— Надо думать, ты знаешь, кого она изображает? Думаешь, это Тутанхамон? — он понизил голос. — Это не так. На самом деле — это я!

Если бы я и хотел, я не сумел бы произнести хоть что-нибудь. Он сумасшедший!

— Ведь ты знаешь, кто я такой! Я фараон из железа, — он встал. — Фигурка лишь позолочена, а сделана она из железа.

…Вижу, Салли, ты начинаешь понимать! Ну-ну, не делай такого лица, Тадек. Сейчас все объясню.

А «фараон» продолжал:

— Если бы тебе была известна история Египта, ты бы знал, что считается, что во времена Тутанхамона не знали железа. Тем не менее… вот оно, великое открытие!

Не скрою, я был взволнован. Мы могли бы стать авторами археологической сенсации, стать знаменитыми.

— Если мы будем вместе, я позволю тебе вернуться в Европу с фигуркой… — он выжидательно замолчал.

Молчал и я. Искушение было так велико! Если «фараон» говорил правду… Вот так молча мы долго смотрели в глаза друг другу.

Нет, я не мог продаться ему! Не мог продаться злу, даже за свободу, деньги, славу! Даже ради великой цели. И я ответил:

— Нет.

«Фараон» сел.

— Значить, встречаемся на суде, — спокойно решил он.

С той поры я ждал смерти. И тут вы падаете, как с неба.

* * *

— Эх, братишка! — протянул Новицкий в глубокой тишине. — Хорошо рассказываешь! Я всегда говорил, что тебе стишки надо писать.

Последнюю ночь плавания на судне Томаш провел с отцом на палубе. Им было что сказать друг другу. Обоих охватила волна грусти, тоски по прошлому, семье, родине…

— О чем ты думаешь, отец? — спросил Томаш.

— О борьбе… О том, что вся моя жизнь есть борьба. И такую же судьбу я уготовил тебе.

— Я сам ее выбрал, отец. И верю, что не напрасно. Когда-нибудь мы вернемся вместе в Польшу.

— Иногда я в этом уже сомневаюсь, — в голосе Вильмовского звучала печаль.

— А я не сомневаюсь!

— Ты… может, и вернешься… ты еще молодой…

— Не говори так. Вернемся вместе, отец. И уже скоро.

Незадолго до рассвета на палубу вышли Салли и Новицкий. Моряк указал на светлеющее, розовеющее на востоке небо.

— Солнце везде восходит по-разному. Но лучше всего у нас, на Повислье…

Салли, загадочно улыбнувшись, сказала:

— Милые мои! Снова мне снился Озирис…

— Ну и… — Новицкий не дал ей закончить и даже затрясся от одного воспоминания о сне с Озирисом.

— Ну и ничего! — шутливо поддразнила его Салли. — Он мне просто улыбнулся.

В разговор неожиданно вмешался Смуга, до этого он только курил и слушал других.

— А вам не приходило в голову… — в раздумье начал он и умолк.

— Что, что такое? — заинтересовался Томек.

— Не приходило ли вам в голову, что «фараон» сбежал?

Вопрос повис над ними, как меч. И тихим шепотом, эхом давно произнесенных слов принесло:

«А ты знаешь историю Египта? Не хочешь со мной говорить…».


1993

Примечания

1

Муэдзин — мусульманский священнослужитель, извещающий с балкончика минарета о времени молитвы. Муэдзин специально тренирует голос, и при соответствующих атмосферных условиях его слышно на расстоянии до 3 км.

2

Имам — предводитель, мусульманский священнослужитель при мечети.

3

Саляд — в широком смысле молитва, обязательная для каждого взрослого мусульманина. Ее следует произносить пять раз в течение дня: перед рассветом, ранним утром, в полдень, после захода солнца, вечером. Саляд — не только молитва, но и некий ритуал, охватывающий целую гамму предписанных действий, к ним относятся исполнение соответствующих движений, наклонов тела, а также способ произнесения текстов.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20